***
Свою ориентацию я долго, старательно отрицал и «чинил» себя мантрами до пятнадцати лет. На день рождения я загадал стать собой. Тогда что-то щёлкнуло, и боль от реальности стала сильнее страха перемен. Перестал стричь волосы и перекрасил свой блонд в пепельно-серый, отдал Симе на вырост половину своих вещей, попросил знакомую помочь с проколами (суммарно семь в ушах, еще два в нижней губе). Летом поцеловался с парнем, и весь июль мы с ним встречались исключительно ради новых ощущений, ведь оба были «закрытыми» геями. О любви или привязанности речи даже не шло, просто нам обоим хотелось почувствовать, что мы — не клякса на идеально белом листке, а нормальные люди. Со своей ориентацией я кое-как смирился в то время, но никому из семьи, даже дедушке, не рассказывал. Одноклассники узнали в октябре. Приложение для знакомств стало сильно глючить, но я не обратил на это должного внимания. В один прекрасный день, вроде восемнадцатого, я как обычно пошёл за Юлей в школу, но на половине дороги увидел ее, бегущую мне навстречу. — Что случилось? — спросил я. — Тебе нельзя туда! Дима… Боже мой… Она открыла в телефоне группу своего класса, показала, что там творится. Скриншоты моих переписок с парнем из города. На некоторых мы с ним сильно откровенничаем на тему любимых фильмов с ЛГБТ персонажами, обсуждаем секс между парнями, делимся своим опытом, а точнее, его отсутствием. Я словно погрузился в густой туман. Достал свой телефон — 32 пропущенных с разных номеров, 50 с лишним сообщений. Юля обняла меня. А я думал о том, что отец убьёт, когда узнает. Это всего лишь вопрос времени. До школы мы шли молча, держась за руки. У ворот я попросил Юлю отойти от меня подальше, чтобы ей не досталось в случае чего. Она не хотела оставлять меня, но я кое-как уговорил. Инстинкт кричит мне: «Бей, беги или умри!» Вроде понимаю, что к этому все и шло, но чувствую, как похолодели ладони и колотится сердце. Вдох, выдох, соберись, тряпка! Вхожу в наш кабинет. Меня встретили стонами и жестами минета с дрочкой. На доске красовалась надпись «солнцев пидарас», орфография автора сохранена. Игорь и кто-то ещё засвистели: — Какая красавица к нам перевелась! — Хуесос просто! — А что не написал пассив или актив? — Так по нему сразу видно, что в жопу получает! Быстро стёр надпись с доски, потому что попадёт-то мне, если Мария Ивановна увидит. Они всё ещё пытались задеть меня, издевательски перечитывая понравившиеся части переписки, но я думал только о том, что сделает со мной отец. Я с удивлением заметил, что мой любимый соседушка все ещё сидит на последней парте и в ус не дует. — Привет! — поздоровался он. Я поражаюсь количеству спортивок — каждый день он надевает новую пару. — Ты всегда в спортивной одежде ходишь? — Иначе на бокс опоздаю. Артём улыбается. — Ты видел скриншоты? — Неа, — сказал он. — Посмотри у Игорька. Он сделал то, что я просил, и вернулся обратно, спокойный как удав. — И что? — спросил я. Артём продолжил невозмутимо списывать сочинение. — Что? — Тебе всё равно? — Ну, да… — ответил сосед с равнодушным лицом. — Мы же с тобой не спим. Я не нашёл нужных слов и подумал, что он просто не осознает последствия: — Тебя ведь Игорёк затравит со своей шайкой. — Вон тот? — сосед указал на Игоря. Я кивнул. — Я его не боюсь.***
Учёба, в целом, была сносной. В коридоре чуть-чуть потолкали, вслед повыкрикивали, бумажками закидали, некоторых учителей проинформировали о моем «разврате» — но это всё ничего. Артём, сосед мой, не заступался, но и не присоединялся к Игорьку. Домой идти было страшно. Тряслись руки и колени, слабость растекалась по телу вперемешку с болью, видимо, душевной. Отца не было в квартире. Он работает хирургом посменно: либо встает ранним утром и возвращается к трем часам дня, либо уходит в три и возвращается к десяти вечера. Сегодня, наверно, второй случай. Хотелось пойти к дедушке и всё ему рассказать, но кишка тонка. Он единственный родной мне и по крови, и по духу человек, и я слишком боюсь оттолкнуть его. Я достал краски и принялся выплескивать оставшиеся эмоции на лист, пытаясь придать им форму. Чуть-чуть успокоился. Сима и Анна пришли с футбола. — Мы победили старших, представляешь? — поделился счастливый Макс. Аня с порога сказала: «Дим, разговор есть.» Сердце в пятки. Когда Макс ушёл в свою комнату, она в смятении проговорила: — Знаешь, что Сима по дороге домой ляпнул? Сейчас процитирую… «А мне Толик сказал, что Дима — гомосек. Это кто, мам?» Я готов был броситься в слёзы или сразу в окно. Боже, Макс тоже знает! Сел на табурет, взявшись за кружившуюся голову. — Извини меня. Я не хотел, чтобы… Честно, Ань, прости! Она подошла ко мне и ласково тронула за плечо. Я нечаянно дернулся от такой нежности. — Что-то в школе случилось? — участливо поинтересовалась Анна. — Не хочу об этом. Как ты Симе ответила? Она улыбнулась. — Что это парни, которые серёжки носят. Я так растерялась! Я рассмеялся и поблагодарил её, но тревожные мысли захлестнули меня с новой силой. — Ты в порядке? — Вроде бы, но… Он не должен был знать! Никто не должен был, я не хотел, столько скрывал, и… — я в ужасе замолчал. Проболтался, идиота кусок. Мог бы отрицать, сказать, что странные у детей приколы пошли, но я лишь подтвердил худшие опасения отца. Поднимаю глаза на Анну, ищу отвращение или ужас на её лице, но вижу лишь сочувствие. — То есть, это правда? Вот он, спасательный круг! Может, она прослушала? Я перестал трясти ногой от неожиданности. — Конечно нет, ты что? Кругом эта педиковская пропаганда, и… И я должен был скрывать ее от Симы, вот! До чего только мир докатился! Такая мерзо… — сочинял я на ходу. Аня не дала мне договорить. Она положила руки на мои плечи и спокойно сказала: — Все хорошо, успокойся. Я давно догадывалась. Она так тепло посмотрела на меня… Моя нижняя губа аж предательски задрожала, намекая на слёзы, но я тут же её прикусил. — Спасибо большое. Можешь не говорить отцу, пожалуйста? — Да, конечно. Только аккуратно, Дим. — Спасибо. Я удалился в свою комнату и, как только закрыл дверь, заплакал. Моя мама после развода переехала, навещала на праздники через раз, на мои ежемесячные звонки не отвечает с некоторой поры; а Аня, которую я все детство доставал пакостями, любит настолько, что принимает меня настоящего. Проревел себе глаза как ребёнок, и уснул.***
На следующий день в школе стало чуть хуже. Как вчера, если прибавить жвачку в волосах и стычку с одиннадцатиклассником. Про волосы мне сказала Юля, и я без жалости отстриг прядку. Про старшеклассника — дело было в туалете. Захожу руки помыть, этот тип замечает и начинает кричать: «Что ты вообще здесь делаешь? Вали в женский!». Меня тут же вытолкнули. Физкультура стояла последним уроком. Собирался прогулять, но у меня и так одни «отсутствует» в журнале. Для школьных раздевалок — отдельный котёл ада. Я ждал, пока все переоденутся и только тогда зашел, надел толстовку и штаны на три размера больше. Прозвенел звонок. В спортзале мой сосед-спортик болтал с вечно недовольным учителем физры, который даже смеялся при их разговоре. Нас, простых смертных, заставили бегать 7 кругов, а Артём занимался по своей программе, насколько я понял. Уже после 2 круга мышцы свело, в глазах потемнело, и я рухнул на скамейку. Рядом сидел Артём, шнуровал кроссовки, напевая под нос «покатаемся по городу, отвези меня, пожалуйста, к мосту». — Ты слушаешь Земфиру? — спросил я. — Конечно! Её песни за душу берут. Неожиданно, однако, слышать такое от него. — Твоя любимая? Он посмотрел мне в глаза со своей фирменной ухмылкой. — Избитый вариант, но «Жить в твоей голове». Короче, если бы я мог про чувства писать, я бы использовал те же слова. Я не мог оторвать от него взгляд. Качок-то не такой простой оказался. Нас окликнул кто-то из одноклассников. — Эй, голубки! А Солнцев-то влюбился! Артём чуть смутился, и я, забыв про свою неспортивность, сорвался со скамьи на пробежку.***
Спустя три дня я шёл домой с расквашенным носом и разбитой губой. Закончилась учеба, выхожу из школы, а меня там на ступеньках весело поджидают старшеклассники. Умная моя голова догадалась по их ухмылкам и смешкам в мою сторону. Мысленно уговариваю: «Не беги, только не убегай, будет хуже, хуже, хуже». Весь дрожу, но стараюсь держать выше нос. В недалёком восьмом классе меня ждали возле школы точно так же, и последствия были совсем не радужные, в отличии от моей ориентации. Ситуация повторилась точь-в-точь. Шлюха, заднеприводный, на тебе, получай. Сопротивляться не очень выходило, один в поле не воин, как говорится. Колечко из губы не вылетело, и то радость. Смешанный с грязью, я решил, что терять нечего, и уверенно открыл дверь нашей квартиры с твёрдым намерением во всех грехах покаяться. А может лучше не стоит? Именно сегодня я в чёртовых серьгах и всевозможной херне, в дурацком голубом свитере и брюках в клетку. Утром настроение, видите ли, позитивное было. Я снял всё, что можно снять, замотал волосы в какую-то гульку. Дернул ручку. Горло пересохло. Я зашел в квартиру, и понял, что нужно бежать. Сразу же. Развернуться, ночевать хоть на улице, но только, чёрт возьми, не здесь. Воздух словно стал гуще от напряжения. Отец сидел за кухонным столом, сложив руки в замок. Пялился на стену перед собой, ждал меня. Он знает: донесли уже или догадался. — Присядь, — процедил он, — поговорим. Послушался. Хотелось кричать. Или реветь. Может, и того, и другого. Я постарался опередить его с новостями: — Дорогой отец, дело в том, что твой далеко не дорогой сын г… Он ударил кулаком по столу. Я невольно вздрогнул. — Знаю я, кто ты. Не паясничай здесь. Отец говорил спокойно, точно не переходил на крик, но я чувствовал, словно мне забивают в голову гвозди. — Тогда я, пожалуй, пойду… Я успел выйти из-за стола, как он подошёл, схватил за плечо и влепил нехилую такую пощёчину. — Прекрати уже! Я улыбнулся. Слезам он бы только обрадовался, а мне этого не надо. Отец нахмурился, покраснел. — Ты издеваешься надо мной?! Опять сжал мои плечи, встряхнул. Улыбаться. Главное улыбаться. — Господи! — воскликнул он, отходя от меня. — За что мне это? — Такова судьба! — начал дерзить я, — Мы не всегда получаем то, что хотим. У тебя сыночек-педик, но бывает и хуже, не волнуйся. Я перестарался. Он замахнулся. Я перенес ещё одну оплеуху, молча ждал, что будет дальше. Бежать от таких как он нельзя, потому что тогда «хулиганы» сразу воспринимают тебя как жертву. Дальше драконить его — не вариант, жить пока ещё хочется. Мы стояли друг напротив друга. Я вдруг вспомнил, кто такой гомик по версии Ани, и прыснул от смеха. Быстро подавил, но опоздал. Отец сжал кулаки. — Тебе всё весело… Хиханьки да хаханьки! Видел бы ты себя со стороны, боже! — А ты меня опиши! Говорил себе заткнуться, честно. — Волосы как у бабы, — он подошёл и дёрнул мою гульку, — побрякушки твои педиковские, одежда! Отец прошёлся вокруг, рассматривая меня, выискивая недостатки. — Главное — это походка. Мама родная! Ты как потаскуха ходишь, я серьёзно! Ещё и голос жеманный! Начни работать над собой, тебя ведь нормальные люди не вытерпят! Да обычно я хожу! Слова вырвались сами: — Так неинтересно. А где «лучше бы ты сдох» с театральной злобой? Или «выметайся отсюда»? Раз тебе нечего сказать, то я пошёл к своим любовникам. Отец выслушал меня, не перебивая, но я перегнул палку. Он взял меня за горло обеими руками, треснул об стеночку. — Театра, значит, хочется? Будет тебе театр! Отец повалил меня на пол, что было легче легкого для него, и кулаками прошелся по лицу. Я неумело закрывался руками и брыкался, совершенно не помогая делу. Отец достал близлежащий провод, то ли от чайника, то ли от миксера. Он потерял контроль над своими действиями. Такое уже бывало, на следующий день обычно извиняется. Бьёт ладони, которые я выставил, и кричит: — Думаешь, мать твоя от меня сбежала? Она просто характера твоего не выдержала! Даже в детстве ты с ума сводил, но сейчас ты нечто! Уникум! Посмотришь на твою самодовольную рожу, и руки так и чешутся ударить! Отец откинул провод, рывком поставил меня на ноги. Он схватил меня за горло, с силой сдавил и припер к стенке. Какой толк говорить, что я сопротивлялся? Не помогло, всё-таки. Он смотрел мне прямо в глаза. Если бы у ярости было лицо, оно бы выглядело как отец сейчас. — Каждый день с тобой трудно, но знаешь, как тяжело было сегодня?! Я работаю, заходит парень, пациент мой, говорит: «Сергей Кириллович, ваш сын является гомосексуалистом.» Берёт телефон и показывает твоё извращенство! Коллеги тоже узнали! Как мне было стыдно! Знал, что гомосек растёт, но не остановил тебя! Ладно, бабскую внешность простил, но тут оказывается, что, правда, извращенец в моём доме! Я хотел не злиться, мягко отправить лечиться, меры принять! Ты довёл, дрянь, до кипения! А я в долгу не останусь. Расскажу всей семье, какой ты урод! И первым будет твой любимый Алексей Витальевич! Это имя дедушки. Кажется, он понял, куда надо давить, чтобы меня сломать. Только не показывай страх. Отец наконец-то отпустил меня, я чуть пошатнулся и зашёлся кашлем. Он издевательски спросил: — Что думаешь, а? Лучше с части про секс начать, или ему все полностью отправить? Я отвернулся. Больно. — В глаза смотри, — приказал отец. — Слушаюсь и повинуюсь. Улыбаюсь, а глаза блестят. Он только сейчас обратил должное внимание на следы кулаков старшеклассников на моём лице. — Рад, что кто-то уже преподал тебе урок. Через пару секунд отец вытолкнул меня за входную дверь. «Подумай над своим поведением!» Как хорошо, что у него иссякли силы и слова, потому что я был близок к слезам. Никак не могу проглотить ком в горле. Иду к дедушке. Только не так, как с отцом, пожалуйста. Только не так.***
Неоправданно страшно в душе́ и больно где-то в зоне солнечного сплетения. Бедный мой нос! Ваты-то я не успел прихватить. Ну и видок, конечно. Бегать не умею, поэтому дорожка займет минут пять с перерывом, а звонок отца — секунду. Математик из меня херовый — никак не успеваю, но надеюсь. Стучусь, боюсь. Дрожу весь, деланное спокойствие и защита юмором подводят так же, как рациональное мышление. Из-за того, что дедушка не открыл мгновенно, я чуть не потерялся окончательно, надумав самые худшие варианты. Повторяю стук. — Открыто! — слышу я из квартиры. Так мало надо, чтобы почувствовать себя дома. Запах пирога по новому рецепту, полутемнота и полусвет одновременно, ковер на стене и фортепиано в углу тесной комнаты. — О, заходи, не стой у двери, я тебя ждал! Когда дедушка говорит, он улыбается настолько искренне, что сразу понимаешь — тебе рады. А затем он рассматривает меня получше. — Боже мой! Что случилось? Дим, не молчи, пожалуйста, помогу, чем смогу. Стараюсь не смотреть ему в глаза и кусаю губы. Не реви, не реви, не реви. Нет, нет, я не могу! Взгляд в пол, руку — на ручку, слова выдавливаю из себя: — Тут такое дело… Я… Ну, то есть мне… Нравятся парни… Последнее произнёс шёпотом. Дедушка не расслышал и попросил повторить. — Парни нравятся, — выпалил скороговоркой. — Голубой я. Судорожно дышу. Все ещё держусь за ручку двери, другой ладонью зажал себе рот. «Прекрати, прошу, перестань, не ной!» — уговариваю себя тщетно. Жмурюсь и боюсь увидеть осуждающий взгляд. Дедушка рос во времена, когда быть геем было грехом, преступлением и отсутствием всякой морали, а мне приходилось признаваться, что все эти вещи — я. И я не сдержался. Сполз на пол, не в силах даже открыть глаза. — Прости, извини, я не хотел, пожалуйста, прости меня, я такой же, каким был вчера, позавчера или два года назад, извини, я никому бы не рассказал, пожалуйста, не отказывайся от меня, — бормочу бессвязно. Дедушка садится рядом, обнимает меня и говорит: — Все в порядке, Дим, ты чего себе надумал? Я не собираюсь отказываться от тебя, ни при каких обстоятельствах так не сделаю, слышишь? Я тебя люблю так же и буду любить. Открываю глаза, улыбаюсь сквозь слезы и шепчу: «Спасибо…». — Можно у тебя недельку пожить? Дедушка недоуменно смотрит на меня, а потом спрашивает: — Это связано с лицом в крови? — Ну, частично. — Оставайся, сколько понадобится. Давай приведём тебя в порядок, и ты расскажешь, что произошло, хорошо? Киваю и думаю, чем я заслужил дедушку и его любовь. В квартире ничего вроде не нужно. Одежды только нет школьной и учебников всяких, да и пофиг. Юле написать могу, дедушка тут, Симу в школе найду, к Ане на работу схожу — самые главные люди со мной, и ничего больше не надо.***
Прошло четыре дня с моего переезда (три из которых я провалялся дома), и пока всё спокойно. В школу пошёл в спортивках, вообще не мой стиль, но лучше так, чем никак. Соседушка до сих пор со мной за партой, а на истории с русским сидеть без учебника не получится. На перемене я поломался, сломался и решил попросить у соседа поделиться заранее. — Можешь на середину учебник положить, пожалуйста? Он удивился, но увидев, что единственное у меня на парте — это ручка и карандаш с листочком, а вместо рюкзака — пакетик, помог мне со словами: — Ты, оказывается, разговаривать умеешь! Да ещё и вежливо! Я улыбнулся. Артём поразился вновь. — Так, ты улыбаешься тоже? Не может быть, солнышко, не верю! — Не называй меня так, или спалю тебя к чертям, — отвечаю полушутливо. — Очень смешно, сол… Нцев. Мы хохочем. — Спасибо, — говорю я. — Обращайся.