Всё зелёное

Эта страница зеленого цвета, Значит, на ней постоянное лето. Если бы здесь уместиться я мог, Я бы на этой странице прилег. (С. Маршак) Тоня Мы шли по узкому загородному шоссе. Я, кролик и волк. Было раннее утро. На первый рейсовый автобус мы опоздали, а ждать следующий предстояло два часа. Проносящиеся мимо машины порой приветственно сигналили, однако подбирать троицу ненормальных никто не торопился. Кролик крепко держал меня за левую руку, Волк за правую, и, стоило им услышать звук приближающейся машины, как они растягивали меня поперёк дороги, будто заградительную ленту. А когда машина подъезжала ближе, дружно шарахались в сторону. Я не сопротивлялась. Было смешно. Солнце ещё не разогрело, но от асфальта поднималось приятное вчерашнее тепло, и, несмотря на тяжелую, бессонную ночь, я чувствовала себя на удивление бодро. До железнодорожной станции оставалось ещё километра три, только возвращаться в Москву я не торопилась. Я вообще никуда не торопилась. Хоть весь день так шагай. Главное, что мы просто свалили из этой деревни. Живые, непобеждённые и привязанные друг к другу сильнее, чем когда-либо прежде. С Кроликом, разумеется. Волку же просто было с нами по пути. — Жаль, яблок не набрали, — приглушённо сказал Волк. — По правде говоря, я так и не понял, из-за чего весь этот кипиш. Вчера всё тихо и мирно было. А сегодня прям паника. — Просто. Не хотел там оставаться, — Кролик по-детски беззаботно покачал сцеплёнными в замок руками. — И больше никогда не вернусь. — Никогда-никогда? — недоверчиво спросил Волк и принялся нарочно размахивать нашими с ним руками в другую сторону. — Совсем-совсем? — Надеюсь, — неопределённо ответил Кролик. — Я отдал Миле дом. И если бы ещё хоть немного там пробыл, то обязательно пожалел. — Ого! — удивился Волк. — Поэтому и не брал ничего, чтобы не вспоминать. В карете прошлого далеко не уедешь. — Но кое-что ты всё же взял, — Волк повернул в его сторону морду. — Я видел. Кролик тоже посмотрел на него. — Хорошо. Молчу, — пожал плечами Волк. — Я же не знал, что это секрет. Я насторожилась. — Что ты взял? Кролик выпустил мою руку и поправил лямку рюкзака. — Ничего особенного. Бесполезное старьё. — Так, — я пихнула его в бок. — Говори быстро! — Давай потом? Быстро схватившись за рюкзак, я потянула на себя. Вещей в нём особо не было, но зато явно прощупывалось что-то узкое, твёрдое и тяжёлое. — Это что? Сквозь белые кроличьи резиновые уши просвечивалось солнце, и от этого казалось, что они светятся. Послышался тяжёлый вздох. Кролик опустил рюкзак на землю, растянул завязки и вытащил оттуда завёрнутый в чёрную толстовку предмет. Обхватил его ладонями и стянул ткань вниз. Сначала моим глазам предстала перемотанная синей изолентой деревянная рукоятка, а за ней чёрный короткий металлический ствол. — Дедов обрез, — беспечным тоном пояснил Кролик. — Ты же сам клялся, что ничего забирать не будешь. — Это не воспоминание. Это просто полезная вещь. Где я ещё такое найду? — С ума сошел? Чтобы носить оружие, нужно разрешение. — Это статья, — подтвердил Волк, протягивая руку к обрезу, но Кролик, быстро схватив рюкзак, отошёл в сторону. — Мне ничего не будет. У меня справка из психдиспансера. — Зашибись, — Волк громко хохотнул. — Псих с обрезом. Белые цифры 88 на его синей, напоминающей футбольную форму, футболке тоже светились на солнце. — Зачем он тебе? — спросила я. — Затем, что даже у меня терпение не бесконечное. — Кость, ну хватит. Разгуливать по Москве с этой штукой — полная дичь, — я сняла с него маску и пока приглаживала светлую, отросшую до самого носа чёлку, Волк изловчился и выхватил обрез из рюкзака. Затем тоже снял маску. — Он хоть стреляет? — Ещё как стреляет, — Амелин попытался отнять ствол, но Лёха быстро отскочил. Уронил маску, но не поднял, а рванул в сторону, и они стали гоняться. Зигзагами. От обочины к обочине. — Совсем сдурели? — закричала я. — А если он выстрелит?! В утренней тишине мой взволнованный голос прозвучал чересчур громко. — Не выстрелит, — Амелин наконец отобрал обрез. — Он не заряжен. — Аха-ха, — закатился Лёха. — Представляю, к тебе такие хулиганы подходят, а ты им: «Ща, пацаны, пять сек, пушку только заряжу». — Не. Я их прикладом накрою. — Ага, — поддакнула я. — А потом справкой из психдиспансера добьёшь. Через час с небольшими остановками мы всё же добрались до станции и сели в электричку. К счастью, людей в ней было немного, поэтому продолжение игры в Кролика и Волка выглядело не так позорно. Всё началось с того, что Лёха пристроился к сидевшей напротив нас курносой короткостриженой девушке и предложил «сфотографироваться с волком недорого». Девушка смутилась. Лёха заверил, что, если фотка ей не понравится, он вернет половину стоимости. Передал мне телефон, обнял её и велел снимать. Девушка покраснела, но, не решаясь пересесть, стала неловко подыгрывать ему. К ним присоединился Кролик, и я какое-то время фотографировала их в разных дурацких видах и позах. А потом нас увидел проходивший мимо мальчик лет шести и, уцепившись за маму, принялся канючить: «Хочу сфотографироваться с зайчиком». Это громкое, разносящееся на весь вагон нытьё длилось минут пять, пока его мама всё же не подошла к нам: — Можно он с вами сфотографируется? — Можно, — ответила я. — Это за деньги? — Нет. Кролик бесплатный, а с волком сами договаривайтесь. — Для детей я тоже бесплатный, — с укором произнёс Волк. — Привет, — кролик протянул ребенку руку. — Ты кто? — Я — Слава. — А я — Кролик. — А почему не зайчик? — Потому что зайчики дикие и живут в лесу, а кролики домашние и ручные. — У тебя есть хозяин? — удивился Слава. — У меня есть хозяйка, — Кролик кивнул на меня. — Правда? — ахнул мальчик. — Он ваш? — Мой. — А волк тоже ваш? — Нет, волк приблудный. — Чего это я приблудный? — возмутился Волк. — Я же дикий! Где вы видели ручного волка? Кролик усадил Славу к себе на колени, но вместо того, чтобы смотреть в камеру, мальчик попытался ткнуть ему пальцем в глаз. Амелин вовремя отдёрнулся. — Ты правда кролик? — Конечно. — Любишь морковку? — Я люблю яблоки. — Мам, дай яблоко, — потребовал Слава. Женщина полезла в сумку. — Я сейчас не голодный, — признался Кролик. — Мам, дай яблоко! — Ты же слышал, кролик сказал, что он не хочет кушать. — Дай яблоко… — мальчик оказался упёртый. Мама со вздохом протянула ему яблоко. — На. Ешь, — Слава ткнул его в маску. — Я хочу посмотреть. — Давай мне, — предложил волк. — Я съем. — Нет, — отрезал мальчик. — Волки яблоки не едят. И с ещё большей силой стал пихать яблоко в резиновую кроличью морду. — Ешь! Осторожно заведя руку ему за спину, Кролик принялся щекотать мальчишку и пока тот, извиваясь, визгливо хохотал, второй рукой аккуратно забрал яблоко и передал мне. Перестав дёргаться, Славик тут же заметил пропажу. — А где яблоко? — Я его съел. — Как съел? — Ну ты же хотел, чтобы я его съел? Мальчик схватил его руку, Кролик показал пустую ладонь, но настырный ребенок полез проверять и вторую руку. — А ты какие-нибудь стихи про кроликов знаешь? — спросил Амелин. — Зайку бросила хозяйка… — подсказала мама. — Под дождем остался зайка… — продолжил мальчик. Женщина взглянула в окно и воскликнула: — Боже мой, Слава, наша станция, — подхватила сына под мышки и утащила на выход, а яблоко осталось у меня. Только они скрылись, как с соседних кресел к нам перебралась расфуфыренная женщина лет тридцати и тихим, заговорщицким голосом произнесла: — Ребят, а можно я тоже вас пофотографирую? Мне в Фейсбук пост писать нужно, а в голове ни одной мысли. А так, ваши фотографии размещу и подпишу, что в электричках весело ездить. Только сядьте рядом. — Сто рублей, — нагло заявил Лёха. Она согласилась. Я собиралась пересесть, чтобы не портить им кадр. Но женщина попросила остаться. Потому что из-за красных волос я похожа на Красную шапочку и очень гармонично с смотрюсь рядом с Волком. Над Красной шапочкой Лёха так долго угарал, что привлёк внимание всего вагона. Возле нас нарисовались три малолетние девчонки в коротких юбках с ярко накрашенными губами. Одна из них прямиком плюхнулась Кролику на коленки, а вторая приткнулась к Волку. — Можешь отойти? — довольно невежливо сказала мне третья, собираясь фотографировать подруг. Однако ответить я ничего не успела. Дико взвыв и прорычав: «Вам сколько лет?», Волк принялся судорожно отпихивать девчонок от себя, точно заразу. — Идите нафиг. Отвалите. Девчонки сначала возмутились, почему ребенку можно, а им нет, но потом стали хихикать и ещё больше насели на Лёху. В итоге одна дотянулась до ушей волка и сорвала маску. Перед ними предстал взмокший, разрумянившийся и симпатичный, как никогда, Лёха. Синие глаза сияли. Щёки пылали. Длинный зарубцевавшийся шрам на левой щеке покраснел и придавал его смазливой физиономии оттенок брутальности. Девчонки оторопели и смутились. Вредное, хулиганское выражение на их лицах сменилось кокетливыми улыбочками. — Отдай, — Лёха протянул руку. Девчонка с маской в руке отмерла и попятилась. — Это ты свой шрам под ней прячешь? — Это чтобы ты не ослепла от моей красоты. Быстро отдала! — Неа. Лёха рывком привстал. Девчонки шарахнулись назад, и та, что с маской, перекинула её своей подруге. — Вы чё, оборзели? Лёха вскочил и кинулся за ними по проходу. Послышался радостный визг и шум. Мы с Кроликом поднялись посмотреть. Народ в вагоне со смехом наблюдал за происходящим. Одна из бывших Лёхиных подружек с обиды написала на него заявление в полицию, обвинив в домогательстве, и хотя потом очень быстро заявление это забрала, потому что оно было липовое, Лёху всё равно долго песочили, угрожали статьёй и запретили приближаться к несовершеннолетним девушкам в принципе. Он загнал одну из них на сиденье, навис и уже собирался отнять маску, как вдруг, резко отшатнувшись, крикнул нам: — Заберите у неё маску. Мне нельзя, а то посадят. — Давай, я, — отозвался Амелин так, словно кроме нас вокруг никого не было. — У меня справка из психдиспансера, мне ничего не будет. В вагоне повисла тишина. Смех прекратился. Опасаясь, что Амелин подойдёт к ней, девчонка сама протянула Лёхе маску. Больше до Москвы нас никто не беспокоил. Пока мы шли до электрички, пока ехали на ней, мне казалось, что самое главное — вернуться домой, и тогда всё будет хорошо. Но уже в метро в битком набитом вагоне на Кольцевой, я вдруг осознала, что после трёх недель вместе в деревне, после всего, что там произошло, пара районов между нами теперь превратятся в огромное расстояние. — Ты чего? — Амелин заглянул в лицо. — Тебе больно? На ногу кто-то наступил? Он поискал глазами возможного обидчика. Мои руки за его спиной ещё крепче сжались в замок. — Давай зайдём, где-нибудь поедим? — А как же спать? — Может, не будем спать? — Как, вообще? — Ну, пока что. — А что будем делать? — Погуляем. — После бессонной ночи, пяти километров пёхом и электрички? Да и мышцы болят, — он распрямил плечи, потягиваясь. — Особенно под рёбрами. — Может, тебе к врачу? — Да нет. Два-три дня отлежусь и всё. Это же просто растяжение. — А поехали сразу к тебе? — У меня там соседи. Забыла? — Они соседи по квартире, а не по комнате. — Думаешь, Артём стучится? Это же его квартира. Я там просто сплю. Я тебе говорил. Но я знала, что Артём уехал и в квартире никого не было. — Всё ясно. — Можешь прямо сказать, что тебя беспокоит? Такой серьёзный, участливый взгляд чёрных, как бездонный колодец, глаз. Когда не требовалось, Амелин понимал всё без слов, а теперь тупил, как умственно отсталый. — Ничего. — Хорошо. А то мне показалось, что ты расстроена. На нашей ветке я так крепко заснула, что, когда он меня разбудил и вывел из вагона, долго не могла сообразить, что происходит и как мы там оказались. Ушла, даже с Лёхой не попрощалась. — Мы хотели поесть, — вспомнила я уже возле своего дома. — Ты на ногах еле держишься. — Почему ты за меня это решил? — Потому что ты спала. — Всё, пока, — я отобрала у него свой рюкзак. — Спасибо, что проводил, несмотря на дикую боль от растяжения. Давай. Увидимся как-нибудь. — Тоня, ты мне точно не хочешь ничего сказать? — Что сказать? — Почему ты злишься и что тебя беспокоит. — Знаешь, Амелин, я так устала о чём-то беспокоиться, что уже ничего не хочу. — Просто скажи как есть. Прямо. Он вопросительно ждал. — Раз уж мы договорились говорить всё честно и ничего не скрывать, то сейчас самое время. — Не понимаю, о чём ты. Теперь это был вопрос принципа. Если для него не важно было оставаться вместе, то и я навязываться не собиралась. — Точно? Я прикусила губу. — Тогда я пошёл. Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Вот что за человек? Совершенно очевидно, что он всё понял, но когда убедился, что и я поняла, что он понял, просто развернулся и спокойно пошёл в сторону метро. На нём была чёрно-белая полосатая футболка с длинными рукавами и серые, линялые джинсы, которые нужно было выбросить сто лет назад, но Амелин лишь любовно порезал их на коленках, превратив в дизайнерский хенд-мейд. Я дождалась, пока он не завернул за угол дома, а потом побежала догонять. — Ладно. Скажу, — ухватила за рукав. — Мне просто не хотелось расходиться так быстро. Вот и всё. Ничего такого. — Выдала я на сбивающимся дыхании. — А почему тебе не хотелось расходиться? У него ещё хватало наглости улыбаться. — Всё. Собрался спать — иди. Не хочу тебя держать. — Мне кажется, или ты не совсем это собиралась сказать? Ты ведь собиралась сказать, что хочешь меня держать? Что ты очень хочешь меня держать. И что не выдержишь без меня и часа? Что готова сама лечить моё растяжение. И тебе нет никакого дела до моих соседей, а спать можно завалиться где угодно, лишь бы не прощаться прямо сейчас. Правда? Ты это хотела сказать? — Что-то типа того. — Ну, слава богу, — он с облегчением вздохнул и сгрёб меня в охапку. — Как хорошо, что мы договорились всё друг другу говорить. Я знаешь, как испугался, что ты этого не скажешь? Всю дорогу про это думал. Ведь я же мог тебе надоесть. — Ты мне не надоел. — Тогда давай ты пойдёшь домой, поспишь, а я пока смотаюсь в одно место, вернусь за тобой и мы отправимся к Артёму? — В какое ещё место? — Да так, — он поморщился. — Оплату за квартиру забрать. Ту квартиру, где они раньше жили, его мать — Мила уговорила бабушку сдавать. Об этом Амелин узнал лишь за день до появления новых жильцов. Мила сказала, что он может снимать комнату в Москве или, ещё выгоднее, переселиться в деревню к бабушке. Так что Костику пришлось срочно искать себе какое-то жильё. Он собирался перекантоваться у Артёма всего несколько дней, но тот сам настоял, чтобы он остался. Теперь же, после смерти бабушки, Амелин мог вернуться в оставшуюся ему квартиру, но пока что плата за аренду была единственными деньгами, на которые он мог жить. — Я поеду с тобой. — Не нужно. Ты устала и хочешь спать. — Уже не хочу. — Это опять на метро. — Ничего страшного. — Это одни Милины знакомые. — Ну и что? Что в них такого? — В общем, было бы лучше, если бы ты осталась. — Почему? Что с этими знакомыми не так? Он помялся, вздохнул и, сообразив, что теперь я уже от него не отстану, согласился. Мы пошли обратно к метро. Я всё ждала, что он пояснит что-то насчëт этих загадочных знакомых, но, проходя мимо автобусной остановки, он вдруг притормозил: — Смотри. На остановке под стеклянным козырьком навеса, подтянув под себя ноги и закрывшись локтями, сидел кто-то маленький, сжавшийся и дрожащий. Вначале я подумала, что это девушка, но, когда подошли, стало ясно, что мальчишка. — Ты чего? — Амелин осторожно потрогал его за плечо. — Ничего, — мальчишка шмыгнул носом. — А чего ревёшь? — Я не реву. — Ну, да, конечно, — согласился Амелин совершенно серьёзно. — Тебя кто-то обидел? — Или, может, ты потерялся? — предположила я. — Я тут всю жизнь живу. Вон там…– мальчишка махнул рукой. — Тогда иди домой, — сказал Костик. — Менты увидят — к себе увезут, а мать твою оштрафуют. — Не хочу домой. Лучше пусть у меня вообще дома не будет, — голос мальчика дрогнул, едва сдерживая рыдания. Амелин присел рядом с ним на корточки. — Что случилось? Мальчик покосился на него и вдруг разрыдался, пряча лицо в ладонях. — Я не хочу. Не хочу. Не хочу. Мы переглянулись. — Тебя дома обижают? — спросила я. Он утерся рукавом, но ничего не ответил. Амелин сунулся в рюкзак, достал оттуда маску и, надев её, подсел к нему. — Здоров, — протянул руку. — Я кролик. А ты кто? — Никто, — буркнул мальчик. Кролик притворно отшатнулся и потрогал его пальцем. — А кто тогда с нами разговаривает? — Я не маленький, — фыркнул мальчишка. — Я случайно заплакал. Я достала оставшееся с электрички яблоко и протянула ему. — Хочешь? Он кивнул и взял яблоко. — Стой, — Кролик придержал его за локоть. — Ты что не знаешь, что яблоки у женщин брать нельзя? А ещё говоришь, что не маленький. — Почему? — мальчик подозрительно покосился на меня. — Потому что они делают тебя слабым и глупым, а потом подчиняют себе. Это тёмная магия. — Не болтай ерунды! — я строго посмотрела на него. — Нормальное яблоко. — Я знаю, что нельзя разговаривать с незнакомыми людьми, а про яблоки ничего не знаю. — Вот и ешь спокойно, — погладив его по плечу, я тайком показала Амелину кулак. — Один раз у меня тоже такое было, — Кролик доверительно приблизился к мальчику. — Я ушёл из дома и решил, что больше никогда туда не вернусь. Поехал на вокзал, сел и стал ждать, что меня кто-нибудь заберет. Нет, не Питер Пэн и не Мэри Поппинс. Я был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что чудес не бывает. А если и плакал, то не специально. Амелин стянул маску. — Сначала я надеялся, что это будет одинокая пожилая женщина. Тихая и заботливая. Она попросит помочь ей с багажом, а когда дотащу её чемоданы до дома, напоит меня травяным отваром, от которого я усну и превращусь в белку или кролика и стану жить у неё в слепом безвременье вместе с другими такими же мальчиками. Потом хотел, чтобы меня забрала молодая прекрасная вампирша, но не съела, а сделала чудесным бессмертным ребёнком. После, решил познакомиться с каким-нибудь Ловким Плутом и стать профессиональным карманником, членом банды разбойников. Но никого подходящего не встретил. Был согласен и на маньяка, и на торговца людьми. Даже на Пеннивайза. Широко распахнув глаза, мальчик заслушался. Амелин умел рассказывать эти байки чересчур правдиво. — Мне было всё равно куда, главное подальше. Хотел уйти с продавцом смеха или обменять молодость на еду и крышу над головой. Но я был тем, которого даже забирать никто не хотел… Никем. Жалким пустым местом. Впрочем… Два раза меня всё же забрали, — он выдержал театральную паузу. — В полицию. Один раз увезли, проверили по базе, что не в розыске, и выставили на улицу, а второй — обвинили в краже, побили и вернули туда, откуда я так хотел свалить. Но самое лучшее знаешь, что? Попасть в больницу. Там хорошо. Лежи себе и лежи. Хочешь просто в потолок смотри, хочешь — стихи читай… И обед всегда по расписанию. Суп, пюре и компот. — Какие ещё стихи? — мальчик, казалось, был зачарован. — Да любые. Какие нравятся. Блока или Уитмана. Девушка пела в церковном хоре О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море, О всех, забывших радость свою. Так пел её голос, летящий в купол, И луч сиял на белом плече, И каждый из мрака смотрел и слушал, Как белое платье пело в луче. И всем казалось, что радость будет, Что в тихой заводи все корабли, Что на чужбине усталые люди Светлую жизнь себе обрели. И голос был сладок, и луч был тонок, И только высоко, у Царских Врат, Причастный Тайнам, — плакал ребенок О том, что никто не придёт назад. — А давай, вы меня заберёте? — неожиданно попросил мальчик. — А давай, — всё ещё находясь под воздействием собственных слов, Амелин протянул ему ладонь. — Хватит, — я решительно шлёпнула его по раскрытой руке. — Прекрати морочить ребёнку голову. — Тебя родители обижают? — спросила я мальчика прямо. — Отчим — тварь, а мать всегда за него. Бьёт ни за что. Орёт, кричит, оскорбляет, что я, типа, щенок и ничего в жизни не добьюсь. — Хочешь, мы сходим с тобой в полицию? — предложила я. — И ты всё там расскажешь? Амелин неодобрительно покосился на меня. — Нет! Вы что! — громко воскликнул мальчик. — Только не в полицию. Отчим сам полицейский. Он там всех знает. — У меня отчима не было, но после того, как соседи полицию вызывали, всегда было хуже, — сказал Амелин. — Это точно. У нас соседи тоже вызывали, пока не узнали, что Лёня мент. — Идём с нами, — Костик поднялся. — Я тебя научу, как не плакать. — Правда? — мальчик обрадовался. — А вы вампиры или маньяки? — Мы оборотни, — Амелин помахал маской. — Хочешь примкнуть к нашей стае? Пришлось оттащить его в сторону силой. — Зачем ты это говоришь?! Зачем обнадёживаешь? Мы же не можем взять его с собой. — Почему не можем? — Костик захлопал глазами. — Честное слово, я всю жизнь мечтал, чтобы меня кто-нибудь забрал… Но никто не хотел… — А знаешь, почему? Потому что нельзя просто так детей забирать с улицы! — Никто не хотел, потому что люди равнодушные и злые. Пока не появилась ты, — тёплая, обезоруживающая улыбка должна была заставить меня смягчиться, но у него ничего не вышло. — Ты понятия не имеешь, кто он такой, и что на самом деле с ним случилось. Может, он специально тут сидит, чтобы втираться в доверие жалостливым прохожим. — Зачем? — искренне удивился Амелин. — Чтобы развести как-нибудь и кинуть потом. — На что кинуть? — Не знаю! На деньги… Вот приводишь ты его к себе, а потом он тебя или обкрадывает, или шантажирует. — Чем шантажирует? — Чем угодно. Скажет, что ты домогался до него и всё… Ты попал. Сейчас знаешь какие дети? — Тоня, — Амелин взял меня за руку. — Это просто несчастный, одинокий мальчик, которому очень плохо. Поверь, я точно знаю. — Оставь ему свой номер. Пусть звонит в случае чего. У тебя же есть какая-то знакомая из службы опеки. — Это так не работает. — Вот именно. Мы ничего не знаем ни про него, ни про его семью. Может, он всё наврал и его никто и пальцем не тронул, а он сам ударился или с другими мальчишками подрался и теперь просто сидит и сочиняет всё. А дома его ждут нормальные мама, папа и бабушка. — Какая же ты подозрительная. И недоверчивая. Это всего лишь мальчик. Я решительно освободила руку и вернулась к мальчику. — Вы передумали меня брать? — Я и не собиралась. Зачем-то вернув мне яблоко, он бросил в сторону Амелина молящий взгляд. — А Костя? — Запиши его телефон, и если прямо совсем плохо будет — звони. Ну, или пиши. Только не ввязывайся ни во что и ни с кем не ходи! Продиктовав мальчику номер и спешно подхватив Амелина, я потянула его к метро. — У тебя такое лицо, как будто тебе родители игрушку не купили. — Мне родители ничего не покупали. У меня и родителей толком не было. Только это не игрушки, Тоня, это чья-то жизнь. И самое страшное в ней знаешь, что? Вовсе не побег. Самое страшное — безысходность. Когда понимаешь, что никуда ты не убежишь. И что так будет всегда, а ждать, пока вырастешь, уже нет никаких сил. Больше за всю дорогу он не проронил ни слова.