Глухонемой

      Хруст недавно выпавшего снега под ногами отдавался в ушах, а ноги то и дело проваливались в сугробы, выросшие за ночь по грудь, так как тропинку окончательно засыпало и даже одному на ней идти было бы тяжеловато, а двух толкающихся тринадцатилетних мальчиков она никак не умещала. Застывшие на ветках разросшихся елей снежные шапки так и норовили плюхнуться на незадачливых ребят, которые то и дело пихали друг друга в сугробы, и задевали своими руками торчащие иголки. Все перемазанные в снегу, начавшем таять на раскрасневшихся от бега и мороза лицах, с мокрыми ногами и варешками, больше подходящими на оживших снеговиков, они бежали по тропке к своему дому, смеясь и вскрикивая каждый раз, когда другой толкал сильнее обычного. Звонкий детский смех сменялся тяжёлым дыханием, и скрип уже звучал будто не снаружи, а внутри. Под куртками было так прело и мокро, что казалось будто они только что поплавали в тазу, а пальцы ног наоборот настолько сильно задубели, что каждую секунду пронзительно ныли, однако забыв обо всём на свете два лучших друга бежали и бежали, тяжело дыша, толкаясь из последних сил и хрипло смеясь. Они глотали сырой морозный воздух, чувствуя как задние стенки горла начинали опасно свербить, однако никто не собирался сдаваться и потому усердно хватал воздух ртом, только бы раньше соперника добраться до дома.       Тино гаркал и звенел расстроенной трелью, явно порываясь что-то сказать, но его тут же захлёстывала волна смеха и он отчаянно хватался куртку на плечах и спине Бервальда, пытаясь хоть чуть-чуть приостановить друга. Мальчик захлёбывался в собственном смехе и неверотяном счастье, которое несло его сквозь весь этот темнеющий лес, несмотря на полные валенки снега и горящее, буквально обжигающее лицо. Никогда в жизни он не чувствовал себя настолько лёгким, настолько непривычно беззаботным. Словно от его ног отвязались гири и позволили ему парить над землёй, зачерпывая снег и умалишённо смеясь. В нём бурлила энергия, возбуждающая желание прибежать первым, встретить Бервальда неиссякаимым довольством в глазах, а потом ещё раз посмеяться над их маленьким соревнованием. Он чуть не врезался в ветку, когда чужая рука стряхнула надоедливого мальчика, и его потянуло вниз. Укрыться от наказания в виде снежного душа не получилось, а потому Тино, на ходу стирая с мокрых глаз снег, зачерпнул насквозь влажной варешкой снежок и не прицеливаясь кинул в друга. Только почувствовав свободу от балласта, коим по счастливым обстоятельствам заделался Тино, Бервальд припустил быстрее к дому, как прямо в затылок ему прилетел снежок, заставив запутаться в ногах и на всей скорости влететь в сугроб. Очки слетели и оставили после себя только напоминание в виде отпечатка, а лицо обожгло холодными иглами. Следом послышались довольные смешки, и Бервальд решил взять реванш – дождавшись пока скрипучие шаги окажутся близко к нему, он тут же схватил липкий снег и кинул в своего противника, обезоружив и заставив на мгновенье замяться. К счастью, очки тут же обнаружились и легли прямо в руку, поэтому не утруждая себя их использованием, мальчик встал и не оттряхивась побежал дальше, различая вместо протоптанной дорожки одну угасающую в начинающихся сумерках полоску. Шапка сползала прямо на глаза, поэтому приходилось отяжелевшей рукой поправлять её, а вскоре вновь послышался знакомый скрипящий смех. Сам того не понимая, на лице Бервальда сияла яркая улыбка. Он чувствовал как мыщцы на лице уже начинало сводить, но он ничего не мог поделать, одна лишь мысль о том, что вот-вот в него снова крепко вцепится Тино, заставляя тормозить и неловко стараться его сбросить, высвобождала какую-то необъяснимую радость. Будто у него в сердце завёлся моторчик, разливая по всему тело несдержанное веселье и ликование. Он улыбался, смеялся, распинывая ногами снег, и не мог понять почему же ему так хорошо. Словно и не было в руке портфеля, в котором покоился наверняка намокший дневник с двойкой по истории, словно между ним и этим миром не было никаких преград, а Тино, милый и любимый Тино не видел сегодня его позора.       Позор это, конечно, громко сказано, потому как молчащий и хмурящийся Бервальд явление довольно обычное, однако не когда его спросили о годе правления Генриха восьмого и тот не смог ответить. Если бы он умел читать по губам, то вполне смог бы понять подсказки одноклассников, однако увы, его зрение даже с очками не позволяло таких чудес. И ведь обычно Тино в школу не заявлялся, потому как сильно боялся травли, да и не мог учиться как нормальные дети, но сегодня сделал исключение и пришёл вместе с Бервальдом. Школа была старой, деревянной постройкой с двумя этажами, и все перемены они просидели вдвоём, не опасаясь косых взглядов или насмешек. Тино всё время думал, что если бы не Бервальд он бы ни за что не сунулся сюда, потому что слух о том, что он глухонемой разлетелся за один день так быстро, что многие то и дело норовили подойти, сказать что-то или пихнуть, а суровый вид Оксеншерны закрывал его будто щитом ото всех насмешек. На самом деле, Тино и впрямь беспокоился насчёт дальнейшей учёбы друга – не будут ли его задирать если узнают о их дружбе? Однако тот просто качал головой и уверял, что всё хорошо и что ему очень нравится сидеть на скучных уроках вместе с ним, а не с каким-то неприятным мальчиком. Но вчера они так увлеклись игрой в шашки и сидели до поздна, пока мама Тино не погнала обоих спать, а потом Бервальд ещё добрых пол часа выслушивал все наставления перед тем, как отец уедет на ночную смену и что, да как следует сделать. Немудрено, что голова к вечеру у него была заполнена лишь продумыванием ошибок в партиях и новыми идеями ходов вместе с тем, где висят запасные ключи, оттого и про домашнее задание он вспомнил только с утра, когда начал собирать учебники. Совесть его, конечно, грызла, однако сейчас, когда все его лёгкие, вымокшие от пота и снега, будто насквозь продувал таёжный ветер, никакие оценки его не волновали.       Наконец и за поворотом показался знакомый забор, и в Тино вдруг проснулись силы, потому как он пролетел мимо Бервальда, скользнув мокрой шерстяной варежкой ему по лицу. Прикрыв глаза, дабы избежать прямого попадания, мальчик фыркнул и рукой постарался зацепиться за друга, но тот оказался проворным и необычайно ловко выскользнул из рук, на ходу развязывая узелок верёвочек, удерживающих вымокшую шапку на своём законном месте. Тино, подхватывая её рукой, всем своим телом навалился на первую калитку, ведущую в дом Оксеншерна, и ногой постарался её поддеть, чтобы ещё больше затормозить Бервальда, однако тот в момент оказался рядом толкнул калитку обратно навстречу ко двору. Весело улыбаясь и смеясь, они на несколько секунд сцепились в дружеской схватке, упираясь друг в друга ладонями; шведу пришлось выпустить из рук свой портфель и теперь он валялся тёмным пятном в ближайшем сугробе, а финн морща нос и высовывая язык, попытался надеть свою шапку на голову другу, а после неудачи оттолкнулся и принялся бежать к двери. Радостно хмыкнув, Бервальд стащил и свою, и чужую шапку и бросил их на перилах, как только вбежал на крыльцо.       Родной и тихий дом был встречен шумом, гамом, звонким и нескладным смехом. Пытаясь стащить с себя валенки Тино случайно стукнулся лбом об угол шкафа, а шведу чуть не прищемило палец быстро захлопывающейся дверью, но такие мелочи ни за что не могли остановить ребят. Главная цель – добежать, раздеться как можно быстрее и запрыгнуть на кровать первым! В тепле носы и щёки защипало ещё сильнее, мокрая одежда с шумом валилась на деревянный пол, а внутри бурлил азарт, затмевая абсолютно любую мелочь. Словно бы их жизнь зависела от этих догонялок, и их мерцающие, сверкающие словно кристаллические льдинки глаза доказывали невероятное стремление к победе.       – Ах ты! – громко воскликнул Бервальд, когда в него опять что-то прилетело. Это оказались зимние, тёплые, шерстяные штаны, а Тино остался в школьных брюках, находу снимал грязно-красный свитер и умудрялся ещё и посмеиваться с лица друга. Он уже давно заметил свою прицельную точность и пользовался ей при каждом удобном моменте, будь то стрельба из рогатки или метание в друга разных предметов, потому как уклоняться от них он никогда не умел. Шалость за шалостью всплывали в его голове, заставляя ухохатываться и строить рожицы Бервальду, который на удачу кинул снаряд обратно и попал в тумбочку вместо финна – очки остались лежать брошенными на полу, под завалом курток, варешек и валенок. Он по привычке хмурился, и при этом улыбался, что вызывало вместо типичной реакции незнакомцев – страха, только ещё больший смех у разыгравшегося Тино. Сейчас Оксеншерна, взлохмаченный, взмыленный, с красным от мороза лицом, напоминал подравшегося котёнка, который продолжал жаждать реванша, когда его противник уже давно победил. Хлопнув в ладоши прямо перед ним, Тино завернул за угол и помчался вверх по лестнице, не слыша, но буквально спиной ощущая надвигающегося Бервальда. Адреналин бурлил в крови, не давая и так запыхавшимся мальчишкам свалиться без сил, однако с каждым шагом уже становилось ясно, что предел уже маячит прямо перед глазами. Открывая дверь в комнату шведа, Тино почувствовал как внезапно его прижали к деревянной поверхности, и холодным дыханием обдало затылок; Бервальд, не успев сбавить скорость, споткнулся на последней ступеньке и врезался прямо в друга, инстинктивно обхватив того за спину. Они замерли в этих нелепых объятиях. Грудные клетки разрывались от сухого пожара. И Бервальд прекрасно слышал их тяжёлое, хрипящее дыхание, ощущал исходящий от замёрзшей кожи ореол, и сжимал в руках Тино, потного и беззаботно улыбающегося, лично ему он напоминал взъерошившегося воробушка. Сердце стучало как отбойный молоток, а ноги и руки дрожали от перенапряжения, однако лицо его разгладилось и он искренне, по-детски широко улыбнулся в ответ. В нём радость мешалась с непередаваемым восторгом, душой хотелось прыгать и кричать во всё промороженное горло, в то время как тело превратилось в мешки с картошкой, которое было ужасно неудобно передвигать. Тино, похоже, чувствовал абсолютно тоже самое, но в его характере было доделывать всё до конца, как бы не было сложно, поэтому он медленно выбрался из захвата, открыл дверь и скользнул в комнату, доделывая последние шаги до кровати. Тяжёлая голова сама потянула его вниз и он грохнулся на старое покрывало с протяжным шёпотом-выдохом. Пружины под ним дёрнулись, но ему было уже плевать и он самозабвенно расслаблял каждую клеточку своего тела, купаясь в долгожданной победе. Если бы оставались силы он бы потянулся, может затащил ноги на кровать, но сейчас просто продолжал смотреть в деревянный потолок, тяжело дыша и наслаждаясь мягким одеялом. На самом деле, он никогда не слышал человеческого дыхания, стук сердца только ощущал, но не слышал, поэтому иногда и не подозревал как его можно легко заметить. А его смех только что плюхнувшийся рядом Бервальд мог различить из тысячи – наверное потому что он звучал уж слишком скрипуче, фальцетно, но зато как же Тино подходила улыбка. Ради этого можно было и потерпеть режущий уши, слегка шипящий из-за неправильного положения языка во рту смех. Доковыляв до друга, даже не потрудившись закрыть дверь – это касалось и двери в его комнату, и входной, и даже калитки, – Бервальд грохнулся следом, почувствовав жар, исходящий от их разгорячённых тел, словно от печки. Расслабленно-довольное лицо Вайнямёйнена, которое оповещало о его победе, было совсем рядом с ним. Он дышал как лошадь, а его ресницы часто подёргивались, что без очков Бервальд смог неплохо разглядеть.       "Слезь" – Тино слегка помахал рукой, как бы показывая уйти, и только тут швед заметил, что лежит прямо на второй руке друга, без которой он не может нормально разговаривать.       "Нет" – Бервальд прищуривает глаза так, что не разобрать это он ехидства или просто пытается сфокусировать зрение. И он не собирается двигать свою тушку, намереваясь отомстить другу за снежок, шапку и штаны.       "Слезь!" – мальчик нахмурил брови, приподнялся на локте и заглянул в аквамариновые глаза друга, пытаясь загипнотизировать того и заставить встать.       – Ещё чего, – Бервальд произнёс это вслух, зная что за последние года их дружбы Тино стал вполне хорошо читать по губам и даже научился издавать кое-какие звуки, как например, тот же смех, вздохи и крики. Кто-то из мальчишек даже пытался научить его свистеть, однако затея обернулась провалом, а из-за того, что они совали грязные руки в рот потом ещё и слегли с болью в животе. После этого финн зарёкся класть что-то немытое в рот, а Бервальд обещал проследить.       Брови Тино тут же съехались, теперь в ход пошли грозные лица, на что швед вовсе не обращал внимание. Всегда в насмешку делал вид, что ничего не видит, даже если лицо друга находилось в паре сантиметров от его собственного. На деле же ему просто нравилось смотреть в такие необычные глаза Тино, цвета которых он никогда не встречал. У его родителей они были светло-голубыми, поэтому иногда перед тем самым моментом как провалиться в крепкий сон, Бервальд думал, что у него прекрасные глаза, словно он обменял способность говорить и слышать ради такого чудесного взгляда, и боже как бы он его ненавидел и любил одновременно за такой поступок, будь это правдой. Ему никогда не придётся услышать ровный голос финна, услышать то, как он зовёт его по имени и говорит, что они друзья. Конечно, он ещё мог заниматься и издавать кое-какую речь, но время было упущено; доктора говорили, что если к тринадцати годам мальчик не умеет хоть как-то ворочать языком, то уже никогда не сможет говорить стройно. Бервальд чувствовал от этого знания сдавливающую грусть, однако Тино словно не замечал никаких невзгод, часто любил шутить, что он первый и единственный человек, который может понимать его, когда тот молчит. То, что швед тот ещё молчун было сущей правдой и тот факт, что ему не нужно говорить даже немного радовал, чем его часто поддевал сам Тино. Кстати, в данную секунду использовать язык жеста финн похоже не собирался, а хотел заимствовать исключительно язык кулаков, потому что уже начал пихать друга в бок и поджимать губы, как бы взглядом говоря: "Встань, а то хуже будет". Будь Бервальд чуть понаглей может и улыбнулся бы, но в его характере было просто напросто препятствовать всем потугам Тино сместить его тело, и имея распоряжении целых две руки это было делать куда проще. Ослабшие мальчики после пробежки неловко болались и несильно толкались, а финн даже слегка запыхтел от несправедливости своего положения. В конце концов сдался, обиженно засопел и отвернул голову на другой бок, позволив Бервальду разлёживаться на его конечности. Не то чтобы ему было сильно неудобно, просто от них обоих исходил ужасный жар после длинной пробежки и хотелось уже стащить с себя тёплую одежду, однако шведу это вобще не мешало, и он спокойненько почевал на кровати, упираясь ногами в пол.       Неизвестно сколько они могли так пролежать, однако неожиданно Оксеншерну настиг внезапный манёвр. Отнюдь не смирившийся и порядком вспотевший финн, резко дёрнулся в сторону Бервальда, расчитывая подвинуть его собой и тем самым освободить руку, однако силы неожиданно для него самого исчезли, оставив после себя тянущие мышцы. Он оттолкнулся от пола не так сильно как следовало бы, и в итоге вцепился в плечи друга, почувствовав как рука всё также была в плену, а сам он оказался на груди у Бервальда. Секунда нелепого молчания и финн потихоньку начал сползать вниз, скользя по шерстяному свитеру. Взглянув на шведа с каким-то глупым испугом, он сильнее вцепился пальцами, растягивая старую вещь своей крепкой хваткой, совсем не додумавшись просто перевернуться обратно. Лишь на мгновенье растерявшийся Бервальд тут же подхватил мальчика за спину и перкатился на другой бок, оказавшись с Тино в плотных и до одури тесных объятиях. Опять было невыносимо жарко, дыхание впитывалось в кожу и ткань, ещё до конца не сползшая с лица краснота вновь вернулась, и швед неловко поджал губы, поняв, что сейчас они обнимаются будто плюшевые игрушки в детских магазинах. В висках заслучали молоточки, отбивая неизвестный ритм, и Бервальд постарался отползти назад, потому как чувствовал нескончаемый стыд за этот небольшой курьёз, но к его удивлению, Тино улыбнулся. Так искренне и по-доброму, что в голове сразу стало пусто, захотелось просто вырезать ту единственную секунду и растянуть в вечность. Перенести всё на картину безызвестного художника, чьё имя навсегда останется под клеймом псевдонима. Глупо пялиться, не осознавая того, что таких моментов будут ещё сотни. А потом хлопнула дверь, пришлось спешно выпутываться из объятий и получать нагоняй от Оксеншерны старшего за двойку, за выкинутые портфель и шапки, за незакрытую дверь. По какой-то невеской, совсем дурацкой причине Бервальд чувствовал себя беспечно счастливым, наивно надеясь, что будет чувствовать себя так всегда.       По шапке за шапки они, конечно же, получили. Пока отец ходил взад-вперёд по дому, научительно тряс пальцем и нарочито строгим голосом отчитывал двух сорванцов, Бервальд начинал уже немного завидовать Тино, который со спокойной душой отвёл глаза в сторону и прибывал в полном и чистом неведении о смысле наставительной речи. Для него разглядывание старой паутинки в углу гостинной оказалось гораздо интересней, в то время как его другу приходилось изо всех сил делать виноватое лицо и уверять, что подобное никогда не повторится вновь. Естественно повторится, только теперь они будут более аккуратными и не попадутся на таких мелочах. После получасовой лекции почему им, таким "взрослым мальчикам", следует взяться за ум, а не раскидываться вещами словно ясельники, двух закадычных друзей наконец отпустили с миром, а через некоторое время вновь позвали на ужин, на этот раз миролюбивым тоном. Мальчишки частенько бегали друг к другу в гости, оставались ночевать, практически всегда они были вместе – могли даже просто сидеть в разных концах комнаты и читать разные книги, или рисовать картинки в любимых полуисписанных альбомах, но всё равно делали это вдвоём. Ни один из них не напрягал другого, словно они родились в одну секунду, завязавшись как родные братья, и доверяли свои чувства больше, чем кому-либо. Это было что-то большее, чем вынужденная дружба глухонемого и молчаливого, они могли понимать и без слов, они общались словно по невидимым каналам, которые лёгкой и пушистой паутинкой перетекали от одного к другому, становясь видимыми только для них двоих. Их связь не была родственной, она была душевной, и уже давно сбросила многотонный якорь в их юношеских душах, связывая и сцепляя навеки. Что волновало одного, то непонятными когтями скребло на душе у другого – такая связь обычно бывает у близнецов, которые неразлучны с самого детства. Может, судьба просто ошиблась и им суждено было родиться братьями, чтобы навсегда остаться вместе?..       Громко топая по лестнице – Тино вообще всегда вёл себя достаточно громко, сам того не ведая – мальчики быстро спустились в столовую, где на большом, аккуратно отёсаном столе с обычной клетчатой клеёнкой, стояли несколько тарелок и на них дымящаяся еда. Аккуратно почищенная картошка дымилась, лёжа рядом с кусочком вяленой говядины, заставляя пускать слюнки у проголодавшихся мальчишек. Усаживаясь за стол с одной стороны, ребята переглянулись и одновременно сели, словно проведя неизвестный ритуал. Отец Бервальда – немного грузный мужчина сел последним, поставив на стол неровно нарезанный ломтиками хлеб. Он был одет в тёплый свитер, который говорил о том, что несмотря на поздний час он собирается покидать дом, и всем уже давно было известно куда; ночные смены на ближайшей метеорологической станции, где мужчина пропадал круглыми сутками. Бервальд оставался один, а точнее частенько засиживался в гостях у Тино, где его присутствию были только рады, а потом они, будто бы случайно засыпали, склонив головы друг другу на плечи, и родители Тино, умиляясь, оставляли его на ночь. Хитрый план, однажды изобретённый финном, работал как часы, хотя может это просто взрослые позволяли им веселиться вдоволь. Но сегодня послужило исключением из правил, ведь стрелка часов неумолимо двигалась к девяти, а ребята всё ещё сидели в протопленном домике Оксеншерна и не собирались никуда уходить, на что сам глава дома нервно потаптывал ногой, пока дети спокойно стучали вилками о тарелки, нанизывая одну ароматную картофелину за другой.       "Давайте доедайте и шуруйте к Тино", – с заминками отец Бервальда, неожиданно для всех, начал говорить на языке жестов. Ещё очень неуверенно, видимо с трудом вспоминая слова, в отличии от сына, но сам факт заставил мальчиков выпучить глаза.       "Ты.. Это как?" – брови Бервальда взлетели, а вилка остановилась в воздухе, из-за чего картофелина, так и не дойдя до пункта назначения, надломилась и шлёпнулась обратно в тарелку.       Тино тоже открыл от изумления рот, но сообразил быстрее и радостно захлопал в ладоши, показывая что ему это нравится. Теперь две пары восторженных глаз, не отрываясь, глядели на слегка стушевавшегося Оксеншерну старшего.       – Ну, мне же тоже хочется разговаривать с Тино. И мало ли, может вы меня там обзываете, а я вас не понимаю, – рассмеялся мужчина, а Бервальд быстренько перевёл всё это для друга, который тоже улыбнулся, обнажив зубы. Хоть отец Бервальда и был старше его лет на тридцать, но финн запросто мог увидеть в них необыкновенные сходства. Например, когда они смущались, то оба отводили глаза влево и начинали краснеть, если что-то не шло по их плану долго сверлили взглядом какой-нибудь предмет, пытаясь его загипнотизировать и заставить выполнить всю работу правильно, а ещё, в какой-то мере были бесстыдниками. Не то чтобы в прямом смысле, но частенько вещи, которые заставять обычного человека краснеть от неловкости, в семье Оксеншерна исполняли без каких-либо заморочек. Это казалось Тино донельзя забавным, поэтому он фыркнул в кулак, а потом медленно жестами сказал:       "Спасибо вам, херра Оксеншерна. Это очень приятно".       "Можешь не благодарить, узнавать что-то новое всегда захватывающе," – с тёплой улыбкой ответил мужчина и встал со своего места, беря в руку пустую тарелку. Он уже закончил с ужином и теперь собирался идти на работу в ночную смену, но перед этим ему нужно было убедиться, что дети останутся в сохранности и под присмотром родителей Вайнямёйнена. "Быстрее доедайте и идите к Тино, роува Солли уже потеряла вас наверное".       В доме у Вайнямёйненов отнюдь не было тихо, как себе изначально представлял Бервальд – несмотря на глухоту единственного сына, его мама, очень весёлая и лёгкая на подъем женщина с длинными вьющимися волосами, любила настраивать новенькое радио, которое шипело волнами и передавало старые и новые финские песни. Она любила подпевать им, схватывая мотив на лету, потому как у неё был чудесный голос. Также и Куккамуна часто раззадоренная игривыми мальчишками носилась лаем и гавканьем по всему дому, насточиво прося чтобы с ней поиграли. И как же порой Бервальду хотелось, чтобы хотя бы на секундочку Тино услышал, смог понять весь этот мир через звук, который непрерывно льётся в наши уши, а мы принимаем его как данность. Самодовольные и недостойные люди, вам дан слух, и зрение, и обоняние, и осязание, – как же Бервальду хотелось осчастливить его любимого друга, но коварная беспомощность перед природой хватала и душила за воротник. Иногда ночами он вставал и молился, упрашивая бога забрать и его слух, чтобы поменять, лишь бы его лучший друг денёчек послушал свою маму, смог радостно хохоча зажать уши от назойливого лая Муны, послушать скрипящий снег и польку, часто играющую по радио, ведь всегда когда люди танцевали мальчишка просто стоял в стороне, не понимая что ему следует сделать. И детские, глупые слёзки Бервальда катились по бледным щекам, падая на пол, оставаясь навсегда впитанными в древесину, а желание его, скрытое в тёмных ночах, оставалось невыполненным. Как то раз Оксеншерна попробовал выразить свои надежды на то, что его друг сможет слышать, а тот на это обиделся и даже огрел альбомом по голове.       "Не думай, что я не такой как все. Если бы не моя глухота, мы бы никогда не познакомились", – сказал он тогда, потом, прощая, пихнул шведа в бок. Может тогда, ещё бы чуть-чуть и из глаз цвета морской волны вновь полились бы слёзы, но к счастью в комнату зашла мама и их удалось незаметно сморгнуть – Тино сделал вид, что отвлёкся на изучение картинки, которую он видел в сотый раз, скрывая печальную полуулыбку.       Пока Оксеншерна старший мыл посуду в ледяной воде, которая текла из краника с заранее набранной водой, два друга молча переглянулись и Тино кивнул, давая какой-то знак. В ту же секунду Бервальд, словив секретный сигнал к действию, достаточно громко отодвинул стул, попытавшись привлечь внимание. Сам он выстроился по стойке смирно, заставив Тино фыркнуть – он воспринимает всё слишком серьёзно.       – Уже закончил? Давай посуду сюда, – кинув беглый взгляд через плечо, сказал отец, не уловив того тонкого настроя на выпрашивание, которое непременно должно было последовать.       – Па-ап, – непроизвольно брови его опустились вниз, и можно было даже подумать, что он сильно зол и огорчён, если бы не перепутывающиеся между собой в немой панике пальцы. Что-то просить было для него верхом стыдливой пытки, причём касалось это почему-то только взрослых. Вот у Тино он иногда брал что-то даже без разрешения, а тот вобще всегда тянул свои руки без спросу.       – Что такое? – вода перестала течь, и херра Оксеншерна повернулся к столу, опершись ладонями на стол позади себя. Смешавшийся Бервальд и поджимающий губы в кривой улыбке Вайнямёйнен ясно дали понять, что сейчас от главы семейства потребуется принятие решений относительно детских хотелок. Он всегда был слишком мягок, чтобы отказывать – тем более любимому и единственному сыну, поэтому уже заранее в голове разрешил абсолютно всё, хоть подземный ход до Або прокопать.       – А мы.. ну-у... Можно тут останемся? – уводя глаза поближе к полу и тушуясь, всё тише и тише произнёс Бервальд. Язык в момент перестал его слушаться, будто он просил бог невесть что. Вот умей Тино говорить, то в момент бы смог убедить Оксеншерну старшего, в том что они уже взрослые мальчишки, сами справится, и вообще одна ночь это ничто. Ну, словом, всё то, что сам Бервальд должен был произнести, но от смущения прикусил себе язык и замолчал, как рыбка. Поэтому финну пришлось взять все в свои руки, в умоляющем жесте сложить руки и затрясти ими, глядя щеначьми (чуть ли не как у Куккамуны) глазами.       – И как вы тут одни? Вдруг что-то случится? Да и родители Тино... – финн тотчас замахал руками, объясняя тем самым, что родителям его либо всё известно и добро они своё на это дали, либо проблем с этим у них не возникнет. На самом деле и впрямь, у семейства Вайнямёйненов никогда не было строгих рамок – их ребёнку нужно свобода, да и что такого в посиделках у друга? Медведь их там не схватит, от холода не погибнут, может даже полезное что-то наваяют. – Ну все равно, справитесь ли?       Пока Бервальд стоял столбом и неловко жонглируя словами, пытался выразить мысль, то Тино усиленно кивал, пытаясь одним только взглядом убедить родителя, что все будет в порядке.       "Не волнуйтесь, мы же не дети малые – если что, сразу побежим к маме и папе" – медленно и понятно складывая жесты, убеждал мальчик.       – Ну что с вами поделать, – обведя ещё разочек оценивающим взглядом, мужчина сдался, мысленно слегка стыдя себя за такую мягкотелость – это, похоже, ещё и Бервальду по наследству передалось. – Оставайтесь, но чтоб всё проверили: задвижки, ставни, лампу затушили, и к урокам завтра чтобы не опаздывали!       Попытавшись хоть как-то отыграть строгого отца, он повернулся и открыл самый дальний шкафчик, начав в нём рыться. Мальчишки же радостно захлопали глазами, а Тино, в нетерпении даже залез на стул на колени, и дёргал друга за рукав.       "Ну ты и мямля!" – озорно пожурил Тино своего друга, который радостно вдыхал тёплый воздух с примесью древесины, понимая что всё закончилось и его задание, с грехом пополам, выполнено. В ответ на замечание он кулаком ткнул друга в бок, а тот боднул плечом.       – Садитесь, сейчас молока налью, – наконец повернулся отец Бервальда с небольшой крынкой в руках. Оба тут же просияли и мигом уселись на стулья, с нетерпением следя за тем, как белое-белое молоко выливается в большую кружку вместе с тонким слоем жирных сливок, а затем ставится на керосинку. Неприятный запах тут же заполнил кухню, однако ничто не могло помешать мальчикам дождаться и выпить такую вкусную порцию молока. А если ещё и выцепить кусочек сахара – о, это будет настоящее блаженство. Парное, прегорячее молоко потечёт по горлу, обжигая внутри всё, а сладкий привкус останется на языке. Если повезёт, то сахар растворится полностью и тогда не придётся жевать и скрипеть зубами, избавляясь от маленьких кристалликов. И пока отец отворачивается для того, чтобы потушить огонь, Бервальд за секунду, с необычайной для него проворностью, просовывает руку в близстоящую банку и хватает два маленьких квадратика спрессованного сахара, после чего тут же прячет их в кулаке.       Наконец, только что вскипичёное, со сморщенной пенкой сверху, всё ещё пахнущее чем-то коровьим, налитое в плотные стаканы молоко появляется перед двумя мальчиками, а те тут же хватаются руками за нагревающиеся бока. Правда, через пару секунд приходится отдёрнуть руки, дабы не обжечься. Однако они все равно довольные, смотрят на исходящий белый пар, предвкушая обожённый язык и липкую плёнку, приставшую к нёбу. Бервальд первый подносит нос близко к напитку, а после медленно пытается кончиком языка проверить температуру, но всё же отстраняется, решив не рисковать, а сначала подуть на горячее молоко. Родитель, громко шаркая по полу, выходит из кухни, и его сын молнией подносит уже липкий от растаявшего сахара кулак к стакану Тино, но вдруг херра Оксеншерна вновь появляется в комнате. Два кусочка с громким бульканьем полетели в один и тот же стакан. Взяв какую-то вещь с полки отец исчезает снова, однако теперь сладкие кристаллики навсегда утеряны в молоке друга, и две пары глаз, – одна донельзя довольная, а вторая тоскливая – смотрят на белый стакан.       "Делись давай", – прямо заявляет Бервальд, недовольный тем, что ему теперь придётся глотать обычное горячее молоко да ещё и с пенкой.       "Ещё чего!" – возражает Тино, и для безопасности сдвигает свой стакан подальше от рук шведа, чтобы если что, тот не смог дотянуться.       "Так нечестно. Там и мой кусочек тоже", – хмурясь Бервальд начинает надвигаться на финна, готовый хоть побраться за заветный вкусный напиток. Защищая по праву своё, финн начинает толкаться, оттолкнуть загребущие руки друга. Они борются минуты две, морща носы от усилия, потея, и пыхтя. Бервальд начинает уже и пинаться ногами, стараясь достигнуть и ухватиться пальцами за стоящий совсем близко остывающий стакан, а Тино резко отпускает его руки, переставая сопротивляться и вновь толкает шведа, идя тем самым на маленькую хитрость. Однако, из-за этого трюка с физическими законами, Бервальд качнулся на стуле, едва не полетев на твёрдый холодный пол, потащив за собой и приятеля.       Когда отец вошёл в кухню чтобы попрощаться, мальчики будто бы и обнимались, однако не переставали толкаться и пинаться, как два барана, которые встретились на мосту и никак не могли разойтись.       – Пап! – Бервальд заметил отца быстрее и затормошил Тино, кивнув головой назад. Но финн посчитал, что это очередная уловки и только упёрся головой сильнее. Ну прям настоящий баран. – Я хочу поменяться с Тино стаканами, а он дерётся!       Жаловаться, конечно, было не совсем в характере Бервальда, но ради такого приза как целый стакан молока с двумя кусочками сахара можно было и чуть-чуть повременить со своими принципами. А из-за редкости такого метода воздействия Оксеншерна старший всегда разрешал сыну получить то, чего он хочет – что уж тут поделать, такой человек.       – Так поменяйтесь, скажи Тино, что я так говорю, – куда-то в угол промямлил швед, одёргивая толстенную тёплую куртку. Он, собственно, вообще не понимал почему возникла драка – про пропавший сахар он узнает чуть позднее.       "Папа сказал поменяться, так что давай сюда молоко", – с лукавой полуулыбой объявил Бервальд, наблюдая за тем, как на лице Тино, который заметил наконец родителя, проявляется сначала удивление, а потом плохо скрытое недовольство.       "Дай мне сначала хоть попить", – если бы Тино умел ворчать, то сделал бы это сейчас самым стариковским и брюзжащим голосом из всех, однако он просто опустил уголки губ к низу и по-товарищески выпил чуть меньше половины. После чего пододвинул стакан к другу, надеясь, что тот попьёт и оставит ещё что-то. Однако, кто сказал, что швед будет упускать своё. За раз Бервальд выпил всё оставшееся в стакане, одновременно обожжа глотку и словив такой возмущённый взгляд Тино, будто он променял Куккамуну на какую-нибудь бесполезную палку и пришёл эту самую палку показывать её хозяину. С громким стуком пустой стакан с мутными стенками опустился на стол, а швед резво спрыгнул на пол, и крикнув что-то вроде: "Спасибо, было вкусно", выбежал из кухни. Финн посверлил взглядом плотное стекло и, мысленно обещая отомстить за такую подставу, поблагодарил Оксеншерну и тоже вышел из комнаты.