И вообще не бывает так, чтобы все стало, как было.
М. Булгаков
Альпро. Соевое молоко. Вкусное, но, падла, холодное. Отчего-то именно за это чёртово безлактозное молоко зацепился мой мозг. День... Точнее вечер, начался — закончился — именно с Альпро. Помню, как пила его прямо из горла, как сводило зубы от холода, как я рассматривала упаковку со слезами усталости, и как ночью я мучилась от невозможности сглотнуть слюну из-за боли. Вообще-то я и без того бы заболела. Я всегда болею раз в сезон, и выгорание ловлю, и вообще... Болезни — мой отдых от насущной реальности. Но да ладно. Не суть. У меня аллергия на сою. В горячке я пролежала без сна всю ночь. Где-то с пяти утра начала вызванивать деканат, а потом и шефа, мол, сегодня я не рабочая. В универе меня простили поразительно быстро, только напомнили взять справку. А вот шеф ругался громко и матом, даже не смотря на то, что обычно он тихий и культурный. Не любит рано вставать. Или просто быстрее хочет получить перевод. В больницу я тогда не пошла, не было сил. После звонка шефу я даже не нашла энергии позвонить в скорую. Сначала подумала, что это бессмысленно; есть люди, которым нужнее, чем мне. А потом я не смогла сдвинуться с места и взять в руки телефон. Так и бросила эту затею. Мать всегда ругалась, что я, сопля этакая и слабачка, никогда не предпринимаю повторных попыток, если что-то не получается. Вот и тогда не стала. То ли на следующий день, то ли к вечеру зашла моя дражайшая подруга. Или не она, а парень. А может и они оба. Признаться честно, не знаю, не помню, не понимаю. Кто-то, у кого были ключи, пришёл ко мне. Видимо, заволновавшись. А может быть, я это придумываю. В конце концов, приди они по-настоящему, должны были бы вызвать врачей. Или хоть накачать меня антибиотиками.***
Сомнительное «очнулась». Холодно, мокро, и я ору. Ору, как не при памяти, потому что страшно. Я ослепла! — так подумала я в тот момент. Я видела только кучу расплывчатых пятен всех оттенков серого. Самоощущение ушло в ноль. Всё казалось таким большим, чужим, а сама я… маленькой, и тоже какой-то до омерзения чужой. Хотелось только принять душ, смыть с себя липкость и умереть. Но я заорала с удвоенной силой. Вокруг меня происходила какое-то мельтешение, слышались взволнованные людские голоса, а меня саму положили (!) на что-то твёрдое. Крики не помогали, меня игнорировали ещё неизвестный промежуток времени, пока меня не дали в руки женщине. И либо она поистине гигантских габаритов, либо я размером с младенца.***
Как тогда оказалось — я родилась. Во второй раз за свою жалкую жизнь. Самое забавное, что когда эта простая истина наконец дошла до меня, я больше всего расстроилась за свои запасы шоколада. Семьдесят три плитки шоколада пропадут зря. А если и не пропадут, то кто их съест? Вот что-что, а отдавать шоколад парню я не хочу. Да и не любит он такой. Он только белый ест. А я только белый не ем. Зрение пришло в норму спустя несколько месяцев безудержных рыданий, хождений под себя и питания сиськой. Более того, стало лучше, чем в первый раз, по крайней мере, я не наблюдала признаков астигматизма, когда смотрела на свечи. Но каким бы радостным ни было это открытие, имелся жирный такой, значительный, минус перерождения. Мать моя умерла при родах, что полностью не соответствует положению дел в моем первом доме. Но мой несчастный папашка нашёл кормилицу. Она вскармливала меня и своего сына, который на полгода старше. Полненькая добрая женщина с тёмно-русыми волосами. И сынуля пухленький. Ну прям пирожочек. Лапонька такой, я не могу. Противный, конечно, но он же ребёнок. Все дети мерзкие. Кроме меня, разумеется. Я сверхразум, благодаря памяти о прошлой жизни. Наконец мой синдром отличницы полностью будет удовлетворён. Истерили мы с молочным братцем на постоянной основе. Он – потому что мог. А я с него бесилась. Однажды я даже бросила в него деревянную ( как и все остальные) игрушку. Он, весь в слезах, попробовал строить из себя взрослого и шлёпнул меня по заднице. Я тоже не лыком шита, толкнула его в ответ. Упали мы оба. Тётушка, как я звала кормилицу, сначала ругалась на непонятном языке, который стал моей главной головной болью на ближайший год, а потом расставила нас по углам. И местный говор — отдельная тема для размышлений. Будучи лингвистом, я выпала в осадок ещё при рождении. Что за язык? Первоначально я считала, что он может относиться к германским языкам. Есть ряд особенностей у них таких ярких. Но когда я увидела письменность! Мне было около года, и я даже описалась во время истерики. Очень уж грустно мне было. Никогда я такого языка не видела. Чёртова смесь тайского, корейского и хинди с добавкой китайско-японских элементов. Мерзейшая штука, разочаровавшая меня. Тогда я ещё надеялась найти дорогу домой, не смотря на явную «средневековость» города моего перерождения, на которую я внимания не то что бы не обращала, а пыталась оправдывать всеми возможными способами. Зато здесь у меня есть отец. Хромой дядечка, голубоглазый блондин с красивым лицом и атлетическим телосложением. Очень крутой, не будь он моим отцом и блондином — влюбилась бы. Создаётся некое подобие баланса. В первый раз я была безотцовщиной. Теперь, бедняжка, без матери. Года в два, когда меня отлучили от груди, и я уже научилась сносно говорить на этом гадком языке, начала учиться читать и могла спокойно функционировать без матери (а в моём случае кормилицы), я съехала от тётушки и начала привыкать к жизни с отцом. По всем канонам батюшка оказался отставным военным — из-за травмы ноги оставил службу. Хоть он и добр, всё же ценит дисциплину и является довольно властным индивидом и не любит, когда ему перечат. А ещё к нему в гости постоянно заглядывают сослуживцы, люди с работы и в целом куча других преинтересных личностей. Как интроверта меня это раздражает, но как любопытную сволочь очень даже радует. Многие люди любят свободные уши, а я могу предоставить им всю себя. Во имя сбора информации. Детская психика этого тела очень мешала концентрации на определённых вещах, но у меня хватило воли на самоконтроль, чтобы вести себя тихо и спокойно. Отцу это понравилось. Он меня полюбил и полюбил сильно. Много со мной разговаривал, играл. Таскал с собой на работу. Отец имеет своё сыскное агентство и лелеет надежду вырастить меня себе на замену. Весьма популярное агентство, стоит признать, потому мы не бедствуем. Штат работников — всего семь человек — тоже отнёсся ко мне благодушно. Почти весь день я проводила в «Фемиде» — отцовском агентстве. Довольно ироничное названьице, учитывая отсутствие каких-либо понятий среди людей в этом странном городишке о греческой мифологии. А моё имя вовсе загляденье. Дике. А фами-и-илия. Вилле. С чувством юмора у вселенной всё отлично. Можно не переживать и заранее морально готовиться к испытаниям. Но всё же самая стрёмная штука в этом… мире, да простит меня макаронный монстр — стены. Три. Пятидесятиметровые. Стены. Мария, Роза и Сина. Я впала в шоковое состояние, когда впервые увидела Розу. Я, конечно, ранее видела высокие постройки, я буквально жила в Москве, где они понатыканы, куда бомж плюнет. Но это... Просто стена. А история у этих стен ещё круче. Их, значится, возвели три богини, чтобы спасти нас от гигантских уродцев, желающих отобедать всеми существующими человечишками. Ну, это официальная версия церковников, культа стен. На деле же никто и близко не представляет, что это за высер обезумевшего архитектора. И по факту нельзя отрицать вероятность, что у монстриков даже получится попасть внутрь одной из пристроек Марии и отобедать сотней-другой человек, но мне, думаю, бояться нечего. В случае чего мотнёмся за Сину, к стохуюродным мамкиным родственникам. Бред? Бред. Я так бате прямо и заявила. Правда немного не рассчитала, что услышать подобное от трёхлетки смешно. Ну он и рассмеялся. А я, за неимением более сносного собеседника, по десять раз на дню пересказывала этот обиднейший инцидент Жанчику, то бишь молочному братцу, когда мы с батей попадали к ним в гости, что случалось не часто. Но на монстров, титанов этих, мать их драть под сырный соус, посмотреть интересно. Даже очень. Должно быть, забавные тварюшки. Но никакой особой информации я из отца больше не вытащила. Не детские, мол, разговоры мы ведём, и вообще, детишкам надо спать после обеда. Любопытство моё удовлетворить никто не собирался, а в Фемиде со мной эту тему либо не поднимали вовсе, либо мгновенно закрывали, стоило только заикнуться. Нужно ли говорить, что я затаила страшную, но совершенно бесполезную обиду? Отомстить я отомстила — перебила дома все кружки, но поплатилась за это своей задницей — отец выдрал меня крапивой. У-у-ух, меня даже ма-а-ать в первой жизни не била, хотя мы и состояли не в лучших отношениях. А тут тако-о-ое. Не ожидала. Мне было горько, больно, обидно, и жопа чесалась. Да и вообще. Мне, получается, три года здесь и двадцать там. Негоже взрослую девушку крапивой лупасить.***
Можно ли назвать подвигом, что я дожила до семи лет? Меня отослали из Фемиды, потому что папочка с половиной персонала ушли на дело при сотрудничестве с военной (!) полицией. Нашли труп какого-то важного человечка. Я и пошла в библиотеку. Читать я научилась ещё к четырём годам, так что я предполагала, что проблем не возникнет. В итоге самым страшным было зарегистрироваться. — Дочка Людвига Вилле что ли? — Нет. Вана Бетховена. — Ага, — кивнула. Хотя даже не была уверена, что это не какой-нибудь однофамилец. Имя отца я впервые услышала. — Ты очень похожа на мать. Покойная Селестия, —перед глазами предстал мультик про пони, — была очень умной женщиной. Постоянно читала. Разговорчивый библиотекарь скормил мне пару десятков баек о матери, дал на дом любимую книгу матери и раз тридцать сказал, что я должна хранить память о матери. Столько же раз сказал, что внешне я копия папашки, но в душе я точно мать. Надоел. Когда этот тип наконец смылся к другим посетителям, я смогла начать анализировать уровень развития этого недогосударства. За день я бегло просмотрела штук десять научных книг и наискось прочла какую-то поэму, на основе которой сделала вывод, что сейчас эпоха классицизма. Слишком уж яркая здесь пропаганда патриотизма. Только что в армию всех подряд рупором не зазывают. Вероятно потому, что рупор здесь ещё не придумали (?). Я почти удивлена. При возможности я постоянно моталась в библиотеку и изучала, изучала, изучала. Но ничего сильно интересного не наизучала. О мире вне стен либо ничего неизвестно, либо знать запрещено, о титанах тоже не очень много пишут. Только то, что они большие и людей жрут. Когда я добралась до истории, меня малость прошибло на панику. Сто лет человечество "существует" в мире и спокойствии за стенами. Ох, не люблю я это число. Плохое это число — сто. И ещё хуже, когда это года. В детстве я столкнулась с утверждением, что Россию каждые сто лет в войны втягивали, и при первой жизни я была абсолютно уверена, что должна умереть до сорока пяти лет, чтобы не увидеть войну в живую. Ох, что-то случится, страшно мне стало. Не суициднуться ли часом? Чисто из чувства собственного достоинства я начала конспектировать свои знания (и обнаружила, что забыла очень многое) на всех языках, что знала хоть сколько-нибудь, включая этот стрёмный (самые логичные или изученные уже здесь вещи). Потому что мои знания намного объёмнее всех знаний этого мира, и я получаюсь тут самая образованная и крутая. Этот факт поднимает мою самооценку до небес каждый раз, когда я смотрю на свою гору исписанных тетрадей. И это всё даже с учётом того, что я абсолютный гуманитарий. Но я всё равно кратенько изложила все мои познания в точных и естественных науках в три тетради. Ну и ещё кучу ненужной информации, которую я судорожно "коллекционировала" ещё в первой жизни на случай апокалипсиса. Мелочи вроде варки мыла из костей, создания природного дезодоранта и всех возможных способов постройки шалаша и разжигания костра. Но, признаться, эти мелочи очень грели мне душу (и до сих пор греют, если не учитывать, что я забыла больше половины). Так же как грел в первой жизни стратегический запас шоколада, сахара и консервированной ветчины. Папке мой "секретный шифр" жутко понравился. А максимально малоподозрительные вставки на стрёмном языке разжижали и слегка поясняли всё, что я написала. Это тоже папашке понравилось. Я в его глазах вообще золотой ребёнок. И на этой почве в школу он меня решил не отдавать, а нанять пару учителей (читай: гувернёров). В то время как мой молочный братан туда уже ходил.***
Мне девять лет, и я избегаю зеркал. Я банально не принимаю свою внешность. Не идентифицирую себя с собой, что периодически вызывает приступы дереализации. Я сейчас — чертовски бледный и удивительно тощий ребёнок с блондинистыми волосами и о-т-в-р-а-т-и-т-е-л-ь-н-ы-м-и каре-зелеными глазами. Каждый раз как смотрю на себя, дрожь пробирает. Можно надеяться, что волосы ещё потемнеют с возрастом, но эти мерзкие страшные — не мои — глаза (вся в мать, едрить её за ногу), астеническое телосложение — оно подойдёт кому угодно, но не мне, не человеку, который до этого уже имел и искренне любил совершенно другое тело. И сейчас на этом несуразном теле надето голубое длинное платье. Оно совершенно не подходит мне. Волосы подвязаны сиреневой лентой. Её подарил мне тот самый разговорчивый библиотекарь. Он дружил с моей матерью. Сказал, что она всегда носила одну и ту же ленту, только розовую, даже когда обрезала волосы — стала повязывать ленточку на шее. Мне не к лицу сиреневый, но цвет действительно красивый. Как Фран (забавный факт — у моего библиотекаря есть имя) и хотел, буду хранить память о матушке. Это долгое время расстраивало меня, и в итоге шёлковыми нитками на ленте я вышила имя родной мамы. Я, всё же, немного по ней скучаю, как бы сильно я не отрицала это. Что мне не нравится, так это местные взгляды на одежду. У меня нет ни одних брюк! Мерзкое средневековье. Ну, во всём надо искать плюсы. Мой эпатаж, когда я подрасту и начну подбивать свою внешность под себя настоящую, соберёт все взгляды. Ибо я не собираюсь существовать в таком же ритме, как и вот эти вот все амёбные глупые существа. И от одного такого амёбы я сейчас планирую уйти. Господин Густав какой-то-там. Этот персонаж является нанятым папашкой гувернёром. Он преподаёт мне историю, литературу, математику, и ещё несколько предметов. Если первые два представляют для меня ценность, то остальное совершенно бесполезно. Мой уровень много выше, чем у любого другого человека в стенах. Возможно, если не считать механиков и прочих умелых людей, связанных с точными науками. Я накинула на себя шаль, спустилась вниз и под недовольный возглас Густава выбежала на улицу. Этот хмырь за мной не побежит. Максимум — отыграется на следующем занятии, ударив линейкой по пальцам за непослушание. Или папеньке нажалуется. Не понимаю, почему отец не сократит перечень обязанностей этого чёрта до преподавания гуманитарных предметов. Или вообще не выгонит его, я уже успела изучить больший массив информации самостоятельно. Я направилась к центру города с пристальным вниманием рассматривая средневековый пейзаж и высоченные деревянные фигуры, изображающие титанов. Сегодня должны проходить учения, мне интересно понаблюдать за ребятами, которых готовят в солдаты. Может, кого-нибудь из папкиных знакомых встречу и мне из доброты душевной дадут понаблюдать за сим действом со стены.***
Спустя полчаса я совершено "случайно" набрела на штаб гарнизона. Где меня отловили и отвели в кабинет единственного не заваленного работой в связи с учениями капитана. Точнее, завален работой он очень даже был, но на данный момент находился в "зоне доступа". И именно потому на него свалили ещё и разбирательство со мной — я лицо многим здесь уже знакомое, а потому с пинка отправить меня домой нельзя. Ян Дитрих, бывший папочкин сослуживец и вообще друг до гроба, убрал документы на край стола, сложил пальцы в замок и сосредоточенно-сурово посмотрел на меня. Я, как ни в чём не бывало, продолжила болтать ножками и насвистывать что-то совершенно немелодичное. Мешала, как могла. — Дике, — Ян несильно ударил ладонью по столу, привлекая моё внимание. — В это время ты должна быть дома и учиться. Или я не прав? — Должна. Но мне так сильно захотелось посмотреть на кадетов! А Густав меня бы никогда не повёл, — обиженно надула губы и сложила руки на груди, взывая к жалости солдата. Ян скорчил ещё более суровую рожу, а я ещё более обиженную. И даже постаралась выдавить пару слезинок. Так, для профилактики, а то больно все расслабленные — надо шороху навести. — Позже я отведу тебя в Фемиду. Мне как раз нужно передать Людвигу вести. Ушки на макушке. Что за вести, интересно знать. Как я это выяснить не пыталась, мне только прилетела в лоб скомканная бумажка, чтобы я перестала болтать. После окончания работы с документами Ян надел УПМ и действительно повёл меня к отцу, как под конвоем — придерживая за плечо, будто я возьму и убегу в первый же удобный момент. Но, не дойдя двух кварталов, он улыбнулся и кивком головы указал в сторону, где собралась группа военных. К ним мы и пошли. Все, как один, высокопоставленные, часть не из Троста. Среди них даже разведчики были. И пара представителей от военпола. Интересненько. Спасибо, дядя Ян, я верила в вас до последнего. — Дитрих, что это за маленькую принцессу ты с собой привёл? — гарнизоновец слегка наклонился, чтобы быть со мной на одном уровне (а я, надо сказать, для своего возраста, девочка высокая). Я чуть было не обомлела от неловкости, но он дохнул на меня перегаром и сбил этим с себя всю серьёзность, а с меня всякое опасение. Алкаш алкашом, как и три четверти от всего гарнизона. — Дочь Людвига, командор Пиксис. — Людвига... А сам он сегодня будет? Намечается неплохое шоу, может, даже захочет завербовать к себе в агентство свежую кровь в обход разведчиков. Как оно там называлось? Артемида? — Фемида. Будет, сэр. Он не пропустит это событие, — примечательно, что Ян меня так и не отпустил. Вскоре папаня явился. В обмундировании и с тростью — это выглядит противоестественно, хотя вид "боевой готовности" папочке очень даже идёт. Интересно. Заметив меня, папка вопрошающе поднял брови, но не успела я оправдаться, как Ян уже доложил о моём побеге из дома. Ябеда. Папка тыкнул мне в щиколотку концом трости и помотал головой. Ясно, не тупая, — дома поговорим, так дома поговорим, возникать не буду. Все из нашей компашки разбрелись кто куда. Мы же с папенькой, как я и хотела, поднялись на стену. И с нами же командор Пиксис с парой своих приближённых: девушка лет двадцати двух и парень, который выглядит немного старше девушки. Примерно через полчаса вышли кадеты. Честно? Это бомбезно. Кадеты действовали организованно, разделившись на секторы, группами по четыре-пять человек "зачищали" город от "титанов". Некоторые из кадетов выделывали на УПМ такие кульбиты! Воздушные гимнасты, никак иначе их не обозвать. Был даже несчастный случай — одна группа решила усложнить жизнь другой и мало того, что зашла на их сектор, так и подрезала их командира, из-за чего тот вмазался прямо в церковную стену. Ясное дело, что он потерял сознание и принимать участие в учениях больше не мог. Командор всё время потягивал коньячок и записывал. Много записывал. А ещё, когда у меня заурчало в животе, он всунул мне свой бутерброд с копчёным мясом, огурчиком и помидорками. Хорошо быть ребёнком — все тебя кормят и любят. Учения закончились уже ближе к вечеру. Папа всю дорогу до дома (минут двадцать, ибо обитаем мы у самых ворот) молчал и злобно на меня косился. Уже дома он первым делом пошёл на кухню, дабы меня накормить. А там он нашёл записку от Густава о моём вопиющем непослушании и либо жалование Густава повышается, либо отец разбирается с моим безобразным поведением, а иначе Густав откажется от работы с "этим невообразимо безалаберным, безответственным и наглым ребёнком, что мерзким своим поведением напоминает больше дворового мальчишку, нежели юную леди". Я считаю, это успех. Но папа так, видимо, не считает. Едва я встала из-за стола, мне прилетело тростью пониже спины. Пришлось сесть обратно и выслушать ругань отца. Из громогласной отцовской речи я вынесла только то, что меня посадили под домашний арест аж на две недели. И это были отвратительные две недели уроков с гувернёром. Один плюс — отец реально скинул с Густава ненужные мне предметы. Зато пару раз в гости приходил Жан. Мы с ним целый день что-то рисовали. У Жанчика вообще талант к рисованию, нужно развивать его взгляды на искусство, и я активно этим занимаюсь; рассказываю ему все возможные истории и разбираю их, стараюсь разбирать его рисунки и приучаю к классике всеми возможными способами, даже понемногу учу его играть на фортепиано (которое, оказывается, очень любила моя местная матушка), опираясь чисто на навыки первой жизни, ибо этим аспектом моего развития папаша пренебрёг. Разве что за единственный визит к бабке и деду по матери я узнала, что ноты в этом и в моём мире не различаются. Ещё, целых три вечера подряд, мы перекрикивались из окон с соседской девчонкой по имени Хина, ей одиннадцать. Её родители запрещают ей общаться со мной, дабы мерзопакостная пацанка-я не испортила их нежный цветочек, но девчонка упряма до ужаса и проявляет ко мне жуткий интерес. Ну, оно и ясно — запретный плод сладок.