Вечность - это очень долго.

Вот он садится на край кровати, свешивает ноги и комкает краешек простыни когтистостью пальцев. Он прожил множество сотен лет и за это время получил много опыта. При желании, отбросив все его нахальство и некоторую, самую малость переигранную, подростковость, посмотрев глубже, присматриваясь до боли в глазах, можно даже увидеть что он сильный, говоря о характере, и мудрый. Поэтому ему хочется убежать. Выпорхнуть в окно, неловко ободрав занавески и не появляться здесь никогда больше. Какую связь желание убегать имеет с тем, что он сильный? Никакой, действительно. Но он достаточно мудр и опытен, чтобы понимать, чем обычно всё это заканчивается. Несколько глубоких вдохов, не забывать выдыхать. Достаточно слабый, чтобы хотеть убежать, достаточно сильный, чтобы сделать это. - Я ухожу. Голос неприятно раскалывает ночную тишину. Мягкий комок одеяла за спиной начинает подавать признаки жизни. - Что? Куда? - Не куда-то. Просто ухожу. Навсегда. Наигранное спокойствие осыпается по краям, расползается как хрупкое, непослушное полотно. Нужно быстрее с этим заканчивать, пока оно не рассыпалось тонкими нитками, обнажая душу. - Постой.. почему? - Сонливость снимает как рукой, пальцы Гамбола ловят край рубашки уже начавшего взмывать куда-то под потолок (чертовски высокие потолки во дворце) Маршалла, но тот ускользает. - Это было ошибкой. Нужно закончить прямо здесь и сейчас. Маршал висит под потолком, провожая взглядом невидимые нити своего хладнокровия, плавно пикирующие туда, где нервно комкая в руках футболку сидит тот, с кем он был бы готов провести вечность, вот только у Гамбола этой вечности нет, ничего не выйдет, это безнадежно. - Я что-то сделал не так, скажи? Маршалл немного спускается, чтобы еще раз, еще хоть немного поближе почувствовать сладкий запах его, всегда так педантично уложенных, а сейчас очаровательно растрепанных, волос, от него всегда так веет уютом, но сейчас к этому запаху примешаны тревога и страх. Лучше всего такие как Маршалл чувствуют страх. И сейчас, будь он ядовитым, можно было бы задохнуться. - Нет, Гам. Ты ничего плохого не сделал. Все сделал я. Каждый раз совершаю одну и ту же ошибку, обрекая себя смотреть, как умирают все, кого я люблю. У меня никого нет, только сумасшедший старик. - Я не понимаю.. - теперь страхом пронизан даже его шепот. - Не понимаешь? Чего ты не понимаешь? Я бессмертный, черт возьми! А вы все - нет. Маршалл не должен кричать, он знает это, но полотно терпения трескается, и с этим ничего не поделаешь. Он закрывает глаза и делает глубокий вдох, бормочет какие-то извинения, он не силен в них, но пытается, ведь это всё только его вина, и орать нужно на него. Маршалл не замечает, что случайно спустился слишком низко, не замечает, что его аккуратно тянут к себе, он приходит в себя только когда оказывается в объятиях теплых рук, и утыкается лицом в шею. Он не плачет, вампиры не должны плакать, но очень хочет. Если он позволит себе эту слабость, то вся решительность канет в лету, он останется и всё будет еще хуже. Они обнимают друг друга так, как будто, разомкни они сейчас руки хоть на секунду, уже никогда не смогут удержать друг друга, как будто это сладкий сон, из которого их может вырвать любой шорох и они проснутся, каждый в своей холодной постели и ничего не вспомнят. Шепотом, аккуратно, чтобы не спугнуть эту умиротворенность, не спугнуть хрупкое маршаллово решение не уходить прямо сейчас, Гамболл нарушает тишину. - Знаешь, наверное.. нет, не так. Не "наверное". Абсолютно точно, я бы хотел провести с тобой вечность. Ты ведь можешь это сделать, я знаю. Сделать меня таким. Ты ведь думал об этом, да, Маршалл? Они замирают, оба. Один от того, как сильно боялся это спросить и наконец спросил, второй, от того, как сильно боялся это услышать и все-таки услышал. С улицы начинают доноситься первые звуки неторопливо оживающего королевства, щебет птиц. За окном начинает светлеть. Еще немного, и Маршалл уже не сможет никуда убежать, солнце задержит его, но только до следующей ночи. - Да, я думал об этом. Конечно думал. - Гамболу приходиться прислушиваться, наклоняясь ближе, потому что Маршалл говорит очень тихо, тише чем обычным шепотом, это шепот испуганный, неуверенный, дающий шанс того, что собеседник не расслышит, и не придется говорить дальше, говорить обо всем этом, о том, чего так долго избегал. Но Гамболл всё слышит, бережно ловит каждое слово, даже практически перестает дышать. Буквально на несколько секунд он отлучается, чтобы занавесить окно, пока в спальню не пробрались первые лучи солнца, и замирает в напряженном ожидании, вернувшись. Маршалл понимает, что его услышали, и собираются слушать дальше, и вынужден продолжать. - Я действительно могу это сделать. Но подумай о последствиях. Подумай о том, как на это отреагируют твои подданные, подумай о том, действительно ли ты этого хочешь. Подумай о том, готов ли ты к вечности. Это ведь очень долго, Гам. Это вечно. Они замирают снова, переплетаясь надеждой и колебанием. Прижимаясь к Маршалу, Гамбол пытается понять что такое вечность. Он уже знает о своем решении, но считает важным подумать, разложить по полкам, понять, прежде чем делать выбор. Понять обе его составляющие. "Вечность" не дается так просто, не хочет просто так взять и раскрыться, наверное, действительно слишком много сокрыто в этом слове, наверное, это действительно очень долго. Он чувствует слезы на своих щеках, несколько секунд смотрит Маршаллу в глаза и обнимает его. Вжимается все сильнее и сильнее, как будто хочет провалиться в него, и остаться там, остаться вместе навсегда. Но есть и другой способ, и Гамбол успокаивает дрожь в руках, закрывает глаза, и шепчет короткое "Я согласен" и ему больше не страшно, он только вздрагивает слегка от острой боли в шее.