Why don’t you play a game

Сайферу безумно нравится, когда Омен зажимает его вот так, давая понять ему свое место. Сайферу кажется это ненормальным, но он — ненормален с самого начала, поскольку его тянет даже не к человеку, его тянет к Омену, и это, вообще-то, преображает картину новыми, тревожными и дьявольски-неправильными тонами. Сайферу нравится, как Омен играет с ним, словно с игрушкой. Нравится притворяться жертвой, заставлять Омена злиться, когда он вот так касается его капюшона, ему нравится притворяться жертвой только для Омена, осознаёт он, и это явление замыкает тонкие детали механизмов в голове, образуя более массивный, что начинает отсчёт с таким же звуком, с каким обычно даёт о себе знать детонатор. Ему нравится ходить по этой тонкой грани чужого терпения, просчитывать, когда призрак сорвется, а когда сцепит руки в кулаки и стерпит. Это помогает ему совершенствоваться, и, наверное, даёт возможность совсем немного поиграть со смертью. О, Омен определённо точно заслуживает подобное название, а Сайфер был бы и не против погибнуть от его рук, он бы растягивал этот момент так долго, как мог, и вы даже не представляете, какие бы цифры он для этого выдумал. «Можешь, когда хочешь» — однажды сказал ему их главнокомандующий, и это правда, всё, что касается Омена он сделает идеально, заботливо оставит в качестве бонуса сводку используемой литературы и какие-то авторские очерки, и даже потрудится ещё раз более детально объяснить всё на практике, как можно более доходчиво. Дело даже не в его больном отношении, дело, вообще-то, в самом Омене, и той удобной стенe, в которую тот его припечатал, приятной болью сдавливая поднятые над головой запястья. Это перекочевало в узкое понятие символизма, а Сайфер подсознательно относит это к запретному плоду, которым, к сожалению, нельзя переедаться, иначе Омен всё резко поймёт и разузнает, поймает за руку, как вора-карманника, и угрожающе попросит больше так не делать этим своим пугающим шепотом, который Сайфер слышал в своих самых мокрых мечтах, глубоко ночью, с рукой под одеялом. — У меня начинается дежавю, — Взрыкивают поблескивающие царапины радианита под капюшоном, пока когтистые руки, о, боже, такие красивые, сжимают хрупкую людскую плоть под белым плащом до синяков, даже не имея и малейшего понятия, какой экстаз и счастье чувствует этот человек от одного только нахождения рядом с ним. А у себя в комнате Сайфер лишь стыдливо осматривает получившиеся наливающиеся синяки, чуть ли не вертясь у зеркала, чтобы заметить едва видимые полумесяцы от острых когтей. О, если бы вы знали, как сильно они могли бы свести с ума.