Твоё тепло

Горячими ощущаются даже пятна от солнца на обратной стороне век. Рома тщетно жмурится, но не предпринимает ни малейшей попытки сменить позу и перелечь под сосновую тень. Больше всего он хочет всегда и везде быть ближе всех. Над правым ухом раздаётся мелодичное бренчание струн, и гитарные рифы волнами вибрируют последними аккордами в сердце Ильина, таком же молодом и горячем, как и июньское солнце. Костя просит Сплин, Серёга наперебой - ДДТ, и у Ромы внутри всё на секунду вскипает от внезапно кажущейся мелочности их просьб. Да хоть Воровайки или Мэрилин Мэнсон! Какая, нафиг разница, что играет Шустов, если он делает это настолько душевно, что остаётся только наслаждаться. Лежать и кайфовать. Чувствовать себя невозможно, реалистично живым вместе с этой незамысловатой музыкой, с этим приятным голосом, с этим всеобъемлющим теплом. Хотя в глубине души он всё же надеется, что такие послеобеденные посиделки вызывают подобную бурю чувств максимум у одного человека здесь. Так, Рома оставляет свой праведный гнев при себе. Слишком отчётливо помнит, как сам Макс отреагировал на его попытки в заботу к месту и без. Рома тогда тоже как обычно не удержался и брякнул про Шустова такое, что замолчали все. Нет-нет, не подумайте, никаких пошлостей или оскорблений. Скорее, наоборот. Настолько умильное замечание - кажется, о том, как Шустов чистит для общего костра картошку, аккуратно вычищая в каждой даже микроскопические глазки - что вся их суровая бригада бруталов оторопело стихла, не привыкшая к подобного рода фразочкам. Как-то слишком...ласково? искренне? Серьёзно? Влюблённо? Настолько, что мозг невольного стороннего наблюдателя не готов сразу вместить весь объем чувств, просочившийся даже в паре подобных пустяковых слов. Это же чистой воды ирония, те самые извечные дружеские подколы, просто перешедшие на новый уровень. Верно?... Серёга тогда так и спросил. А Рома? А что, Рома. Он запоздало, но промолчал. Подумал, что хуже он уже не сделает. Только словил смущенную улыбку и выразительно вскинутые брови Макса, у которого на щеках лихорадочно прыгали пятна румянца. А может, просто отблики вечернего костра.

***

После закрытия смены и полуночного ужина Рома отсчитывает секунды, чтобы сразу не подорваться к ушедшему на дежурство Максу. - я чёто не то ляпнул походу,- с места в карьер тихо бросает Ильин, зажёвывая фильтр "честера", переминаясь с ноги на ногу возле ольхи, к которой прислонился Шустов. - скорее, не там,- улыбается уголком рта Шустов, поджигая свою сигарету. Встревоженным он не выглядит ни капли. Наоборот, после того как они объяснились и начали встречаться, оба стали гораздо расслабленней, хотя бы внутренне. Даже сам Ильин, шило в жопе которого смог каким-то (своим) хуем утихомирить один единственный конкретный человек. - оно само как-то,- выдыхает дым Рома и прищуривается в сторону иссиня-чёрной чащобы,- ёк-макарёк, эт походу потому, что я привык к тебе слишком. Что я тебя вижу изо дня в день, и далеко не только на доблестной службе, но и- о чёрт!- в собственной спальне без трусов. - вот она, вечная проблема служебных романов,- легонько усмехается Макс, тут же понижая голос до глубокого шёпота: - Ромэо, ты был бы потише всё-таки. Мы сейчас не совсем то, чтобы в нашей спальне. Ильин запоздало вздрагивает, тут же раздражено поводит плечами, словно в край сгоняя неловкость. Спешно тушит бычок о кору, вздёргивает подбородок, с вызовом глядит прямо в светлые глаза напротив. - готов спорить на свою приставку, Лексей Палыч не только уже обо всём догадался, но и счастлив тому, что я наконец нашёл достойную замену его сладкой доченьке.        Рома правда так любит целоваться с Шустовым. Его губы не такие нежные, как у Кати, да и лёгкая щетина не даёт ему ни малейшей попытки спутать их и с закрытыми глазами. Но чёрт, он обожает целоваться, а целоваться с Шустовым он обожает вдвойне, нет, втройне. Спустя пару минут Рома перестаёт напирать на притянутого к себе за ворот комбинезона Шустова, чувственно толкаясь ему в рот. Вместо этого вкладывает в поцелуй растроганную благодарность- Макс, ещё недавно так переживавший, что их спалят, не начал шикать на него и не дёрнулся в порыве отстраниться. Рома целует его всё так же глубоко и чувственно, но вкладывая всю скопившуюся нежность, а не только страсть. Роме нравится, как запах Макса окутывает его, когда они сливаются друг с другом. Как бы далеко за три пизды от цивилизации и единого намёка на вайфай они ни были, стоит ему хотя бы украдкой, хоть раз в кромешной темноте после изматывающего патруля торфяников соприкоснуться с Максом одними губами, он как будто сразу оказывается дома. Запах Макса такой родной. Рома не понимает, чего в нём больше- кисловатой хвои и терпкого кострового пепла, или сладковатой пряности домашних булочек с корицей. Обе эти стороны слишком прочно и нераздельно слились в образе жизни Макса, перекочевав и в будничный аромат Ильина, ставший для него личным символом, оберегом под брезентом куртки, маркером новой жизни: полной череды смертельных опасностей и героизма, страха, боли и веселья, уюта и праздности, горячей молодости и теплого покоя.       

Но один этот запах Макса рядом всегда будет возвращать Рому к ощущению жизни.