* * *
– Ах ты гад, ах ты ангельская скотина! – Вельзевул уперла руки в боки и стала казаться совсем грозной, невзирая на маленький рост, а мухи злобно жужжали над ее головой. – Да как ты вообще мог, ты представляешь, что у нас родится? – А разве кто-то должен? – Гавриил, как всегда, самодовольно улыбался, закованный в броню ангельской непогрешимости. – Ангелы вообще не склонны к размножению, не говоря уж о том, чтобы сочетаться с Падшими и… – он осекся, потому что увидел полыхающие глаза. Самой Вельзевул и всех мух сразу. – Не склонны? Но ты-то – сочетался! Причем не один раз! – Ну, бес попутал… – и тут же осторожно поправился: – Какой-то посторонний бес. И ты хочешь сказать, что будут последствия? – Еще как будут! И все потому что кто-то не подумал о защите! А вот уж ты-то должен быть убежден, что аборт – это убийство, и прекрасно знать, что все неабортивные способы предохранения лежат только на мужчине! – Да не должно было ничего быть! – Все вы так говорите. – Ну так какие проблемы и при чем тут я? Ты же демон, тебе чужды любовь и сострадание, что тебе стоит по щелчку пальцев избавиться от этого богопротивного отродья?! Вот тут мухи принялись совсем уж нехорошо потирать лапки и уставились на Гавриила так, точно готовы были наброситься и сожрать не только лелеемое тело, но и саму ангельскую сущность. И Вельзевул была в полушаге от того, чтобы им это скомандовать. Что ее все же удерживало, Гавриил не знал. Разве что нечто особое, и сейчас полыхавшее в ее глазах наравне с практически праведной яростью, для демона совершенно невозможной. И неизвестно, чем бы все это кончилось – но тут раздался голос Самой: – Совсем с ума посходили! Гавриил побелел под цвет мебели в небесном офисе. На самом деле он уже очень давно не слышал Ее голоса (это в его понимании означало, что он ведет себя хорошо) и даже начал уже забывать, каков этот голос в гневе. Каждое перышко дыбом встает, не говоря уж про остальное! Вельзевул выглядела немногим лучше, мухи отчаянно старались прикинуться невидимками. Но, как оказалось, голос был лишь началом. А лицезреть Богиню в гневе Гавриилу не доводилось со времен падения демонов. Лицо пылает, глаза горят, воздух вокруг Нее потрескивает от электричества. Правда, вместо «на колени, презренные!» Она сказала только: – Маньяки! И ладно бы еще только сексуальные! И нечего так смотреть, Гавриил, Я прекрасно знаю, на что ты недавно соглашался… Да даже особо уговаривать не пришлось! Но неужели вы оба действительно не думали о последствиях? Или полагали, что хоть что-то в этом мире происходит не по воле Моей? – А… О Всевышняя, я и помыслить не мог, что Ты можешь пожелать подобного или попустить ему случиться… – Не тебе судить. – Да, ибо я поистине неспособен постигнуть… – и вдруг лицо Гавриила изменилось. – Неужели этот ребенок – часть Твоего замысла? Вельзевул поморщилась. С одной стороны, ей, как всякому демону, не хотелось иметь никакого отношения к божественным замыслам, с другой – дело принимало новый оборот, который, признаться, ей нравился гораздо больше. – Да, ты прав, – заметила Всевышняя. – Но большего вам знать не нужно. Кроме того, что он обязательно должен родиться. – Но я же не смогу на него даже смотреть! – Гавриил закатил сиреневые глаза. – А ты не смотри, – почти миролюбиво посоветовала приободрившаяся Вельзевул. – Сама воспитаю. Глаза архангела закатились еще больше, видимо, в попытке представить плод стараний Вельзевул, воспитывающей полуангела-полудемона. – Разумеется, его воспитают, – кивнула Богиня. – Но не вы. Это дитя должно жить на земле. Среди людей. У Гавриила отвисла челюсть. Вельзевул инстинктивно прикрыла руками живот. – Но почему… – Но как… – Усреднить два его начала, – отрубила Всевышняя. – Чтобы не мешали друг другу и всему этому миру в целом. А такое возможно только среди тех, кто не является ни ангелами, ни демонами. То есть среди людей. Гавриил и Вельзевул, точно забыв недавнюю перепалку, переглянулись с одинаково ошарашенными лицами. – И кого же Ты хочешь так осчастливить, Господи? – вопросил архангел. – Или первого, кто найдет младенца в кустах? – Это уже было, – улыбнулась Богиня. – Истории не должны повторяться слишком часто, не так ли? К тому же, я уже нашла женщину, которой появление этого ребенка пойдет на пользу, пусть даже она сама не догадывается, насколько. – И кто же это? – несмотря на сложные отношения с Всевышней, сейчас Вельзевул явно не могла смолчать. – Узрите! Богиня величаво провела рукой перед их лицами. И они увидели маленькое сельское кладбище и тоже миниатюрную юную женщину, совсем девочку, преклонившую колени перед четырьмя детскими могилками. На них не было даже имен, только даты. По одной на каждой. Поодаль стоял молодой красивый священник и перебирал четки. – Глэдис Бертон четырежды тщетно познала муки родов. Пора ей наконец стать матерью. Всевышняя покосилась на Гавриила и Вельзевул. Те снова стояли рядом и, кажется, даже не замечали этого, пристально изучая взглядами Глэдис – каждый со своей стороны. – Неустойчивая девица, – заметил Гавриил. – На святого отца – и так коситься! – Неправда, – тут же вскинулась Вельзевул. – Она очень сильная. Особенно если все же родит. Все ради ребенка сделает. – Тебе не должно это нравиться, ты же демон! Вельзевул выразительно прищурилась. – Все ради моего… Нашшшжжжего ребенка, трясокрыл! – Я вижу, – заметила Богиня, – вы оба согласны с моим предложением? Они переглянулись. И вдруг осознали – так и есть. Осталось навести морок на заинтересованных лиц. – Но туманить человеческий разум – не дело ангелов! – заявил Гавриил. – Ну кто бы спорил, – фыркнула Вельзевул. – Разумеется. Но что насчет того, чтобы вложить человеку нужные мысли? – веско спросила Всевышняя. Гавриил, как послушный сын, с матерью спорить не стал. Тем более что эти самые нужные мысли удержат юную настрадавшуюся Глэдис от измены мужу, а ее духовника от падения. Это, правда, не нравилось уже Вельзевул, ее-то дело – искушать, она даже не преминула заметить, что и сама бы такого… на сеновал. Гавриил в ответ как-то странно на нее посмотрел. Мухи довольно зажужжали – уж запах ревности они чуяли отлично! Даже Всевышняя тихо засмеялась – отвернувшись и прикрывшись ладонью. А потом объявила: – Значит, решено. Все, включая саму Глэдис, будут думать, что она снова беременна, а в урочный час мы положим ей на руки ваше дитя. – Положжим, – согласилась Вельзевул. – Хоть посмотреть, что из этого выйдет. И Гавриил понял – она точно будет смотреть, и еще как. Глаз не спустит с Глэдис, вернее, с ребенка. Это было так… необычно, что архангел, пожалуй, тоже был не прочь понаблюдать. Тем более если это входит в Непостижимый План.* * *
И они наблюдали. За нежной идиллией матери и сыночка, которого она нарекла в честь своего отца – Артуром. Им, казалось, все в мире были лишние, даже муж Глэдис. Хотя понятно, что у такой юной девочки не могло быть романтических чувств к пожилому богатому судовладельцу, самое большее – благодарность, за то, что с голоду не дал умереть. Вот так и жили – мама, сын и церковь. Отстаивали свое католичество, благо и обитали в католической стране. Гавриил посматривал на это с одобрением, Вельзевул хмурилась, но не так уж сильно. Уж ей ли было не знать: где религия – там и искушения! Да и просто – не особо тянуло хмуриться при виде подрастающего сына. Мальчик задался неземной красоты, чем дальше – тем это становилось заметнее. Конечно, отправляя его в мир людей, родители поработали над внешностью, ну, например, сиреневые глаза никак нельзя было оставить так, слишком необычно. Так что Артур смотрел на мир глубокими синими очами Глэдис. Черноволос, правда, был в Вельзевул. Мухи – они, конечно, тоже вились рядом, когда демон смотрела на сына – мечтательно жужжали. Мол, вот и еще одна из наших подрастает. Кусачая! Гавриил, правда, всегда поджимал губы: – Мухи, кыш! Чем мальчику кусаться, он же так восторженно смотрит на мир, так верит во все хорошее… И все у него именем Божьим! – Ничего, – хмыкала Вельзевул. – Все они так, пока маленькие. А подрастет – и кусаться научится! Еще как! – Чтобы научиться кусаться, надо сперва разбить розовые очки и озлобиться на мир. – Так, зануда небесная, то есть ты сам признаешь, что твой ребенок живет в мире иллюзий? Ну, а раз так – он не проживет там вечно! – Посмотрим. У этого мира иллюзий, как ты его называешь, есть надежный хранитель. Почти как я! С поправкой на человеческую природу, конечно. С этим Вельзевул приходилось, скорчив гримасу, соглашаться. Отец Монтанелли был и правда безупречен. На чужую жену уже давно не заглядывался, это было не так сложно, учитывая, с каким счастьем она окунулась в долгожданное материнство, а значит – уходила щемящая жалость к Глэдис, да и просто они со святым отцом все реже встречались взглядами и все чаще оба смотрели на маленького Артура. Его Монтанелли обожал, как обожала и мать, а уж как мальчик боготворил своего падре! Раскрывал свое сердце, поверял малейшие движения души. И уж с таким-то духовником демонских козней опасаться было нечего. Так считал Гавриил. Особенно со дня, когда свершилась великая несправедливость. Глэдис Бертон долго болела, слабела и наконец скончалась, едва дожив до сорока. Это расстроило вообще всех, странно объединяя. И чуть ли не самым грустным было то, что настоящие родители Артура даже не могли его утешить. Мог только падре Монтанелли – получалось, что теперь они остались друг у друга буквально одни на свете. А вот Гавриил и Вельзевул сейчас могли сделать только одно. И сделали, с невероятным, невообразимым до недавнего времени единодушием – практически хором возопили к высшей инстанции: – О Всевышняя, разве же это справедливо? – Это не вам судить. Но Я хотя бы объясню. Она слишком хороша для грешного мира, слишком чиста, здоровье у нее всегда было хрупким, ваш выбрык, конечно, не дал ей познать земную любовь, но и оставил ее совсем безгрешной перед людьми и перед лицем Моим. Где же и пребывать ей, как не в самых горних высях? – Да, но кто жжже будет воспитывать мальчика! – возмутилась Вельзевул. – Приемной матери – и той теперь нет! – Мальчику, между прочим, восемнадцать земных лет. И кукольный домик уже маловат, пора из него выбираться. И, кстати, Гавриил, помнится, ты говорил, что у него замечательный хранитель, почти как ты… Мухи насмешливо зажужжали, мешая Вельзевул скрыть собственные сомнения в стойкости и безупречности отца Монтанелли.* * *
А бедная Глэдис в это время пыталась как-то освоиться в посмертии. Да хотя бы просто понять, куда она попала, и есть ли оно вообще, это «куда-то»… Пока вокруг были разлиты только свет, тепло, радость… Вроде бы. На деле – пока что одиночество. Не видно ни живых, ни умерших. И все же – вдруг появилось ощущение присутствия. Странного, не сравнимого ни с чем. Одного из тех, кто пребывал здесь, Глэдис узнала сразу, еще не видя. Отец, с которым она почти полжизни прожила в тихом раю на маяке. Пока папа не умер и ей не пришлось как-то выходить в большой мир. А рядом… Неужели? Маму Глэдис совершенно не помнила, та умерла, едва произвела ее на свет. Только и оставалось, что отцовские воспоминания. И пара портретов, которые совершенно ничего не отражали. Глэдис-старшая была круглолицей, крепкой, как боровик, очень земной и почти двужильной – и вот так в один миг уйти от родильной горячки? А Глэдис-младшая была целиком и полностью в папу – светловолосая, хрупкая и будто не от мира сего. Как же жаль, что мамы не было с ними! Но хотя бы теперь они могут быть все вместе. Теперь будут узнавать друг друга – мама и дочь. Впрочем, старшая Глэдис по крайней мере видела своих родных с небес, пока они были живы. Но, кажется, тут были не только отец и мать… Глэдис глазам своим не поверила. Четыре одинаковые детские головки. Темненькие, в папу Бертона, синеглазые, в нее, их мать, все малыши только научились сидеть. Она захлебнулась нежностью – и вдруг осознала, что у этих крох нет даже имен… Нельзя же крестить, если и вздоха-то первого не было, а придумывать имена заранее она всегда боялась. Первый раз не знала, будет ли мальчик или девочка, а дальше только один вопрос и мучил – выживет ли? Но здесь-то разве что-то мешает назвать своих родных кровинок так, как хочется? Если только… – Папа, матушка?.. И вы, дражайший супруг? – Глэдис не хотела, чтобы это прозвучало как ирония, просто изумилась. Супруг тем временем обнял детей – как только рук хватило! – и улыбнулся: – О, дорогая, конечно, мы все не имели права желать скорее увидеть тебя здесь… Но мы очень скучали, правда! Они даже не росли совсем, видимо, не видели смысла расти, пока мама не видит! – Боже правый, а справлялись-то вы как? – Глэдис попыталась всех их обнять, взять на руки хотя бы двух крошек. – С такой бабушкой ничего не страшно! – последовал кивок на чуть смущенную Глэдис-старшую, хотя, признаться, на бабушку она была непохожа – совсем молодая, такая, какой, видимо и отошла в мир иной… Точнее же – в этот. – Все, моя девочка, время пошло, оно всегда идет, – пояснила молодая бабушка. – Мама умерла незадолго до меня и тут нашла братика, которого сбил бык, таким же маленьким, каким он был в тот день. А теперь он уже взрослый. Скоро тоже познакомишься. И радость затопила с головой – так, что недосуг было даже бросить взгляд на землю, вернее, на покинутого сына и падре Монтанелли.* * *
Вельзевул про себя только посмеивалась. Она-то ясно видела: святой отец крайне неустойчив перед искушениями. Первым не начнет никогда, но если на него поведут осаду, если выплеснут на него целое море нежности и горячих юных желаний… А ведь они двое уже влюблены. Только сами этого еще не знают. Но до откровения уже недалеко – темперамент у Артура родительский. Да, и отцовский тоже, мысленно признавала Вельзевул, все-таки Гавриил вовсе не такой постный святоша, каким хочет казаться. Ну, а Артур по молодости лет и подавно особо не стремился прятать чувства и желания. Гавриил, кстати, ничего и не замечал. До того самого дня, когда Артур упал на колени перед наставником, признаваясь в том, что на самом деле к нему чувствует, а Монтанелли не смог его оттолкнуть, да и не захотел. И вот тут-то чуть было не упал сам Гавриил. – Быть того не может! – возопил он, кажется, норовя сравняться цветом лица с цветом глаз. – Что я упустил?! Хорошо еще, Сандальфон не видит… он медленно повернулся к Вельзевул. – Твоя работа? – Нет, я к нему в голову не лезла. Просто это обожание, этот ваш классический католический дроч на святого Себастьяна иногда переходит… во вполне земные формы. Эта церковь вся пронизана подобным. И знаешь, уж лучше так, чем дальше в революцию. Ну, для нашего мальчика лучше. – Да ты клевещешь!.. – Это, конечно, очень приятное занятие, но нет. Ты сам присмотрись получше, не свысока, почувствуй! – Ну… – Да все из-за этого идиотского обязательного целибата! И не уходи от темы, если бы Артур занимался не вот этим вот, а подпольной деятельностью, то очень скоро попался бы в лапы австрийцев. И так-то он мальчик стойкий, но ужжжж слишком верит людям. А особенно людям в рясах, а среди них тоже хватает осведомителей. И ты как хочешь, а я сделаю все, чтобы наш сын с такими не пересекался! Даже если ради этого ему придется обратить свой пыл на Монтанелли. И только попробуй помешать! Тем более если ты помешаешь и эти гниды предадут нашего мальчика – он не только церковь проклянет, но и всю оставшуюся жизнь будет богохульствовать! Оно тебе надо? – А тебе разве нет? – Мне надо, – Вельзевул скрестила руки на груди, – чтобы мой сын не влип в крупные неприятности, если ты этого ещжжжще не понял! Гавриил, кажется, смутился, затем возвел очи горе и пробормотал: – Одно утешение, что Ей надо того же! Только вот… Ну разве вот это не богопротивно? – Это только Она может ответить, что Ей противно. По мне так это любовь, смотри, какие они нежжжжжные, прямо котята в корзинке! Гавриил вздохнул. Учитывая, что Богиня заявлений о противности не делала, наверное, надо было смириться. В том числе и с тем, что Вельзевул в очередной раз права. Эти двое сейчас, в данный момент точно даже не думали о том, что грешат. Упивались своей нежностью, такой до удивления чистой в своей сути! Ну и пусть их, что ли, просто даже неудобно придираться! Да, отец Монтанелли более сорока лет хранил в чистоте храм своего тела… Но вот как сейчас его осуждать? И хватит уже подглядывать, совсем неприлично! И Гавриил отвел глаза, но все же, каким-то особым чувством, свойственным лишь ангелам, продолжал ощущать – его сын счастлив, наслаждаясь наконец-то испробованной лаской и нежностью.* * *
Впрочем, буквально через пару дней Гавриил уже опять вопил: – Зачем же так сложно, зачем так подло и гнусно? Почему я не могу его вразумить? Вельзевул фыркнула: – Где тебе, трясокрылу, понять! Люди глупы, им не дано осознать, как сильно эти двое полюбили друг друга! Теперь им нужно скрываться, просто исчезнуть навсегда для тех, кто знал их раньше. Ну или хотя бы одному из них исчезнуть. И единственный способ – инсценировать свою смерть! – Это еще хотя бы понятно. Хотя есть неплохие люди, которые будут о нем скорбеть, считая мертвым. Но то, что кроме?! Продуманно оклеветать родную мать?! – Что?! – нехорошо нахмурилась Вельзевул. – Ну-ка повтори! Это кто тут родная мать?! – Ты, конечно, – вскинул руки Гавриил. – Но не забывай, Артур всегда считал родной матерью Глэдис! И теперь он зачем-то фабрикует письмо, якобы написанное ею, и заставляет святого отца скрепить эту ересь своей наиподлиннейшей подписью! Мол, Глэдис была неверна мужу, понесла от духовника… И вот теперь плод греха все узнал и, мол, не вынес! Оборвал свою юную жизнь! О Всевышняя, закрой глаза этой несчастной! – Гавриил как будто запнулся, но через секунду снова возопил: – И уши тоже! – и воплощением праведного гнева повернулся к Вельзевул: – Это все ты, исчадие ада! Кто еще мог сподвигнуть невинную душу на это? – Вот ты не поверишь, он сам. И правильно, лучше уж вот такое выплывет и не пойдет дальше Артуровых номинальных братьев, они же не будут бизнес себе сами подрезать таким скандалом, чем откроется то, что творится на самом деле. Одно дело однократно соблазнить прихожжжжжжанку, ну или ей позволить себя в сено уронить, а другое – вот так! Мы с мальчиком просто думаем одинаково, и, если хочешь знать – я им горжжжжусь! Умеешь быть коварным – не упускай возможность! – Это кошмар! Крах и провал! Нет в этой жизни праведников… – Дажжжжже в «той», то есть в нашей, их не море, на себя посмотри внимательно! – Ты на что намекаешь?! – Тебе лучше знать! Тебе ну или тому ангелочку, вокруг которого ты с эдемских времен круги наворачивал! То спрашивал, где его пламенный меч, то все показать рвался, какое место Всевышняя тебе позолотила! Показал, да? Ох, сильно он впечатлился, если аж на зззземлю сбежжжал с книгами возиться, лишь бы тебя не видеть! – Да как ты смеешь, Муха ты помойная, тебя послушать – так это из-за меня у Артура такие наклонности?! – И с помойными Мухами, – весь рой согласно загудел, – ты близко общаешься только когда пошлет кто получше и почище! Его глаза зажглись сиреневым огнем. – Ты… – он сделал шаг к ней. – Ты сама меня соблазнила! Еще шаг. Даже мухи примолкли, видя как в глазах архангела смешались молнии небесные и что-то до ужаса родное. Почти адская страсть. – Да ну соблазнять тебя еще, там просто подмигнуть уже хватило бы! Так что перестань на мальчика всех собак вешать, он хочет – он зовет и получает! Гавриил стоял уже вплотную, и молнии, кажется, уже не фигурально готовились полыхнуть из ангельских очес. Но руки успели раньше. Стиснули эту поганую демоницу и стали трясти. И через минуту оба уже катались по полу, и то была далеко не драка. – Ну ты, горячий архангел! – выдохнула она, впрочем, далеко не сразу. – Еще одного мне ззззаделаешь – сам разбираться будешь! – Так, демон, давай на счет «три» дружно сотворим… Что-нибудь, чтоб последствий не было. – Ах, вот как? Ничего, значит, без меня не можешь! – и Вельзевул лишь истинно по-демонски ухмыльнулась – знала, что архангел пойдет на что угодно, лишь бы стереть эту ухмылку с ее губ. И не прогадала. …Слитые в страстном поцелуе демон и архангел на землю не смотрели. И, конечно же, не видели, как дрожащие от нежности и благоговейного восхищения руки Артура впервые прикасаются к падре Монтанелли так, как желают. Скользя легко-легко по лицу, обвивая шею, лаская плечи, уже не скрытые священническим облачением. – Carino… – короткое слово, полное такой же ответной нежности, сорвалось с одних разгоряченных губ, чтобы растаять на других в долгом поцелуе, самом сладком на свете.* * *
Не видела этого и Глэдис. И не потому что кто-то отводил ей глаза. Просто ей было достаточно чувствовать, как ее мальчик счастлив, и молиться за то, чтобы так и продолжалось. Продолжалось любой ценой, лишь бы только Артуру не пришлось покинуть свой дворец иллюзий, как сама Глэдис когда-то вынуждена была покинуть папин маяк. И во имя счастья своего мальчика Глэдис и костьми бы легла, не то чтобы позволить своей репутации погибнуть окончательно. А здесь поступки сына с ней мог обсуждать разве что Бертон. Который с усмешкой заметил: – Мои сыновья, – он явно выделил голосом первое слово, давая понять, о ком идет речь, – просто тупицы, раз поверили этому письму! Уж не говорю об этой базарной бабе, не надо было разрешать Джеймсу приводить ее в семью! Дорогая, я могу понять, что мальчики обиделись, когда я на тебе женился, я не могу понять другого – что за столько лет они тебя не оценили и не полюбили. Ты же сама кротость, ты моя-моя-моя Глэдис, которая никогда и не взглянула бы на другого мужчину, ведь так? – Им было достаточно того, что я католичка, а значит – чужая. Как и мой сын, с которым мы ходили в другую церковь. Артур даже лучше меня знал, как они на самом деле к нам относятся, и знал, что они поверят. На это и расчет. – И все равно они сказочные тупицы, рано я умер, рано, не успел их воспитать как должно, и Артура тоже! Да если бы это дикое письмо было правдой, разве я бы смог жить будто ничего не произошло? Разве смог бы смотреть на Артура так же, как на Джеймса и Томаса? – Вот, значит, как? – судя по всему, вечно юная теща подслушивала и совершенно этим не смущалась. – Выходит, вы, дорогой мой зять, не простили бы измены? И до конца дней попрекали бы куском, и не только мою девочку, но и ребенка, который уж вовсе был бы не виноват? – Мама! – огромные глаза Глэдис заметались от одного к другой. – Не надо обострять, пожалуйста, все же хорошо, я ни в чем не провинилась… – Ох, ну вся в отца! Нельзя позволять так с собой обращаться, дорогая моя девочка! Да как вас только в раю терпят, – это уже зятю, – и чихать я хотела на то, что вы меня постарше, я выскажусь! Вы хоть сами понимаете, что говорите? Звучит это вот так примерно: дорогая, я тебя люблю, но посмей только сделать шаг в сторону, и я… Как вы с такими помыслами сюда-то умудрились попасть?! – У меня тут четверо детей! И я был и останусь их отцом, теперь они начнут расти, и надо же обеспечить, чтобы они выросли умными, нескандальными, и вообще достойными людьми, а не… – он кивнул на мелькающие внизу неприличные картинки. – Боже, родная, и ты столько времени проводила с… – Бертон в последний раз мазнул взглядом по обнаженной спине Монтанелли – и махнул рукой, чтобы изображение пропало. – Я прямо даже теперь и не знаю, хорошо ли, что он к тебе не приставал. Оказывается, бывают вещи и похуже. – Падре вообще ни к кому не приставал, никогда! – начала было Глэдис, но тут снова вмешалась мать: – Оставьте ее в покое, вы ведь прекрасно знали, что она идет за вас не по любви! И если вы так хотите жить со сломленной и забитой тенью, то я вас разочарую. Мы уйдем, и ни нас, ни детей вы больше не увидите! – Мама… – Тебе виднее, конечно, может, ты по родному мужу и скучала. И во всем, конечно, виновата я, дурында такая, взяла и померла, не успев взять тебя на руки – а ведь за всю жизнь даже ничем и не болела! Я оставила тебя и папу одних, и за это мои братья вас прокляли. За меня – мол, твой папа, которого мы, Тэлфорды, благородно приняли в род, не смог уберечь их сестру – и за католичество. Но теперь-то мы семья. А вот они… частью еще живы, частью где-то не здесь. Зять смотрел на Глэдис с опаской, но и с явным уважением. – Да, вы правы. Там, на земле, у нас не получилось быть семьей, но здесь… Постараюсь не упустить своего шанса, поверьте мне, – он вдруг вздохнул. – Только жаль, что наш с Глэдис род на земле теперь угаснет без продолжения. – Зато здесь вот очень даже, – мама Глэдис махнула рукой в ту сторону, где ее муж играл с внуками. – А здесь вечность. И в целом – ни Тэлфорды, ни Пенвирны, ни Бертоны не кончились. В бренном мире. А Артур – он просто такой. Особенный во всем. Сам по себе. Бертон явно хотел что-то сказать, но не стал. Если бы он сейчас хотя бы заикнулся, что ему хочется отречься от Артура, кончено было бы все. …Они даже и предположить не могли, насколько этот мальчик особенный. Даже его настоящие родители не предсказали бы, сколько проживет он земной жизнью, наслаждаясь краденым своим счастьем. А Всевышняя? Ждала ли она от Артура великих свершений или просто радовалась тому, как именно повернулось неизбежное падение падре?