Игра со смертью.

Влюблена. Конечно, влюблена. Еще бы. Я не помню, когда это началось, порой кажется, что любила Гарри всегда. Он с первых дней в Хогвартсе нравился мне. Был таким улыбчивым, и только глаза выдавали грусть. То ли голубые, то ли зеленоватые, светлые. В них хотелось смотреть. Их хотелось читать, разгадывать. Мы вместе отвечали Малфою, когда тот нас задирал. Близнецы даже намеренно над ним подшучивали. Мы развивали целые стратегии и планы как ему досадить и наказать за его длинный язык. И это срабатывало! Малфой, пожалуй, самый отвратный здесь, не считая Джинни. Но если его высокомерие и заносчивость, зацикленность на чистоте крови можно объяснить происхождением, и неправильно привитыми ценностями, то длинный язык Джинни можно объяснить лишь отсуствием должного воспитания. Меня аж коробит, стоит вспомнить её лицо. Мелкая и противная. Хочется взять за волосы и ради профилактики несколько раз стукнуть о стену. Может, мозги на место встанут? Хотя, о чём это я? Джинни и мозги? Забудьте. Вещи несовместимые. Заметив, как помрачнела, Крам заказывает нам по латте с тыквенным ликёром. И, улыбнувшись, взяв под руку, ведёт за собой в Хогвартс. Хотелось бы еще побродить. Будто читая мои мысли, он улыбается. — Уже темно. — Мне нравится темнота. Особенно — когда небо прозрачное. Видны звёзды. — Но темнота иногда скрывает опасность. Не знаешь, кто рядом, а кто у тебя за спиной. — Пытаешься напугать меня? — Предостеречь. Говорят, ваш Лорд довольно плохо относится к грязнокровным волшебникам. — Довольно плохо, да? Он считает, наши жизни не важны. Можно делать, что угодно. Еще хуже относится к магглам. Ты не боишься произносить его имя, Виктор? Говорят, можно накликать беду. — Да, выскочит из угла и скажет «Бу!» — Кричит он, начав меня щекотить. — Ай! Дурак, перестань! Не смешно! — Очень даже смешно. Хоть улыбнулась. — Виктор берёт мою руку в свою, довольно быстро, что бы не успела понять и согревает теплом. — Думаю, тебе бояться не стоит. Но геройствовать тоже, милая Бэлла. Не думаю, что Воландеморту есть особое дело до детишек-школьников. Если проблема глобальна, решать её тоже нужно глобально, начиная с верхушки. Поэтому и хочу предостеречь. Не вейся вокруг Гарри. — Но он мой друг! — Дружба не спасаёт тебя от смерти, если окажешься не в то время, не в том месте и не с теми людьми. Мне бы не хотелось этого. — Виктор? — Мм? — Говорят, ваш директор… Он был в Азкабане. — Наш директор расскаялся, если ты об этом. Каждый может довериться не тем и совершить ошибку. — Виктор смотрит мне в глаза. — К чему ты это? — Думаешь, он правда изменился? Он не рассказывает вам о чистоте крови? — Рассказывает. Ежедневно варит суп из магглорождённых младенцев. Так ты себе это представляешь?! — В голосе слышится раздражение. — Бэлль. Нельзя судить человека за его прошлое, за которое и без того заплатил сполна. — Ты прав. Прости, Виктор. — Твои карты. — Произносит он, положив колоду в мои согретые его теплом, руки. — С тебя предсказание, красавица. — Спасибо. Ты выручил меня. Я этого не забуду. Крам? Можно тебя обнять? Крам подходит ближе, сделав шаг вперёд. А затем обнимает за талию, прижимая к своей широкой груди. Я падаю в его объятия, склонив голову ему на плечо. Мерлин! Как тепло и уютно, рядом с ним. Его руки кажутся огненными, прикосновения — обжигающими, а омут глаз цвета агатов — колдовским, поглощающим. Хочется в них утонуть. Расствориться в нём и его силе. Забыть всё плохое. Всё, что мешает дышать. Невольно, на глазах проступают слёзы. — Тихо, тихо… Девойка моята… Момиче. Всичко ще се оправи да.*(блг. «Девочка моя, девочка. Все будет хорошо, да»). — Твой язык… Он так красив. Особенно — из твоих уст. — Готов говорить с тобой на нём хоть каждый день, Бэлла. — Едва заметно улыбается он. — Дашь мне шанс, не пожалеешь. Пылинки буду сдувать. Никто не обидит. Не посмеет. — А потом ты уедешь. И что тогда, Виктор? — Не понимаю я. — Знаешь, сколько боли на сердце? Устала уже. Да и сколько таких, как я, у тебя на Родине? Всем эти слова говоришь? — Тебе одной. — Едва слышно признаётся он. — Я для тебя лишь игрушка здесь. Но здесь — моя жизнь. Я не хочу её портить. — Я не в праве заставлять тебе и склонять к чему-то. Но и отступать, тоже. Со дня смерти мамы, я не улыбался больше так искренне, как с тобой. Спасибо тебе за это, Бэлла. — Виктор целует меня в лоб, всё еще не желая отпускать. — Я докажу тебе, что ты можешь мне довериться. И ты будешь моей. Только моей, Бэлла. Ничьей больше. — Шёпчет он. — Своими колдовскими глазами с ума свела. Только о тебе думаю. Засыпаю, снишься ты. Просыпаюсь, думаю о тебе. Всё, о чём попросишь, сделаю. Но играть с собой не позволю. — Мне нужно идти. Мы поговорим скоро, Виктор. Приходи на расклад. — Приду. — Обещает он, и, выпустив из объятий, провожает взглядом, обернувшись вслед.