Поглощённый злом

      …да, именно это хорошо.       Как крики и вопли наполняют демонстрационный зал, как они впиваются в стекло панорамного окна, а панические визги жгут барабанные перепонки, заставляя поморщиться. Как сошедшие с ума люди сбивают друг друга с ног, в упоении и безумстве воют, а в разинутые рты лезут пальцы, силящиеся вырвать языки.       Хью Дэрроу наблюдает за этим, едва дыша. Один из его охранников киберпротезами рук выбивает все зубы представителю японской делегации. Кровь хлещет во все стороны, ею будто опорожняются. Охранник набрасывается, наседает, и пока лицо его выражает весь спектр ужаса, аугментации продолжают действовать: до пробивания грудной клетки, до смачного хруста рёбер, пока жертва, будто не замечая, взывает не к жалости, а к невидимым ползущим по нему жукам. Другой аугментированный телохранитель хватает за грудки подчинённого Таггарта — сам Уильям позорно скрылся ещё на первых секундах бойни, — бросает его в череду мониторов с показателями воздушно-водяного давления. Раздаётся грохот, ему подпевает треск электричества. Вибрирующий вскрик, прежде чем «чистый» напарывается на осколок пластика. Только телохранителя это не останавливает. Он продолжает превращать труп в месиво киберпротезами ног, изо всех сил сплющивать голову, крошить череп, поскальзываясь затем на крови и брызнувшем сером веществе.       Медленно и осторожно Хью двигается спиной к безопасной зоне, откуда его сразу не достанут, не заметят. Столь же плавно вынимает из-под серо-мрачной накидки спрятанный заранее пистолет. Раздаётся серия выстрелов — не с его руки, и восторг он получает как зритель, а не прямой участник действа. Ещё один охранник, сошедший с ума, разбрасывается пулями в потолок, прежде чем успеть задеть одного из учёных Шарифа. Увы, не смертельно; и тот сбивает с ног, тут же принимаясь душить. Где-то в стороне премьер-министр Канады тараном идёт на стену. Разбитое в кровь лицо преисполнено лживой эйфорией. Где-то дальше, в зоне угощений для гостей, крови разливается ещё больше. Для тех, кто обладает лишь биочипом, в ход для убийства идёт всё: от бутылок до десертных вилок, от осколков блюдец до декоративных салфеток.       И так хорошо. Именно так.       Хью оборачивается — под раскинувшимся фантастически ясным небом Арктики, вдоль всей видимой части круглого периметра Панхеи происходят взрывы. Перья и целые крылья пламени взмывают тут и там. Снопы искр сменяются дымной густой чернотой, выблёвыванием техникой пара. Гудение сирены волной прокатывается по всему комплексу, давит на всё и всех, и, кажется, даже на океан. Хью Дэрроу видит, как несколько СВВП успевают подняться, однако остальные гибнут из-за хлынувших на них толп аугментированных рабочих. Трудно разглядеть во всех подробностях происходящее, но кажется, кого-то насильно вытаскивают наружу с пассажирских сидений и разрывают на куски. Красное. Много красных пятен, уродливых клякс остаётся на мёртвом бетоне.       Едва различимы крики о помощи, воззвания к милости. Немалое число людей просто сбрасывают в воду и прыгают следом, чтобы волны спасли от нахлынувших кошмарных галлюцинаций. Пара вертолётов взлетает, вот только один из них сразу наклоняется и таранит второй крутящимися лопастями. Груды металла в ужасной картине падают прямо на скопление дерущихся и ранящих друг друга людей. Хью чувствует трепет в груди — от того, сколь прекрасно вертолёты приминают тела, и как пламя пленит их, пожирает. Он разворачивается обратно как раз вовремя, ведь к нему бежит ополоумевший учёный Шарифа. Тот самый, что душил его, Дэрроу, телохранителя; точный выстрел в голову разрешает возникшую мелкую проблему.       Ещё один — чтобы остановить человека, мчащегося к выходу из зала. В горле того застревает плач по матери. Очередной выстрел — в одного из послов ООН, в его настоящую ногу, чтобы не было возможности сбежать от сразу двух набросившихся аугментированных охранников. Мощные удары в плечи, ломающие кости. Грохот при опрокидывании холодильника-автомата с напитками, и под ним до забавного бешено конвульсируют. Так дёргают лапками насекомые.       Глаза Дэрроу охвачены диким азартным блеском. Переливаются в них гипнотическая настороженность и воодушевление. Губы дрожат, подчиняясь упоению, питоном обнявшим голову и шею, разлёгшимся на плечах. Едва не растягиваются они в показной улыбке — «так надо, так надо, так хорошо, хорошо!..» — и пока Дэрроу, истинно счастливый Дэрроу наблюдает за выдавливанием глазных яблок, как их ошмётки брызжут и расползаются по искусственным серым пальцам, его разум возбуждается. В голове — колом вонзившийся ор, когда кто-то лишался наоборот замены живого, оптических имплантов.       …идеальный праздник.       Тишина наступает с новым пороховым аккордом. Последний сошедший с ума делегат падает у самых ступеней платформы, на которой стоит Хью Дэрроу. Рука с пистолетом медленно опускается, по воздуху тянется тонкий дымок от дула. Страшно смердит. И при этом окрыляет кровавой удушливой пряностью, так что на лице не проскальзывает тень брезгливости. Предметы великого созидания, разбросанные тут и там, начинают казаться красивее прежнего: будучи недвижимыми, покорёженными, истинно мёртвыми. Все эти киберпротезы, импланты, вырванные чипы, провода, гоняющие когда-то сообщения в инфолинки… Позади — раскатистые стоны разваливающихся технических установок, более мелких башен, кранов. Позади — неумолкающая сирена и разрываемые от нечленораздельных сумасшедших воплей динамики. Видимо, аугментированные атаковали радиорубку.       Выдох срывается с губ. Краткий и тихий, спокойный, без всякого намёка на дрожь. Хью чуть быстрее ступает вперёд, так как ему нужно добраться до панели управления, запустить программу защиты у турели. Он своевременно её включает — из коридора тотчас доносится громогласная очередь огнестрела, словно объявляя очередную достигнутую победу. Как только оказывается проведена быстрая проверка действенности Хирона, обитающего в самой глубине Панхеи, Дэрроу позволяет себе расслабиться и оглядеться. Всласть…       Полюбоваться. Снова порадоваться. Насладиться.       Пожара внутри нет. Такого, что мог быть в самом сердце.       Есть лишь твёрдое и всепоглощающее понимание того, что вот так — есть хорошо.