«А она где, интересно?»
— А что с моей доч… с Ксенией? — подал голос Борис Леонидович, буквально на несколько секунд своим вопросом опередив врача. Тот, захлопнув уже открывшийся было рот, сложил на груди руки. Рита хочет внимания? Он весь внимание. Все утро Юра предвкушал их с управляющей встречу на планерке, даже парочку провокаций заготовил, но первое, что увидел, войдя в кабинет – Федотову. Во главе стола. Все «надежды и мечты» врача обрушились прямо-таки с неприличным грохотом в считанные секунды, и все, что ему оставалось сейчас – разгребать завалы и внимать свежей, наверняка крайне важной информации. Кажется, его заботит абсолютно все, если это касается Ксении. Дожили. — Вы должны лучше знать, — небрежно повела Рита плечами, отвечая на вопрос главного инженера. — Сегодня я – ваш полководец, и перейдем сразу к главному – к... — Ксения Борисовна, случаем, не приболела? — Игорь-как-его-там совершенно наглым образом перебил заместительницу. Жить, видимо, надоело. — Вчера ближе к ночи встретил я её в коридоре домика для персонала, неважный у нее вид был, скажу. А вдруг ей поплохело, а вы и не в курсе? Я готов прямо сейчас сходить, проведать, так сказать.«А губу тебе не помочь закатать? Так сказать?»
— Игорь Александрович, давайте каждый будет заниматься своим делом, — скрипнула зубами Федотова, переводя красноречивый взгляд с повара на врача. — Вы – кормить, Айболит – лечить, предводитель миньонов – чинить, а я – раздавать указания. Можете не утруждаться: нет ее здесь. Будет позже.«Во-во. А то совсем края попутал.
Так, ясно. Здесь нет. А где есть, спрашивается!?»
Словно считав Юрины мысли с его лба, Рита округлила глаза и развела руками: мол, «не спрашивай, не знаю я». — Итак, всем внимание. Надеюсь, никому не надо напоминать, что сегодня вечером в отеле пройдет корпоратив. Прошу натолкнуть своих подчиненных на мысль, до которой они сами вряд ли допрут: корпорат корпоратом, а завтра им работать, поэтому пусть не налегают, — Маргарита бросила говорящий взгляд на отца Ксении. — Танцы на барной стойке не приветствуются, битье посуды в алкогольном угаре карается штрафами, равно как и порча отельного имущества. У нас запланированы фуршет, танцы и развлекательная программа. Борис Леонидович, на вас сцена, проводочки эти всякие, два микрофона. Игорь Александрович, жду от Вас меню. Айболит, будь готов этой ночью к паломничеству к твоему порогу. Слава, не более пятидесяти бутылок алкоголя на мероприятие. Возьми миньонов, пусть они тебе столы расставят. Организуй танцпол. Всем быть, танцевать, отжигать, не упиваться в хлам. Вопросы? — Есть вопрос, — подал голос Юра, — к паломничеству медкабинет не готов. Я уже три дня, как отправил тебе с Ксенией на согласование список медикаментов, которые нам необходимо закупить. В ответ тишина. Чем прикажешь людей на ноги поднимать? — Ой, блин! — смешно поморщившись, Рита потупила взгляд, словно нашкодивший ребенок. — Я совсем про него забыла. Прости… — Ммм, забыла? — наигранно спокойно протянул Юра и расслабленно откинулся на спинку своего стула. — Ну что ж, Игорь Альбертович, готовьте огуречный рассол, что я в таком случае еще могу сказать? И ждите паломников. Я снимаю с себя полномочия. Шеф-повар завелся, как по щелчку пальцев. Казалось, еще чуть-чуть, и его выпученные глаза повылезают из своих обрит. Умора, а не зрелище, жаль, Ксения не видит сейчас этого раздутого индюка. — Юрий Сергеевич, долго это будет продолжаться!? — воскликнул поваренок возмущенно. Немного помолчав, очевидно, взвешивая риски, продолжил: — Запишите в блокноте, раз уж склероз разбил… Чем каракули свои выводить. Лицо оппонента засветилось довольством, если не сказать торжеством – видать, посчитал свой выпад эффектным.«Ах, каракули? Ну всё!»
Юра закатил глаза к потолку. Очень опрометчивое заявление Игорь этот сейчас сделал, просто, можно сказать, подписал себе не подлежащий пересмотру приговор. Помилования не жди. — Ох, простите. Действительно, опять запамятовал, неудобно получилось. Акакиевич? Сразу несколько человек резко склонили головы, упершись подбородками в грудь и пытаясь подавить вырывающиеся наружу тихие, стыдливые смешки, унять затрясшиеся плечи. Игорь Акакиевич побагровел и стал похож на азербайджанский помидор – спелый, сочный, налитой ярко-красный помидор. На его гневный взгляд Юра ответил открытой усмешкой – хватит уже скрывать свои симпатии, пора совершить каминг-аут. — Так, а ну цыц всем! — торопливо вмешалась Рита, пытаясь не дать разрастись вспыхнувшему между мужчинами конфликту. — Айболит, погоди, не кипешуй. Твой список у нас должен быть здесь, — выдвинув первый ящик стола, Федотова начала с упоением рыться в бумагах. — Там у Ксюши вопросы были, она разве с тобой их не обсуждала? А, вот, нашла. Смотри – оно? Перегнувшись через стол, девушка запустила по столешнице скрепленные листы. Юра перехватил распечатку и бросил на неё мимолетный взгляд. Ну да, оно. Дата отправки, его адрес электронной почты – все совпадает. — Ну и в чем вопрос? — недоуменно разглядывая список, уточнил врач. — Стандартные наименования, как обычно. Или вас «клизма-шприц медицинская поршневая, 10 шт.» смутила? — Не знаю я, что ее там смутило, она мне не докладывала, — проворчала зам, чуть краснея. — Просто сказала, что у нее что-то не сходится. Позвони да спроси. По-прежнему недоумевая, врач осторожно приподнял верхний лист, надеясь найти подсказку на следующем. И замер от неожиданности, не веря глазам своим. Напротив наименования сильнодействующего успокоительного стояла пометка, единственная: «!! Месяц назад Олеся заказывала десять упаковок на полгода вперед. Уже закончились?» — К кому-то еще этот список попадал? — голос дал предательский хрип, но Юре, честно говоря, было абсолютно плевать. Игорь не сводил с него глаз, пытался влезть в его голову и прочесть в ней всё о причинах его поведения и реакций, о всех его намерениях. Вот сейчас этому олуху предлагается идеальный момент, чтобы сделать прорыв в своих открытиях. На Юрином лбу все написано. Плевать. — А к кому тебе надо? К Папе Римскому? — огрызнулась Маргарита, растеряв остатки терпения. — Уж извини, кем богаты… Врач притих, вглядываясь в пометку. Против воли и желания, вопреки сопротивлению пространство вокруг искажалось, отдалялись голоса, а сердце сбоило; пальцы сами потянулись ко лбу, ладонь скрыла от окружающих лицо – контролировать его выражение он был сейчас не способен, его и так читают, как открытую книгу. Кто-то словно внезапно со всей дури нанес по затылку удар лопатой – к такому невозможно подготовиться, он несколько суток не разрешал себе к этому готовиться. Буковка к буковке, мелко и разборчиво, как у учительницы младших классов. И куча свободного пространства вокруг – таким почерком можно написать целую поэму, заняв при этом жалких пол-листа. Округлые, плавные линии, этот изящный хвостик у «я» и совершенно особенным образом выведенная «ж». Это почерк Ксении. Это ее поздравление, ее подарок. И там, в больничной палате… Записка на коробке с телефоном… Значит, это она тогда приходила? Она его принесла? А в день его возвращения к жизни… Что затянут в памяти клочьями седого тумана… Он принял ее появление за галлюцинацию, потому что не мог себе объяснить, зачем ей понадобилось приезжать; потому что они, эти галлюцинации, посещали его регулярно, но… А если она не была девушкой-видением? Если она действительно приходила? В первый же день... — Юр… Ау! … Тогда он слышал «Юра», слетевшее с ее губ. Он помнит «Ксюша» в своей адресной книге – уж это он помнит наверняка! «Как она к Вам бежала, как водой Вас отпаивала, помню отлично. Как в кино побывал». «Пришла выяснить, вспомнили ли Вы, что значит та аббревиатура». «Кое-кого тут чуть удар тут не хватил». «Рабочие. А что?» Поверить в это, казалось, невозможно. Мысли кидались одна на другую и перетягивали на себя одеяло. Она знает, когда у него день рождения. Знает, как он к нему относится. Знает, чем он дышит. Чувствует, в чем нуждается. Она знает про него гораздо больше, чем он мог когда-либо представить, чем он мог позволить себе мечтать. Врет – ему. Вступается – за него. Опять врет – уже ради него. Обращается к нему по имени отчеству, держит официальный тон и подчеркнутую дистанцию. Он. Не понимает. Совсем ничего! А эти эмоции – они пугают его, такие поразительно, преступно противоположные. Как тяга и отторжение могут мирно существовать бок о бок? Откуда в нем родилась и цветет эта ревность к каждому встречному-поперечному, каждому столбу? Почему мысли о том, чтобы подойти ближе, так пугают, заставляют замыкаться в себе и искать пути к отступлению? Какова в действительности природа всех его галлюцинаций и снов? Почему сердце сейчас пробивает ребра, а вдохи и выдохи даются так сложно? — Айболит, какого черта с тобой происходит!? Восклицание Риты прямо в ухо заставило врача очнуться. Всё вокруг такое мутное и продолжает плыть. Юра не сразу понял, что в этом кабинете остался один – не считая Федотовой. Все разошлись. Давно ли? — Рита, помнишь, ты мне вчера обещала говорить правду и только правду, — голос свой врач не узнает, он звучит так, словно раздается прямо из Преисподней. Контроль потерян. К черту контроль. Маргарита смотрит озадаченно, судя по всему не веря своим ушам, а может – и глазам. Скорее всего, в таком состоянии ей его раньше не доводилось видеть, он ведь мастер маскировки и никому не позволяет лезть к себе в душу. Но сейчас, прямо сейчас Юре уже глубоко плевать, насколько жалко он может в ее глазах выглядеть и какое впечатление производить. Если кто и способен сейчас ему помочь, так это Рита. — Ну… Да. А что? — усевшись на соседний стул, Федотова подперла щеку рукой в немом подтверждении, что готова потратить на него свое время. — Тогда скажи, — Юра замолчал, задумываясь над тем, что дальше. — Будь другом. Девушка дернулась так резко, словно только что он без предупреждения погладил ее по головке. Врач отчетливо слышал, как судорожно она втянула носом воздух. Нечестно? Возможно. Дружба не сразу строится, она проходит проверку временем и поступками – ей ли, взрослому человеку, этого не понимать? — Валяй. Слова не шли наружу, застревали в горле, где-то на полпути к языку. Второй день кряду он задает ей вопросы, касающиеся его личной жизни. Но сегодня ощущает себя еще хуже, еще более разбитым, чем накануне, когда спрашивал, что между ними было. Спинка стула стала единственной опорой, Юра словно парил где-то в невесомости и в то же время чувствовал накатывающее оцепенение, ощущал, как нутро опутывают увесистые канаты. Еще чуть-чуть, немного – и всё вскроется. Он совсем не уверен, что готов услышать ответ, но знает: должен его услышать. Иначе с катушек съедет. — Ты можешь мне рассказать о моих отношениях с Ксенией? Какими они были? Наступившая в кабинете тишина, каждая секунда этой тишины была мучительной – кажется, для них обоих. Рита выпрямилась в своем кресле, как по струнке, черты лица обрели жесткость, заострились, словно прямо сейчас в ней шла какая-то внутренняя борьба. Но смотрела она на него по-прежнему прямо и, можно сказать, открыто. — Почему ты спрашиваешь? — наконец, подала девушка голос. — Просто ответь. — Что ты помнишь? Хорошенький вопрос – что именно он помнит, а что ему в бреду привиделось. И прямо-таки блестящий – что из этого ей следует знать. Ничего, выходящего за рамки простого общения, он Рите предложить не может, несмотря на всплывшие факты прошлого. Хотя ведь… нет, почему? Он может предложить ей то, чего она, как говорит, ищет – дружбу. А это обоюдная искренность, это готовность одного вывернуть душу, готовность другого протянуть руку, выслушать и поддержать. И наоборот, когда понадобится. Друзья ведь в беде познаются, верно? — Очень мало, — устало потерев висок, начал Юра. — Мало, но поверь, этого достаточно, чтобы начать сходить с ума. После ЧП и возвращения сюда меня мучают галлюцинации и сны, обрывочные воспоминания. Я не могу разобраться, что из этого правда, а что вымысел задетого травмой сознания. Проблема в том, что они совершенно не соотносятся с окружающей меня реальностью. Они не соотносятся с показаниями твоего отца. У меня будто бы и нет оснований для собственных чувств, но они меня топят. И если так будет продолжаться дальше, меня ждет не светлое будущее, а дурка. Я сам себя туда отправлю. — А папа что тебе сказал? — осторожно поинтересовалась Рита, складывая руки на груди. Плохой знак – закрытая поза. Он сам сейчас готов закрыться от кого угодно, только чем ему это в результате поможет? — Сказал, что мои с управляющей отношения всегда были рабочими. Шумно вздохнув, прикрыв и тут же распахнув глаза, Федотова произнесла приглушенно: — Слушай, Айболит. Ваши с Ксюшей отношения, принятые вами решения – не мое это дело, понимаешь? Не мне в них вмешиваться, я и так уже в свое время наворотила. Но одно я могу сказать. В своей прошлой жизни ты накосячил так, что она тебя к себе теперь на километр не подпустит – и отчасти я ее понимаю. Отчасти. Если бы на ее месте, с ее вводными, была я, я не уверена, что поступила бы иначе.«Накосячил? Что я натворил?»
То, что осталось к этому моменту от органа, называемого у людей сердцем, рухнуло в пятки, и там его начали с садистским упоением добивать наточенным лезвием. А само сердце, кажется, уже давно разлетелось, превратилось в бесполезный хлам. — Как именно? Накосячил? — Не спрашивай, — тяжело вздохнула Рита. — Если бы я могла, я бы рассказала тебе больше. Но я не могу… Скажу еще, пожалуй, только, что основания для, как ты говоришь, собственных чувств у тебя есть – любых из тех, что тебя едят поедом. Сходить по этому поводу с ума не надо. Ищи ответы. Только не у меня, а у нее. — Понятно. Спасибо. — Не за что. Ксюша крепкий орешек, упряма как баран. Но ведь и ты не лыком шит. Удачи тебе с ней. Юра промолчал – от переизбытка поступившей информации голова готова была лопнуть, как перекачанный шарик. Захватившие власть эмоции устроили в душе гражданскую войну, ползучий переворот. Переваривать и проживать их он будет еще долго, очень долго. Сейчас бы не в медкабинет, а к себе в нору – спрятаться от всех в тишине за закрытой дверью, и думать, пока череп не разлетится мелкими острыми осколками во все стороны. Нутро взрывается фейерверками и мгновенно гаснет. Значит, накосячил… Так накосячил, что она теперь и на километр не подпустит. Врач был уверен, что Рита сказала ему правду – ведь теперь всё упорядочиваясь, становилось на свои места. Многодневная каша из мыслей, наконец, сварилась – пора раскладывать по тарелочкам. А новую он уже заварил. Успели ли между ними завязаться отношения или нет, становится не так уж и важно. Ясно одно: они оба к ним двигались, возможно, довольно уверенными, широкими шагами, а он умудрился все испортить. Да, узнает себя – рушить отношения с людьми Юра мастак, черный пояс, может преподавать. Теперь предельно понятно поведение Ксении, этот официальный тон и та дистанция, которую она пытается держать, никак себя ему не выдавая. Становится понятна ее ложь о трости, ее побег из лифта, ее ревность к Рите и все до одной ее на него реакции. Становится понятно ее вранье Федотову, и даже слова самого Федотова про «своего» кого-то там становятся Юре чуть понятнее. Понятным становится всё, совсем всё, кроме одного: что теперь делать-то?***
Ксюша просто сбежала из отеля – под каким-то мнимым предлогом. Поняла, что не сможет спокойно вести планерку, глядя на этих двоих. Поняла, что ей нужен отрезвляющий голову морозный воздух, звенящая тишина и, главное, отсутствие вокруг людей – этих, конкретных людей, – иначе она за себя не в ответе. Иначе она и не знает, что. Это был акт капитуляции. Попытка избежать неминуемого страшного, попытка поставить жизнь на паузу, а затем к ней вернуться; это было переключение в режим самосохранения; это был её немой крик о помощи и ею же протянутая самой себе рука. Спасение утопающего – дело рук самого утопающего, и Ксюша себя спасала. Вчера они её в своей замкнутости друг на друге даже не заметили. Ксюша пришла в медкабинет строго по делу – уточнить, куда за месяц успели подеваться десять упаковок сильнодействующего и, к слову сказать, довольно дорогого успокоительного. Увидеть и услышать это она была не готова. Как к подобному вообще можно оказаться готовой? Может, где-то по этой земле и ходят девушки со стальными яйцами, но как выясняется, это точно не она. Обнаженная по пояс Рита на его массажном столе – на том самом столе, на котором она сама когда-то не смогла противиться его рукам. А сам он так близко – невозможно! К Рите близко! Так поглощен ею, что не слышит звука повернувшийся ручки и открывшейся двери. Не слышит чужого невольного тихого, рваного вдоха. Она пришла в самый неподходящий момент. Оказываться не к месту и не вовремя Ксюша умеет, как, кажется, никто. «Всё, что угодно, только не останавливайся. Продолжай». Этого уже достаточно, чтобы под ногами поплыл пол, а перед глазами – черные пятна. «Между нами когда-то что-то было?» Этого достаточно, чтобы умереть, не сходя со своего места. «Между нами когда-то что-то было?». Вопрос, интонация, атмосфера, Юра, Рита, ее голая кожа и его касавшиеся ее ладони – всё это выглядит и является неопровержимым вещественным доказательством его перед ней вины и ее на его счет правоты. Ощущается, как взрыв Сверхновой в одной отдельной, заточенной в кожу и кости вселенной. Воспринимается, как Апокалипсис, внезапно пришедший в ее маленький, светлый мир, чтобы выжечь его до тла, разнести там все, уничтожить. Всё окончательно и бесповоротно погибло – блеклые надежды, чуть проклюнувшиеся ростки. Здесь уже нечего и некого спасать. Интимнее ситуацию придумать сложно. Молодец, Федотова: больная шея – отличный план. Только последняя дура не воспользуется таким моментом, а Рита совсем не дура, Рита, конечно же, взяла всё, что можно и нельзя. Хотя – почему нельзя? Рите теперь можно всё. А Юра – а что Юра? К нему справедливо все то же самое: только последний идиот не выбросит белый флаг перед такой, как она… Голубая мечта: капитулировать перед красоткой с мозгами и острым языком. Воспаленное воображение уже всё нарисовало. Эти двое… Что бы не происходило в жизнях каждого из них, рано или поздно они сталкиваются нос к носу. Рано или поздно они сталкиваются глазами, губами, телами... Душами? «Это третий… Третий раз. А может тридцать третий… Откуда тебе знать?» Больно? Да, больно! Больно, черт возьми! Ксюша думала, что знает о боли, в сущности, всё. Черта с два – каждый раз боль все так же невыносима, каждый раз убивает её по-новому, каждый раз – как в первый. И каждый, каждый гребаный раз Ксюша заставляет себя восстать из пепла, как птица Феникс. Некому больше ее воскрешать, всё сама. «Своими руками все и сделала, Завгородняя. Вот этими. Ты выбрала этот путь» Ночью перед побегом, пытаясь хоть чем-то занять руки и голову, желая избавиться от упрямо стоящей перед глазами картины, Ксюша разбирала вещи в комнате и нашла среди книг фотографию. Карточка выпала из своего тайника и упала на пол, а управляющая смотрела на ее полет и чувствовала, как душа, не способная больше держаться на плаву, захлебывается в цунами ставшей нестерпимой боли – этой совершенно невыносимой боли. Она знала, что там, на ней, на этой фотографии – там на ней ее покойная любовь. И да – ее руки тоже в крови: она тоже приложила их к убийству, стащив кольцо и устроив то представление. И много еще чего потом устроив... Может, и не зря приложила – рано или поздно, а Юра все равно бы снова ей изменил. Ведь с Ритой они, как два магнита: притяжение неизбежно, столкновение неотвратимо. «Третий раз…» Фото полетело в мусорное ведро вместе с книгой, в которую было вложено. Юрин изменившийся взгляд ей привиделся. Пусть будет счастлив – с другой. . . . — Что-то быстро ты вернулась, — раздавшийся над ухом голос принадлежал той, кого управляющая сейчас видеть и слышать хотела меньше всего. — Я тебя к вечеру ждала. Пальцы с силой сжали ручку кофейной чашки, набат в голове вновь начал набирать силу. Пытаясь удержать себя в рамках дозволенного, Ксюша уставилась на судорожно схватившего полотенце бармена. Под взглядами сразу двух начальниц тот решил, видимо, что пора изобразить кипучую деятельность, и теперь принялся с усердием натирать бокалы. «Тебя только мне сейчас не хватало!» — Надеюсь, подготовка к корпоративу идет полным ходом? — спросила Ксюша глухо, проигнорировав Ритин пассаж. Завгородней претило присутствие зама в такой непосредственной близости. Претило до подкатывающей к горлу тошноты. Отвращал один её вид! И ведь хватает же совести так открыто в глаза смотреть. Прямо сама невинность. Верти Ксюша интриги за Ритиной спиной, так не смогла бы. Что, в сущности, она знает о Федотовой? Совсем ничего. Кроме того, что змея она еще та. А ведь каких-то пару месяцев назад Ксюша даже допустила в свою голову шальную мысль, что они смогут сносно общаться, возможно, чем черт не шутит – даже с грехом пополам дружить. Святая простота… — А ты во мне сомневаешься? Слушай, корпорат – скука смертная, а не тема, — отмахнулась Маргарита, бросая взгляд по сторонам, будто желая убедиться в отсутствии лишних ушей. — У меня для тебя поинтереснее есть! «Вот как? Неужели?» — Рита, мне некогда. Иди у врача на ушах посиди, если больше не у кого. Маргарита моргнула, но в итоге решила прикинуться дурочкой с переулочка: Ксюшина словесная пощечина словно бы осталась незамеченной. Растянув губы в усмешке, напустив на себя заговорщицкий вид, она наклонилась ближе к управляющей: — Он у меня про тебя спрашивал... Дыханье на секунду сперло. Спрашивал? Он? Что именно? Зачем? Лишь на секунду. Спустя пару мгновений, приложив при этом немало усилий, Ксюше удалось стряхнуть с себя оцепенение. Не к месту. Не вовремя. Не поддаваться! «Не знаю, что за игру ты ведешь, но я не желаю в ней участвовать» Завгородняя с презрением уставилась на Федотову. Весь ее вид отталкивал, Ксения еле-еле сдерживала гнев; ярость, которую с таким трудом удалось заглушить, закипала в ней с утроенной силой. Разрывала нутро в клочья! Рита с завидной стойкостью продолжала игнорировать уничтожающий взгляд управляющей. — Поясняю, — понизив голос до еле различимого, прошептала она, — Айболит интересовался у меня сегодня, в каких вы с ним были отношениях. Пришлось импровизировать. Ты же просила тебя не сдавать. «Ты меня совсем за идиотку держишь, да?» — Он теперь у тебя по поводу каждой будет интересоваться, не состоял ли случайно с ней в отношениях? С тебя начал, мной продолжил, интересно, кто там у него далее по списку? — прошипела Ксюша, отвернувшись в сторону. То была жалкая попытка спрятать от зрителей перекошенное неприязнью выражение собственного лица. Злость, с которой она выплюнула фразу во внешний мир, отрекошетила от стен прямо на окружающих. Бармен замер, забыв про посуду, а Рита перестала делать вид, что ничегошеньки не замечает. — Откуда ты знаешь? — упавшим голосом спросила она. А глаза-то какие! Круглые-круглые, невинные-невинные. — Дверь забыли на ключ закрыть. Совет да любовь. Уверена, ты подтвердила его самые смелые фантазии. — Ты совсем дура!? — воскликнула Рита в сердцах. Возмущению её, казалось, не было предела. Этот пронзительный возглас разнесся по помещению, донесся до ушей абсолютно каждого из присутствующих в лобби; из рук бармена выпал и разбился стакан, парочка портье, находящаяся в поле зрения управляющей, зашепталась, косо поглядывая на начальство. «Это я дура!? Я-то как раз не дура! Не надо пытаться из меня ее делать!» Сдерживаться дальше не было больше никаких сил! Плевать, что все смотрят, плевать на эти уши-локаторы, наведенные на них со всех сторон! — Очень убедительно. Почему же тебя Лев Глебович в ГИТИС-то не отдал? Такой талант пропадает! Ты! — Ксюша резко ткнула Риту пальцем в грудь. — Двуличная, лицемерная, привыкшая получать все, что пожелает, избалованная с… дрянь! Пытаешься на двух стульях усидеть, да? И рыбку съесть, и на х… и косточкой не подавиться? Строишь из себя подругу, изображаешь сочувствие, а сама, пока никто не видит, творишь, что хочешь? — непонимающий взгляд Федотовой заводил управляющую все больше и больше, выводил ее из себя, выбешивал! — Не смотри на меня так! Да ты же от него не отлипала, пока я Мальдивы поднимала! Думаешь, я не знаю? Знаю! Очевидцев хватает! Да что там – ты сама об этом отцу при мне сказала! Не надо хлопать ресницами и строить из себя невинную деву! Хватит с меня! Я больше не играю в твои игры. Справляйся сама, как хочешь, не проси меня больше о помощи, я уеду отсюда при первой же возможности! Налаживай свою личную жизнь с кем угодно, а меня от этого всего – будь добра – избавь! Вся кровь отлила от Ритиного искаженного обидой лица. Рот открывался и закрывался, впервые Ксюша видела, как Федотова ищет слова и их не находит. Пусть дальше ищет, а с нее – довольно! Соскочив с барного стула, девушка помутневшим взглядом обвела лобби, навскидку оценивая количество свидетелей своего экспрессивного выступления. К счастью, тех, перед кем ей за это было бы действительно стыдно, здесь не было. Рита теперь не в счет. Нахрен! «Что смотрите? Уже, небось, в чате обсуждаете? Не вам меня судить!» Укор в Ритиных ясных глазах считывался так легко, ощущался так явно, что на мгновение Ксюша почувствовала болезненный укол совести где-то под сердцем. Нахрен совесть! У Риты ее нет, почему у Ксюши она быть должна? — Думаешь, я железная, думаешь, вытерплю, что угодно? — отвечая на немое осуждение во взгляде оппонентки, прошипела Завгородняя. — Так вот – нет! А теперь – отвали! Отвалите все! — Ты пожалеешь о своих словах, — Федотова, наконец, обрела дар речи. — Придет время, и ты пожалеешь. Ты возьмешь их назад, только к тому моменту вряд ли мне это будет нужно, — бросила она Ксении в спину. «Я жалею только о том, что тебе поверила! Но теперь на тебя мне вообще – плевать!» Ответом Ксюша ее не удосужила: гордой походкой, с высоко вздернутым носом, глядя прямо перед собой последовала в сторону вовремя открывшего свои двери лифта. Вышедшего навстречу врача она не удостоила ни кивком, ни даже поворотом головы.***
Мимоходом взглянув на себя в зеркало и найдя свой внешний вид удовлетворительным, Юра вышел за дверь. Если бы не перспектива увидеть там её, на этот корпоратив он бы пошел лишь под дулом приставленного к виску и заряженного боевыми патронами пистолета. Как бы он не относился к подобного рода увеселениям, такую возможность нельзя было упускать. Врач толком не знал, что собирается делать, намереваясь действовать по обстоятельствам, но одно он знал наверняка: она от него не уйдет. Сегодня он видел Ксению всего один раз – на выходе из лифта ближе к 16 часам. И тот факт, что она совершенно намеренно проигнорировала его: «Здравствуйте, Ксения» и чуть кривоватую, но при этом искреннюю улыбку, лишил Юру способности хладнокровно продумывать дальнейшую тактику. Она прошла мимо, даже на него не взглянув, а врача обдало волной арктического холода. Будто кто-то вылил на него ушат ледяной воды. Будто он против своей воли, будучи морально совершенно к этому не готов, окунулся в январскую прорубь. Произведенный поведением Ксении эффект был оглушительным. Еще бы! Когда ты полдня проводишь в размышлениях о ее прямом отношении к подарку и о сказанном Ритой, когда обнаруживаешь себя в стельку пьяным собственными открытиями, выдержать подобный удар довольно нелегко. Нет, не нелегко. Невозможно абсолютно. Отвратительное подозрение, что он просто пешка в чьей-то красивой игре, нахлынуло, взяло в тиски и уже не отпускало. К вечеру оставаться с ним один на один, без ответов на свои вопросы, стало абсолютно невыносимо. Юра еле дождался, когда стрелка часов подползет к 22:30 – времени, которое он считал уместным для появления на мероприятии: в одиннадцатом часу вечера гораздо проще избежать необходимости общаться с кем ни попадя, чем, например, в десятом. К этому моменту, по его расчетам, народ уже должен был успел выпить, расслабиться и включиться в веселье. А значит – никому ни до кого не будет абсолютно никакого дела. . . . Кто бы сомневался, что её он заметит сразу? Кто бы сомневался, что при виде её из головы мгновенно повылетает десяток заготовленных за часы изнуряющего ожидания фраз. Кто бы сомневался, что без внимания её не оставят? Ксения, выбравшая для корпоратива приоткрывающее плечи шелковое платье цвета графита, сидела за одним из ближайших к бару столиков в компании великолепного Игоря-как-его-там. Судя по ее несобранному виду и блуждающей улыбке, горячительного внутрь было принято уже очень прилично. Своей теории Юра и подтверждение нашел тут же: стоящая на столике бутылка красного вина, неизвестно, кстати, какая по счету, фактически опустела. Сияющая как медный таз, физиономия этого индюка говорила о том, что он пребывал от данной картины в полном восторге. Девушка еще не успела допить бокал, как поваренок «обновил» содержимое. Она его заметила. Заметила, их зрительный контакт длился жалкие секунды, но Юре этого хватило, чтобы потеряться во времени. Заметила – и отвела взгляд, чтобы в следующий миг уже смеяться над какой-то наверняка идиотской шуткой своего спутника. — Впереди вас ждет караоке, дамы и господа! Папа, готовься, ты открываешь! — раздался в микрофон голос Маргариты. — А сейчас медленный танец, кавалеры приглашают дам. Лев Глебович, ухватив под локоть вяло сопротивляющегося Зуева, обвел хищным взглядом своих будущих зрителей и остановился на сидящей рядом и с провокацией поглядывающей на него Олесе. — Ну чё, Палыч? Давай нашу, любимую? Ставлю пять щелбанов, ты ни в одну ноту не попадешь. — Повышаю до десяти, — раздалось в ответ пьяное и самоуверенное. — Готовь лоб, Глебыч. Начинается… — О, Айболит, — заметил Федотов Юру, — Пошли с нами! Врач в ответ лишь покачал головой: — Нет, спасибо. Я не пою. Не за тем, чтобы публику развлекать, он сюда притащился. Тем более, вот сейчас момент подходящий, как никогда: Ксюша встала из-за столика и направилась к бару, а Игорь-как-его-там остался сидеть, бесцеремонно при этом пялясь на ее выразительную попу. — Кхм, Ксения, — заготовленные фразы разлетелись переполошенной стаей, стоило ей повернуть в его сторону голову и смерить с головы до ног отрешенным взглядом. — «Что, блин, “Ксения”? Что?» — Вы танцуете? Спросил – и сердце, одурев, врезалось в ребра. Юра чувствовал себя сейчас пятиклассником на школьной дискотеке. Мальчиком, который, с трудом преодолев собственную неуверенность, подошел к понравившейся девочке, пригласил на танец и ждет приговора. Приговор читался у этой «девочки» в глазах. Ее брови взлетели вверх, а губы поплыли в насмешливой улыбке. Чуть прищурившись, Ксения смотрела на него в упор. Расстреливала взглядом. И он готов был поклясться, что за этими искрами в глазах что-то прячется. Что-то, чего он видеть не должен. — Риту пригласите, Юрий Сергеевич. Этот танец я уже обещала другому. Обернувшись в зал, Ксения уставилась на Федотову, которая, кажется, все это время не сводила с пары глаз. Поймав на себе ее взгляд, Маргарита демонстративно схватила за руку отирающегося поблизости Вячеслава и увела его в толпу – танцевать под Hotel California, которую Юра благодаря родителям знал наизусть с самого детства. Знал и боготворил. Каждый гребаный раз этот шедевр американского рока умудрялся пробрать его до костей. On a dark desert highway, cool wind in my hair Warm smell of colitas, rising up through the air Up ahead in the distance, I saw shimmering light My head grew heavy and my sight grew dim I had to stop for the night There she stood in the doorway; I heard the mission bell And I was thinking to myself, 'This could be Heaven or this could be Hell' Then she lit up a candle and she showed me the way There were voices down the corridor, I thought I heard them say... А сейчас... Мог ли он когда-нибудь подумать, что на своем жизненном пути ему придется сделать остановку вот в таком отеле «Калифорния»? Что его, как и лирического героя этой истории, тоже будут преследовать далекие голоса? Что он окажется узником этого места, оказавшись нос к носу с призраками своего прошлого? Что отчаянные попытки вспомнить будут чередоваться с желанием никогда не вспоминать? Мог ли Юра подумать, что окажется там, откуда вернуться к обычной жизни будет уже невозможно? Это либо рай, либо ад – третьего не дано. — Надо же, какая жалость… Не получится. С Ритой, — с наигранным сожалением протянула Ксения. — Ну ничего, здесь не получится, в другом месте получится. Правда? Что? При чем тут Рита? Хотел бы он пригласить Риту, уже бы это сделал! Что за накат на пустом месте? Еще и индюк этот в нетерпении пялится, весь его вид говорит о том, что спокойно поговорить он им не даст. А если и даст, то совсем недолго. — Не понимаю, о чем Вы, Ксения, — повел плечами Юра, игнорируя направленный на себя цепкий взгляд повара. — А спутник Ваш Вас опаивает. Будьте осторожнее, чтобы после не пожалеть. — Знаете, Юрий Сергеевич… Я не нуждаюсь в Ваших советах, — ее голос звучал хрипло, а весь вид говорил о том, что и впрямь – не нуждается. — Обо всем, о чем можно было пожалеть в этой жизни, я уже, кажется, пожалела, а остальное на этом фоне – сущая фигня. Знаете, как в одной песне поется: «Боже, какой пустяк – сделать хоть раз что-нибудь не так…», — довольно точно попав в ноты, напела управляющая и уставилась на врача. «Разговор окончен», — читалось в ее глазах. Это провокация… Она сама – его провокация. С головы до пят. Это поведение, намеки, шоколадные глазища, нежелание открыться, этот охрипший голос, чуть растрепанный вид. Зачесанные на бок распущенные волосы прикрывали оголившееся плечо. Ксения поймала одну прядь и начала со скучающим видом накручивать ее на палец.«Боги, только не это! Не делай так... Прекрати...
Так, о чем это мы…? Нет, разговор еще не окончен!»
— «Но оказалось даже тогда, что все дороги света ведут в никуда», так, Ксения? — Да…, — упавшим голосом ответила она. — Именно. В ни-ку-да… — И о чем же Вы пожалели, если не секрет? — Не секрет. О том, что в свое время связалась с одним ветренным типом, — усмехнулась девушка, по-прежнему не отводя взгляда, и Юра потерял последнюю надежду отделаться от странного ощущения, что он точно знает, о ком именно она сейчас говорит. — И мне до сих пор аукается. Эта «невинная», «ни к чему не обязывающая», вежливая улыбка имела отчетливый привкус горечи. «Она тебя на километр не подпустит», — зазвенел в голове предостерегающий голос Маргариты.«На десять. На десять километров…»
— Хоп-хей-ла-ла-лэй! — внезапно раздалось пронзительное Федотовское на заднем фоне. Юра вздрогнул. Он совершенно упустил из виду, как медленный танец резко перетек в караоке, и как Лев вытащил-таки бухого Зуева на сцену. — Где вопрос, а где ответ? — бубнеж Игоря Павловича намекал на то, что свои пять щелбанов он-таки получит. Ужас. Бедные чужие уши… Юра не успел подготовиться к обрушившемуся на него воспоминанию. Блеклому в цветах и одновременно такому яркому в своем накале. Оно пришло мгновенно, выключило над ним свет, сбило с намеченного пути, разворошило к чертям кое-как собранные в кучу мысли, обезоружило. Прикрыв глаза, врач на секунды «завис»: только что «увиденное» осознавалось мозгом со страшным скрежетом. Танцпол, хоп-хей-ла-ла-лей и они в боевых стойках, сверлят друг друга взглядами, соревнуются в том, кто ударит больнее. — А че не танцуешь? А? — Поиздеваться меня сюда вытащила? — А ты разве не для этого меня на свидание позвал? — Нечего было строить из себя недотрогу. Посреди танцпола, под светом софитов, среди не в такт дрыгающих руками и ногами тел он чувствует себя идиотом. Ксения бьет метко, он бьет в ответ, но все еще пытается не перестараться с вкладываемой в эти удары силой. — Я, вообще-то, девочка! — И ведешь себя соответственно. — А ты лучше? Прячешься за маской сарказма, а в душе – закомплексованный тринадцатилетний подросток. Значит, все-таки перешли на «ты». Закомплексованный тринадцатилетний подросток, значит. Вот какое мнение она о нем, оказывается, сложила? К чему тогда этот подарок? Зачем...? Видимо, на этом «подростке» все и закончилось, не начавшись. — Что с Вами, Юрий Сергеевич? Приведение увидели? — глупо хихикнула управляющая. Алкоголь расслабил ее, и теперь ее взгляд с нескрываемым любопытством блуждал по его лицу. Нет той маски, о которой когда-то она ему говорила, он стоит сейчас перед ней полностью обезоружен. И черт бы с ней. Черт бы с ними со всеми. — По-моему, пить Вам все-таки хватит, Ксения, — ответил врач тихо. Осторожно, не касаясь её пальцев, высвободил из них шот какого-то ликера. — Хорошего вечера. Ах да, и еще, совсем забыл – спасибо за шарф. Классный. Там, под густыми ресницами, погода изменилась в одно мгновение. Северные ветра в секунду нагнали на фальшивое солнце тяжелые дождевые тучи. Если он хотел увидеть, что она в действительности прячет за этой натянутой улыбкой, неискренним смехом и бьющими фразами, то лучше хода нельзя было и придумать. Игорю-как-его-там надоело ждать, когда его спутница о нем вспомнит, и он поднялся из-за стола, направляясь прямо к ним. — Ксения Борисовна, оказывается, Вы прекрасно поёте! — завел он очередную свою слащавую волынку. — Может, исполните для нас что-нибудь, раз уж сцена свободна?«Аж тошнит!»
Девушка бросила на Юру затравленный, беспомощный, отчаянный взгляд. Плевать. Он ведь закомплексованный тринадцатилетний подросток за маской сарказма, а такие читать по глазам не умеют – не научены. Развернувшись на пятках, врач направился к выходу. Боль и ярость смешались в душе, образуя ядовитый, отравляющий нутро коктейль. Он плохо видел, плохо слышал; все, чего он хотел – выбраться из толпы, оказаться от этого безумия подальше, в коконе собственной внутренней тишины. Которая еще неизвестно когда наступит. И видит кто-то там, наверху, он бы успел покинуть этот праздник жизни, если бы путь ему не преградила Маргарита. — Куда это ты намылился? — сложив руки на груди, спросила девушка. — Рита, уйди с дороги. На сегодня с меня достаточно веселья, — угрюмо ответил Юра. На препирательства он был не настроен. Кто-то словно вытянул из него все жилы. — Думаешь? — вскинув бровь, произнесла Федотова. — А мне кажется – нет. — Уж поверь, — теряя терпение, заверил ее врач. Федотова стояла перед ним Великой Китайской стеной: он шаг влево – и она туда же, он вправо – и она отзеркалит. — Не уходи – пожалеешь... На фоне тем временем заиграла какая-то развеселенькая простенькая музыка – издевкой к Юриному пробившему дно настроению. Маргарита, то и дело бросающая взгляды куда-то за его плечо, поднесла микрофон к губам и томно произнесла: — Дамы и господа, что же вы притихли? Давайте поддержим бурными аплодисментами нашу управляющую! Незамысловатый мотивчик продолжал набирать обороты и пилить душу. Он что, в кабак попал? Только я здесь на дне останусь, – разнесся по залу хриплый голос, — тут валяются пьяные души. Скот-чем кле-ят сво-и ра-ны, не хо-тят, чтоб ста-ло лучше. Непрерывно поют песни, на луну воют волком. Что не будут они вместе. Только что в этом толку?«Что…?»
Упиваться своей болью? Обожать свои страданья? Люди боль могут удвоить, напиваясь паленой дряни! Ни о чем он не успел подумать! Не успел толком вдохнуть и выдохнуть. Лишь развернуться на обретший силу голос. И застыть камнем, как одержимый мазохист ловя каждое рвущее нутро в лоскуты слово. И бросаться потом в руки, и смеяться до диких истерик. И орать, что все эти суки не достойны, чтобы им верить! Я хочу завтра проснуться и начать дышать по-другому! Только слезы мои льются и бокалы кричат звоном. — О, и мне привет со сцены передали..., — задумчиво произнесла Рита, — Надо же, отлично поет. Табун ледяных мурашек бежал по позвонкам и проникал прямиком в мозг, Юра с трудом мог отвести от Ксении взгляд, не говоря уже о том, чтобы увидеть вокруг себя что-то или кого-то еще. «Я хочу завтра проснуться и начать дышать по-другому!». Из-под полуприкрытых ресниц, но все это время девушка смотрела прямо на них. Нет, она смотрела прямо в них, дотягиваясь до нутра и касаясь его своим голосом. Она жмурила глаза и распахивала, снова жмурила, отдавая себя на растерзание песне. Ей не нужен был текст перед глазами – она знала его наизусть. Прямо сейчас управляющую выворачивало наизнанку – болью. До какой степени отчаяния надо дойти, чтобы позволить чужим людям это видеть? Я хочу так разозлиться, чтоб взорвать сразу все снаряды. До по-те-ри пульса напиться и забыть, что ты был рядом. Бьет-ся кучка воспоминаний где-то в недрах грудной клетки. Я уже теряю сознанье на конце зеленой ветки. — Зачёт..., — ошалело пробормотала Рита. — Не думала, что там все настолько херово. Самое убийственное сейчас – это этот ее взгляд. Строчки вонзались длинными тонкими иглами куда-то под самые ребра. Кучка воспоминаний в недрах его собственной грудной клетки лупит крыльями рвущейся на свободу птицы, развеивая белесый туман. Сегодня, сейчас, он хотел бы забыть всё, что, к своему несчастью, успел вспомнить. Не забыть. Написать сто тысяч строчек. Безнадежно, даже криво. У вас нету полномочий на-зывать меня несчастливой! Кто-то спрятал глаза в пол, кто-то – в бокал. Равнодушных в этом ресторане не осталось. Это к ним – тем, кто шушукается и злословит за ее спиной; всем любителям осуждения и сплетен. Голос срывается и летит под потолком, воздух звенит в выходящем за все мыслимые пределы напряжении, ошалевшая публика будто к земле приросла. По левую руку истуканом замерла его новоиспеченная «подруга». И бросаться потом в руки! И смеяться до диких истерик! И орать, что все эти суки не достойны, чтобы им верить!«Это... мне...»
Мы не будем потом вместе! Мы уже сотню раз прощались. Без вранья, без тупой лести мы желаем друг другу счастья….«Что происходит…?
Сотню раз? Почему ты выбрала именно эту песню?
Это – ответ?»
То, что творилось сейчас на сцене, не приснилось бы ему в самом безумном сне, не привиделось бы в самых немыслимых галлюцинациях. Ксения поднимала чувства из невозможных глубин и выплескивала их наружу, обрушивала на мир, никого больше из себя не изображая. Рухнула та невидимая стена, что она возвела между собой и остальными. Никого она уже перед собой не видела и ни на кого не смотрела – в этих огромных глазах плотной пеленой стояла вода. В глазах стояла вода, а Юра ощущал на себе взгляды, взгляды – взгляды со всех сторон. Рита, стоя рядом, смотрела прямо и на лбу ее крупными буквами было написано: «Ну, что я тебе говорила?». Лев Глебович через несколько столиков глядел растерянно и с плохо скрываемым укором. А еще на него не отрываясь смотрел ее отец – Борис Леонидович. Его глаза блестели, как и глаза его дочери, которая, казалось, и правда вот-вот потеряет сознание на этих подмостках. Она задыхалась там, на этой сцене. Кажется, врач задыхался вместе с ней.«Что, черт возьми, происходит!?»
Счастье каждый свое выбирает. Мое – это реветь в подушку. И пускай никто не узнает, был ли ты мне все-таки нужен.«Что происходит!?!? Что ты хочешь сказать!?»
— Я пошла, — пробормотала Маргарита, делая шаг в сторону сцены. — Она меня, конечно, сейчас убьет, недостойную доверия суку, но пофиг. Помочь ей нужно. А говорил, хватит с тебя веселья. Чуть самое интересное не пропустил. . . . Игорь-как-его-там опередил всех.