Устойчивость

— Я бы с удовольствием намазала ступеньки маслом, разбросала повсюду банановые шкурки или переехала его машиной, — Сакура падает всем телом на кровать, зарывается лицом в подушку и конец фразы мычит в мятую наволочку, — но у меня нет на все это денег!!! Я бедная несчастная студентка!!! — Успокойся, Лобастая, у тебя всего две отработки, это не причина, чтобы бесить меня своим нытьем. Тебя в любом случае допустят к экзамену. Поэтому заткнись и учи. Ино собирает разбросанные по полу тетради с лекциями и учебниками и походя поправляет длинную челку. За прошедшие два месяца пятого семестра Сакура успела поругаться с новым преподавателем по Фармакологии — милым, но принципиальным профессором Хатаке. А еще за последнюю неделю Сакура умудрилась так достать соседку по комнате в общежитии своими причитаниями, что хотелось либо выкинуть ее прямо розовой макушкой вниз с балкона второго этажа, либо настучать по упрямой седоволосой голове этого самого преподавателя. Второй вариант отметался сразу, просто… ну, нет. — Думаю, он решил меня завалить, потому что я посмела опоздать на его первую лекцию! Помнишь, как посмотрел на меня в тот день? Помнишь, как фыркнул в свою дурацкую маску, когда я сказала про аварию! Чертов упырь! Я ведь правда попала в аварию, а он… — Да-да, я помню. А если бы попыталась забыть — ты ж мне не дашь. Но ты не учитываешь, что ему постоянно лгут, поэтому его недоверие более чем оправдано. К тому же люди весьма нечасто попадают в аварии и потом целехонькие приходят на пары с всего лишь десятиминутным опозданием. Так что я его прекрасно понимаю. И не осуждаю. А вот ты как раз придираешься! Из десяти семинаров у тебя всего две отработки. Причем за пропуски. Тебя никто не валит. Ино демонстративно достает наушники, пытаясь не слушать, но в некоторых вопросах настойчивость подруги ее почти пугает. — Ну да! Вот только не всего две, а уже две! Третья — и хвост автоматом! Но самое обидное! — Сакура подскакивает на кровати и тычет в Ино указательным пальцем, — Самое обидное знаешь что? А то, что он все время такой спокойный, никогда не повышает голос, никогда не ругает. Притворяется! Он только кажется милым! На самом деле, он настоящий монстр! Иначе с чего ему быть настолько упертым? Он вообще человек? Как мне уговорить его принять мои долги, если для него все человеческое чуждо? Ооооо, это конец, Ино, через два месяца меня просто вышибут из универа, вот увидишь! Сакура падает на кровать и утыкается лицом в подушку, чтобы заглушить свои крики, но получается плохо. Даже сквозь звучащую на всю громкость музыку Ино слышит тоненький противный визг. — И почему ты все никак не успокоишься? Хочешь, чтобы я пожалела тебя? Этого не будет, Лобастая. Максимум, что я готова сделать ради тишины и покоя в нашей комнате — это попросить за твою бедовую голову лично. Но за это ты будешь должна мне целый месяц уборки в санузле. Сакура согласно и счастливо кивает, обнадеженная вырисовывающейся перспективой избавления от долгов. Ино обреченно склоняет голову и несколько секунд мотает ею из стороны в сторону, словно сама себе не верит. — Ладно, горе ты мое. Завтра подойдем вместе и попросим. Улыбается едва заметно, обнимает в ответ чересчур восторженную подругу, гладит ее по спине короткими мазками, поправляет торчащие во все стороны розовые волосы, которые эта неугомонная пять минут назад театрально пыталась вырвать с горя, утирает размазавшуюся под изумрудными глазами тушь. Вроде взрослая, скоро двадцать один стукнет, а ведет себя как ребенок. Придумала проблему и сидит, занимает себя полной ерундой, которая и секунды времени не стоит. Еще и отвлекает всех. Ну в конце-то концов! — Спасибо!!! Сакура тянет последний слог долго-долго, стискивая Ино в своих крепких объятиях. Дурашливо бодает головой под грудь и смеется. Вот что с ней делать? Ино пытается разозлиться, но получается плохо. — Садись, учи! А то я попрошу, но отвечать все равно придется тебе! Попробуй только меня подвести, Лобастая! Мало не покажется! Ино пытается грозно нахмуриться, встает и упирает руки в боки, но длинная челка падает на лицо и заставляет чихнуть. Как не вовремя — все воспитание к черту… Третий курс начинался радужно. Позади остались километры конспектов и походы в морг, бесконечные лабы по химии и латынь, позади остались и первые отношения — Саске уехал в путешествие с семьей и предложил Сакуре остаться друзьями. Почти одновременно с младшим Учихой то же самое предложил Сай Ино, вот только у него причина была другая — карьера, перспективы, стажировка у одного именитого мастера-портретиста. Наверное, это должно было стать грустным событием, но подруги выдохнули с облегчением, потому что оба парня оказались страшно скучными и нерешительными. И что гораздо хуже — ужасно торопливыми, неловкими и скованными. Так что первый раз, на который девушки возлагали такие надежды, оставил горькое послевкусие, две недели разговоров о том, что все мужчины одинаковы, и желание посвятить свою жизнь учебе. Сакура взяла себе дополнительные смены в детском отделении окружного госпиталя и семь раз в месяц не ночевала дома, а Ино с головой окунулась в написание курсовой по психологии. Все было просто чудесно. Настолько, что стоило сразу заподозрить подвох от подлой судьбы. В конце концов, когда и у кого фармакология была легкой? В каком таком городе? На какой планете? Ха! Старшие курсы взахлеб пугали младших страшилками о сложных вопросах, придирчивых преподавателях и пачками отчисленных студентах. Забавно, что именно курсу Сакуры повезло, и дурацкая фармакология обещала стать самым легким предметом, потому что старенький профессор Ооноки чаще спал на лекциях, чем преподавал, и чтобы это не вскрылось, ставил всем отличные оценки, не глядя на посещаемость. Все было просто замечательно! Сакура со спокойной душой прогуливала его пары, взяв на себя дополнительную работу в госпитале. Ей почти удалось накопить на новый ноут взамен разбитого еще весной. И тут как гром среди ясного неба: в начале октября пришел новый преподаватель. Чертов профессор Хатаке. Въедливый, как морская соль, дотошный, как будто кроме его предмета больше ничего и учить не надо, слишком умный, с отличной памятью на все безумные тысячи комбинаций, формул, схем, и — словно этого мало — с просто фантастической пунктуальностью. Как ему удавалось входить в аудиторию за минуту до звонка, оставалось загадкой. Сакуре вот не удавалось. В первый же день она опоздала, не была допущена к занятию и поймала свою первую отработку. А вторую поймала через три недели, когда задержалась на работе из-за внеплановой проверки. Пришлось отказаться от дополнительных смен и попрощаться с возможностью накопить поскорее. Если рассуждать по справедливости, то Сакура и впрямь была не виновата. Но… о чем вы вообще? Какая справедливость может быть в этом мире? Обещание приготовиться к отработке, данное Ино, невесомо давит на совесть, пока Сакура забивает в поисковик тему пропущенного семинара — «Клиническая фармакология лекарственных средств, применяемых при заболеваниях органов дыхания». Не забыть бы подготовить и новую, что-то там про антибиотики, кажется. Сакура заправляет волосы за уши и начинает читать. Первые десять страниц сплошная реклама сиропов и таблеток от кашля вкупе с рекомендациями интернет-гуру, знающих как лечить все на свете. Не страшно. Наверное, слишком длинный запрос, надо бы сократить. Приходится экспериментировать с ключевыми словами, старательно отсеивая массу бесполезных результатов, не приближающих ни на йоту к желанной цели. Одним нажатием клавиши Сакура стирает написанное, минуту думает над новой формулировкой и вдруг, поддавшись мимолетной прихоти, вводит имя и фамилию своего нового преподавателя. Может, у него есть какая-то статья по этой теме? Россыпь ссылок длинным списком ползет вниз, заставляя съеживаться под гнетом неожиданной маститости и учености этого странного человека. Так молодой и талантливый ученый — гений современной фармакологии — Какаши Хатаке считается одним из умнейших людей этого столетия и уже зачислен почтенным членом в академию наук? А ещё ему принадлежат двадцать две серьезных работы по фармакологии противовирусных средств, по большинству из которых зарегистрированы три патента, причем все три активно используются современными лабораториями при создании вакцин против опасных вирусов? Что?! Ого! Ничего себе!!! Сакура отхлебывает остывший кофе и свистит. Ну, по крайней мере, пытается присвистнуть удивленно-восторженно, отдавая дань восхищения серьезному ученому. И он, оказывается к своим… сколько ему там уже? тридцать три? надо же, так и не скажешь, что уже такой старый… оказывается он к своим тридцати трем уже сделал весьма ощутимый вклад в науку. Хм… Возможно, и правда стоит чуть ответственнее относиться к его предмету и к нему самому тоже. Не опаздывать хотя бы… Сакура театрально откидывает отросшие за год волосы с плеч на спину, шелковистые кончики щекочут кожу чуть ниже лопаток в глубоком вырезе домашней кофточки. Засучить рукава повыше, почти под мышки, усесться поудобнее на скрипучем стуле, вытянув руки перед собой и хрустнув сплетенными пальцами — можно приступать. Все ее поведение пронизано такой жертвенностью и смирением — даже жаль, что этого никто не видит. Сакура чувствует, как ее переполняет желание посвятить жизнь науке, стать видным ученым и переплюнуть этого профессора с его работами и патентами, чтобы потом прийти к нему и сказать: а помните, вы не хотели принимать мои отработки? — Тэкс… Приступим! «Треугольники». На четвертой странице, третья с конца. Сначала Сакура пропускает эту ссылку, потому что там о каком-то старом фильме, десятилетней давности, рядом фамилия режиссера и актрисы, а фамилии Хатаке и вовсе нет в аннотации. Движимая желанием найти ответы на вопросы семинара, сама себя удивляющая прилежностью Сакура спускается на ссылку ниже и закапывается в описание противовирусных веществ избирательного действия, получаемых в результате направленного синтеза. Читает, пока в глазах не начинает двоиться, о синтезе вирусных нуклеиновых кислот, о трансляции вирусных РНК, о… Черт! Что там было в самом начале-то? Судорожно крутит колесико мышки, чтобы вернуться к предыдущей ссылке, и вдруг снова по глазу режуще это название — «Треугольники». — Да что за фигня?.. «Обито Учиха, одаренный выпускник школы режиссерского мастерства представляет утонченное кино, одно их тех, которые двигают киноискусство вперёд, открывают новые способы рассказывания историй, помогают проникнуться происходящим на экране и погрузиться в него с головой». Сакура читает хвалебную рецензию какого-то критика, силясь понять, а при чем, собственно ее новый препо… «Великолепная игра главного героя — начинающего актера Хатаке — заставит вас переживать эти моменты снова и снова, словно это случилось с вами» … даватель. — Ого, ого! Ничего себе! Что? Вот это ни фига… Эм… Так этот великий ученый по молодости снимался в таких фильмах? Новомодная белиберда! И что же он там такое изображал? Поджигал бетонный блок? Сакура вспоминает свой первый и последний опыт знакомства с артхаусным искусством. На первом курсе еще ходила с одногруппниками в новый, недавно открывшийся кинотеатр под раскрашенной в кислотно-оранжевый крышей. И самым запоминающимся была такая нервная женщина, которая стояла у сцены и постоянно комментировала происходящее, врываясь пронзительно-пищащим голосом прямо в мозг. Заставляла ежиться и прикрывать уши руками. Все, что угодно, только бы не слышать ее радостно-фанатичных реплик, а попытаться прислушаться к звукам с экрана. Но это не помогало. Картинки мелькали в режиме калейдоскопа, иногда прерываясь хаотичным собранием отрывков в три-пять секунд с разного ракурса, в несвязанном между собой сюжетном ряду. Хотя чаще всего заунывная музыка предлагала полюбоваться на чернильно-непроглядный прямоугольник экрана, а вопящая женщина называла эти минуты непонятным тогда словом «рефлексия». В том фильме как раз было что-то про странного мужика, который постоянно пытался поджечь все вокруг, пока, наконец-то, не поджег самого себя, к всеобщему облегчению зрителей. Но, как оказалось, все это было аллюзией к несовершенству мира, душащему мечты, стремления, заставляющему всех людей быть одинаковыми, запрещающему выражать себя… Сакура вышла в тот раз из кинотеатра с твердым ощущением, что подобные режиссеры просто еба… ммм… не от мира сего. И ей совершенно точно не нравится артхаусное искусство. Курсор слегка подрагивает около подсвеченной гиперссылки с названием фильма. С одной стороны, дико хочется посмотреть, чего ж там такое делает в кадре вечная заноза в заднице профессор Хатаке. Еще молодой и не такой вредный. А с другой, да ну его, еще будет козюльки есть, завернув их в лист дикого винограда на манер голубцов, и как потом Сакуре смотреть на него, слушать его лекции, отвечать на вопросы? Воспринимать его всерьез станет во много раз сложнее. Это ж травма на всю жизнь, никаких денег на психолога не хватит. Черт! Была ни была… Все равно от любопытства не будет спасения. И если не сейчас, то завтра или через пару дней она найдет этот фильм и посмотрит - прелести женской натуры. Так зачем тогда тянуть? И уж если там действительно про козюльки или подобные глупости, будет отличный повод показать Ино, что не такой уж и правильный этот профессор Хатаке. Веселье обрывается мгновенно, стоит щелкнуть смеха ради отзывчивой кнопкой мышки по названию фильма, выведенного угловатыми геометрическими фигурами на темно-сером фоне. Экран плеера, на котором застывает стоп-кадр, выбивает весь кислород из легких. Поначалу мозг упорно отказывается признавать в этом практически обнаженном мужчине, стоящем на коленях за телом голой, прогнувшейся в спине девушки, — нового преподавателя: серьезного ученого, редкостную зануду и педанта, страшного в своей принципиальности Какаши Хатаке. Его седые волосы длиннее, почти закрывают лицо, взлохмаченные, словно их кто-то ворошил руками. Полупрозрачная белая рубашка, не застегнутая ни на одну пуговицу, чудом оставшаяся на широких плечах, развевается вокруг его обнаженного торса. Ее края трепещут чуть позади, выставляя напоказ красивые, блестящие от пота мышцы пресса, подчеркнутую линию груди, тонкий мазок серебристой дорожки волос, скрытый упругими бедрами стоящей на коленях, распластавшейся руками по кровати и уткнувшейся в подушку лицом девушки. Зеркало за их спинами позволяет увидеть ноги и полумесяцы упругих ягодиц… профессора… и то, как они сжимаются, когда он замирает, делая толчок вперед. Сакура забывает, как дышать. Палец непроизвольно дергается, запуская проигрыватель, сухой комок в горле застывает непроглоченным, как только замершие на картинке люди оживают. Начинают двигаться. Сперва двое в кадре общим планом за несколько секунд до начала акта. Его ладони оглаживают бедра девушки, взгляд исполнен любования, на губах едва заметная улыбка. Резкая смена ракурса — движение мужских бедер, тихий, принимающий выдох девушки, и действо начинается. Все бы ничего, на самом деле, смотреть порно, снимать порно, играть в порно не запрещено. Вот только… как быть, если один из актеров не просто твой знакомый — а препод, с которым у тебя настоящий конфликт? Можно ли смотреть на такое, если ты лично знаешь человека? Если тебе предстоит еще очень долго общаться с ним? Хотя… чем дольше Сакура смотрит на происходящее, тем меньше оно похоже на дешевое, животное совокупление. На стремные ролики, которые пришлось смотреть перед свиданием с Саске, стараясь составить хотя бы минимальное представление о том, что ее ждет. В этом странном фильме все: от освещения — легкого, золотистого, — до выбираемых ракурсов — позволяющих считывать эмоции, чувства, погружаться в проживание каждого мгновения, — красиво. Самые первые движения слегка расфокусированные за выступившими на передний план цветами, лежащими на столе, — три красные розы с капельками воды на бордовом бархате лепестков. А за ними темные очертания чего-то небольшого — коробочка с кольцом? Так это влюбленные… Ракурс смещается и теперь длинные мужские пальцы, на которых фокусируется камера, чуть придавливают светлую кожу изогнутых девичьих бедер. Указательный, средний, безымянный и мизинец впиваются в складку между животом и ногой, а большой… большой размеренно и тягуче выводит линии на вздрагивающих от постоянных толчков бедрах. И Сакура как-то неожиданно четко видит, что это треугольники. Долбанные — мать его — треугольники, контуры которых как заведенный обводит большой палец Хатаке. Режиссер наверняка специально так долго и внимательно снимал именно эти движения. Новый ракурс — продвигающаяся по краю смятых простыней камера цепляет лишь колени любовников. Застывает на них, погружая в полугипнотический транс, заставляя предугадывать движения, дорисовывать картинку, считать толчки, теряясь вский раз, когда привычный ритм сбивается на долю секунды. Воздух в глотке обжигающе горяч, дышать почти невыносимо тяжело, Сакура кладет ладонь на горло и чуть сдавливает его, словно пытается помочь — протолкнуть жар внутрь. Грудь ходуном, бедра сжаты до предела, в голове звенящая невесомостью легкость. — …боже… Темноволосая девушка поднимается — и камера переводит все внимание на нее: как тянется ее гибкое тело, отзываясь на ласку мужских рук. Как чутко она ловит темп и ритм, подстраивается, прогибаясь все глубже в пояснице, по которой широкая мужская ладонь водит вверх и вниз, одобрительно поглаживая гибкую тонкость. Сакура прикусывает кулак, чтобы не застонать. Происходящее на экране настолько живое… и настоящее… что в низу живота болезненно пульсирует, скручиваясь от возбуждения. Это же ее преподаватель… так нельзя… подглядывать — это нехорошо… совсем нехорошо… это… Рубашка сползает с его плеч, провисая на локтях. Какаши не поправляет ее, продолжая двигаться: плавно скользит вперед и назад, то резко и быстро, то почти незаметно. Но на этот раз, камера поднимается от дрожащих косых мышц живота все выше и выше, пока не подползает с выматывающей медлительностью к разлету ключиц по соседству с бугрящимися мышцами плеч. Пока не проводит жадным стеклянным глазом по напряженной шее до заостренного на запрокинутой голове подбородка. Пока не позволяет увидеть его нахмуренные брови, прикрытые веки и сжатый в тонкую линию рот, неровным росчерком по центру экрана, прямо над размытыми пятнами сливающихся воедино тел под ним — картину приближающегося взрыва. Сакура хочет зажмуриться, пропустить нарастающую силу его толчков: звуков, влажных, скользящих, приправленных громкими стонами и шумом дыхания, ей хватает более чем, чтобы потеряться в происходящем на экране. Она хочет зажмуриться, чтобы перестать представлять себя на месте той девушки, но не может оторвать глаз от взятого крупным планом лица Хатаке. Лица, с которого медовой густотой стекает удовольствие. Настолько явное и ощутимое, что хочется прикоснуться к нему, провести подушечками пальцев по бледно-розовым скулам, запустить всю ладошку в волосы и дернуть на себя, сближая губы для прошивающего все тело поцелуя… Видео обрывается смазанной картинкой каштановых волос девушки, решившей поднять голову. Ее растрепанные локоны заполняют весь экран, мешая рассмотреть ее лицо и «то самое выражение» Хатаке — его пиковую точку. Сакура выключает телефон и кладет на стол. Тяжелое дыхание саднит металлическим привкусом в горле — кажется прокусила ладонь. В глазах рябь. Странная, серо-вспышчатая. Дергающая глаза без конца всплывающими картинками увиденного. Что. Это. Было? Неужели секс может быть настолько красивым, настолько приятным? Сакура вскакивает и начинает ходить по комнате, пытаясь взять себя в руки. Как такое возможно? Как? Почему тогда у нее с Саске все было совершенно иначе — не так… хорошо? Почему после быстрого, неловкого акта осталось лишь чувство стыда и брезгливости? И полное нежелание повторять неудачный опыт с кем-то еще. — Да как так? Несправедливо! Это не может быть Он! Неееет… Это без сомнения он. Тот самый преподаватель, который постоянно ходит в темном свитере крупной вязки на белую классическую рубашку, в черных брюках с идеально отглаженными стрелками, с зачесанными назад и уложенными аккуратной волной седыми волосами, в чертовой маске, за которой не видно его лица, так что все студенты пытаются узнать, как же выглядит… стоооп! Оооо! Сакура бросается к лежащему на столе телефону, снимает блокировку экрана, со второго раза правильно попадая в цифры, отматывает назад таймлайн, решительно касается кнопочки «play» и с злорадным восторгом смотрит на крохотную точку родинки под нижней губой. Его лицо, молодое, еще без шрама на глазу, застывает в моменте, усиленное техникой, замедляющей движения. Видно мельчайшие оттенки его чувств в подергивании приоткрытых губ, в съезжающих к переносице бровях, в том, как блестят его глаза, когда он поднимает веки. «Попался!» Но почему-то внутри такое чувство, что попалась она сама. И теперь профессор каким-то образом знает — она видела. Она смотрела. А раз так… Ночь проходит в рассматривании мельчайших деталей процесса. Десятки раз Сакура отматывает назад и вновь погружается на шесть минут сорок три секунды в непристойное подглядывание, запоминая движения, выражение лица, стоны и особенно звук голоса Хатаке, срыващийся в рык на первых же секундах оргазма. Пригодится. Так и засыпает в обнимку с телефоном. Утро ожидаемо встречает разламывающей виски болью слишком короткого сна. Пора идти на пары, писать лекции, отвечать на семинарах, выполнять лабы. Глаза не открываются — веки опухли настолько, что для наблюдения за реальностью остается лишь узкая щелка. Сакура доверяется интуиции и идет в душ на ощупь, привычно составляя план на день, вспоминая о полупустом холодильнике и вновь не зашитом кармане на зимней куртке. Первая лекция у Ируки-сенсея, можно будет поспать. Все равно он читает материал, уставившись в свои бумажки. Хороший человек. Потом семинар у Цунаде-сама по гнойной хирургии. Надо принести старые мячи для отработки швов, а то ведь не простит в этот раз. Третьей парой… что там должно быть? Сакура на автомате сует в рот зубную щетку и давится холодком отбеливающей пасты, кашляя и сплевывая ментоловые комочки в раковину. ФАР-МА-КО-ЛО-ГИ-Я! Профессор Хатаке. Тот самый, на чье красивое, молодое, занимающееся сексом тело безрассудная третьекурсница Харуно пялилась всю ночь, позабыв о необходимости учить заданное. — Да твою ж мать… Это почти точно будет третья отработка. И дернул же ее черт за любопытный нос! Как теперь быть? Лихорадочные сборы не помогают: конспект по теме не написан — чего уж говорить о том, что не написанное и выученным быть не может! Зато перекрестный шрам через всю грудь и живот Хатаке отпечатан на подкорке, чтобы вылезать при каждом удобном и неудобном случае! Две глубокие бороздки, разорвавшие гладкую кожу и превратившие ее в неровные полоски светло-розовой соединительной ткани. Скрещивающиеся в районе сердца, прямо в той точке, где горячую кровь гоняет тугая мышца. А вокруг темных сосков зато совсем нет волос. Ни одного. До самого пупка тело чистое и безволосое. По такому наверное приятно проводить губами, языком, потираться щекой… — Черт! Сакура плещет в лицо холодную воду. Пригоршнями. Побольше. Так, чтобы попадало везде. О чем она только думает?! О том, как приятно целовать своего преподавателя? — Кажется, я больная! Просто извращенка! Хотя нет, почему кажется? Так и есть! Торопливо собираясь, Сакура забывает взять с собой нужные тетради, возвращается с первого на четвертый этаж, где только что закончилась лекция по гнойной хирургии, — и снова опаздывает. Влетает в аудиторию следом за спиной в темном свитере крупной вязки и внаглую прошмыгивает вместе с двумя девушками, задержавшимися у входа на свое место. Сердце колотится как сумасшедшее — это так на грани. Руки слегка дрожат, заадреналиненные страхом перед третьей отработкой. Сакура достает тетрадь, ручки и старательно пытается успокоить чересчур шумное дыхание. Семинары по фармакологии никогда не начинаются с переклички — профессор просто окидывает класс взглядом, делает пометки в своем блокноте и приступает к занятию. — Итак, сегодня вы должны были приготовить ответы по антибиотикорезистентности, вопросы я раздавал в конце прошлой лекции, список литературы для изучения был указан ниже. Не вижу причин, по которым кто-то из вас может быть не готов. Даю вам пять минут для повторения, дальше закрываем тетради и отвечаем по памяти. Как жаль, что устойчивость к губительному действию антибиотиков вырабатывается только у всяких бактерий. А вот у молодых девушек, нечаянно посмотревших интимное видео с собственным преподавателем, к не менее губительному воздействию его ошеломляющей сексуальности — нет. Отведенное для повторения время Сакура старательно прячется за спиной сидящей впереди Хинаты. Может, если скукожиться до размера горошины, есть шанс остаться незамеченной и не схлопотать роковую третью отработку? Пять минут удушающе скоротечны. Хлопок ладони по столу — привычный уже знак, что время истекло, по классу разносится шелест закрываемых тетрадей. — Первый вопрос: как бактерии становятся устойчивыми к антибиотикам? Отвечать будет… — небольшая заминка, чертов Хатаке прекрасно знает, как поджимается от этих тихих секунд все внутри у каждого, сидящего сейчас в аудитории студента, знает и наслаждается своей властью внушать страх, — пожалуй, спрошу сегодня тех, кто претендует на автомат в сессию. Эм… Шикамару, прошу вас. До конца занятия остается минут десять, не больше. Точные, верные ответы Шикамару, Ино, Наруто и других отличников вгоняют в полудрему. Внутреннее беспокойство стихает, обманутое обещанием профессора спрашивать только тех, у кого нет ни одной отработки. Сакура опирается щекой на ладонь и смотрит в окно, потому что смотреть на стоящего у своего стола, опираясь бедром и скрестив ноги, господина Хатаке нет никакой возможности. Глаза поневоле начинают раздевать его, подставляя кадры засмотренного до дыр ролика. Снимать словно прилипшую к коже маску, стягивать толстый свитер, под которым неразличимо широкие плечи, сужающийся к бедрам торс, спускать штаны, любуясь стройными длинными ногами… чееееерт… Уж лучше рассматривать старое засохшее дерево, растущее за стадионом, считать сидящих на нем ворон, гадать — ливанет все-таки дождь или нет, чем продолжать мучить себя бесконтрольным возбуждением. — Последний вопрос. Сакура Харуно. Прошу. Четыре основных механизма, с помощью которых микроорганизмы проявляют устойчивость к противомикробным препаратам. Не забудьте про «ген MCR-1» и «фермент NDM-1». Поначалу она просто не слышит. Посматривает на бьющие секундами две точки на часах телефона, жадно следит, когда же сменится цифра минут. Гробовая тишина в аудитории заставляет насторожиться. Равно как и обращенные на нее осуждающие взгляды одногруппников, в особенности Ино. Сакура распрямляется, переводит взгляд на профессора, который — черт! черт! черт! — смотрит прям на нее. Выжидающе! Кажется, ее вызвали отвечать… Приходится встать. Напрячь память. Выудить оттуда обрывки вопроса. Зацепиться за знакомые слова и: — MCR-1 — это ген, который обеспечивает устойчивость грамотрицательных бактерий к колистину и полимиксину, которые относятся к антибиотикам, критически важным для медицины. Распространение гена MCR-1 происходит при помощи плазмид. Ген MCR-1 стал первым известным геном резистентности к полимиксину, распространяющимся посредством горизонтального переноса. Слова всплывают в сознании сами собой, и Сакура с удивлением вспоминает, что это почти дословное цитирование последней лекции профессора Хатаке. Досадно, что больше ничего вспомнить не удается, а от сидящих, склонив голову к парте, и ждущих окончания занятия одногруппников помощи не дождешься. — Прекрасно. Это все, что вы имеете сказать по последнему вопросу, Сакура? Почему-то от того, как он произносит ее имя, в ногах горячим разливается слабость и задушенное частотой сердцебиения дыхание замирает, уперевшись в нёбо разбухшим языком. «Сакура…» первая гласная звучит чуть протяжнее остальных, а в памяти его тихое «ааах» перед самым оргазмом. — По этому в…вопросу я… Щеки вполне может разорвать от бешено приливающей к ним крови. Хочется поднять ладони и прижать к лицу, чтобы хоть немного охладить предательскую кожу, но приходится стоять, не отводя взгляд, ловить насмешку в понимающем сером взгляде и сжимать отчаянным усилием воли сердце за секунду до того, как раздается спасительный звонок. Хорошо, что воздуха в легких ни капли, иначе Сакура точно вскрикнула бы. — Что ж. Все свободны. Профессор так и стоит у стола, пока класс пустеет. Провожает студентов кивком головы, тихими словами прощания, прикрывает ненадолго глаза, открывает и вновь вежливо прощается. Сакура поспешно собирает свои принадлежности, торопится, ведомая пережитым страхом и смущением, неловко промахиваясь мимо нужных кармашков в рюкзаке. Наверное, именно поэтому она тянется к выходу одна из последних. Тормозит, у самой двери, вспомнив главное: — Можно я расскажу вам пропущенную тему на следующем семинаре, профессор? У меня две отработки, мне очень нужно закрыть их. — Нет. Для отработок есть определенные часы, в которые вы можете приходить и отвечать пропущенные темы. График висит рядом с расписанием. С чего вдруг к вам должны относиться особенно? Правила едины для всех. Он отвечает, словно общается с умственно отсталой — медленно, чуть ли не по слогам. Говорит, не глядя на нее, сдавливает двумя пальцами переносицу и закрывает глаза. Вся его поза выражает усталость и… раздражение. Сакура спотыкается на ровном месте, на самом первом шаге в сторону коридора. «Правила? Исключения? Особенно?» В груди закипает обида, гнев разрывает мозг, уничтожая на корню слабые попытки разума остановить неизбежный взрыв. Да почему ж он такой упертый? Почему никак не хочет пойти ей навстречу? Ведь время для отработок всякий раз совпадает с другими парами, пропускать которые Сакура не может! И этот гад знает — она ему говорила! Как и о том, что приходить на отработки в выходные не может из-за дежурств! Разве она о многом просит? Глаза высыхают до жгущего роговицу движения век. Руки сжимаются в кулаки, впиваясь в ладони короткими ногтями, дыхание перехватывает. Так значит «Правила едины для всех»? Сакура хватается за дверной косяк, разворачивается и набирает побольше воздуха. «Нет! Стой! Молчи!» Поздно… — И какое же правило разрешает преподавателям престижного университета сниматься в порно? В повисшей после резких слов тишине слышно как тикают наручные часы под слоем теплого свитера на руке замершего мужчины. Он наконец-то поворачивает голову и смотрит на Сакуру. В его глазах нет ни вины, ни стыда, в них нет ничего, кроме удивления. А потом он улыбается. Видно, как под маской приходят в движение его губы, и Сакура обжигается воспоминанием крошечной родинки на подбородке. — Хм… Так ты нашла эти ролики? Ну и как? Понравилось? Сакура неуверенно кивает, не представляя, как отрицать очевидное, застигнутая врасплох неожиданной реакцией пойманного с поличным преступника. А строгий профессор вдруг меняется на глазах: щурится, прикладывает ладонь ко скрытому маской рту, словно собирается сообщить какую-то тайну, и шепчет, лишь усиливая впечатление нереальности происходящего: — Если что, у меня есть еще, могу дать посмотреть.