***
—Что на тебе сейчас надето? — … — Сколь вы красноречивы, моя Госпожа. И сколь прелестен ваш румянец. — Только в твоих фантазиях. Я слегка озадачена, не более того. — Ваша ложь больно ранит меня, но вам ли не знать, как сильно я люблю боль? — Все еще не понимаю, к чему этот разговор. — Я имел дерзость предположить, что вторая неделя нашей вынужденной разлуки тяготит вас столь же сильно, как и меня. — Тебя плохо слышно. Помехи на линии. — Я могу набрать вас из лобби отеля, если вам будет так угодно. — Даже. Не. Думай. — Если вы думаете, что ваша страсть к шпионским играм остановит меня, то… — Я в пижаме. — В шелковой? — В шелковой? У меня никогда не было шелковой пижамы. И ты это знаешь. — Увы и ах, моя Госпожа, но раз уж я не вижу вашего прекрасного тела, мне остается лишь фантазировать о нем. И о том, что на нем может быть. — Что за китч, ей-богу, ты бы еще представил меня в кухонном фартуке на голое тело. — О, мне это ни к чему, ведь я уже и забыл вкус человеческой пищи. В отличие от вашего вкуса. Вы так прелестно пахнете, когда возбуждены… сейчас, например? — Сейчас, например, я укладываюсь спать. Выбирай время для звонка, идиот. Я плачу за твой длинный язык из своего кармана. — И я вам весьма признателен за вашу заботу, моя Госпожа. И, если вам интересно, на мне сейчас… — О, ради Бога! — …ровно тот же костюм, к которому вы привыкли. — Ну да, ну да. Спишь не разуваясь. — И не снимая шляпы. К чему разоблачаться, если я не могу прижаться к вашему телу? — … — Добрых вам снов, моя Госпожа.***
— Я хотел бы знать, есть ли место более унылое и серое, чем Шотландия. — Несмешно. — Я задел ваши патриотические чувства? Быть может, ваша матушка, которую я не имел чести знать… — Мне плевать на Шотландию. Я про твою выходку. Это несмешно, Алукард, это пошлятина. — Мне искренне жаль, что вы так оцениваете мои старания. А они мне дорогого стоили. — Ты ее украл? — Какого вы низкого обо мне мнения. — Не мог же ты на нее заработать, черт бы тебя побрал! Откуда. Ты. Ее. Украл?! — Вы могли бы повторить это еще медленнее, с еще большим придыханием. — Я повешу трубку. Ты знаешь, что я не шучу. — Я ее купил. — Ха! — Теперь уже я чувствую себя оскорбленным. Это стоило мне сущую безделицу, конечно — всего лишь времени, которым я располагаю в полной мере. — Еще скажи, что копил со своих карманных денег, идиот. — Нет, я всего лишь заложил одну прелестную безделушку, что сохранилась у меня со времен княжения. К моему большому удивлению, желающих на некоторые валашские артефакты находится на удивление мало и редко. Но на эту вещь хватило. — Это шантаж? — Это чистая правда, не понимаю, каким может быть шантаж в таком случае. — Канючишь и жалобишься, вызывая у меня чувство вины. Хотя я перед тобой ни в чем не виновата. — Я слышал от кого-то, что такие мысли могут возникать лишь у виноватых. — … — Красноречиво, как и всегда. А теперь, коли мы кончили обсуждать и осуждать мой вкус, не будет ли вам угодно заслушать коротенький доклад о событиях в этом захолустье. — Что угодно лучше твоего жалобного плача о заложенных печатях и символах власти, или чем ты там приторговывал? — Старинными монетами. Но не об этом, госпожа моя, не об этом.***
— Какова она, моя Госпожа? — Ты о бойне, которую ты учинил позавчера и соизволил отчитать только сегодня? — И она тоже. — … — Весьма красноречиво. Я слышу ваше дыхание, моя госпожа. И оно мне льстит. — Забери тебя Дьявол, Алукард. Но ладно. Хорошо. Я признаю. Это было умопомрачительно даже на фотографиях. Я не спрашиваю, как это у тебя получилось сделать без единого выстрела. Практически произведение искусства. Передавали, будто их смяла и покрошила сенокосилка, но у этой сенокосилки была весьма… точечная воля. — Я невероятно польщен, Интегра, Хозяйка моя. — Я, правда, все еще не могу понять, к чему было вырывать им члены и заталкивать их в глотки. — Я уточню, что в глотки друг другу, моя Госпожа. Всего лишь выражение их собственной сублимации, направленной в мой адрес. Считайте, что я подвизался на полставки выполнять чужие похабные желания. — О-о-о. — Сколько многозначительно. — Считай, что я вспомнила кое-что. — Как вы игривы сегодня, моя Госпожа. Не могу не спросить, во что же вы одеты сегодня? — Ты ведь не сможешь это проверить. — Но могу себе это представить. — Пойду на поводу у твоего отвратительного вкуса и совру про эту чертову пижаму. И раз уж ты был столь выдающимся работником на этой неделе — считай, что под ней ничего нет. — Если вы скажете мне, о чем же вы вспомнили столь многозначительно минуту назад, счастью моему не будет предела. — Хочешь счастья? Тебя ждет конверт с заданием. Можешь не возвращаться в особняк, это лишь затянет время. — … — Ты сам это затеял, вампир, сам и расхлебывай. Считай, что дверь в мою спальню проложена серебром. В отличие от телефонной трубки. Итак? Что ты сделаешь? — Найду их, моя Госпожа. Уничтожу их. А потом спрошу тебя, знает ли твоя левая рука, как правая ласкает твою плоть, пока ты говоришь со мной? Где эта шаловливая негодница, если не на твоей чуткой левой груди, у твоего прелестного тугого соска? — …доброго тебя дня, Алукард. Беспокойных снов.***
— Итак? — Как тебе это удалось? Я серьезно. — Отчего же вам интересны лишь такие мелочи? Мы с вами говорим только о работе, и это в столь длительную разлуку. — У тебя бывали командировки и подлиннее. Но Волчья Луна бывает раз в тридцать лет, и мои предки отмечали, что даже ты справлялся с трудом. — У меня никогда не было такого стимула, как в этот раз. Да и оборотни, увы, измельчали. — А по фотографиям с места происшествия я бы сказала, что они, напротив, разъелись. Столько дерьма и потрохов… и не только их, но и тех, кого они сожрали. — Вы оттягиваете время, моя Госпожа? Или мне это лишь кажется? — Уф. Считай, что я просто чувствую себя глупо. Ну допустим. На мне этот черный шелковый халат. Под ним ничего нет. И… — И?.. — И когда ты присылаешь мне такие потрясающие результаты, я по тебе по-настоящему скучаю, если ты понимаешь, о чем я, вампир. — Сейчас я не хочу ваших намеков, Госпожа. В обычное время мне трижды достаточно вашей полу-улыбки, вашего томного румянца, ваших поблескивающих губ. Того, как ваши пальцы поглаживают сигариллу. Вы умеете быть столь красноречивы без слов, а уж когда вы прикусываете губы, извиваясь подо мной… — Побойся Бога, Алукард. Я не умею так сладко лить речи, я гораздо проще. — И тем не менее. У вас ведь было «Отлично» по английскому языку, не так ли? Добавьте вашей картине тех красок, которые прибыли к вам срочной почтой. — На них, вампир, была только кровь. Оторванные конечности. Бешеные твари, вывернутые наизнанку в самом прямом смысле. Представляю себе, как ты заталкивал этакой громадине кулак в горло и до самого хвоста, глядя, как его глаза выпучиваются от боли и ужаса… ты такие краски хочешь добавить в наши, кхм, назовем это «отношения»? — Это краски истинной страсти, моя Госпожа. И не лгите, что не видели в этих трупных узорах выражение моего желания. Они были помехой мне, они отделяли меня от вашей постели, от вашего невинного, но такого настырного сопротивления, когда я ласкаю вас пальцами, пока вы сидите у меня на коленях. Я ненавидел их сильнее любого врага, что был прежде. Они отвлекали меня от того, чтобы вылизывать вас от пальцев на ногах до самого вашего лона. — …говори еще медленнее, чертов маньяк, иначе я не пущу тебя через порог своего кабинета. Ты же на меня набросишься, не так ли? И открытые двери, и распахнутые окна тебя совершенно не смутят? — Меня не смутит даже Уолтер, если он не догадается ретироваться при моем возвращении. Не смутит даже целая рота солдат с оружием наизготовку. Я готов к вашим услугам и всем капризам, каждой вашей фантазии. Готовы ли вы их раскрыть для меня — вот самый томительный вопрос для меня. — … — Неужели вам нужно еще больше времени? Признаюсь, я несколько разочарован. Насколько это позволительно в моем положении. И все же я настаиваю. — …ладно. Допустим. Допустим, что мне нравится это слышать. И что мне хочется, чтобы ты на меня набросился. Что мне нравится, когда ты такой жадный. — О, и вы вовсе не страшитесь этой жадности? — Мне нравится… чувствовать ее. Если ты понимаешь. — …какое постыдное кокетство. Леди Хеллсинг, я ведь даже не вижу вашего румянца, скажите так, как это есть. Вам нравится… — Черт. Черт, да. Да, нравится твой член. Твой огромный крепко стоящий член — ты это хотел от меня услышать, засранец? Нравится, когда он прижимается к моему животу или к заднице. И нет, он меня не пугает, потому что он принадлежит мне, как и его владелец. — Как мне это нравится в вас. Столь юное, прелестное существо, столь неискушенное, но сколько уверенности, сколько власти. — И поэтому ты стоишь передо мной на коленях каждый раз. — Именно. — И поэтому даже если ты готов меня разорвать, перед этим ты меня вылизываешь. — Несомненно. Ваш голос благостен, моя госпожа. Вы успокоились? Сознание вашей власти — оно облегчает наш разговор? — И да, и нет. Тебя же нет рядом сейчас. Чтобы я могла этой властью насладиться. Черт, по телефону это звучит омерзительно, будто я какой-то белый бвана с хлыстом. — Несомненно, это очень пойдет к вашему новому халату. И вы же знаете. Я никогда не был против хлыстов в нашем ближайшем общении. Это вы всегда отказываете мне в моей маленькой скромной просьбе. Хочется подчиниться вам полностью, еще сильнее. — Мне это ненужно, вампир. Я твоя хозяйка и без дешевых декадентских штучек, Алукард, это суррогат. Я — не псарь, а ты не ротвейлер, чтобы воспитывать тебя хлыстом. Продолжишь настаивать на этой глупости, и я буду воспитывать тебя воздержанием. — О, как сейчас? Когда вы изнемогаете от нетерпения? Ведь я слышу ваш голос, моя княгиня. Я знаю, как он меняется, когда вы себя ласкаете. — …помехи на линии Алукард. Доброго тебе дня. И не думай, что я не слышу, как меняется твой голос.***
— Не думаю, что у вас повернется язык солгать мне, моя госпожа. Вам начинает нравиться наше небольшое утреннее развлечение, не так ли? — О да, я обожаю недосып во всех его проявлениях. Полчаса сна, право, такая ерунда для моего графика. — Мы оба знаем: будь я с вами, вы недоспали бы самое меньшее час. Но не будем тешить мое тщеславие, потешим ваше. За недели нашей разлуки вы постоянно представляете меня, я чувствую это даже без нашей связи. И я специально не подсматриваю детали. — Любишь оставлять самое вкусное напоследок. — Равно как и вы. — Хм. Говорить, что в фантазиях ты голый, думаю, излишне? — О, моя госпожа, я ожидаю большего от вашей фантазии. Хотя бы немного, мне предстоит еще немного поработать над вашей развращенностью. — Но голый ты не полностью, нет. — Полагаю, как истинный джентльмен я в шляпе и при галстуке? — О да, не галстук, а подарочный бант на причинное место. Нет, я не об этом — ты в перчатках. — Мне нравится, что вы вовсе перестали ругать мою распущенность и приступили сразу к делу. — Да-да, твои работы по развращению во всей красе. Итак, ты в перчатках. Ты сидишь в своем кресле в подвале, да-да, не посмеивайся: можно подумать, ты отморозишь себе задницу. А вот я вполне могу. — Отчего же? — Потому что я в этом твоем халатике. — О-о-о. — Да, представь себе самое уморительное зрелище: я крадусь в этом шелковом китче через весь особняк, прикрываясь каждой портьерой, уворачиваясь от всякой горничной, пригибаясь за вазонами и почти ползком — под диванчиками в гостиной. — Думаю, вы слишком хорошо знаете разводку всех караулов в коридоре и самый тихий, самый мертвый час, когда спят даже постовые… ведь именно в этот час вы идете в мой подвал, не так ли? — Почти бегу. Потому что хоть в твоем подвале чудовищно холодно, я этого почти не чувствую, когда ты рядом. Мне очень горячо. Думать о тебе… не знаю, как еще сказать? — Страсть опаляет вас. И я знаю это, моя Госпожа, я чувствую это, Интегра, когда ты нетерпеливо забираешься ко мне на колени. Холодная гладкость шелка против тепла твоих бедер. Упругий жар твоего живота, влажное тепло твоего лона, когда ты прижимаешься ко мне. И чувствуешь мою готовность, ведь я весь твой, ловлю каждое твое слово, ловлю тебя за бедра и… — Да, и именно поэтому ты в своих белых перчатках сегодня. Мне очень жарко, и чувствуй я твои ладони, то сгорю ко всем чертям, от меня не останется даже стыда. Твои руки — это дьявольский стыд, эти твои пальцы, все, что они умеют делать у меня между ног. Поэтому мне нужны твои перчатки, они холодные и даже грубые, если сравнивать с тобой. Буду целовать тебя, а бедрами и задницей чувствовать как будто кого-то другого, пока твои пальцы будут меня готовить. — И зачем же вам кто-то другой вместо меня? — Не скрипи клыками в трубку. Просто небольшой самообман, это щекочет мне нервы. Иногда мне слишком спокойно с тобой, хочется каких-нибудь неожиданностей. — Признаться, я впервые слышу, чтобы хоть кто-то чувствовал себя спокойно в моем присутствии. Обычно мне говорят, что от одного взгляда на меня мурашки по коже, а кровь стынет в жилах. — А тебе хотелось бы? Чтобы я от тебя шарахалась? — О нет, когда вы столь доверчиво льнете ко мне, я чувствую, что еще не напрасно топчу землю. — Ну что ж, тогда я продолжу. Если ты расскажешь мне, в какой позе сейчас сидишь ты, вампир. И какой рукой мнешь себе яйца так, как я делаю это обычно. — Я давно уже вывел вас на громкую связь, моя Госпожа. С вашим ядовитым и сладким языком мне нужны обе руки. И если вам интересно — они в перчатках. Да, моя Интегра, можешь не краснеть в трубку — ты умеешь вдохновлять меня. — …черт, просто продолжай. Не знаю, что мне делать: смеяться или рукоблудить. — К чему выбирать, если можно совместить, любовь моя?***
— …я встаю перед тобой на колени. Так же, как обычно делаю это. Ну и к чему ты так хмыкаешь? — Не могу не удивиться в который раз. Ты, моя Госпожа, такая властная, такая бескомпромиссная, такая сильная. Иногда я в мыслях слышу звон твоей сабли, когда она рассекает плоть и кости. Сталь поет в твоих руках, шипит, напитавшись нечестивой кровью — но твоя рука не дрогнет. Тебя опасаются в ночных тенях, твоим именем пугают неофитов среди вампиров. Даже люди избегают смотреть тебе в глаза. Твоего взгляда достаточно, чтобы я склонил голову, я живу подчинением тебе, я растворяюсь в твоей воле. И тебе при этом хочется встать на колени… передо мной? — Не начинай. «Я самый грешный, самый бесполезный, я червь, я раб…» — Но ведь это истина, которую сложно оспорить. — Тебе бы хотелось, чтобы я сказала что-нибудь о епитимье, которую я на себя накладываю, да? Что-нибудь о том, что секс с тобой сродни наказанию за святость? Увы, вампир, я тебя расстрою. Я достаточно хожу по жизни в мужских брюках и рясе, чтобы еще и в постели продолжать командовать. С тобой наедине мне нравится быть женщиной. Мне нравится, как ты меня ведешь за собой. Мне нравится твой опыт. И — да. Ты чертовски, я бы даже сказала, подавляюще сексуален. В этом есть что-то фрейдистское. Во всяком случае, я все свожу к твоему неподражаемо красивому члену, Алукард. — О, сколько яда и иронии в ваших словах. — Сам высчитывай, сколько я сказала правды. Дели и умножай, как нравится. Но меня это будоражит. Колени ноют от холода, когда я встаю на пол. Руки подрагивают, когда я тянусь к твоей ширинке, когда бряцает пряжка ремня. Я и предвкушаю, и каждый раз немного побаиваюсь. — Побаиваетесь? — Иногда мне на мозги давит воспитание. Я и сама стою иногда на коленях перед тобой. В одной руке твой член, вторая гладит твой живот. А в мозгу колотится: о, что бы сказал сейчас мой преподаватель по риторике! Про отца в такие моменты думать просто страшно. Только попробуй что-нибудь сказать, идиот. — Я молчу, молчу… я наслаждаюсь твоим голосом. Выдохни еще раз и помедленнее, моя Госпожа. Этот яд в твоих устах не только от сигарет — он разъедает мне душу несбыточностью. Как я далеко от тебя, как хочу тебя коснуться… — …ну а пока я касаюсь тебя. Я стою перед тобой на коленях. От нетерпения у меня подрагивают бедра и язык. В горле сухо, но это ненадолго, я это знаю. У меня мерзнут руки, и твой член из-за этого кажется мне почти теплым. — Мне нравится этот момент. Когда вы замираете на секунду. Как у вас подрагивают губы. Это от предвкушения, не так ли? — И немного из, кхм, страха. — О? — Ты вообще видел себя со стороны? А, черт побери, тебе не понять. Вы, мужчины, едва ли себе представляете, как эти ваши члены странно выглядят. Как что-то… чужеродное, что ли. Как будто их не должно быть на этом месте. И живут будто сами по себе. — В некотором смысле, вы правы. И вот в этом точно есть что-то фрейдистское, моя Госпожа. — Не обижайся. Что это за нотки в твоем голосе? Этот страх мимолетный. В нем даже есть что-то. Знаешь, как… как перед полетом на вертолете. Каждый раз, когда винт делает первый оборот, чувствуешь, как сердце ухает в желудок. Или перед прыжком с парашютом — холодок страха перед эйфорией полета. Когда я тебя… целую, скажем так… — Скажите уж как есть. — Черт. Ладно. Когда я беру твой член в рот в первый раз, когда я его целую, это как тот самый шаг за борт самолета. Непривычно, странно — не знаю, как еще тебе сказать. Мне проще в такие моменты закрывать глаза. — Я заметил это. Давно. — И когда я так делаю, он становится все крепче и больше. Моему языку тесно в глотке, когда я делаю это. Мне тяжело дышать, дрожат руки и бедра. Мои глаза закрыты, твое тепло отдается в моем тепле — я чувствую удары твоего сердца языком, если хочешь. Стоит поймать ощущение, ритм… это ровное, мягкое движение. Как верхом на жеребце, как плыть на лодке. Ладонь сама находит нужный темп. Мне кажется, что я вот-вот подавлюсь насмерть, но этого не происходит. Губы чуть саднит, как от укуса. И мне нравится сжимать их, не кусая. Все крепче и туже. Потому что ты… я чувствую тебя. Дрожь, которую не скрыть. Пульс. Ты теплый, почти человек в такие моменты. Пьяняще беззащитный. — … беззащитный? — Знаешь, я так давно живу с тобой под одной крышей, что эта мысль — пустить в ход зубы, понимаешь… не дает мне покоя иногда… что ты смеешься? — Боюсь, при всех ваших талантах и несомненной одаренности — даже вам это вряд ли удастся сделать с первой попытки. А второй, боюсь, уже не случится. — Что, обидишься на меня? Не верю, вампир, уж прости. Я слишком хорошо тебя знаю. И поэтому я тебя кусаю в этот момент. Не до крови, нет, угомони свои фантазии насчет такого обращения. Потому что я знаю, что немного боли тебе даже нравится. Потому что когда я все-таки задеваю тебя зубами — ты шипишь, и в этом шипении нет злости. Тебе нравится и моя неопытность, и то, что эта боль — она от меня. Как подарок. Не так ли? — И как женщина, что знает меня столь хорошо, может стоять на коленях передо мной, хочет казаться такой беззащитной? — Я тебе все объяснила, вампир. И ты знаешь, что я хочу после того, как выпущу твой член изо рта. Когда я встану, на коленях придется стоять уже тебе. Ведь ты знаешь, что я люблю в такие моменты смотреть на тебя сверху вниз. — …и я, в отличие от вас, никогда не закрываю своих глаз. И мой язык в такие минуты — полностью к вашим услугам. Прямо как сейчас. И я слышу по вашему дыханию, что вам не терпится услышать, как я применю его по назначению. Слушай же, любовь моя, слушай…***
— …тоска. Хорошее слово, да. — Это проклятье лишь в ваших руках, Госпожа моя. Сколько еще ему длиться? Неделю? Две? Месяц? Или вы наказываете себя за какие-то прегрешения? — Ха, обычно ты во всем обвиняешь себя. Что-то новенькое. — Мне решительно не в чем обвинить себя за последние три месяца. Я был прилежен, покорен и расторопен во всем, что касается убийств. Я надеюсь заслужить вашу благосклонность, когда вернусь, но я не буду просить прощения за отсутствия ведь я в нем не повинен. — Я понимаю размер твоего эго, можешь вскарабкаться на него и спрыгнуть вниз. — Я вполне на это способен. — Да уж. Я знаю, что от старости у некоторых рассыпаются мозги, но ты-то молодишься. Можешь догадаться, что мне не нравится: не сравнивай наш долг с моим недотрахом. Я могу потерпеть, а те, кого разорвала на части стая оборотней, уже ничего в этой жизни не успеет. — С этим могли бы справиться ваши хорошо натасканные афганские ветераны. — Ты работаешь лучше. И ищешь быстрее. Я чувствую себя виноватой только в том, что ты живешь в каких-то ебенях, судя по звуку. — О, люблю ваше крепкое словцо. Вы так очаровательно злитесь. Значит, за что-то винитесь перед собой. Или передо мной? — Давай, погадай еще на кровавой гуще. Я окончательно остыну и усну с трубкой у уха. — Извольте. Вы давно переросли свои комплексы относительно нашей связи. Не без моей помощи. — Ее Величество помогла мне сильнее. — Чем же? — «Дорогая, заведи себе кавалером хоть коня с моего завода, лишь бы ты работала эффективно». Ее слова. — О, старушка Бесс, узнаю ее молодую в этих словах. Прелестные колкости и ни единого пошлого слова. Если речь идет не о стыде перед вашим окружением, значит, вы винитесь перед собой. Но за что? Вам не в чем упрекнуть себя как руководителя. Значит, ваш покорный слуга заслуживает это сердобольное внимание. Не так ли. — Алукард, ты так все усложняешь, что удивительно, как еще ходишь и в ногах не запутался. Я… — …что же вы замолчали? — Мне проще фантазировать вслух, как именно я буду у тебя отсасывать. Или как наконец-то дам тебе в задницу. — Вы так милы в своих попытках замести следы грубой речью, будто всерьез считаете, что это меня распалит. — А что, нет? Не думаешь о моих растянутых дырках, хорошенько смазанных и готовых? — О, Госпожа, на полшага назад это еще звучало заманчиво, но вы скатываетесь в недопустимую пошлятину. Ты пересолила, Интегра. — Глядите-ка, какой эстет! — Еще человеком я привык есть с тарелки. Если самое изысканное блюдо вывернули бы передо мной на стол, я не стал бы его есть. Перезвоните, когда наберетесь храбрости передо мной. — Ты это се…***
— Отчитайся за последние три дня. — Я отправил вам сводку факсом, Госпожа. Там же посчитаны патроны, головы убитых врагов и их вырванные клыки. Можете украсить себя новым ожерельем из них, если вам будет угодно. — В факсе не сказано, какого черта так долго. — Я провел последние три ночи на болоте, моя Хозяйка, и мне пришлось буквально вытаскивать последних врагов из-под кочек. Впервые за свое долгое посмертие я услышал выпь. Надо сказать, меня сложно напугать, но это было слишком даже для меня… приятно слышать ваш смех, я успел забыть его. — Я скучаю. — Это прозвучало как обвинение, Интегра. — Ты хотел, чтобы я это сказала — ну вот, я сказала. Доволен? — Ты пытаешься обвинить меня в том, что чувствуешь, Интегра. Ты набрасываешься на меня… из-за чего? Неужели тебе стыдно? — Ты из всех собеседников тащишь признания клещами? — Нет, из некоторых я их просто вырываю вместе с языком и легкими. Но ты не ответила мне, Интегра. К чему это ребячество? — … — Я бы предположил, что прекрасное воспитание твоего отца кое-где все-таки давало сбои… — Только попробуй. — К чему споры? Он завещал тебе быть сильной и атаковать перед тем, как атакуют тебя. Завещал не поддаваться слабостям. Забавно, что ты так легко сносишь все пересуды о нашей близости, бравируешь ею на грани намеков, но стоит дойти до настоящих признаний… не клади трубку. Я вполне серьезен сейчас. — Уж я слышу. — Но это так. Я достаточно старался для тебя и развлекал тебя в нашей разлуке фантазиями о том, как хорошо нам могло бы быть вместе без этой командировки. Но теперь я хочу услышать правду. И говори ее так же медленно, как смаковала наши маленькие неслучившиеся встречи. Иначе я посчитаю себя… хм, нет, оскорбленным — слово слишком сильное, оно предполагает, что ему нет прощения. Обиженным. Расстроенным, если хочешь. — … — Итак? — Хочешь правду? Вот тебе правда. Все эти глупости про черные шелковые халатики хороши как маленькая шутка. И да, я злюсь. Злюсь, что я засыпаю не у тебя на плече. Что ты не наваливаешься на меня плечом и не сопишь мне в затылок. Что я не просыпаюсь, пытаясь выпутаться из твоих дурацких длинных рук и ног. Что я осталась тут без тебя и ты, черт побери, не только твой здоровенный член, но и что-то большее. И злюсь я на то, что ты в этом не виноват. И я не виновата. И те, кто виноват, давно должны бы подохнуть, чтобы я не сходила с ума по тем, кого они могут убить. И все это, черт подери, затянулось настолько, что я вынуждена заниматься с тобой сексом по телефону! — Успокойся, Интегра. Ты слишком тяжело дышишь. — То тебе мало эмоций, то много! Определись, кровосос! — Интегра. — Что тебе еще?! — Нет слов, чтобы описать мою тоску по тебе. И благодарность моя — тебе только предстоит ее прочувствовать, поверь мне. И еще… — Ох, не томи уже… — Я тебя — тоже. Если ты так боишься слов, я покорюсь тебе… в этот раз. — …возвращайся следующим же рейсом. Выписывайся из своего клоповника. Если тебе есть, что сказать мне, я предпочту услышать это лицом к лицу. И ты, поверь мне, будешь стоять при этом на коленях. — С превеликим удовольствием, Госпожа моя, с превеликим удовольствием.