Компас

Еще до вечера первого дня Антон понимает, что Арсений вполне выносим и в какой-то мере даже приятен, но далеко не всегда. И, кроме того, он неудобный. То, что тот абсолютно беспомощен в быту, ожидать стоило: в воспитательном доме фамильяры не обременены ни стиркой, ни готовкой, ни уборкой, потому что после покупки каким-нибудь аристократом или богачом это им не понадобится. К этому Антон был готов, но к тому, что Арсений постоянно будет рядом — нет. Он ожидал, что после места, где невозможно побыть одному, Арсений запрется в комнате и будет наслаждаться уединением, но никакого желания быть одному в нем нет и в помине. Тот ходит за Антоном всюду, куда бы тот ни отправился, любопытно вертит головой и задает вопросы: что там, а что здесь, а что он делает, а почему нужно таскать воду из колонки, а как подогревать воду, а как готовить еду — и всё таким тоном, словно он и так знает ответ, но проверяет собеседника. Сначала Антон злился, но затем становится ясно: Арсений слишком горд, чтобы интересоваться чем-то открыто, поэтому маскирует всё за маской безразличия. И, вероятно, тот привык быть в обществе, поэтому и таскается за Антоном, как привязанный. Но помыться дал в одиночестве, и то пришлось из ванной едва ли не пинком выгонять. — А ты можешь превратиться в хорька? — Антон мучается этим вопросом уже часов пять, с тех пор, как помылся и поел — то есть удовлетворил первичные потребности. — Конечно, — отзывается Арсений, не отрываясь от книги. Книг он привез с собой три чемодана — Антон уточнил, вся ли это его библиотека, на что Арсений глянул на него, как на идиота, и сказал, что там только непрочитанные. — Превратишься? Арсений поднимает на него взгляд. — Зачем? — Мне интересно. Арсений снисходительно улыбается и опускает взгляд обратно в книгу, вероятно, не видя необходимости отвечать. Он сидит в углу дивана, выпрямив спину и сведя ноги — Антон же развалился в кресле, как у себя дома, но он и так у себя дома. — Тебе больно, когда ты превращаешься? — не успокаивается Антон, откладывая дело на журнальный столик: он всё равно знает его наизусть и ничего нового там не увидит. — Неприятно, но болью я бы это не назвал. Антон думает, что это вообще-то неплохой способ узнать о фамильярах побольше — в работе может пригодиться: никогда не знаешь, какая информация станет ключевой для разгадки расследования. Как-то он раскрыл преступление только потому, что часто заходит в кондитерскую на Седьмой улице и знает, что там продаются клубничные леденцы в форме сердечек, а на месте преступления был найден обломок именно такого. Антона до сих пор мучает вопрос, какого черта надо было жрать леденцы во время ограбления, но это в любом случае было ему на руку. — А в звериной форме твои ощущения отличаются? — Естественно, всё ощущается иначе: запахи, вкусы, звуки. Но мы не чувствуем всё так же, как животные — гораздо слабее. Вы разве не знали? — Знал, но мне интересны подробности. Когда ты хорек, ты ешь грызунов? — Не ем, мне противно, — он морщится, — я же в своем сознании, я понимаю, что это грызун. Наверное, смог бы, но я довольно брезглив. Это заметно. — Твое сознание остается полностью человеческим? То есть если, например, ты увидишь бегущую мышь, ты не погонишься за ней на инстинктах? Арсений вздыхает так, словно имеет несчастье столкнуться с форменным дебилом, но всё-таки поясняет: — Если увижу в этом интерес — побегу, но не бездумно. В животной форме я контролирую себя так же, как и в человеческой. У людей тоже есть инстинкты, но мы им не поддаемся. Вы же не напрыгиваете на первую приглянувшуюся даму только потому, что у нее аппетитные бедра. Если начистоту, он скорее предпочтет аппетитные мужские бедра, но это к теме не относится. То, что рассказал Арсений, усложняет задачу: у Антона была версия того, как преступник заманивает жертв, но теперь она кажется всё более сомнительной. — А есть что-то, что могло бы выбить тебя из колеи, пока ты хорек? Не знаю, другой хорек? Или какое-нибудь опасное животное? — Не более, чем опасный человек, — пожимает Арсений плечами и медленно закрывает книгу. — Я же знаю, что всегда могу вернуться в человеческую форму. — Но ведь не всегда. Если фамильяра в звериной форме заковать в цепи, он не рискнет превращаться в человека — если цепь крепка и не порвется, то она просто разрежет плоть и убьет его. Не надо быть гением, чтобы понять это, даже Антон понимает. — Не всегда, — кивает Арсений. — Фамильяры из участка говорили, что иногда в животной форме у них появляются странные желания и потребности. — Да, но мы осознаем их природу, разум это не выключает. Если кинуть фамильяру-мыши кусок сыра в ловушку, она не побежит за ним. А если фамильяр-мышь увидит кошку, реальную кошку, а не фамильяра, то не станет убегать в животной форме, а превратится в человека. К чему эти вопросы? Это связано с делом, над которым вы работаете? Он догадливый — или зацикленный, потому что о деле он спросил раз двадцать. Впрочем, на его месте Антон бы вел себя так же, ему вообще покоя не дают всякие загадки, особенно вкупе со вселенской несправедливостью. — А тебе нравится, когда тебя в животной форме тискают? — резко переводит Антон тему, чтобы не говорить о расследовании. — Что, простите? — Я имею в виду, гладят, обнимают, чешут пузико? Обожаю животных, я бы с радостью тебя погладил. Мне кажется, в этом главный плюс иметь фамильяра, это же почти как домашнее животное, но лучше. Антон даже думал завести собаку, но он всё время проводит на работе и не хочет, чтобы питомец дома от скуки на стену лез. Арсений, однако, явно не воодушевлен перспективой быть поглаженным — его лицо выражает разочарование не только в Антоне, но и во всём человечестве. — Ясно, — говорит он мрачно и, отложив книгу, поднимается. — Уже поздно, я хотел бы помыться. — Рад за тебя? — Антон поднимает бровь. — Это отличное решение, мыться — полезно, ты молодец. Очень рад, что делю жилплощадь с чистоплотным человеком. — Я не об этом, — цедит Арсений, — я о том, что мне нужна ваша помощь. — Ты не сможешь помыться самостоятельно? — Антон недоумевает: он и не подозревал, что фамильяры беспомощны до такой степени. — Потереть тебе спинку? — Нет! Мне нужно, чтобы вы помогли мне набрать ванну. Теперь очередь Антона смотреть на Арсения, как на идиота — но он сомневается, что взгляд выходит достаточно говорящим. Он сам дома ванну не принимает: водопровода в квартире нет, а натаскать столько воды из колонки и подогреть — задача непосильная. Ему проще помыться в тазу или сходить в душ в участке, там водопровод есть. — Ванну? — переспрашивает он. — Помойся в тазу. — Я не буду мыться в тазу, я себя уважаю. — В таком случае, уважаемый, ты знаешь, где находится колонка. К сожалению, ведро у меня одно, так что пробежек десять тебе сделать придется. Как будешь греть — не представляю. — Я не собираюсь бегать к колонке! — Арсений аж притопывает ногой от возмущения. — Вы же маг — так наполните ванну водой и подогрейте, это базовые навыки. — Что ж, у меня нет этих базовых навыков. — Антон строит фальшиво грустную мордашку. — Я могу предложить тебе стакан воды, это без проблем, если смогу попасть струей в сам стакан, а не на пол. Но ванну тебе наливать я буду полночи, уж извини. Придется тебе чуть меньше себя уважать. — Мне бы этого не хотелось. — Жаль, что тебе пришлось столкнуться с такими жизненными трудностями. Съешь утешительную булочку на кухне, я специально на двоих купил. Арсений упирает руки в боки и сжимает губы в такую тонкую линию, что через них не пролезет булочка, даже если положить ее под пресс. В мировоззрении Антона вкусная еда всегда служит утешением, пусть это и развернувшаяся драма вокруг невозможности принять ванну. — Я ваш фамильяр, — заявляет Арсений так, словно это должно что-то объяснять. Антон никак не реагирует на эту не новую информацию, поэтому тот продолжает: — Я помогу. — Ритуал? — с надеждой спрашивает Антон и даже садится в кресле ровно. На самом деле сама перспектива ритуала его немного пугает, и часть его хочет, чтобы Арсений на него не соглашался, но другая часть, разумная, говорит о необходимости. — Ради ванны? — фыркает Арсений. — Это была бы самая нелепая продажа тела в истории. — Под мостом соглашаются на секс и за меньшее. Арсений морщится. — Откуда вы знаете? — уточняет он с осуждающим намеком. — Я же полицейский, — вздыхает Антон. — Знать — моя работа. Мы хотели прикрыть эту лавочку, но лучше пусть это будет в черте города и относительной безопасности. Менять надо систему, а шлюхи не пропадут, если просто убрать их с улицы. — Слышал, полицейские часто пользуются их услугами. Для вас куда удобнее, когда они поблизости. — Пользуются, — кивает Антон, не видя смысла скрывать и так всем известное. — Но это не значит, что под мост ходят все полицейские. Я — нет. — Почему? — Потому что я не сплю с кем попало, — пародирует он. Он встает с кресла и разминает затекшую шею, решив вернуться к делу завтра. Оставлять его без присмотра он не боится: все важные документы реагируют на магию владельца или особые слабые заклинания, а фамильяры колдовать не могут — только передавать магию, которую сами вырабатывают. Несправедливо, но такова жизнь. — Хочу помыться, — напоминает Арсений. — Ладно, пойдем попробуем что-нибудь сделать. Но если я затоплю квартиру, убирать это будешь ты, договорились? — Я вам не служанка, — бросает тот, разворачиваясь к коридору. — Я тебе тоже не служанка. У него вообще нет служанки. Но раз в неделю сюда заходит хозяйка, которая живет на этом же этаже, и вытирает пыль, моет полы, убирает весь бардак, который Антон успевает навести. Еще она готовит ужин, но это не входит в ее обязанности, просто у нее сердце разрывается при виде худобы Антона. Ванная комната маленькая — здесь лишь чугунная эмалированная ванна и тумба, на которой стоит большой жестяной таз. Окно маленькое, под потолком, а стены и пол покрыты оранжевой каменной плиткой, которая вызывает стойкое ощущение безумия. В этом небольшом пространстве они едва помещаются вдвоем: днем, когда Антон подогревал воду в тазу, Арсений сидел прямо в пустой ванне, забравшись туда с ногами. — Попробуйте сначала так, — предлагает Арсений, указывая на ванну взглядом. Антон и так знает, что ничего не получится, потому что его магический ресурс на сегодня истощен. Из-за жары ему было слишком лениво что-то делать, поэтому он постоянно притягивал к себе предметы и переносил их с места на место по мере сил — еще и с арсеньевскими чемоданами пришлось повозиться. Тем не менее он сосредотачивается и, протянув руки над ванной, зачитывает заклинание. Каждый раз ощущения такие, словно заклинание даже не высасывает, а выскребает его силы: заглядывает во все закутки организма, где можно найти, чем поживиться. Его будто кто-то царапает изнутри, и чем меньше в нем магии, тем больнее. Сейчас тоже неприятно — однако из ладоней в ванну начинает течь тонкая струя воды, неоднородная, постоянно прерывающаяся. — Негусто, — мрачно замечает Арсений сбоку. — Стараюсь как могу, — ворчит Антон. — Ради тебя, между прочим. Арсений не отвечает на это заявление, а просто молча подходит со спины. Как и любой полицейский, Антон напрягается, потому что не в его правилах держать кого-то вне поля зрения, но он не шевелится и выжидает, так и продолжая держать руки над ванной. Дыхание Арсения спокойное и размеренное, хорошо слышное в полупустой ванной, а больше ничего не слышно — спустя мгновение Антон понимает, что перестал дышать. Он делает судорожный вдох лишь тогда, когда чувствует, как под домашнюю рубашку забираются теплые пальцы, как они щекотно ползут по спине, по бокам, перемещаются на живот. Арсений плотно прижимает к коже ладони, и от них словно исходит сила: одновременно прохладная, как обратная сторона подушки ночью, и теплая, как мягкий плед. Она растекается от живота по всему телу, усталость отступает, даже боль в мышцах уходит, дышится будто свежее. Вместе с этим в Антоне просыпается возбуждение: тугое, горячее, где-то прямо под руками Арсения — и очень хочется, чтобы тот опустил эти самые руки ниже, скользнул под резинку домашних штанов. Обычно секс интересует его постольку-поскольку, он не мучается мыслями «Черт, вот бы завалить кого-то в постель» — а теперь едва не стонет от простых прикосновений. Кажется, он начинает понимать тех магов, которые подсаживаются на своих фамильяров, как на наркотик: если от мимолетных касаний без связи такое ощущение, то что бывает после ритуала и полноценного секса? — Хватит, — просит Антон почему-то хрипло, и ладони с его живота пропадают. Он бы хотел продлить этот момент, но это всё его откровенно пугает, к тому же для наполнения и подогрева ванны магии в нем достаточно. — Как ощущения? — интересуется Арсений, отходя к двери — так далеко, насколько позволяет размер комнаты. Он выглядит не то смущенным, не то выбитым из колеи — но на щеках горит румянец, он заметен даже в лунном свете, льющемся через окно под потолком. Надо было взять с собой лампу. — Не знаю, никогда такого не испытывал, — бормочет Антон, стараясь прийти в себя, но магия вьется внутри него, как дым в стакане. — Как будто выпил бочонок эля в один присест. — Исчерпывающая метафора. Вас ни разу не касался фамильяр? — Мельком бывало, но так — ни разу. А ты касался мага? — Да, много раз. Нас учат тому, как правильно передавать магию. Но без интима, если вы об этом подумали. Антон ни о чем не подумал — у него в голове так пусто, что он не в состоянии придумать для этой пустоты сравнение. Поэтому вместо бессмысленных размышлений он встряхивает руками, которые за это время затекли, и снова пытается наполнить ванну — но поток выходит таким мощным, что стреляет в стену, как из пожарного гидранта. От неожиданности Антон дергает рукой, попадает в потолок, на Арсения, даже в окно, и лишь потом собирается с силами и направляет этот напор в нужное русло. Когда ванна набирается, он еле умудряется остановиться — магии внутри осталось не так много, но она по-прежнему стремится выйти наружу — и замирает, рассматривая мокрую стену, а затем и мокрого Арсения. — Вас что, в детстве не учили владеть магией? — недовольно отзывается тот, пальцами жамкая жабо на рубашке — с него капает вода. — Вы почему как из африканского племени сбежали? — Ты сейчас в холодной воде будешь купаться. Арсений складывает руки на груди с таким видом, словно он скорее сам утопит Антона в этой холодной воде. Антон же тем временем пытается вспомнить заклинание подогрева, но то забылось с концами. Он летом им никогда не пользуется — зачем, если на улице и так жара. Воду для мытья, как и для чая, проще погреть на плите. Он представляет осуждающий взгляд матери от того, что ее наследник не сумел даже подогреть воду, и ему становится тошно в прямом смысле слова. — Ну? — подначивает Арсений, перестав выжимать свой воротник. — Вы хотите до утра с этим провозиться? Заклинание подогрева вспомнить так и не получается, но зато заклинание огня Антон примерно помнит. А так как огнем вполне можно подогреть воду, Антон прикрывает глаза, снова сосредотачивается и шепчет: — Игнис. Жар опаляет лицо, слышится треск горящей ткани — Антон открывает глаза и в панике видит, что из его ладоней бьет столп огня, что рукава рубашки тоже в пламени. Арсений в секунду оказывается рядом и с силой толкает его в плечо так, что Антон падает, бьется коленями о плитку и едва ли не с головой окунается в воду. Огонь с шипением гаснет, оставляя лишь серую дымку и запах гари в воздухе. — Какой же идиот! — рявкает Арсений. — Какой же ты невообразимый идиот! Антон в оцепенении: он до сих пор не может переварить случившееся и так и стоит на коленях перед ванной, держа руки в холодной воде, и сердце бешено стучит в груди. — Какой же бестолочью надо быть, чтобы вызвать огонь такой силы в квартире? — не успокаивается Арсений. — Это же опасно! И ты еще называешь себя полицейским. — Я полицейский, а не пожарный, — выдыхает Антон, вытаскивая руки из ванны — с них течет на пол. — И магический огонь не вредит магу, который его создал. — А остальным — вредит. И вещам вредит. Ты мог всё спалить! — Здесь одна плитка, тут нечему гореть. — Антон проводит мокрой рукой по лицу, по-прежнему чувствуя жар опаленной огнем кожи. — Я забыл заклинание подогрева и решил, что разницы особо нет. — Даже и представить не мог, что существуют настолько неумелые маги. Неудивительно, что наше государство на дне, раз у него такая полиция. — Что-то не помню, чтобы мне в расследованиях пригодилось заклинание подогрева, — огрызается Антон, с трудом вставая с пола — этот огненный залп вытянул из него все силы. — А если хочешь умелого мага, надо было оставаться с теми, кто тебя покупал раньше, и сидеть с клеймом на груди. Лицо Арсения перекашивает от гнева — со сведенными бровями, раздувающимися ноздрями и кривой ухмылкой он уже не выглядит таким красивым. — То есть я спасибо должен сказать за то, что ты меня не калечишь и не насилуешь? — вопрошает он дрожащим от злости голосом. — Спасибо большое, премного благодарен. — Пожалуйста. Арсений рычит и взмахивает руками, словно в попытке ударить воздух, а затем разворачивается и, толкнув ногой дверь, выходит из ванны. — Я пойду прогуляюсь, — цедит он на ходу. — Куда ты пойдешь? — Антон идет за ним, но поскальзывается на мокром полу и чуть не падает — приходится схватиться за дверной косяк. — Сейчас ночь! На улице опасно! — Я могу постоять за себя. Антон сначала порывается побежать за ним и насильно вернуть в гостиную, но решает: черт с ним — пусть идет. Арсений взрослый мальчик, а Антон ему в няньки не нанимался. *** За полчаса Антона перебрасывает из «Арсений взрослый, он не дурак и не подвергнет себя опасности» до «Арсений беспомощный ребенок, он точно в опасности, надо бежать его спасать» и обратно несколько раз. Он успел навернуть не менее десяти кругов по гостиной, примерно столько же раз выглянуть в окно, расстелить свою постель и застелить софу для Арсения, но ничего из этого успокоиться не помогло. Он меняет место дислокации и переходит в спальню, чтобы навернуть круг и там, но из-за кровати круг сделать не получается, так что приходится ходить из стороны в сторону. На очередном переходе Антон утыкается лбом в высокий дубовый шкаф, потому что кожа горит, а дверца того прохладная, и в который раз напоминает себе, что на этой улице безопасно. Ночью тут ходят патрульные, из происшествий — только пожар через улицу и грабеж аптеки. И то в аптеке ничего не пропало, просто подростки буянили. В момент, когда он всё-таки забивает на самоубеждение и уже напяливает сюртук, чтобы бежать искать Арсения, из глубины квартиры слышится грохот. Антон хватает свою трость и вылетает в гостиную — и в темноте еле рассматривает запутавшегося в сетке хорька: длинный и черный, он извивается и дергает лапами, шипит и пищит одновременно. Антон бросает трость и подскакивает к окну, старается выпутать Арсения из лески. Как и у многих полицейских, у него на окнах стоят усиленные магией сетки, почти прозрачные — чтобы защитить себя от вторжения фамильяров или заколдованных животных. Надо было сказать об этом Арсению, но он же не знал, что тот будет заходить в квартиру через окно. — Тише, тише, — успокаивает он, стараясь помочь Арсению выбраться, но тот взбивает лапками воздух и мешает. — Да замри ты! Арсений скалится, но перестает брыкаться — Антон зубами перекусывает несколько нитей, распутывает маленькую когтистую лапку, убирает оковы с взъерошенного пушистого хвоста. Ему и раньше хорьки казались милыми, но Арсений оказывается буквально синонимом очарования — если бы не шипел и клыки не показывал, конечно. Вместе с умилением Антона накрывает облегчением: с Арсением всё в порядке, за полчаса на улице он не заблудился и не стал жертвой маньяка. Шерсть у него почему-то влажная, но не грязная, хотя на улице дождя не было — это странно, но уточнить можно и потом. А пока Антон наконец освобождает Арсения полностью и аккуратно берет его на руки, как кота — он и по размеру почти как кот, и шерсть у него такая же мягкая. — Тихо, расслабься, — шепчет Антон, — я тебя на софу перенесу. Мелькает мысль, что это снова не Арсений, а какой-нибудь Альберт, но вряд ли в черте города так уж много хорьков. Разве что это другой фамильяр, но в этом животном прямо чувствуется Арсений: у него даже влажный розовый нос как будто вытянут и приплюснут на самом кончике. И то, что он сидит на руках смирно, хотя и весь напряжен, тоже показатель. Антон осторожно прижимает его к себе, ладонью чувствуя под маленькими ребрами такое же маленькое, быстро бьющееся, сердечко, и переходит к софе. Он осторожно опускает на нее Арсения и присаживается рядом, тянется рукой, чтобы погладить по холке — но получает в ответ шипение и оскал, так что отдергивает руку. — Извини, — вздыхает он. — Не за это, а в целом, за ситуацию. За огонь, и всё такое. Арсений перестает скалиться и садится ровно, как будто ждет продолжения. Антон не планировал извинительную речь, но решает, что уж лучше так, чем каждый день ссориться из-за забытого заклинания или неверного магического эффекта. — У меня всегда с магией плохо было, — объясняет он. — И я всю жизнь за это получал. В детстве вообще думали, что я не маг. А потом, когда магия появилась, я сначала обрадовался, а потом понял, что ничего у меня не выходит. Заклинания не запоминаются, концентрироваться не получается. А если заклинание не забуду, всё равно что-то не так идет. Никакого сочувствия в больших черных глазах Арсения он не видит, но это хорек, у него в принципе сложно с выражением эмоций. — А потом, — продолжает Антон, — я пошел на работу — и там каждый день ржали, предлагали идти к фамильярам, но я отказывался, мне это всё просто не нужно. Только когда я показал, что и без магии можно быть полицейским, все успокоились, и то иногда что-то да слышно. Так что у меня это вроде как больная мозоль. Арсений ничего не делает, но вид у него такой, словно он всё понял и принял. — Кстати, а где твоя одежда? — переводит Антон тему. — Нет, не отвечай, не хочу знать. И почему ты мокрый вернулся? Арсений ответить и не может — но у Антона складывается впечатление, что тот смотрит на него, как на идиота, хотя это и невозможно. — Ладно, об этом завтра. В общем, я постараюсь не экспериментировать с заклинаниями втихую и советоваться с тобой. А ты не ругай меня, если что-то не получается, договорились? Хорек весь встряхивается — и, видимо, это положительный ответ. Хотелось бы поговорить об этом лицом к лицу, а не лицом к морде, но Арсений почему-то не спешит превращаться в свою человеческую форму. — Так, — Антон хлопает себя по коленям и встает, — уже поздно, спать пора. Софу я тебе постелил, с остальным, думаю, разберешься как-нибудь. Спокойной ночи, Арсений. Он улыбается ему на прощание и идет в свою комнату, но спустя мгновение слышит цокот коготков по паркету, а затем и видит пробегающего мимо него в спальню хорька. Только пушистая задница сверкает в проеме двери — и всё. Антон ускоряет шаг и заходит в спальню — хорек ловко взбирается по покрывалу и устраивается на кровати. От такой наглости едва челюсть не отвисает: к соседству Антон был готов, но уступать свою кровать не согласен ни за какие коврижки. — Это моя кровать! — возмущается он. — Я не пойду на софу, я туда со своим ростом не влезу! Произнеся это, он понимает, что Арсений всего на несколько сантиметров его ниже — с его ростом там тоже будет тяжеловато. Но тот может спать и в животной форме, развалившись хоть на все лапы, а вот Антон таких преимуществ не имеет. Арсений тем временем укладывается, вытянувшись в длинную пушистую колбасу — никуда уходить он явно не собирается, но и Антон не согласен отступать. — Можешь спать здесь, — идет он на компромисс, — но рядом со мной. Надеюсь, что ты не пинаешься, потому что мне завтра на работу, и я хочу выспаться. Ноль реакции — хорек как грациозно лежал, вытянув передние лапки, так и лежит. Антону ничего не остается, кроме как смириться и начать раздеваться. Он стягивает сюртук, под ним домашняя одежда — мог бы лечь в ней, но это грозит проснуться посреди ночи с подолом рубашки на голове и перекрученным воротом на шее. Однако стоит ему расстегнуть пару пуговиц, как Арсений поворачивается к нему и начинает смотреть буквально в упор. То есть до этого он делал вид, что глухой, а сейчас вдруг решил уделить внимание. — Может, хотя бы отвернешься? — бубнит Антон, расстегивая рубашку до конца и не решаясь ее снять. — Я знаю, что вы привычные к наготе, но я как-то не люблю сверкать голой задницей. Арсений фыркает, что можно расценивать как «будто там есть, на что смотреть», но не отворачивается — и в тусклом освещении лампы его черные, как два мокрых камня на пляже, глаза сверкают. В Антоне вспыхивает дух противоречия, поэтому он и сам не отворачивается, а прямо-таки срывает с себя рубашку и выпрыгивает из штанов, ногой отбрасывает их в сторону. — Надеюсь, ты удовлетворен, — бросает он и, взяв из комода трусы, спешно натягивает их на голое тело — хотел потянуть время и еще вальяжно пройтись, но смущение победило. Он подходит к кровати и аккуратно, чтобы не потревожить Арсения, который по-прежнему следит за ним взглядом, откидывает одеяло, садится на мягчайший матрас. Кровать — его любимое место в квартире, он купил ее сам, потратив всю первую зарплату и добавив сверху, поэтому может позволить себе немного насладиться ее совершенством. Присутствие Арсения вызывает неловкость, но не такую, как если бы тот был человеком: хорек и хорек — всё равно что кошка или собака, если забыть, что фамильяр. Тот медленно потягивается, цепляя когтями покрывало, а потом зевает, показывая крошечные острые зубки — и Антон чуть не умиляется вслух, но одергивает себя в последний момент. Завтра предстоит много работы: нужно съездить допросить свидетелей по делу, просмотреть бумаги в офисе, составить хоть какую-то официальную версию, а ведь при этом надо как-то найти время на Арсения и упросить его хотя бы подумать о ритуале. Но это всё завтра, а пока можно просто потушить лампу, накрыться одеялом и, слушая хорьковое сопение, уснуть. *** Антон просыпается от агрессивного стука. Сначала ему кажется, что кто-то стучит ложкой по тарелке прямо около его уха, но, оглянувшись, он обнаруживает долбящую в окно клювом сойку. Путаясь в одеяле, он спрыгивает с кровати и подбегает к окну, кое-как отворяет его и спускает сетку — сойка залетает в комнату, на лету превращаясь в девушку. — Доброе утро, — хрипло здоровается с ней Антон, силясь вспомнить имя, но спросонья он и свое имя вспоминает с трудом. Судя по гербу полиции на груди, это фамильяр патрульного: не чей-то конкретно, государство выделяет их в каком-то там количестве на патрульных участка в целом. — Здравствуйте, — выдыхает девушка: дышит она тяжело, видимо, спешила. — Убийство на пересечении Сорок седьмой и Речной, труп около моста. Выграновский и Позов уже на месте. — Фамильяр? — только и уточняет Антон. Девушка кивает и, обратившись обратно в сойку, мигом вылетает в окно — птицы патрульных никогда не задерживаются. Антон, всё еще не проснувшийся до конца, идет к шкафу за формой, по пути кидает взгляд на кровать: Арсения ни в каком виде на ней уже нет. Судя по светлой серости, начинающей приобретать розоватый отлив, сейчас раннее утро, значит патрульный обнаружил тело во время предрассветного обхода. Пугает, что это не тот мост ближе к окраине города, под которым торгуют телами — это маленький мост на пути к парку, где гуляют с детьми. И он совсем близко отсюда, буквально на соседней улице, а ведь Антон только вчера думал, что здесь подобного не случается. Слава богу, что Арсений не напоролся на этого ублюдка. Стоит лишь вспомнить об Арсении, как тот заходит в комнату — он выглядит давно проснувшимся: умытый, причесанный, полностью одетый в неприлично узкие брюки, шелковую рубашку с воротником-бантом и высоченные сапоги до середины бедра, которые уместны скорее где-нибудь на скачках. Как ему в голову пришла идея их надеть? В такой ранний час не жарко, но ведь скоро температура поднимется. Антону и в форменных ботинках-то будет жарко, хотя он всё равно их надевает: если придется спускаться к ручью, там может быть грязь по щиколотку, а личную обувь он портить не хочет. А еще надо надевать сюртук — Антон морщится, но всё равно облачается в него, хотя и не застегивает пуговицы. Можно и не носить, но это знак отличия: на правой стороне груди на нем вышита эмблема полиции со шпагой и шипастой розой, на правое плечо давит синий погон с золотыми полосами — знак следователя. — Утро доброе, — здоровается Арсений, тормозя в дверном проеме. — Куда мы идем? — Мы — никуда не идем, — говорит Антон, проходя мимо него и ища глазами трость, которую вчера бросил на полу в гостиной. — Иду только я, ты остаешься дома. — В смысле? — Арсений сдвигает брови. — Вы вообще знаете, что находиться поблизости — это первое правило для образования крепкой связи? — Ритуал — вот первое правило для образования крепкой связи, — парирует Антон. Трость он находит аккуратно стоящей у софы: наверное, Арсений поднял с пола. — Я не могу брать тебя с собой на работу. — Почему? — Потому что. — Антон берет трость под мышку и идет в ванную, надеясь, что там в тазу осталась вода для умывания. Колдовать себе даже стакан воды спросонья он не рискнет. — Почему? — не унимается Арсений, топая за ним — набойки на его сапогах громко стучат по полу. — Потому что там труп, Арсений. — Я слышал. — Ну да, конечно же, он слышал — у большинства фамильяров хороший слух даже в человеческой форме. — И я не испугаюсь. Близко подходить не буду, просто постою неподалеку. — Нет, — отрезает Антон, не глядя на него: есть смутное ощущение, что если он посмотрит на Арсения, то не сможет ему отказать. — Незачем тебе находиться около трупов, ничего интересного там нет. — Вдруг я смогу помочь? — Там уже есть врач и мой напарник, вместе как-нибудь справимся. У тебя нет опыта, а такое не каждый выдержит — я после первого трупа два часа блевал в ведро. Воды в тазу и правда немного осталось: Антон плещет в лицо, полощет рот и сплевывает в стакан — решает, что чистить зубы полноценно времени нет, пожует мяту по дороге. Арсений всё это время стоит над душой, явно не собираясь сдаваться. — У меня крепкая психика, — вводит он новый аргумент. — И я читал много книг про убийства. — А я читал много книг про магию, но, как видишь, маг из меня не очень. Антон вытирает лицо полотенцем, которое, если судить по какому-то затхлому запаху, пора бы поменять — и мысль эта приходит к нему не первое утро. Каждый раз он клянется себе, что сделает это вечером, но вечером он по два часа сидит с открытым делом, а потом идет спать. — Это не первое убийство фамильяра? — неожиданно спрашивает Арсений. — С чего ты взял? — Потому что вы спросили об этом у той девушки с такой интонацией, как будто именно этого и ожидали. А если ожидали, выходит, это не первый случай. Это серия? — Арсений, не забивай этим голову, пожалуйста, — устало просит Антон, наконец поворачиваясь к нему и глядя в глаза. — Займись чем-нибудь другим: почитай, например, или начни вышивать крестиком. Убраться дома можешь, если тебе некуда деть энергию. Арсений не возмущается — по его лицу видно, что в его прекрасной голове с бешеной скоростью крутятся мысли и ему не до препирательств из-за уборки. — Вот с чем связана моя покупка? С убийствами фамильяров? Как вы хотите меня использовать? Он пугающе догадлив: из пары фактов сложил картинку и пришел к правильному выводу — он мог бы стать хорошим следователем, если бы фамильяры могли служить в полиции. Однако сейчас всё это ставит в тупик, потому что к такому разговору спустя пять минут пробуждения Антон не готов. — Так, — он берет Арсения за плечи и отодвигает от прохода из ванной — трость чуть не выпадает, и приходится неловко зажать ее рукой. Потоки магии Арсения отдают в ладони даже сквозь ткань рубашки, — давай поговорим об этом вечером, хорошо? Я вернусь с работы, и мы всё обсудим. Сейчас у меня нет времени. Ему кажется, что Арсений запротестует и начнет требовать немедленного разговора, но тот лишь кивает. По его лицу сложно понять, разозлила его догадка про расследование или обрадовала, но об этом Антон спросит напрямую потом. — Всё, я пошел, — прощается он и уже почти выходит из ванны, как оборачивается: — Слушай, а у тебя вчера шерсть была мокрая — это почему? — Навернулся в пруд, — нехотя признается Арсений, отводя взгляд. — По деревьям я не очень хорошо лажу — неудачно зацепился за ветку и свалился. — Что это был за пруд? Не тот, что в парке через две улицы? — Да, он. Это место преступления? В этот пруд впадает ручей, через который перекинут мост, под которым, в свою очередь, и совершено убийство. Чудо, что Арсений не столкнулся с убийцей, иначе на месте того фамильяра мог оказаться он — и виноват в этом был бы Антон. В дрожь бросает от одной мысли, что ему пришлось бы осматривать труп Арсения. — Ты видел кого-то? — уточняет он, стараясь выкинуть из головы мрачные мысли. — Мага, фамильяра, обычного человека? Может, заметил что-то необычное? — Кажется, я видел пьяницу, — нахмурившись, вспоминает Арсений. — Он сидел на скамейке в парке. Один, если бутылку не считать. Заваливался еще так, совсем плохой был. — Описать сможешь? — Нет, вряд ли, — отвечает Арсений виновато, — я его плохо рассмотрел, старался держаться подальше. Просто темная фигура, я был далеко. Негусто, но, может, удастся найти поблизости кого-то похожего — этот пьянчуга мог видеть убийцу, а если повезет, то и само убийство. Поймать преступника — только полдела, куда важнее доказать его вину, а без свидетелей это сделать непросто. — Спасибо, ты очень помог. Я пошел, не уходи далеко от дома, договорились? Вернусь вечером… — Он опять делает шаг к двери, как вспоминает о важном и роется в кармане сюртука, вытаскивает несколько монет и протягивает Арсению: — Вот, держи. — Зачем мне это? — поднимает тот бровь. — На еду, на какие-то мелочи, не знаю, вдруг захочешь себе новую простынь. Через два дома есть хозяйственный магазин. — Я не нуждаюсь в ваших деньгах, — фыркает тот, вздергивая нос. — У меня и своих достаточно. Вообще-то по закону хозяин обязан выделять фамильяру пособие, крошечный процент своего дохода, который рассчитан на богачей, поэтому для Антона с его зарплатой это копейки. Но он был готов, что на Арсения придется тратить деньги, так что остается в некотором недоумении, но не заставлять же. Он пожимает плечами и сует деньги обратно в карман, а затем перехватывает в эту руку трость и идет из квартиры — он и так слишком много времени потратил на сборы, и Позов опять будет ворчать из-за опоздания. Арсений не прощается, не говорит даже тусклого «до вечера», хотя ничего такого Антон от него и не ждал. *** Восходящее солнце заливает мощенную серым камнем улицу розовым светом, журчит ручей, который когда-то, очень давно, был рекой, а теперь почти иссяк — поэтому под мостом так много свободного места, что под ним легко оставить труп. Если бы не это, можно было бы насладиться красотой сегодняшнего утра, но сейчас Антону не до романтики. Он старается не поддаваться чувству вины, потому что в его работе это лишь мешает, но всё равно мысли о том, что если бы он поймал убийцу раньше, то никто бы не пострадал, так и колют изнутри. Он доходит минут за пять, узнает нужное место по мерцанию барьера — обычный человек будет тыкаться о него, как о невидимую стену, но Антон касается тростью и свободно проходит. Он кивает патрульному, который кивает ему в ответ, и идет под мост, где уже стоят Эд и Позов. Тело почти скрыто высокой травой, и со своего ракурса Антон видит лишь бледную безжизненную руку. — Доброе утро! — говорит он еще издалека. — Припозднился ты, Антон, — вместо приветствия откликается Позов. Он выглядит бодрым для такого часа, но припухлость после сна всё равно заметна — хотя и не сравнить с Эдом, который похож на труп больше, чем сам труп. Бледный, с красными белками и синяками под глазами, он так и кричит «Я всю ночь не спал!» всем своим видом. Даже татуировки на его коже кажутся бледнее. — Меня поздно оповестили, — оправдывается Антон и переключается на тело, нагибается, чтобы рассмотреть все детали. — Что скажете? Это снова мужчина, вернее парень, на вид юный — не больше двадцати. Светловолосый, красивый, с пухлыми губами, он совсем не похож на мертвого, если не считать синеву кожи и длинный ровный порез поперек шеи, от которого вокруг образовалась лужа крови. Как и в предыдущих случаях, одежды на нем нет, лежит он на спине, а руки сложены крест-накрест. На запястьях следы веревок. Никаких сомнений, что убийца тот же. — Всё то же самое, — подтверждает Позов его мысли и, присаживаясь на корточки, ведет пальцем около раны: — порез непрерывный, но разной глубины, конкретно смогу сказать уже после вскрытия. Здесь, — он указывает правый бок юноши, — след от укола с характерной гематомой. Скорее всего, как и раньше, это Ф-клоназепам, но в лаборатории возьму кровь и проведу анализ. — Усыпили, потом убили, — хрипит Эд рядом. — Тот же урод. — Довольно гуманно, — произносит Позов и встает. — Если транквилизатора было достаточно, жертва была в беспамятстве в момент непосредственного убийства. Постараюсь вычислить количество в крови, но не обещаю. — Ты уверен, что разная глубина не означает, что жертва сопротивлялась? — задумчиво уточняет Антон: каждый раз всё одинаково, но почему? За семь убийств можно было бы научиться длинному глубокому порезу в одно движение, этому должно быть объяснение. — Уверен, иначе бы и порез был рваным — невозможно вести нож так ровно, когда жертва брыкается. Либо глубина была бы плавной, раз — и всё. — Убили здесь? Позов кивает. — Убили здесь, но держали, — он указывает на следы от веревок, — в другом месте. Сколько именно, скажу по степени истощения после вскрытия. Попробую найти какие-то следы, по которым сможем понять место — пыль, крошки, частицы земли. Получается, история повторяется: жертву похитили, держали где-то часов двенадцать, а затем привели в укромное место, отключили транквилизатором и прирезали. Или сначала отключили транквилизатором, а потом приволокли в укромное место и прирезали. До сих пор неизвестно, убивают фамильяров в их звериной форме или в человеческой, но если последний вариант, то перед убийством их раздевают, а одежду забирают — то ли как трофей, то ли чтобы улик не было. Возможно, конечно, что раздеваются они сами. — Магический след? — Никакого. Жаль, по остаткам магии можно было бы сделать вывод, какими заклинаниями пользовался убийца и пользовался ли вообще. Скорее всего нет, но «заметать следы» могут и артефакты с амулетами. — Время убийства? — Сложно сказать, я бы поставил, что прошло несколько часов. Мух мы отогнали заклинанием, но яйца они отложить успели — во время вскрытия уточню стадию. Но смерть наступила не раньше полуночи. Арсений рванул на улицу после полуночи, но вернулся до часа — существует ли вероятность, что он был в парке одновременно с убийцей? Или после него? Под мостом и в темноте тело легко не заметить… Нет, исключено: он был в звериной шкуре, и даже если бы не увидел, то наверняка почуял бы запах крови, он резкий и запоминается. — Хозяина нашли? — спрашивает Антон, переводя взгляд на выжженное клеймо под ключицами: герб, на котором изображен разбивающий цепь меч. — Это ведь герб Богомоловых? — Ага, — вздыхает Эд, — уже отправили к ним человека, введет в курс дела, а ты потом заедешь и возьмешь показания. — Не знаете, чей конкретно этот фамильяр и какие у них были отношения? — Я в высшем свете не кручусь, — ухмыляется Эд. Еще бы было не так: таких как Эд в приличном обществе не просто не любят, но даже боятся. Усилить врожденный магический ресурс можно всего двумя способами: фамильяром или рунами. И если первое считается светлой магией, несмотря на бесчеловечное рабское положение фамильяров, то второе — темной, потому что руны черпают ресурс из окружения. Люди, животные, растения — немного магии содержит всё живое, и использующий руны маг притягивает это к себе. Антон считает, что все эти рассказы про то, что рядом с рунным магом всё вокруг иссякает и умирает, всего лишь байки: он с Эдом несколько лет общается каждый день и что-то пока не умер. И доподлинно ни об одной смерти от присутствия с рунным магом неизвестно. К тому же, что иронично, артефакты в набалдашнике трости работают по тому же принципу, просто слабее. — Думаю, что это фамильяр старшей госпожи. — Позов тянется к карману, но быстро одергивает руку: курить на месте преступления нельзя, но от привычки так легко не отделаешься. — Он чистый, на нем следов побоев нет, а мужчины там общаются с фамильярами, как с расходным материалом. Как ты знаешь, сам я с живыми не вожусь, но от коллег слышал, что к Богомоловым нередко врачей вызывают. Физические наказания фамильяров запрещены по закону, но никто прилюдно бить своих фамильяров или везти их в больницу со следами побоев не будет. А то, что происходит за закрытыми дверьми поместий, это личное дело каждой семьи — ни один полицейский не имеет права ступать на порог без должных оснований. А оснований тут, разумеется, никаких быть и не может. Антон снова смотрит на тело фамильяра — побоев на нем нет, но что-то в форме губ, ушей, носа и даже в цвете волос ему напоминает, что-то из прошлого. И спустя всего мгновение в памяти всплывает образ: такие же губы, уши, похожий нос — а вместе с этим вспоминается голос и тяжелый запах лилий, от которого нигде в доме не спрятаться. Он почти уверен, что если открыть мертвому фамильяру глаза, то окажется, что они голубые. — По-моему, я знаю его брата, — признается Антон. — Он тоже фамильяр. — Откуда? — Позов прищуривается, но тут же качает головой: — Хотя нет, без подробностей. Не хочу знать о телах ничего, кроме способа убийства и стадии разложения. Его легко понять: меньше знаешь — крепче спишь. А если каждый раз при вскрытии думать о том, что у этого человека была жизнь, история, что он кого-то любил, что его кто-то любил и до сих пор любит, то легко впасть в хандру. Антон всегда одной ногой в этом болоте, хотя все в полиции ему говорили, что через месяц-другой сочувствие в нем закончится. — А мне нужны подробности, — вправляет Эд и вместе с этим отходит на шаг, встряхивает руками — татуировки на костяшках пальцев начинают искриться. — Откуда ты его знаешь? Антон кидает Позову выразительный взгляд, тот понимающе кивает и с таким лицом отходит к стоящему неподалеку патрульному, словно только этого и ждал. Эд тем временем, достав из-за пазухи бумагу, начинает магией переносить на нее рисунок места преступления. Качество у такого изображения лучше, чем у фотографий, да это и проще, чем фотографа с собой таскать. А еще на фотографа нужны деньги, а бюджета на полицию и так с гулькин хрен. — Помнишь, я рассказывал про свою семью? — уточняет Антон и не сдерживает тяжелого вздоха. Эд согласно дергает головой и продолжает тихо бормотать заклинания — слишком сосредоточен. — В общем, этот фамильяр напоминает мне Егора. Эд прерывается и морщится, тыльной стороной ладони касается светящейся татуировки над глазом — видимо, сильно печет. Хоть руны и позволяют стать сильным магом, каждое их использование приносит боль. Эд говорит, что давно привык и почти не чувствует, но это ложь: к боли не привыкнуть. Можно смириться, можно быть готовым, но привыкнуть — никогда. — Подожди-ка, — хмурится Эд, — Егор — это который твой бывший фамильяр? — Не совсем, — увиливает Антон, — я бы не назвал Егора своим фамильяром. У нас не было связи, мы толком не общались, он просто сидел рядом и смотрел на меня преданными глазами. Но если я помню правильно, он знал о своем брате, хотя в домах они были разных. И они даже писали друг другу письма. — Думаешь, он может что-то знать об, — Эд кивает на листок, где в мрачных цветах уже отразилась печальная картина этого места, — этом? Послать ему письмо с Кристиной? Антон не помнит, кто такая Кристина — вероятно, это та сойка. Пора бы ему запомнить всех коллег, но у него ужасная память на имена. И на лица. И в принципе ужасная память. — Для начала выясним личность убитого, поднимем архивы и узнаем, правда ли Егор его брат. И если так — решим, что делать. Скорее всего, я сам к ним съезжу. Егор точно еще с ними, мои не продают фамильяров. Ну, чтобы никакая информация никуда не вышла, ты знаешь. Эд крякает, без слов выражая всё свое отношение к этой ситуации — Антон и это понимает, ведь с полгода назад после статьи в газете сам говорил, что ноги его больше не будет в родном доме. Но это было до начала убийств, а теперь он готов использовать любые зацепки. — Не смейся тут, — ворчит Антон, — это грубо. — К сожалению, ему всё равно. — Эд сворачивает рисунок в трубочку и сует обратно за пазуху. — И ни одного, сука, свидетеля. — Вообще-то один может быть. Арсений был здесь ночью, вроде бы прямо перед убийством, и видел пьяницу. Говорит, что обычный мужик, сидел на лавке в парке, пил. Не представляю, как его найти, но можно оставить дежурного, вдруг этот алкаш вернется с новой бутылкой. Тогда задержим и вызовем Арсения на опознание. — Арсения? — переспрашивает Эд. — Твой новый фамильяр? Что он делал тут ночью? — Мы вчера немного повздорили, и он в истерике ушел из дома. Но мы уже помирились, вроде как. Антон жестом показывает патрульному и Позову, что тело можно забирать в морг, и отходит подальше, осматриваясь по сторонам. Наверняка Эд всё в округе осмотрел, но еще раз взглянуть не помешает. Тот идет рядом молча, никак не торопя Антона с рассказом. Солнце восходит, и его первые бледно-желтые лучи пробиваются между домами, окрашивают эти проулки в такой же лимонный цвет. В воздухе чувствуются утренняя прохлада и влажность, а еще запах цветов, растущих по обеим сторонам ручья — Антон глубоко вдыхает, лишь теперь начиная просыпаться. Неплохо бы где-нибудь позавтракать и выпить крепкого чаю. — Не знаю, согласится ли он, — наконец говорит он, смотря себе под ноги, где нет ничего, кроме травы. — Он догадался, что я взял его для расследования, но подробностей пока не знает. Не хотел ему рассказывать так рано. — Боишься, что он глаз тебе выколет? Антон поворачивается к Эду и смотрит на него со всем своим негодованием. — Ты знал об этом? — возмущается он. — Конечно, я же не дурак и глянул его досье, — пожимает Эд плечами, — полицейское, естесстно, не то, которое выдают покупателям в домах. Хотел тебе сказать, но ты хрен бы забил и всё равно его взял, даже если бы этот фамильяр глотки перегрызал. Никогда меня не слушаешь. Кажется, он до сих пор дуется на тот раз, когда Антон среди ночи понял, кто сбывает некачественный опиум в городе, и побежал в одиночку задерживать банду. Те уже успели покинуть город, и сейчас Антон понимает, что лишь благодаря этому он остался жив, а тогда он был глубоко опечален. Эд высказал ему за тупость, а потом и Паша отчитал перед всем участком, как маленького. — Всё равно мог бы мне сказать. Что еще ты о нем узнал? — Шо он на всю башку пизданутый, — бросает Эд, снова пожимая плечами, словно не видя в этом ничего плохого, и нагибается, рассматривает поломанный кустарник. — Как думаешь, он давно сломан? — Ветки сухие — значит давно. Не отходи от темы, что еще тебе известно? — Что четыре хозяина у него было. Первый вернул его, потому что не нравился: непослушный, типа, че просят — не делает, а заморачиваться этот господин не хотел, все дела. Он там какой-то ученый, что ли, ему не до того. Второй помер: старый был, больной, в маразме таблетки принял несколько раз подряд. Или, может, не сам он их принял… — Он косится на Антона. — А третий хозяин занялся его воспитанием и решил на двое суток в чулане запереть, в качестве наказания. Так этот Арсений там трубу газовую сломал — чуть в доме не подохли все, вместе с ним самим. Об этом Станислав как-то забыл упомянуть. У Антона по спине бегут ледяные мурашки от мысли, что он может однажды вот так же отравиться газом и не проснуться. Или не проснуться, потому что его подушкой задушили. Или… способов много, в общем. — А четвертому, — продолжает за него Антон, — он выжег глаз. — Ага. Помнишь Юнусова, который Тимати? Вот ему и выжег. Обычно же как: сначала ритуал, потом клеймо, а этот решил по-другому сделать. Уж не знаю, как Арсений выбрался из цепей, но я его почти уважаю. Мерзкий мужик этот Юнусов. Антон от удивления чуть не спотыкается о кочку: Тимати — хозяин первого убитого фамильяра. Тогда никто еще не знал, что это серия, и всё выглядело жестокой, но понятной местью самому Юнусову, потому что врагов у того навалом, как и у любого держателя борделя. Смерть собственного фамильяра его совершенно не расстроила: он лишь пошутил, что это, как разбитая тарелка, к счастью. Одет тот был странно, весь в золоте, поэтому Антон подумал, что повязка на глазу — это просто стиль. Мало ли, вдруг тот поклонник пиратской темы. — И почему он не убил Арсения? Такие люди обычно не мелочатся. — Так он и не мелочился: ему государство такую компенсацию отвалило, что на пять новых фамильяров хватит. Антон хлопает себя по карманам и вспоминает, что сигареты вчера выложил на тумбу в коридоре: было так жарко, что курить не хотелось. Эд без лишних слов достает портсигар со своими самокрутками — Антон берет одну, самую кривую. — Игнис, — шепчет он, вызывая пламя на кончике пальца с небольшим страхом, но опасности пожара, как вчера, не возникает. — Знаешь, Арсений гордый, но я бы не назвал его жестоким или психом. Он даже по-своему милый. — Ага, особенно когда попытается тебя убить, — фыркает Эд, впрочем, явно не всерьез. — До смерти умилишься. — Ему нет смысла меня убивать — я же ему свободу дам. — Антон затягивается сигаретой и едва не закашливается: Эд курит такой крепкий табак, что аж зубы сводит. Зато бодрит. — Но вот с ритуалом загвоздка, — добавляет он сипло. — Арсений не горит желанием со мной спать. — Не могу его в этом винить. — Спасибо, — усмехается Антон. — Он сказал, что для начала я должен сделать ему массаж ног, представляешь? — У него есть чувство юмора. Сделай ему этот ебучий массаж так, чтоб он аж кончил — вдруг тогда изменит отношение к сексу. Антон давится дымом и всё-таки закашливается — на этот раз от смеха. Мысль о том, что он способен довести кого-то до пика массажем ног, повергает его в веселье. У него и с помощью массажа более интересных мест не всегда получалось, а тут вообще без шансов. — Да уж, я в этом эксперт, — прокашлявшись, хрипит он. — Хотя с массажем я почти смирился: в конце концов, помять парню ноги и наказанием не назовешь. Разбирать бумажки в архиве и то хуже. — А как он на морду, совсем, — Эд корчит рожу, — страхолюдина? А то в досье ни снимка, ни рисунка. — Ты не поверишь, но он бессовестно красив. — Антон, немного привыкнув к горечи табака, выдыхает дым и даже подумывает взять вторую. — Выглядит, как первый солист Большого или типа того. Отвечаю, в трико одеть — и на сцену, уверен, он станцует. — Гонишь? Деревенский говор Эда раздражает всех в участке, кроме Антона — для него, росшего в рамках чистой речи, это просто музыка. А если тот еще и начинает материться, как портовый торговец рыбой, так вообще пение птиц. — Серьезно говорю: очень красивый, но вредный. Надо было тебе покупать фамильяра, Эдик. Ты бы с ним управился. — Да он мне как козе баян, шо я с ним делать буду? — кривится Эд. И то верно. — Будем надеяться, — Антон вздыхает, — что он всё-таки поможет. Потому что другого плана у меня нет. Он оглядывается и смотрит на то, как патрульный магией переносит мешок с телом на повозку, что стоит на мосту. Вместе с жалостью в нем бурлит злость от тупой несправедливости, она разъедает его изнутри, как кислота — и если он не остановит убийцу, то со временем от него ничего не останется.