***
POV/ГОЛДА — Алфи, остановись, Алфи! — умоляла я сорвавшегося с невидимой цепи мужа, пытаясь оттащить его от Симона, с которым он дрался, удачно попадая тому по лицу, уворачиваясь от встречных ударов. Алфи, в свои тридцать пять лет, был крепким орешком с его грузным телосложением и я боялась, что он невольно убьет Симона, ударив того по виску или любому другому уязвимому месту. Я отчаянно разнимала их, ступив на линию боя, как сильная боль обожгла меня, и я вскрикнула, схватившись за спинку стула. Алфи и Симон обернулись одновременно — мой вопль был громким, как у банши, страшный и одинокий, и на мгновение мне показалось, что это взвыла какая-то раненая лиса, но никак не я. Алфи стер с разбитой о зубы губы кровь и его глаза расширились, когда он посмотрел на меня сверху вниз, ошеломленный моим голосом. Его облик моментально протрезвел от опьяняющего воздействия гнева. — Ты… — прорычал он на Симона, что зажимал разбитую сторожевыми кольцами моего мужа бровь. Не зря Алфи носил их в таком смертоносном количестве. — Это был ты, Алфи. Ты причинил мне боль в своей слепой ярости! — солгала я, потому что никто из них на самом деле не задел меня. На удивление, им удачно удавалось объезжать меня своими кулаками, которые они сыпали друг на друга, матерясь и бросая проклятья. Алфи сделал решительный шаг ко мне, пока я пыталась отдышаться. Он посмотрел на мой живот под ситцевым платьем, выждав ровно пять секунд, чтобы вернуть привычно холодный разум, понимая, что с тем же успехом это мог быть и Симон, но я непреднамеренно хотела вызвать в своем обезумевшем муже не столько чувство вины, сколько ответственности за жизнь крошечного чуда, которое он и сотворил. Симон не сводил глаз с Алфи, когда он осторожно, будто я взрывоопасна, коснулся меня и спросил: — Голда, где тебе больно? Челюсти его напряглись, когда тянущая боль внизу моего живота усилилась, заставив меня согнуться пополам. Мне показалось, что все внутренности разом пытаются вывалиться наружу и все, что я могла сделать — это удержать их, обхватив себя руками. Боль становилась похожей на схваточную, стягивая живот, и я мысленно воззвала к Всевышнему о том, чтобы он не дал мне потерять моего ребенка. Алфи робко касался меня, заглядывая мне в глаза. — Нет! — твердо выкрикнула я, отталкивая его подлые руки. — Не трогай меня! Не прикасайся ко мне! — Голда… — Алфи тяжело вздохнул, не прерывая зрительного контакта, сохраняя напряжение. Его ноздри раздулись, когда он увидел, как я держусь за свой живот между широко расставленными пальцами. Симон медленно попятился, все еще не поворачиваясь к Алфи спиной: — Голда, это не я, клянусь… Я не ответила, ошеломленная случившимся и совершенно не понимающая, почему Алфи вообще повел себя так. Прежде чем мой кузен успел выскользнуть из столовой, Алфи с ухмылкой сказал, ткнув в него пальцем: — Тебе негде будет спрятаться, засранец, если я узнаю, что это твоя вина. Даже синагога, в которую ты побежишь молиться, чтобы я не добрался до тебя, не станет твоим убежищем, если я захочу твоей смерти, ага? Симон выпрямился, застыв вдоль стены: — Я убью тебя первым, Соломонс. Алфи бросил на моего двоюродного брата мрачный взгляд. — Ага, да, чтоб меня, а пока вызови блядского доктора. И Симон растворился в тени прихожей. На несколько секунд я расслабилась, опустившись на стул: на лбу выступил холодный пот. Боль сконцентрировалась в самой нижней точке живота и постепенно скручивала все мое тело. Я никогда не испытывала ничего похожего. Меня обуял внезапный страх. Оглушенная болью, я подняла глаза на Алфи, бегая ими по его красивому лицу, чувствуя повисшую силу его притяжения. Наконец, я поняла, что в нем привлекает меня и других женщин: он красив и опасен. Почему я никогда не замечала этого раньше — его природную притягательность, несмотря на откровенное свинство и жестокость в купе с эгоизмом, которыми он был пронизан вдоль и поперек? Алфи присел на корточки, опустив свои разбитые костяшки мне на колени, восстановив дыхание, и я позволила ему этот жест, каким-то неведомым образом подчиняясь его обаянию и злой складке рта. Он будет в ярости, если его будущий ребенок погибнет. Лучше бы я осталась в Маргейте и все уладилось бы как-нибудь само собой. Какая-никакая отсрочка от верной смерти. — Ты в порядке, любовь моя? — теперь Алфи поглаживал мои бедра и говорил так, будто ничего не случилось, и я, поражаясь его мистической сверхспособностью переключаться, наслаждалась ощущением его горячих ладоней, изредка сжимающих меня. Знание, что это неверно, ударяло тупой болью в затылок, но мое проклятое тело любило его прикосновения каждой клеточкой, отзываясь приятными импульсами, и этот аромат, исходивший от него, сводил меня с ума. Это было то, чего я хотела, то, что мне было нужно. Алфи плеснул воды и, держа в руке бокал, указал на него быстрым кивком. Я привязалась к Алфи, потому что он был хорош собой: необыкновенный тип с его грязной репутацией и большим количеством живого ума. Как у выросшей без отца, моя тяга к Алфи, как к более старшему мужчине, переросла в зависимость, привязанность. И я бессознательно перенесла образ отца на мужа: опытного, сильного, который мог бы дать ту надежность, спокойствие и плечо, которых мне так не хватало. И секс, как я позже поняла, был моей исключительной попыткой заслужить больше внимание Алфи, потому что именно в моменты слияния с ним я чувствовала себя нужной и защищенной. А для Алфи секс был неотъемлемой частью жизни, все равно, что есть или спать. Острая необходимость. Поэтому мы были взаимно полезны друг другу. Внезапно я поняла, что привязываться к нему, а тем более влюбляться, было сплошной идиотской идеей. Несколько минут назад мой муж потерял рассудок без какой-либо видимой на то причины, доказав, что он более чем способен убивать на глазах у других, но у меня возникло отвратительное чувство, что я была готова обеспечить ему алиби, если бы понадобилось! Его жена была задушена в подобном неправедном гневе. Наши взгляды встретились и ужасающая ярость в его свинцовом взгляде сменилась на тревогу с намеком на вину. Или мне только показалось? Я не знала, чего ожидать от Алфи в следующую секунду после того, чему я стала свидетельницей. — Я никогда не причиню тебе вреда, Голда, ты должна это понимать, да, — пророкотал он с сожалением в голосе, противореча снова и снова самому себе. Он осторожно отвел мою правую руку от живота, который я держала мертвой хваткой, и осмотрел его пустым взором. Я вздрогнула, когда Алфи нерешительно провел кончиками окровавленных пальцев по ткани моего платья. Его брови нахмурились от беспокойства: — Я задел тебя? Я боялась пошевелиться, ожидая нового приступа боли. — С каких пор это имеет значение для тебя? Ты начал драку, едва не убил Симона, и спрашиваешь, не навредил ли? Ты потерял контроль над собой и не только сейчас, но и ночью. Что ты делал со мной, Алфи? Посмотри на себя со стороны. Алфи стиснул зубы, уставившись на меня с эпохальной невозмутимостью, как и всегда, когда в его сторону сыпались неправомерные, по его мнению, обвинения. — Я не хотел причинять тебе страданий, Голда. Я старался, да? Я делал все, что мог, так, — Алфи говорил это небрежно, поднимаясь и выпрямлясь во весь рост, прежде чем схватить меня за запястье, завершая эту скудную лирику на глазах у моей родни. — А теперь тебе стоит побыть большой девочкой и послушаться меня. Мой живот снова стянуло и я сипло застонала. — Еб вашу, — Алфи ругнулся, возвращаясь к истинному «я», — блять, Голда. Тебе надо лечь, да? Я вздрогнула, а потом скривилась, когда поняла, на что он намекает, пытаясь поднять меня на руки. Он все понимал: Алфи все прекрасно понимал, осязая ту черту, которую он переступил, зная, что не в силах оправдаться за свой гнев, последствий которых он боялся не меньше, чем я. Я перевела взгляд в сторону гостиной. Элла веселила моего Ноа тем, что закрывала лицо руками, притворяясь, что ее нет, затем неожиданно раскрывала ладошки и говорила ему: «Бу!» Ноа бурно радовался, заливаясь смехом, падая на подушки. Я надеюсь, что он никогда не станет головорезом, как его отец. На самом деле Ноа был добрым, милым мальчиком и мне вновь хотелось заплакать, когда я увидела, как он обнимает подушку, все спрашивая, когда придет мама. Его мамой отныне была я. — Ты как-то сказал мне, — я перевела взор к мужу, который не оставлял попыток взять ситуацию под контроль, вынуждая меня бороться за его внимание. — Эй, Адам, живо приведи доктора, пока не случилось непоправимое. Я чертовски не хочу жениться в третий раз! Мой холодный пот смешался с тремором, ноги стали ватными и я вцепилась в лацканы его пальто, требуя Алфи взглянуть на меня. — Барнетт, помоги мне обуздать эту буйную кобылку на гребаных непрошенных сносях и проводить ее в комнату, пока она ненахуевертила нам тут невъебенную поминальную трапезу! Я не оставляла попыток заглянуть Алфи в глаза, которые он так упрямо устремлял прочь, вынуждая меня бороться за его проблеск внимания, которого я хотела. Дядя взял меня под локоть: — Голда, пожалуйста, возьми себя в руки. — Ты сказал Алфи, что у меня никогда не будет причин опасаться тебя, но я только и делаю, что живу в бесконечном страхе! — мой голос сорвался, неприятно лязгнув на последнем слоге. — И я не желаю, чтобы мой ребенок испытывал те же чувства, находясь рядом с тобой, безжалостным чудовищем! Да будет так. Алфи резко обернулся. Ему не понравилась моя крайняя фраза, потому что я коснулась Всевышнего. Я посмотрела в эти серые глаза, которые раньше казались такими сексуальными и манящими, что сейчас излучали только гнев и угрозы. Боль вновь охватила меня, перейдя в область поясницы, и была такой сильной под его убийственным взглядом, от чего мелькание мушек затуманило мой взор. — М-да? А я бы на твоем месте молился об обратном, шейфеле, так? Ради твоего же блага, ага? — Алфи сделал шаг ко мне, звякнув тростью, и сказал с самой очаровательной улыбкой: — Твоя судьба, моя маленькая любовь, давненько в моих руках. Он предпочел быть честным. Я толкнула его в грудь, но Алфи даже не пошатнулся. Мои плечи стали вздрагивать, волна отчаяния захлестнула тело, я была близка к истерике от ужаса собственных ощущений, стягиваемых меня, точно жгутом. Алфи подхватил меня, прежде чем я потеряла сознание, падая в холодное небытие.Воспоминания Голды
Недавнее прошлое
Мои пальцы тряслись, как листья на порывистом ветру, когда я поднимала их, протягивая мужчине, который должен был через короткое мгновение стать моим мужем. Мое сердцебиение участилось, увеличивая оборот крови, как у крошечного колибри, обещая разорваться.
Я подняла веки.
Сильная рука Алфи была уверенной, когда пока он держал мою, надевая обручальное кольцо.
Желтое золото, обвившее мой подрагивающий палец, являлось свидетельством того, что этот мужчина владеет мной. Ежедневное напоминание о золотой клетке, в которой я пробуду всю оставшуюся жизнь.
Под сомкнутыми ресницами я отчаянно искала выход из этого союза, повторяя его слова, потеряв сознание, а за ним и рассудок: «Твоя судьба, моя маленькая любовь, давненько в моих руках». Я принадлежала Алфи Соломонсу от первого и до самого последнего вздоха, которые напрямую зависели от него, слушая свое прерывистое дыхание и его бас, далекий от меня, как голоса детворы за окном летним днем. «Голда?! Голда, черт возьми?!» — я осязала его влажные ладони на своей коже, но не могла найти сил, чтобы ответить. Алфи управлял слишком многими жизнями: моих матери и отца, Дафны, дяди Барнетта и моей собственной. Но я знала, что время перестать позволять ему диктовать чувства и мысли никогда не придет, теряясь в сменяющихся фотокарточках минувших дней.«Я буду любить тебя, Голда. Ты не узнаешь от меня горя, я обещаю, да?»
Я должна была бежать, когда у меня еще был шанс. Теперь, когда сотни лиц из лондонских верхов смотрели на нас, бегство было невозможно. Как и получение развода. Ни одна сила в мире не могла заставить моего мужа дать мне развод: ни его дяди, ни полиция, ни даже суд.
Смерть была единственным приемлемым концом брака в нашем мире, иначе я не получу покоя и окажусь в подвешенном состоянии.
«Можете поцеловать невесту» — сказал раввин и я подняла голову. Мне стало неловко, даже постыдно, потому что на нас смотрела сотня человек.
Мои чувства не имели значения, никогда не имели. Я выросла в мире патриархата, где женщины не имели права голоса или выбора.
Алфи сжал мои руки и я растерялась.
Эта свадьба не была про любовь, не шло и речи о доверии или выборе. Только традиции и устои, выполнение предписаний которых было моим долгом.
Я закрыла глаза, встречаясь с его горячими устами, вдыхая его первоначально отталкивающий и пугающий фемиам. Отвращение перемешалось с волнением и любопытством, перетекая теплом вниз живота.
Наш брак был заключен для мира между двумя общинами, запутавшихся в деньгах и власти. Этот союз был причиной влияния итальянских группировок. А двум группировкам было очень важно положить конец своей вражде и начать работать вместе, чтобы победить общих врагов.
Я знала, что стану женой человека, занимающего очень высокое положение, и не то чтобы у меня не было времени подготовиться именно к этому моменту, но все же страх сковывал мое тело безжалостной хваткой.
Я приоткрыла веки, роняя голову на подушки, которыми меня обложили со всех сторон, слушая приближающиеся шаги. Неожиданно холодные руки коснулись моего живота. — Ну, черт… — хрипло отозвался Алфи с насмешкой, — откуда мне знать сколько недель? Это женские дела, ты, гребаный знахарь. Лишь дамочки помнят всякую всячину и передают ее дальше другим дамочкам, так?Я не спала ночь после того, как дядя Барнетт объявил, что я выйду замуж за Соломонса.
Устроившись в своей спальне, относительно маленькой по сравнению с теми, что занимали мои кузены, я пыталась сосредоточиться на латыни. Установив старую пластинку, сливаясь с ее мелодичным мурчанием, я услышала бас дяди Барнетта, который впервые в жизни заставил меня вздрогнуть.
— Заставь же наконец этих детей быть тише, Кармель! Я жду важного звонка! — голос дяди звучал агрессивно, не свойственно его манере.
Он был очень зол или встревожен. Голоса мальчиков раздражали его до безумия.
Детские крики и смех впервые слишком сильно испытывали его нервы. Дядя находился на грани срыва.
Я убавила звук, чтобы не накликать на себя гнев.
Кармель поднялась на этаж:
— Я не могу заставить шестерых детей сидеть тихо, дорогой. Это просто невозможно.
Дядя Барнетт фыркнул и я услышала, как его бодрые шаги поспешили вниз. Он ворвался в прихожую, выхватил из чьих-то рук мяч, которым мои кузены настойчиво стучали об стену, затем последовали характерные шлепки по ягодицам Лили, Макса, Эллы и маленького Стефана, отчего трое из четырех громко заревели.
— Ну-ка прекратите играть в мяч в доме и носиться по этажам, как сумасшедшие. Никаких подвижных игр в этих стенах, сколько раз повторять, — отчитывал их дядя. — Вы, трое, перестаньте выть или я задам вам еще.
Рев немедленно прекратился.
Кармель, уловив музыку, в два шага оказалась перед моей комнатой, врываясь в нее без стука и предупреждения.
— Выключи эту дрянь, Голда, и немедленно!
Я сделала так, как мне было велено, но мое лицо выражало протест.
— Не смей на меня так смотреть, — злость и гнев душили ее, как и всегда, когда она смотрела на меня.
Она окинула брезгливым взглядом мою комнату: вещи были разбросаны из чемодана, а на столе стоял громофон.
— Быстро уберись здесь и ступай в кабинет дяди, он хочет поговорить с тобой.
Я закусила губу: — Что… что я сделала?
Я была послушным ребенком, в основном потому, что мне прилетало чаще от тети Кармель, а ее рука была тяжелее, чем розги или выговоры дяди. Если я все же нарушала правила с кузенами, он наказывал нас всех наравне, но никогда не злоупотреблял этим.
— Живей. Не заставляй дядю ждать, — Кармель проследила за тем, как я разложила все свои вещи по местам и, поправив волосы, скользнула мимо нее.
— Твой муж быстро научит тебя порядку, помяни мое слово.
Я не ответила, а мой желудок скрутило, когда я подошла к кабинету дяди, коротко ударив в дверь сложенными пальцами.
— Да, Голда, заходи.
Я вошла и тут же опустила голову. Дядя сидел за письменным столом из темного дерева в широком черном кожаном кресле, касаясь пальцами телефона.
— Как дела с эссе?
Я пожала плечами: — Закончила еще вчера, дядя Барнетт.
Он понимающе постучал пальцами по столу, не зная с чего начать. Его взгляд поднялся с моих голых лодыжек и скользнул сразу к лицу, миновав тело.
— Не холодно тебе босой?
Я отрицательно покачала головой и дядя учтиво кивнул, шумно разомкнув губы.
— Алфи Соломонс приедет на смотрины в июле, все подтвердилось его недавним телефонным звонком.
Ком волнения, который я попыталась сглотнуть, заставил меня закашляться.
Я попыталась открыть глаза, улавливая шум бушующего мира. — Вам не повезло, мистер Соломонс. Я поставлю срок — девять недель. Алфи шумно втянул носом воздух. — Но я не уверен, что он дотянется до десяти. Об одиннадцати не может быть и речи. Глухой удар содрогнул мое сердце, прежде чем я вновь потерялась в закоулках памяти.Дядя Барнетт распахнул ворот рубашки и жестом приказал мне сесть.
— Если все пройдет как надо, свадьба состоится в начале октября, как я уже говорил.
— Этого не может быть, — прошептала я и покачала головой. Мое замешательство только усилилось, когда я опустилась в кресло напротив него.
— Вчера я встречался с Ицхаком Лазовертом, главой хасидской общины. И он прямо запросил тебя для Альфреда, не буду скрывать. Он хотел самую красивую девушку для своего племянника, который подает большие надежды и, само собой, однадды продолжит его дело. Конечно, мы не могли отдать ему кого попало.
Я водила глазами по лицу дяди, пребывая в крайней степени шока. Все худшее, что могло произойти медленно наступило мне на пятки.
— Я согласился, что Альфред — хорошая партия для тебя и для того, чтобы мир между двумя главными общинами Англии стал возможным, — глаза дяди Барнетта сверлили меня и я захотела исчезнуть. — Ваш брак скрепит наш союз.
— Почему я?! Зачем?! — вырвалось у меня прямиком из сердца. — Почему не найти Симону девушку из их общины? Или пусть он подождет Джули? Каких-то пару лет!..
Дядя Барнетт зло осклабился и я на мгновение почувствовала, что перегнула. Он посмотрел на меня так, как будто я была его самым ценным достоянием.
— Джули, безусловно, симпатичная, но не такая красивая, как ты. Она совсем еще девочка. Наверное, это и спасло ее, — дядя откинулся на спинку кресла. — К тому же, Алфи не может ждать три года. А Симону только пятнадцать. Ему рановато думать о женитьбе, потому что он еще не способен материально содержать жену, а тем более детей, которые будут появляться очень стремительно.
Я вздохнула, поднимая голову вверх, чтобы не дать слезам выкатиться, и дядя продолжил, прокручивая в пальцах зажигалку.
Только сейчас я заметила, что в кабинете висел густой запах сигаретного дыма — разговор с Соломонсом дался ему нелегко?
— Альфред уже достаточно зрелый, состоявшийся, материально подкован, если у вас пойдут общие детишки.
Я нахмурилась и низ моего живота свело от мысли, что мне придется каким-то немыслимым образом создавать с Соломонсом детей.
— Общие? Есть какие-то еще?!
Дядя выпрямился: — Конечно, у него есть старший сын. Ты что, забыла?
Мой рот приоткрылся. Что, если этот сын мой ровесник? Как это будет выглядеть?
Покачиваясь в кресле, дядя Барнетт чиркнул колесиком зажигалки.
— По правде говоря, у моих дочерей было бы мало шансов, даже если бы все были с тобой одногодками, — он устало рассмеялся, потирая лоб. — Ты, Голда, смешанной крови, принадлежишь и тем, и этим: наш талисман мира между двумя общинами.
Я смущенно покраснела: — Но, дядя, мне шестнадцать! Всего шестнадцать! Я не могу сейчас выйти замуж! А как же школа? И мои планы?! Ты говорил об университете, помнишь? Помнишь ведь?!
Дядя бросил пренебрежительный жест: — Альфред и я против твоего вступления в брак до наступления семнадцати лет. Наши законы позволяют заключать союзы раньше, но зачем? Семнадцать — лучшее время, как для брака, так и для деторождения. Ты будешь морально и физически готова. И Соломонс думает также.
Мой слух стал более острым в промежутках. — Дайте ей отлежаться, Вашей жене, мистер Соломонс, день, может, два. Процесс отслоения уже начался — ему нужно завершиться. От этого никуда не деться, — скрежет оправы очков сменился возмущение. — Что Вы делаете? Дребезг, а затем неприятный хруст стекла под чьим-то ботинком выудил меня поморщится. — А ты здесь тогда зачем в своем сраном белом халате и с умным видом? — голос Симона был ломким. Шорох одежды сказал мне, что дядя Барнетт выволок его за дверь. — Прогуляйся-ка, ладно, сынок, пока не накликал на свою задницу новых бед. Удар трости об пол подсказал, что Алфи все еще здесь. — Что, если я задел ее, что если дело в этом? — Я не уверен. Звон панцирной цепи его часов предзнаменовал порыв: — А в чем ты тогда уверен, мать твою?!Я крепко вцепилась в подлокотники и костяшки моих пальцев побелели.
— Что касается школы, ты закончишь ее в первоочередном порядке, об этом не волнуйся. Я не хочу, чтобы этот разговор повлиял на твою успеваемость.
Я подавленно хмыкнула: — Тогда можно мне бросить виолончель?
Дядя Барнетт напрягся: — С чего бы?
Я развела руками: — Она больше не нужна мне, если я выйду замуж. Что мне остается? Пиликать на ней ночами в нашей супружеской спальне, разыгрывая на нервах Соломонса, чтобы он сорвался и убил меня, как свою жену?!
Дядя раздражился: — Прекрати Голда! Виолончель говорит о твоем таланте и, кто знает, может Соломонс смилостивится над твоей красотой и согласится отправить тебя в университет.
— Дядя, — прошептала я, подавляя слезную дрожь в голосе, — пожалуйста, не делай этого… не заставляй меня выходить замуж за этого мужчину, прошу тебя!
Выражение лица дяди Барнетта напряглось: — Ты выйдешь замуж за Алфи Соломонса, Голда. Так будет правильнее. Я уже обменялся рукопожатием с Ицхаком. Поздно что-либо менять.
Я отрицательно замотала головой, роняя слезы, желая смеяться и плакать от бессилия одновременно.
— Ты станешь хорошей женой Альфреду и у него не будет повода поступать с тобой плохо. Когда ты встретишься с ним в день смотрин, то будешь вести себя как послушная и умная девочка. Так? — сказал он вкрадчиво, поднимаясь со своего места, опускаясь на подлокотник моего, обнимая меня за плечи. — Это очарует его, я уверен.
Я взмолилась, схватившись за рукав пиджака дяди: — Он убьет меня, как убил свою жену. Убьет! Пощади меня, прошу, дядя Барнетт! — мой голос сорвался и я задрожала в рыданиях.
Дядя помял мое плечо в качестве поддержки: — Я сказал Альфреду, что ты учишься в пансионе для девочек, и, знаешь, ему это понравилось. Это донесет до него, насколько ты юная.
Я опустила его руку с моего стана и поднялась на ноги без разрешения, понимая, что мне больше не о чем с ним говорить. Дядя намеренно игнорировал мои страхи.
— Я могу идти?
Дядя безразлично угукнул и я вышла из кабинета на дрожащих ногах. Моя жизнь закончилась, так и не начавшись в тот солнечный апрельский день.
Рокот, воцарившийся в атмосфере комнаты, помог мне приподнять шею, но меня тут же опустили назад женские руки. — Что ты предлагаешь мне, приятель: сидеть и ждать, да? Сидеть и, еб твою, ждать? — Алфи рычал и я слышала замыкающиеся слоги более молодого голоса. — Мистер Соломонс, прошу Вас, ей ни в коем случае нельзя волноваться. Сейчас у нее переломный период, необходимы постельный режим, покой, тишина и Ваша поддержка. Алфи негодующе промычал. — Ей семнадцать. Этого не должно было случиться, не так ли? Звук закрывающегося чемодана разбил застывшее безмолвие. — Мы не можем пойти против хода человеческой природы и гравитации, как я уже сказал, поймите. Ей только семнадцать, сэр. Только. Впереди долгая жизнь, которая будет наполнена более жизнеспособными детьми.