сладенький

Сколько себя помнил — столько всё его существование было связано… хотя нет, не совсем так, потому что правильнее будет сказать завязано на Войне, ведь был сотворён дабы сражаться с врагами Отца своего и проливать кровь отступников от воли Его. Всю суть изводит ломкой, словно он один из тех, кого люди зовут наркоманами, и Михаил корчится, изнывая от желания ощутить отчаянную чужую беспомощность и увидеть гаснущие огни жизни в глазах побеждённого. Всё плывет, и первый архангел лишь запоздало понимает, что кто-то положил руку ему на плечо, а женский голос до него доносится словно сквозь пелену воды. — Привет, сладенький. Он знает, что это притворно-ласковое обращение скрывает совсем тонкие нотки издевательства, но в отличии от Отца Война мастерски притворяется, что на самом деле ей не безразличны его страдания. А ещё, что она не пришла сюда в очередной раз лишь затем, чтобы случайно уронить его на кровать, при этом кусая губы до крови и седлая бедра. Ей известно же, что в таком состоянии Михаилу не хватит сил даже на простое «нет», потому что после их любовных забав в голове у него хоть капельку да проясняется. По крайней мере, мир перед глазами не кружится в диком танце. Война, двигающаяся на его бедрах, наклоняется к нему и, проводя пальцами по шее, тихонечко шепчет: — Ты, конечно, горяч, но не настолько, как я. Ответ ей явно не нужен, а потому Михаил молча вспоминает, что ей от него нужны всего лишь секс, пролитая кровь хоть кого-нибудь и отношение к ней как госпоже, ведь сотворен для неё же, а следовательно принадлежит ей, как игрушка. Единственное отличие в отношении от божественного — Война хоть немного да ценит своё и ломать не спешит. Неудивительно, что он чуть не пропускает тот момент, когда следует внезапное предложение: — Может сгоняем в Сирию или Ирак и там развлечёмся по полной, милый? Шутка ли, но впервые последнее слово вовсе не звучит обманчиво-ласковым издевательством.