Осколки

***

       И осколки моих воспоминаний раскрошились, так и не коснувшись дна.       На кроссовках у него чёрным маркером было написано «perfect», и в то время это ещё было символом некой крутости. Он носил кепку набекрень и закатывал рукава рубашек, чтобы они не скрывали многочисленные кожаные фенечки. В то время Ацуя ещё улыбался искренне, хоть уже и с болезненной остротой, тогда, они ещё были детьми, и, несмотря на падения и трудности, по ночам клялись на мизинчиках, что будут вместе.        Широ на ходу пинает камушек на манер мяча. В голове осколки, которые с каждым шагом режутся всё сильнее. В голове мрак, в котором Широ тонет.        Тогда, от улыбки брата у Широ ещё не сжималось болезненно сердце, а в ушах набатом не стоял гул. Сейчас, об этом говорить как-то глупо. Сейчас, у Ацуи холодный взгляд, язвительный тон и наколка perfect на левой ключице. Широ смотрит на него и пропадает.        Сейчас Ацуя не смеётся и ничего не обещает. Широ помнит. Они стояли тогда в раздевалке вдвоём, Ацуя небрежно отряхнул от воды руки, обтёр их о пыльные шорты и сказал, выглядя при этом так нелепо высокомерно, что пора остановиться.        И у Широ остановился мир, а воспоминания разлетелись по подсознанию осколками. Чтобы утонуть…        Было больно. А каждое слово — рана, кипящая, жгучая. Хорошо.        Хо-ро-шо…        Широ помнит, мама говорила им держаться друг друга, когда отпускала в другой город с компанией незнакомых, излишне шумных парней, на отборочные для мирового чемпионата. Помнит, Ацуя взял ее руку в свои, к сердцу своему прижал и обещал его, Широ, защищать. Помнит, как назвал его тогда «снежным ангелом» насмешливо и улыбался ободряюще. Помнит, как, в свою очередь, у мамы на груди плакал и уезжать боялся, а Ацуя торопил ворчливо, но вопреки словам, касался заботливо.        Помнит…        А какой смысл помнить? Хватит уже.        В новом городе новая жизнь, новые надежды, страхи, отношения, всё новое. Помнит, как перед первой игрой, Ацуя проколол уши, а перед финалом набил тату. Помнит, как на тесной общажной кровати целовались ночами.        Сейчас у них своя квартира, и планы перевести сюда маму. Сейчас у Широ своя комната, в ней нежно-бежевые обои и много мягких игрушек. В ней осколки прошлого рассыпаны по углам вместе с забытой под кроватью фенечкой брата. В ней следы слёз по подушке размазаны и нежные слова до сих пор от стен отражаются. И их чувства ещё живут…        Чувства… Только вот сам Широ, кажется, уже не живёт. У него глаза теперь тоже холодные, а объятья беглые, вымученные. У него голос, как по проводам бегущий, тоже дрожит.        Он помнит, как раньше с Ацуей, разрисовывали друг другу руки, и как он всегда брал розовую ручку, а Ацуя всё ворчал недовольно, но терпел. Теперь приходится помнить лишь смех брата, доносящийся из-за стены, его эфиры с фанатами до пяти утра и снова забытые на кухне тапочки.        Теперь, почти не общаются, незачем. Ацуя в спорт с головой, Широ в учёбу и нет больше точек соприкосновения, кроме площадки под окном дома, на которой они постоянно наблюдают друг за другом украдкой.        Широ помнит, как они сидели под одним одеялом, наслаждаясь приятным теплом, и смеялись беззаботно до утра, потом до обеда, потом дальше, потому что было хорошо.        Хо-ро-шо…        А сейчас хорошо? Знать бы… Сейчас как-то странно пусто, как будто пазл без частей, а половинка без целого сердца. Сейчас штиль и лучше б метель. Сейчас они взрослые, самостоятельные люди. И сейчас, Ацуя возможно правда perfect, по крайней мере идеальным его считают многие. Вот и Широ считал. Сейчас…        Сейчас он считает только осколки.