***
Кенни вскакивает с кровати, пытаясь прийти в себя, выключает уже десятый будильник, который пытался вытащить его из событий того дня. Он вспоминает, что этот кошмар хоть и был реален в отличии от других, но он обещал себе, что он никогда не вернётся к своей прошлой забытой жизни, даже в новых кошмарах без неё, не будет вспоминать о том, что её смерть это его вина. Он убеждает себя в том, что должен забыть обо всем, что там произошло с ней, теперь у него новая жизнь, центр в которой — Ли. Которого вновь не было рядом, но в этот раз причина была убедительная — он готовил завтрак. Кенни понял это, когда услышал бряканье на кухне и восхитительный аромат жареного бекона и чего-то яичного, болтуньи или омлета, Кенни не мог точно определить по одному лишь запаху. Он отгоняет мысли о сне — голод и желание прижаться Ли со спины сильнее внутренних кошмаров — подрывается с места и пробирается на кухню. Кенни тихонько прикрывает дверь спальни, подкрадываясь к Эверетту со спины, резко накидывается с объятиями. Ли лишь улыбается, будто знал, что к нему приближаются сзади. Кенни не доволен этим исходом, и он целует его за ухом, вызывая мурашки и смешок. Он засовывает руки под футболку, пытаясь привлечь чужое внимание, но, понаблюдав, как Ли лишь шипит на него, умоляя прекратить, Кенни бросает попытки привлечь к себе внимание и переходит к плану Б — виснет на Эверетте, мешая ему ещё больше. Ли проводит свободной рукой по его длинным волосам, пытаясь их распутать, ворошит гнездо на его голове ещё больше, просит его встать нормально, и Кенни, к своему глубокому сожалению, повинуется. — Какой же ты невероятный, Ли, — тянется к нему Кенни, пытаясь поцеловать. — Кен, — уже серьезно обращается Эверетт, — чтобы говорить мне такие комплименты, для начала почисти зубы, — он принюхивается ещё сильнее, — а лучше помойся. — Пресвятой Иисус, двенадцать апостолов и Дева Мария, почему ты так жесток, — Кенни отлипает от него, с глубоким разочарованием вываливаясь из кухни. Ли, кажется, ещё раз приглушённо посмеивается над ним, пока Кенни заходит в ванну, закрывает за собой дверь, в приподнятом настроении залезая в душ. Струи воды стирают с него остатки утреннего кошмара и разочарование от того, что он не получил долгожданный поцелуй от Ли. В его жизни, кажется никогда не шло всё настолько гладко, как сейчас и Кенни был просто рад тому, что ему хватает на жизнь сполна, что у него есть такой хороший партнёр как Ли, что его прошлая жизнь проявляет себя только во снах. И то благодаря Эверетту эти проявления постепенно улетучивались, потому что он был честен и открыт, потому что заставлял Кенни быть таким же, не стесняться себя и своих страхов, при этом всё же уважал его личные границы и не лез в душу, когда это было совсем уж неуместно и не действенно. Ли заполнял пустоту в его душе, он был спасательным кругом посреди океана, который держал на плаву и давал стимул жить. Может, это было уже слишком — настолько сильно зацикливаться на нём, и Кенни не стоило строить всю свою жизнь вокруг одного человека, совершая свою ошибку вновь, но его это пока что не беспокоило. Тем более когда он чувствует запах яичницы сильнее, и его мысли вновь занимают не рассуждения о высокоморальных вопросах, а о том насколько он голоден. Поэтому он ещё быстрее выскакивает из душа, наспех вытирает свою дурную голову и бежит на кухню. Ли расставляет приборы на столе, выискивая в холодильнике сок, как будто этого атрибута не хватает для полной картины типичного завтрака. Кенни же садится за стол, начиная быстро закидывать яичницу в рот, только под конец трапезы успевая всё запить апельсиновым соком, который так вовремя налил Ли. Эверетт же, ухмыляясь, присаживается рядом, наблюдая за тем, как Кенни быстро и ловко ест. Лучик света красиво падает Ли на лицо, согревая шоколадную кожу, и Кенни не может оторвать от него взгляд, внимательно осматривая каждый сантиметр его кожи. Он не может думать о чем-либо ещё, не может даже позволить себе переключить радиостанцию собственных мыслей с волны, где его собственный голос восхваляет Ли, не может не восхищаться им. Он слишком прекрасен, чтобы от него хоть один человек мог оторвать взгляд, что уж говорить о Кенни. Эверетт же на его полные любви взгляды улыбается и открывает рот, чтобы начать говорить: — Кен, — он тщательно пережевывает бекон и продолжает говорить, — ты когда-нибудь задумывался о том, что у нас могли бы быть дети? И идеальная картинка трескается прямо у него на глазах, распадаясь на осколки. Кенни в своем счастливом будущем представлял, что он состарится и, несмотря на разницу в возрасте, умрет с Ли в один день. И никаких детишек, внуков и даже племянников под их опекой, потому что снова тонуть в этом болоте переживания и тревоги он не собирается. Уж точно до тех пор пока их теоретический брак, который они даже пока не планировали заключать, во Флориде даже не будет признан. Да если бы однополые браки и были бы признаны в их штате, он всё равно не собирался брать на себя ответственность по опеке над ребенком, подвергая его опасности, только находясь рядом с ним. Он не хочет передавать свои комплексы и психологические проблемы как дед передавал его отцу, а тот принял от своего отца. Он не хочет жить как его родители и сотни поколений до него, потому что агрессия у их рода в крови и передается детям, даже если они приемные. В конце концов он не хочет, потому что долбоебов, готовых сбить тебя на фуре с десятью тоннами груза достаточно, и убиваться ещё плюс минус десять лет по проебанной по его вине семье он точно не хочет. — Ли, ты че говна въебал, какие дети? — Кенни удивлено приподнимает брови, заглядывая Ли прямо в душу. — Почему ты так остро реагируешь? — Ли роняет вилку на пол, но Кенни даже не замечает, как его реакция влияет на Эверетта, — Что такого я спросил? — О, тогда позволь мне спросить, — он игнорирует вопросы Ли, продолжая говорить, — когда я должен был об этом задуматься, после того как мне приснился очередной кошмар, где ты умер, и я вдруг решил, что одного человека в случае чего мне потерять не достаточно, или может, когда я в очередном припадке агрессии чуть не прибил кого-нибудь, или может, когда я голосовал за республиканцев, а после понял, что хочу связать жизнь с мужчиной, но блядское правительство, которое я сам же и выбрал, не позволит мне этого сделать ещё как минимум парочку лет? Или когда все эти факторы сошлись воедино? Ответь мне, Ли. — Ты слишком драматизируешь, всё не так плохо, — он кладет ладонь Кенни на плечо, пытаясь его успокоить, — тебе давно не снились кошмары, ты не так серьезно срываешься, ты правда изменился с тех пор, когда мы начали встречаться. И я думаю, что, когда Обаму изберут на второй срок, тенденция признания однополых браков будет только увеличиваться, тем более ты же сам наверняка видел по новостям, что недавно в Вашингтоне их признали. — Мне на Бараку Обаму и остаётся надеяться, — Кенни срывается с места, пропуская мимо ушей все сказанные Ли слова, — в моей же жизни всё прекрасно и радужно, и я же идеальный человек со здоровой психикой и здоровым поведением, и мне уж точно одобрят опеку над какой-нибудь несчастной сироткой. Он не останавливается, продолжает разглагольствовать, не давая Ли и слова вставить между его репликами, постепенно одевается на работу и приближается к двери, лишь бы сбежать и не видеть несчастных глаз Эверетта. Головой Кенни может и понимает, что этот скандал ни о чем, начатый с ничего и Кенни прекрасно понимает чем это кончится. Он только расстроит Ли своим гнилым языком, и Кенни хотел бы прекратить это, но его уже занесло, как машину на летней резине проезжающую по только припорошенному снегом шоссе, и ему остаётся только молиться при полете в кювет. — Знай, я не хочу ничего слышать о детях, не хочу видеть детей, не хочу, чтобы о них кто-то упоминал, чтобы кто-либо пытался со мной поговорить об этом. И тем более я не хочу, чтобы ты пытался уговорить меня сходить психологу, психотерапевту или тем более психиатру, чтобы решить это. Мне не нужно ни говорить, ни думать, ни слышать ничего о детях, я надеюсь, ты меня понял? Ли лишь запоздало кивает, когда Кенни хлопает дверью. Он не понимает, что на него нашло и как его идеальное настроение всего за пару мгновений кануло в небытие, но он точно знал это его вина. Таких тупорылых и упёртых баранов как он днём с огнём не сыщешь, но вот он попался Ли, и изо дня в день он не стесняется бодаться. Не стесняется выплевывать яд, не стесняется посылать на хуй, не стесняется не идти на компромиссы и не при каких условиях не возвращаться к прошлому. Он уже всё для себя решил, у него больше не будет детей, и он никогда в своей жизни не вернётся к этой теме, и точка. Ветер, разворошивший его волосы, подтверждает верность его принципов. Кенни идёт к докам дальше, представляя, как тяжело им будет работать во время ливня, который предвещали почти что черные тучи над морем. И Кен сам себе напоминает, что сегодня должен приплыть танкер, на котором работал Мэттью, для которого он должен выкроить свободную минут. Но пока что, добравшись до работы, он начинает заниматься более важными делами — очередной бумажной волокитой с отчаливающими судами, с их грузами, с некомпетентностью работников и наконец-то отчётам за каждый его поступок. Не думал он, когда бороздил просторы атлантического океана месяцами, а иногда даже годами, что после долгой работы на какой-нибудь барже ему захочется стать докером, а позже и стивидором, которых он ненавидел будучи обычным коммерческим рыбаком. Но жизнь распорядилась иначе, дав ему причину находиться на суше чаще чем один месяц в году, и с этой причиной он сегодня благополучно посрался. Конечно, если бы он прикладывал больше усилий, чтобы не трепать своим длинным языком, когда не стоит, этой ссоры на пустом месте могло бы и не быть, но заткнуть свою пасть Кенни не будет в состоянии, кажется, никогда. И это расстраивало его до жжения во всем теле, которое пыталось вырваться через агрессию, норовив всё испортить. Его характер термоядерная смесь не несовместимая с существованием рядом с людьми в принципе, и тем более с детьми, тем более после того, что случилось с ней. Кенни не может взять на себя такую ответственность он и так испытывает вину ежедневно за, то что Ли тратит на него свои лучшие годы жизни, а если рядом будет ещё один человек, которого он может в любой момент потерять, вина станет в два, а то и в три раза больше чем сейчас. Тем более учитывая то, что однажды, когда жизнь была легче, потому что она была рядом с ним, Кенни решился на этот шаг, но прогадал, и он не хочет вновь испытывать свою удачу. Он уже не вспоминает о том, что каждое взаимодействие с ребенком будет как ножом по его старому сердцу, всё о чем он будет думать — она, их нарождённый ребенок и бесконечная вина. Он будет беспокойным, контролирующим, агрессивным отцом, который собственные проблемы даже самому себе признать не может, не то чтобы решить. Такому человеку как он нельзя было доверять ребенка, с таким человеком как он Ли не стоило связывать свою жизнь. И если Эверетта уже нельзя было переубедить, — разум за время нахождения рядом с Кенни уже давно был потерян — то он хотя бы не позволит ему совершить ошибку, заведя вместе с ним ребенка, даже не смотря на то, как сильно это ранит самого Ли. Так он и подытожил, пока курил, высматривая Мэттью. Он решает игнорировать тему детей, думая, что это поможет ему справиться со всем дерьмом внутри него. Он замечает знакомую серую ветровку среди оранжевых комбинезонов других моряков и машет рукой, подзывая к себе. Мэттью торопливо подбегает к Кенни, и новый порыв ветра чуть ли не срывает с его головы капюшон, когда он прячется под козырек, где курил Кен. — Как море, всё ещё волнуется? — здоровается с ним Кенни. — Да ещё как, удивительно, что ливень ещё не дошел до берега с таким ветрищем, — Мэттью смотрит на танкер, которого покачивало от разбивающихся о берег волн, — больше в эту хрень ни ногой, даже не зовите. — Я тебе давно говорил увольняйся оттуда, да и перебирайся сюда, — Кенни огибает невидимой линией, нарисованной сигаретой в его руке, доки, — А ты всё ссышься, да и приговариваешь, как тебя работа там бесит. — На этот раз я настроен серьезно, Кенни. Уолтер хочет переехать в Канаду в какой-нибудь Осло или другой город, где его родственники живут, не помню. В общем туда, где график моей работы будет не шесть через шесть месяцев, а два через два дня или пять через два, ну, как повезет. — Резко он, — Кенни прижимается к стене, чтобы начавшийся ливень, не намочил его, — а нельзя переждать, хотя бы до момента, когда ты найдешь новую работу здесь, а потом уже думать переезжать или нет? — Я тоже думал об этом, но знаешь, годы идут, а мы не молодеем, — горько говорит Мэттью, — вот пройдет время, а после нас что останется, тонны углекислого газа, да и продукты разложения? Мы хотим что-то после себя оставить, понимаешь, Кенни? — Вы и так оставили много чего после себя, — Кенни бросает окурок в новообразовавшуюся лужу, принимая резко накатившее на него некое поэтическое веяние ливня, который благополучно разбивался о козырёк над ними, — Уолтер вдохновил и обучил очень много детей. А ты людей спасал и не раз, и когда наш капитан долбоеб решил повторить сцену из «Титаника», и когда в ту же вахту чуть движки не отказали, и когда ты заметил, как кто-то посреди океана застрял. Без тебя все эти люди были бы уже на том свете, а без Уолтера эти дети были бы уже другими людьми. — Не думал, что услышу эти слова от тебя, — Мэттью глядит на тёмное небо, когда Кенни хмурится на его смешок, — Раньше хуй бы я дождался этих слов, да что я, никто бы не услышал от тебя похвалу. Прав был Уолтер, Ли изменил тебя в более рассудительную и спокойную сторону. Кенни хмурится, понимая, что это хоть и странный, но приятный комплимент. Он не думал о том, что изменился и стал мягче, настолько сильно, что ему будут говорить об этом напрямую. Это было странное ощущение одухотворённости, которое на миг окрылило его неким чувством нормальности, которое ему было незнакомо и чуждо. Кенни дёрнул плечом, когда понял, что Ли говорил об этом же утром, когда они спорили, но он не хотел подтверждать то, что он действительно изменился — это могло пошатнуть его твердую позицию относительно детей. — И да я не имел ввиду, что наши жизни бессмысленны, ты сам как-то привел к этой депрессивной теме. — Мэттью неловко усмехается, — Я хотел сказать, что мы хотели бы завести ребенка там, где наш брак был бы действителен. — Это что воздушно-капельным путем, блять, передается? — шипит себе под нос Кен, поражаясь с этого совпадения, сразу забывая о том меланхоличном настроении, что было у него секунду назад. — О чем это ты? — Мэттью щуриться, пытаясь высмотреть в Кенни какие-то спрятанные от всех секреты, хитро улыбается, складывая в голове какие-то свои догадки по поводу отношений Ли и Кенни. — Да, блять, — Кенни стоило язык хоть раз в жизни прикусить, чтобы не позориться перед людьми, — Ли тоже говорил об этом. — А ты чего? — Ничего, твою, блять, мать, — Мэттью совершенно спокойно реагирует на его вспышку агрессии, и Кенни пытается сформулировать свою мысль помягче, при этом не выдать всё как есть на душе, — Я не хочу, просто не хочу, вот и всё. — То есть ты уже размышлял об этом? — Кенни неуверенно кивает, — И ты даже после разговора с ним, ну, даже на секунду не передумал? — Я бы не сказал, что я говорил с ним вообще, — Мэттью вопросительно приподнимает бровь, — я бы сказал, что я вел монолог в очень грубой форме, где объяснял, что не хочу ничего слышать о том, чтобы завести детей. — Поговори с ним, — у Кенни от злобы начинают дёргаться усы, и он бросает яростный взгляд на Мэттью, который был абсолютно серьёзен, — правда, Кенни, поговори с ним, это не шутки, и для него это всё не просто так, для него это может быть важно. Я не знаю, что у него в башке твориться, и мне скорей всего не суждено это узнать, но ты же можешь это сделать. Ты думаешь, что у него нет проблем, да все так думают, и я не исключение. Но там, — он показывает на свою голову, — может быть полный пиздец, даже хуже чем у нас всех вместе взятых, а из-за того, что ты не хочешь даже попытаться, там может стать всё гораздо хуже. Поговори с ним. Он хлопает Кенни по плечу и они больше не затрагивают эту тему, обсуждая бытовуху, рыбалку, машины и политику, до тех пор пока перерыв Кена не заканчивается. Они прощаются, договариваются свидится, и Мэттью уходит под струи дождя, через некоторое время вовсе исчезая из поля зрения. Кенни же заходит обратно в доки, чтобы продолжить разбираться с бумажками. Но его мысли уже были в другом месте, он не мог больше думать о бюрократии и своих обязанностях и лишь один вопрос крутился у него на уме: «разве у Ли могли быть проблемы?»***
Ли не говорил с ним о детях, ни когда Кенни вернулся с работы, ни когда наступило следующее утро. Но Кенни уже начал замечать в его поведении странные изменения. Он и до этого понимал, что когда Ли не в духе, но сейчас он ощущает всем своим естеством, что Эверетт не просто расстроился, он скрывает свои чувства внутри, и это нехило пугает Кенни, будто за годы их общения он мог и не знать настоящего Ли. Он будто стал более скованным, закрытым, отстранённым, и это давало новую пищу для размышлений. Кенни начал вспоминать, когда Ли в последний раз вообще выказывал какие-нибудь отрицательные эмоции, но он не мог припомнить ни одного момента, когда Эверетт ревел, сильно злился, обижался, да хотя бы ревновал. Он всё держал в себе, понимает Кенни, не так как сам Кен, нет, потому что в отличии от Эверетта он хоть и не говорит о проблемах, но выказывает свои эмоции вызванные ими. А Ли, кажется, никогда не говорил ни о чем серьезнее пятна на рубашке или переставший писать ручке, при этом, даже говоря об этих пустяках, он не показывал своих реальных эмоций, отшучивался или переводил тему. Хотя Кенни знал, что Ли эти мелкие неприятности выбивают из колеи и расстраивают, тем более если они произошли из-за его неуклюжести. Ему было стыдно за свои плохо скоординированные действия и за эмоции, которые он получал в результате этих действий. И Кенни хотелось бы это обсудить, но для этого нужно будет вывалить свои проблемы, и, честно признавая самому себе, он понимал, что он ссыкло, которое не может этого сделать. Даже под давлением новых эмоций он не решается на отчаянный шаг и выжидает ещё одну неделю в надежде, что всё пройдёт само. Но ничего не проходит, ему только становится стыдно перед Ли до невозможного. Он хочет поговорить, но молчит до победного, пока пар из ушей от злости на самого себя не повалит, а Эверетт его не бросит. И его положение только усугубилось, когда выходные наведываются Реббека с Элвином из Северной Каролины, с кучей гостинцев и огромным пузом у Беки. Он и рад своей старой подруге и её мужу, рад, что у них спустя годы попыток получилось зачать ребенка, он рад видеть Реббеку счастливой, но это всё ещё ранит его. Он не может не сопоставлять Бек с ней, не может их не сравнивать, не может не видеть её в чужих чертах и повадках, не может смотреть на Реббеку. Пусть они и дружат с того момента, как он переехал из Роли в Шарлотт в поисках места, где он мог бы забыться, и она, сама не зная этого, стала его поддержкой, во время одного из самых ужасных периодов его жизни, он всё же не может обращать внимание на Реббеку. Ли же на его кислую мину поддерживает диалог и весело общается, будто ничего и не происходило. Элвин травит анекдоты и рассказывает истории, делится впечатлениями от их недавней поездке на Гранд-Каньон, излучая счастье и позитив одним своим присутствием и отвлекая Ли от самобичевания по поводу темы детей. Пока Реббека пристально наблюдает за Кенни, анализируя его поведения, хмурится как-то не по-доброму, предвещая скорые разбирательства с ним. Кенни ведет себя отстранено и практически не разговаривает, пытается забыться в своих мыслях, пытается убедить бога пощадить себя. Но он не слышит, потому что его никогда не было, или он издевается над Кенни, уведя Ли и Элвина из дома докупать что-то то ли алкогольное, то ли съедобное, оставив его один на один с Реббекой. Которая, может, рядом со своим мужем мягка и добродушна, но наедине со старым другом она может и глотку перегрызть. — Кенни, — он по одному её тону понимает, что секунда промедления и его четвертуют прямо посреди его гостиной, — я не поняла, что это у вас происходит? — А что происходит? — Кенни, пересилив себя, бросает на Реббеку взгляд, пытаясь его не отводить, чтобы ещё больше не провоцировать её. — Ты чего из себя дурака-то строишь? — она подходит к дивану, медленно присаживаясь. Каждое её движение сквозило опасностью, даже не смотря на беременность. Смерть становилась всё ближе, — Что ты натворил? Признавайся, почему вы двое с кислыми рожами ходите? Изменил, избил, издевался, что произошло? — Единственный кто издевается над кем-то это ты надо мной, — он громко сглатывает накопившуюся слюну, — С чего ты вообще взяла, что что-то произошло? — С чего я взяла? Да на вас смотреть было невозможно, всё время любовались, да смотрели друг на друга, аж тошно было от этой нежности между вами. А тут ни на него, ни на нас внимания не обращаешь, что-то случилось, я же по твоему ебалу вижу! — Я ничего не делал, успокойся, — Кенни закусывает губу, пытаясь не вывалить всё, что у него есть в голове, — просто немного поссорились. — Пиздишь, это не ссора. Он же как побитая собака на всех смотрит, никогда такого не было, что-то же случилось, я знаю. — Да я честно говорю, — он пытается утихомирить Реббеку, стараясь не смотреть на неё, — успокойся, тебе вредно нервничать. — А ты меня не нервируй, что ты натворил, что ты сделал? Почему ты ведёшь себя так? Что произошло? — Реббека хватает его за плечо, разворачивая к себе, в её глазах тонула горечь и вина за то, что она ничего не может сделать, — Скажи мне. Кенни, тяжко вздыхая, поправляет на диване тысячу подушек, которые зачем-то купил Ли, собирается с мыслями. Реббека поглаживает живот, смотрит на него, и то ли хочет утешить, то ли испепелить Кенни за то, что он продолжает молчать. Он заглядывает ей в глаза и замечает, что она как будто вовсе не изменилась за эти почти десять лет их общения, в глазах горит огонь справедливости и праведного гнева, который она пытается удержать внутри. Бека своенравная, капризная, жёсткая, не идущая на компромиссы. Но она не требует душу наизнанку выворачивать, не просит долгих речей, она просит лишь о искренности в словах и действиях. За это он и сдружился с ней, она никогда не задавала лишних вопросов, но всегда поддерживала его, когда он был искренним. И эта искренность единственное, что он может дать ей, по крайней мере сейчас. — Мы, точнее я, точнее он, — Реббека тычет ему под ребра, чтобы он поменьше разглагольствовал, — Ли заговорил о детях, а я испугался и не захотел говорить об этом, ясно? — Пиздеж, — выдает Реббека, высматривая в его поведении признаки лжи, — когда тебя пугали дети, скажи мне? — Бек, прекрати, — он утыкается лицом в свою ладонь, не понимая, где же в своей жизни свернул не туда, — я уже сказал правду, чё тебе ещё нужно? Слезливой истории, стоящей за ней, или, я не знаю, циничных аргументов? Спешу тебя расстроить, их никогда не будет, ни для кого. Я не буду говорить об этом ни с кем. И тем более с ним, я не хочу разочаровывать его ещё больше. Реббека хоть и недовольна его ответом, но все же понимает его и, успокаиваясь, прижимает его к груди. Он млеет от её объятий, вспоминая, как напивался раньше, чтобы забыться, а Реббека такая юная и неопытная пыталась держать его наплыву, вытаскивая его из запоя за уши. Какой же он был дурак тогда и какой он дурак сейчас, причем трусливый, потому что не может признаться даже своей подруге. — Не видела такого взгляда у тебя с тех пор, когда я ещё училась в колледже, — испуганно говорит Реббека, — думала, что больше не увижу после того, как ты сошёлся с Ли. Но, видимо, тебя всё ещё что-то тревожит, и поэтому, как бы ты не хотел этого, ты должен поговорить с Ли, он единственный, кто может тебе помочь справиться с этим. — Нет, я не смогу, — Кенни отлипает от Беки, — ни при каких обстоятельствах я не решусь, потому что это не так просто как всё вокруг думают. Ли не должен слышать этого, он не заслужил того, чтобы я тут в очередной раз рыдал перед ним из-за этих мелочей, которые я сам решить в состоянии, но которых боюсь. — Это из-за твоего прошлого, да? — Реббека вновь злиться, — Сколько можно, Кенни? Сколько тебе нужно винить себя, сколько можно страдать, сколько ещё нужно молчать, чтобы ты наконец-то понял, что это не работает? Ты должен поговорить с ним об этом, потому что тебе станет легче, если ты перестанешь это всё держать в себе, ты должен выговориться, хотя бы из-за того, что ему плохо, когда тебе плохо. И разве ты хочешь вредить ему дальше? — Я понимаю, и я знаю, — Кенни тяжело вздыхает, — мне нужно ещё время, чтобы собраться с мыслями. Я постараюсь, хорошо? Реббека понимающе глядит на него, будто знала, что тогда произошло и почему Кенни себя так ведёт. Он улыбается ей по-доброму, видя, что она не собирается клещами вытаскивать из него по крупицам информацию. Она всё так же толерантна и терпима к его негласному обету молчания по его прошлому. Кенни думает, что она будет хорошей матерью, пусть с придурью и тараканами в голове, но всё же оберегающей, понимающей, заботливой и трепетной. Так же в его голове закрадываются мысли о том, как будет помогать с ребенком, как будет оберегать его, как будет передавать Реббеке свои знания и умения, что он ещё не успел опробовать на практике. Кенни отдергивает себя от этих мыслей и внезапно для себя понимает, что они не такие уж болезненные, и что он может смотреть на неё без горечи утраты, и что мысли о её беременности не доставляют боль, как он ожидал. Он думает об этом как о чем-нибудь обыденном и это поражает его. Спустя столько лет, столкнувшись со своими страхами лицо в лицо, они оказались не такими уж режущими. Кенни не чувствует горечи, когда по-настоящему думает об её ребенке, он не боится, что с ней что-то случиться и ему не так страшно на неё смотреть. Более того, ожидать подлянки от своей памяти было гораздо сложнее и больнее, чем столкнуться со своей проблемой, которая сейчас кажется не такой уж огромной. Да Кенни скорбел, безмерно, но он уже не был привязан к старыми воспоминаниями и к ней самой, потому что у него был Ли. Но это и не значило, что он больше не винит себя, он только принял её смерть, но окончательно не смирился с тем, что это не его вина. В любом случае, сейчас он радовался, что оказалось, что быть рядом с Реббекой не так тяжело, как он думал, и что вина остаётся только на периферии, не задевая его постоянно. Он рад, даже не смотря на то, что он ещё ничего не забыл и не отпустил из своего прошлого. Он обнимает её, утыкаясь носом в её плечо, он радуется и забывает о своих страхах. Кенни весело проводит оставшийся вечер с Реббекой и Элвином, и ему становится так хорошо, что даже Ли становится вновь радостным, будто и не было ничего. Просто теперь Кенни понимает, что если будет постоянно гнаться за прошлым, то он потеряет своё будущее.***
Она стояла у края утеса, что-то насвистывала себе под нос и смотрела вдаль. Ветер обдувал её кудрявые блондинистые волосы, очерчивал шею и плечи, дул в их сторону грозовые тучи, в которых яркими вспышками сияла молния. Кенни не думал, что встретится с ней в такой неформальной обстановке, он ожидал свой форд, подъездную дорожку, пустое шоссе и фуру, но всех этих атрибутов не было и это удивляло его. Она обернулась на Кенни, нежно улыбнувшись, подозвала его жестом, чтобы её муж встал рядом. Она была красива как и в тот злополучный день, в её глазах отражалась целая вселенная, её доброе выражение лица не говорило о том, что она зла или расстроена из-за того, что случилось тогда. Кенни пытался насладиться этим мгновением, пытался не вспоминать, что её больше нет, что он больше никогда не сможет рядом с ней любоваться простыми вещами, что больше не будет с ней счастливых моментов. Он хотел поговорить с ней, хотел проститься, хотел сказать хоть пару слов, но ничего не приходило на ум, и ему приходилось молчать. — Ты изменился, Кен, — говорит она, вновь обращая на него своё внимание, — стал другим, но всё же остался прежним. — Катя, — Кенни берёт её за руку быстро, чтобы не струсить и не отпрянуть от неё, — Прости меня, я так виноват перед тобой, я должен был быть внимательнее, я должен был заметить, я должен был предугадать это, я должен был заставить тебя хотя бы пристегнуться, я- — В этом нет твоей вины, — Катя нежно улыбается, успокаивающее поглаживая его ладонь, перебивает его, — ты ничего не мог сделать, плохие вещи случаются со всеми. — Я не могу перестать себя винить. Ты не знаешь, как твои родители смотрели на меня, они были готовы придушить меня прямо на твоих похоронах. А твоя сестра? — Кенни сам не понимает почему мысли о ней пришли ему на ум и почему они так сильно терзают его, — Я принёс ей столько боли, я отнял у неё тебя, я столько всего наговорил ей и мы даже учинили драку, а после я вовсе сбежал, увидев реакцию окружающих. — Она была ребёнком причем с трудным характером, она испытала немалое потрясение из-за потери. — она прижимается к Кенни, складывая свою голову ему на плечо, — Я уверена после похорон, она жалела о том, что разрушила с тобой отношения. Но, если она даже и признает это для себя самой, она все равно не пойдет на компромисс первой, она будет ждать первого шага от тебя. И мне, кажется, что ты должен его уже сделать, в конце концов прошло тринадцать лет. — Не дождется, — отвечает Кенни, прекрасно понимая на что намекает Катя, — ты ошибаешься, она ненавидит меня, даже если её номер, который у меня есть, всё ещё её, то, когда я ей позвоню, она выскажет мне всё, что она не успела сказать на похоронах. — А о реакции Ли ты тоже составляешь представление, исходя из своего субъективного мнения, а не из голых фактов? — Катя глядит на него, сощурив глаза, Кенни вспоминает её это выражение лица — ему предстоит выслушать нотацию о том, какой он упёртых баран, — Думаешь что он в ответ на твоё прошлое просто отвернётся, что просто оставит тебя после того, что вы уже прошли, и до того, что он хочет с тобой пройти? — Я не могу, Кэт, это слишком сложно. — Кенни тяжело вздыхает, пытаясь уйти с траектории Катиного внимательного взгляда, — Я боюсь его реакции, тем более я не знаю, как он действительно отреагирует на это. С недавних пор я понял, что он мне далеко не всё рассказывает и показывает. Он скрывает свои эмоции также, как и я. — Ты действительно о нём такого мнения? — спрашивает Катя, сведя тонкие брови на переносице, — Думаешь, что даже если попросишь его он не покажет тебе, не расскажет о том, что чувствует? Пойми уже наконец дорогие тебе люди любят и ценят тебя, в особенности Ли, он не сможет тебя оставить, он будет рядом всегда, чтобы с тобой не случилось и каким невыносимым ты ни был временами. Он не будет скрывать от тебя своих эмоций, потому что не хочет потерять тебя. Кенни закусывает губы и закатывает глаза. Катя как всегда была права, Ли взаправду не может так сделать, он уже показывал, что хоть и скрывает, но он всё же готов показать свои эмоции, что он готов открыться, что он не боится в отличии от Кенни. Ему стоит только попросить его, и он не отступит, покажет как есть на духу, потому что уже признавался, что у него были кошмары, как и у Кенни, потому что сейчас показывал, что они совсем с ним похожи. — Это будет сложно, но я постараюсь не разосраться с твоей сестрой в пух и прах, и найду в себе силы поговорить с ним. И ещё я хотел тебе сказать спасибо, — Кенни улыбается, без страха заглядывая ей в глаза, — за то, что была рядом в самую трудную минуту, за то, что верила меня, за то, что поддерживала меня, за то, что решилась создать семью, которой у нас так и не получилось, за то, что простила меня. Я ценю и буду ценить каждое мгновение проведенное с тобой, буду двигаться дальше и преодолевать себя ради своего будущего, и попытаюсь не винить себя за прошлое. — Ты сильный, Кен, ты со всем можешь справиться, я верю в тебя. Катя улыбается ему, кивая в знак согласия, отпускает его ладонь и уходит далеко и быстро, в самые глубины его сознания. Она останется там, но теперь Кенни понимает то, что произошло с ней не изменить, то что может произойти нечто подобное с Ли тоже не изменить. Его тревога не изменит будущего и не изменит прошлого, она будет лишь терзать его в настоящем, и единственный способ, который имеется, чтобы избавиться от неё — это быть честным с самим собой и окружающими.***
Кенни просыпается чувствуя себя лучше, чем когда-либо, он наконец-то выспался спустя столько кошмарных ночей и напряжённых дней. И первое что он делает — берёт телефон и ищет номер Джейн. Речь Кати, — теперь, произнося её имя хотя бы в своих мыслях, на сердце не появляется очередная рана, — в его сне, хоть и была сгенерирована его больным разумом, но была настолько вдохновляющей, что, кажется, он был готов лично стать президентом, что бы узаконить однополые браки по всей стране, а на следующий день взять ребенка под опеку, а после помириться со всеми людьми, с которыми он поругался за всю свою жизнь. Но пока он только, выудив телефон её сестры, направился в ванну, чтобы внезапно пришедший с работы Ли не застал его за личным разговором. Кенни прикладывает телефон к уху, и сердце узнает в груди. Он передумывает уже на втором гудке, проклинает всё и всех за эту безумную идиотскую идею, он же даже не думал, что именно он будет говорить. «Зато слова пойдут прямиком от сердца» — сказала бы Катя, если бы была рядом, и Кенни принимает свою участь вместе с этой её фразой потому что на том конце берут трубку. — Алло, — её голос даже при разговоре с незнакомцем резкий и грубый, будто её подростковый период продолжается до сих пор, хотя ей должно быть уже около двадцати восьми, — Кто это? — Это я, Кенни, — кажется, одного только голоса было достаточно для того, чтобы она поняла, кто ей звонит, но после уточнения она твердо убедилась в том, что зря родилась на этот белый свет, — я хотел бы поговорить с тобой. — О чём нам разговаривать, Кенни? — голос Джейн становится грубее и увереннее, — Хочешь, ещё на чьих-то похоронах подраться? Если да, то я спешу напомнить, что теперь мы никто друг для друга, так что даже за деньги на такое не соглашусь. — Я хотел извиниться, — говорит Кенни, не обращая внимания на её поток сознания. Она наверняка до сих пор не отошла от смерти Кати, и Кенни её понимает. У него самого на смирение ушло тринадцать лет и тысяча бессонных ночей и ещё примерно столько же остаётся, чтобы перестать винить себя, — если это вообще уместно. Я могу это сделать? — Как же низко ты пал, раз спустя столько лет звонишь мне. — Джейн лишь насмехается над ним, — Наверняка все тебя бросили и уже совсем не с кем поговорить раз решаешь, что извинившись передо мной ты заслужишь прощения и мы начнем как ни в чем не бывало общаться. Но я дам тебе шанс, сегодня у меня хорошее настроение, хочу его улучшить, от души поржав. Кенни еле сдерживает себя от того, чтобы бросить трубку, крикнув пару ласковых напоследок, и забыть о своей идее, как о страшном сне. Но он пообещал, не смутному образу Кати, а самому себе пообещал, что попытается, хотя бы раз в своей несчастной, через чур длинной жизни не язвить, а попросить прощения. Он знает какая Джейн, он знает, что она пережила, он знает, что не должен давить на её больные места, а должен поддержать, сберечь, помочь. Он обязан перед ней, перед Катей, перед собой, обязан указать правильную дорогу уже совсем взрослой, но также как и в юношестве потерянной девочке. — Я должен был поддержать тебя, а не делать только хуже. — он глубоко вздыхает, закусывая губы, — Я не должен был уходить в очередной раз, не должен был оставлять тебя одну с этим горем. Я знаю тебе наверняка было в тысячу раз хуже чем мне, и что даже миллион извинений не исправят всех тех дней, которые ты провела в одиночестве. Но я прошу тебя, прости меня, и прошу, не отталкивай меня, я действительно хочу исправить всё то, что я натворил чем угодно, я сделаю всё, что тебе требуется, только позволь. — Кенни, ты просто трус, который боится признать то, что это его вина и всеми доступными способами пытаешься убедить себя, что это совершенно не так. — она глухо выдыхает в трубку, каждое её слово сквозит болью и горечью потери, — Или ещё лучше, ты просто забыл о ней, как будто она ничего не значила, и теперь, чтобы перед самим собой отчистить совесть, пытаешься, не знаю, что пытаешься вообще сделать, Кенни? Извиниться? Да это же просто смешно, такого не может быть, потому что ты по природе своей эгоист, который ни разу в своей жизни не извинялся. — Думай, что хочешь, Джейн. — он держит злость в себе, понимает, что нет причины на эти эмоции, потому что он обязан быть спокойным и терпеливым с ней, — Но знай, она бы не хотела, чтобы мы держали друг на друга обиды, чтобы не общались, ссорились, она бы хотела, чтобы я попытался помочь тебе. И я этого хочу, Джейн. — Спешу заметить, что ты на лет тринадцать опоздал, и последний вагон поддержать со мной хоть какие-то положительные отношениях уехал ещё, когда вы сбежали из Мемфиса, — Джейн вздыхает так по-особенному горько и грустно, что у Кенни прихватывает его старое дряхлое сердце, — так что перестань этот цирк, мы прекрасно знаем, что твои внезапные позывы помочь ничем хорошим не заканчиваются, тем более такие очевидно фальшивые. — Я знаю, что ты думаешь, что уже поздно что-то менять, но поверь всё всегда приходит вовремя, — повторяет он ещё одну фразу Кати, услышав судорожный вздох, который Джейн попыталась неуклюже скрыть, — В любом случае, если у тебя хватит сил простить, я всегда буду рад, услышать тебя вновь, потому что не смотря на всё дерьмо, что происходило с нами мы должны остаться семьёй, не потому что Катя так хотела, а потому что так будет правильнее. На том конце молчаливо бросают трубку и Кенни тяжело выдыхает. Это был сложный разговор, но он справился с первоначальной задачей найти в себе смелость и дать понять Джейн, что он её не ненавидит. Но он понимает, что скорей всего он не вернёт ничего из прошлого, просто потому что она всё так же ненавидит его. И Кенни не в силах никакими словами и никакими действиями это исправить, потому что у Джейн характер как у него самого. Она упертая, злая и сама у себя на уме, она не станет отступать от своих принципов и взглядов. Тем более ради Кенни, которому по-хорошему не стоило вообще напоминать о своем существовании и забыть о Джейн, так же как он забыл о отце и своей сестре, потому что это глупо — напоминать о себе, когда прошло столько лет и о тебе уже все забыли. А если даже и не забыли, то до сих пор держат обиду, которая в момент воссоединения выльется на Кенни. Возможно, это было глупостью, которую ему не стоило совершать, но сейчас он не жалеет о ней потому что знает, что хотя бы жалкую попытку исправить хоть что-то он предпринял. Кенни выходит из ванны, складывая телефон в карман домашних шорт, натыкается дверью прямо на Ли. Эверетт отшатывается назад. Весь его вид говорил о непонятной то ли злобе, то ли обиде, то ли непонимании, и Кенни тяжело вздыхает, понимая, что сколько всего мог он надумать за время всего этого диалога. Ли открывает рот, чтобы начать говорить, но из глотки вырываются только нечленораздельные звуки, которые не могут соединиться в слова из-за глубочайшего шока, которым он пропитал всю комнату. Тогда Эверетт берёт Кенни за руку и тащит его в гостиную, где сажает на диван, но даже после этих действий Ли стоит, не зная с чего ему бы начать. Кенни же пробивает до неприятных мурашек по коже. Если бы он хотя бы один раз был честен, если бы не скрывал, если бы выдал всю слезливую историю его жизни ещё при первой встрече с Ли, то всего этого можно было бы избежать. Эверетт не тратил на него свои драгоценные силы и время, он бы не горел сейчас возмущением от того, что его партнёр сплошная нескончаемая проблема. Но они уже здесь и Ли не собирается всё это так просто бросать, не собирается уходить, не собирается ненавидеть его всю оставшуюся жизнь, он хочет просто выяснить что происходит с Кенни. — Ответь мне на несколько вопросов, — всё же находит в себе хоть какие-то слова Ли, пылая от возмущения, — во-первых о каких похоронах ты говорил, во-вторых с кем ты пытался в тайне от меня поговорить, в-третьих этот разговор связан с тем, что ты избегаешь меня и разговоров со мной? Кажется, он умрет от инфаркта, как умер его отец, а до этого и дед, иначе он не понимает, почему так сильно болит сердце и сводит всё тело. Кенни пытается удержаться на плаву, пытается не дать своему состоянию взять над собой контроль, он сглатывает тяжело, стыдливо глядит на Ли, и понимает несколько вещей. Первое — он довел Эверетта до белого каления, истязал его своим замалчиванием настолько, что Ли уже начал подслушивать его, и он, кажется, накрутил себя настолько сильно, что распутать его будет совсем непросто. Второе — Кенни совсем не готов к этому разговору, ему стыдно, ужасно стыдно за всё, что он сделал и не сделал за это время, за то что тянул, за то что врал и скрывал. И третье — как бы ему сейчас не было хуево, он всё же не собирается повторять своих ошибок вновь, он всё расскажет всё, что Ли должен или не должен услышать, потому что спустя столько времени Кенни должен стать честным с теми кто ему дорог. — Это должно было рано или поздно выйти наружу, уже всё мне сказали, что я должен поговорить с тобой, а я всё тяну и тяну. — он поднимает взгляд на Ли, и видит как в его глазах появляется боль от разочарования и обиды, и Кенни спешит оборвать все его предположения на корню, — Помнишь, что мне часто снятся кошмары? Так вот, в них присутствуешь не только ты, есть ещё один человек, который когда-то, был для меня также дорог, как ты. Он поджимает губы, глядя на Ли умоляюще. У Кенни сердце словно стекло, по которому бьют молотком, с каждым ударом появляются трещины, но оно не разбивается на осколки, только потому что то, что Ли всё же остается рядом. Ему было гораздо проще говорить об этом с Джейн, с ней можно было умолчать детали и она бы прекрасно поняла, что он имел ввиду, но для Эверетта этого недостаточно, он элементарно не может понять, не сможет почувствовать, не сможет помочь ему. И Кенни продолжает говорить. — Когда я сбежал из дома, как последний трус, она — Катя — стала для меня всем. У нас могла быть хорошая семья. Она так сильно хотела детей, а я так сильно хотел её осчастливить, что поддерживал её в этом как мог. Но знаешь, у меня ни образования, ни нормальной работы, ни здоровья не было, я был лохом, с которым она почему-то оставалась. Она, блять, предпочла меня своей семье, которая холила и лелеяла её, она оставалась со мной, когда у нее не получалось забеременеть только из-за меня, она была готова взять ребенка из приюта, лишь бы быть семьёй именно со мной. Она говорила, что я дал ей свободу, дал ей реальный смысл жизни, она говорила, что любит меня больше всего на свете. Он прикрывает рот рукой и пытается сдержать поток слов и эмоций внутри, только потому что понимает что для Ли такого количества информации будет слишком много. Кенни обречённо вздыхает, видя как Ли напрягается, встаёт в закрытую позу, и опускает взгляд в пол, не в силах хотя бы воспрепятствовать самоуничижительным комментариям Кенни, не то чтобы переварить сотую долю того, что он так долго скрывал даже от самого себя. Только от этого его неосознанного поведения Кенни хочется закончить, чтобы не мучить Ли, чтобы не загружать, чтобы не ранить всем дерьмом, что с ним случалось, но он знает, что должен продолжить ради того, чтобы не нести этот неимоверно тяжёлый груз одному. — Из-за меня она перестала общаться с родителями, из-за меня уехала в Роли, из-за меня решилась ехать обратно в Мемфис, потому что она смогла забеременеть. Уже был конец тридцать первой недели, мы сходили на третий скрининг, и я, ебучий дурак, завёл этот разговор, и она так легко согласилась и мы так легко поехали. Я был так счастлив, потому что думал, что смогу хоть что-нибудь хорошее привнести в её жизнь, что смогу исправить хотя бы это, что смогу отплатить за её доброту и преданность. Но нет, блять, я как обычно всё испортил, сделал только хуже. Кенни отрывает взгляд от такого интересного и притягательного ковра, который, кажется, все его слезы и сдерживает. У Ли же такой привилегии не было, и он кое-как сдерживал свои эмоции, прикрыв рот рукой — он всегда так делает, когда Кенни рассказывает что-то тяжёлое и невыносимое. Ли пытается сдержаться от того, чтобы не броситься к нему, только потому что прекрасно знает это только усугубит его состояние, заставив его больше не упоминать о том, что он говорил хоть что-то о теме, которая вызвала в нем такую бурю эмоций. Но Кенни не собирается отступать, хоть сдерживает себя на последнем вздохе, чтобы не сорваться на крики и слезы, он должен рассказать всё подробно и без лишних пауз на отвратительные и ненавистные эмоции. — Какой-то мудак на фуре въехал в левое крыло, а она даже не была пристегнута. Хотя даже если бы и была, смогла бы она пережить аварию? А выкидыш? А меня рядом? Я этого не знаю, потому что я сделал хуже, я лишил её жизни, испортил её семью, подрался с её сестрой на её же похоронах, а потом съебал, попытавшись в страхе забыть её все отведенные мне годы. — он всхлипывает, но удерживает ровность своего дыхания и держится, чтобы сказать последние слова, — Я трус, Ли, просто-напросто трус, который боялся даже говорить о ней, обо всем этом, да ещё с кем? С тобой. С человеком, который может буквально всё, который единственный, который может меня понять, который был честен со мной, хотя я этого совсем не заслужил. Теперь скажи мне, такие люди хотят детей? Да даже если хотят, они заслуживают их? А дети заслуживают быть рядом с таким горе папашей? Ли лишь порывисто вздыхает, бросаясь к Кенни в объятия, своими заботливыми и крепкими ладонями прижимая к себе, настолько нежно насколько вообще может человек, прерывает поток его бессвязной мысли. Кенни утыкается своим дважды сломанным за жизнь носом в его шею, цепляется за рубашку Эверетта, сжав челюсти до скрипа зубов, винит себя безбожно. Винит за то, что решился сказать, решился открыться, решился всё это вытащить наружу, потому что Ли это не нужно было слышать, он не должен был переживать из-за него, в сотый раз проливая слезы из-за тех вещей, которые никто из них двоих не в силах изменить. Это прошлое, оно хоть и преследует его во снах и в жизни, оно хоть рвет его на куски, оно хоть и отравляет каждую клетку его тела, но он смог пережить это отмолчавшись в очередной раз. Или исповедовавшись не своему личному Иисусу, который всё стерпит, а кому-то другому, человеку которому будет все равно, который не будет так отчаянно пытаться его успокоить, который не будет страдать из-за блядских тараканов в его голове. Но Ли уже здесь, перешёл сранный Рубикон, и у него уже нет и шанса вернуться назад и не слушать это всё. Да и Кенни уверен, что если бы этот шанс даже и был Эверетт никогда бы им не воспользовался потому что слишком сострадательный, слишком защитный, слишком понимающий, слишком любящий Кенни. — Ты не трус, — отрывается от него Ли, перебирая уже пошедшие сединой волосы Кенни, глядит успокаивающе и нежно в его глаза, — у скольких людей на земле вообще хватит смелости, чтобы всё это рассказать, чтобы пережить это заново, чтобы не отступить назад, а идти только вперёд? Ты один из немногих, кто смог это сделать, кто смог переступить через себя, кто смог быть честным и открытым, разве это не заслуживает уважения? Разве это не смелость? Разве человек который может рассказать о всех вещах, что его терзают, не заслуживает любящей его семьи? — Нет, Ли, нет, — Кенни цепляется за его запястья, как утопающий за соломинку — крепко и отчаянно, пытается не захлебнуться в океане собственных чувств, — Ты не понимаешь, этого не достаточно, этого пиздец как недостаточно. Потому что я очень долго молчал об этом, потому что скрывал это не просто пару недель, а больше десятка лет, меня это мучало, но я трусил и не говорил. И это только одна ситуация из миллиарда, которого я умолчал. Ли, ты понимаешь, что это нихуя не честность? Я трус, я боюсь реакции окружающих, я ссыкло, Ли. — Прекрати это говорить, — злобно отчеканивает каждое слово Ли, настолько резко и неожиданно для себя обычного, что Кенни вздрагивает и унимается за секунды, — хватит этих слов, хватит этих мыслей, хватит этих додумок, сколько раз тебе нужно ещё сказать, что ты не такой, что ты сильный, что ты смелый, что ты прекрасен? Я скажу сколько нужно, только прекрати это повторять изо дня в день, прекрати об этом думать и помоги мне сделать для тебя лучше. Ты можешь говорить, я выслушаю, ты можешь злиться, я стерплю, ты можешь реветь, я буду рядом, только перестань это делать, прошу. Кенни сжимает губы и стыдливо опускает взгляд в пол. Он старается, правда старается, даже не для себя, а для Ли, но он не может просто перестать это делать, это слишком сложно. Нужны годы, чтобы пересилить самого себя, нужны тысячи попыток, чтобы у него наконец-то получилось, чтобы он перестал это делать. Эверетт видит его бессилие перед самим собой, и на его лице смешивается целая гамма эмоций от немой злости до капли разочарования, в итоге превращаясь грязное месиво. Кенни обречённо вздыхает, не зная, как стереть этот цвет с его лица, как его обрадовать и воодушевить, как ему доказать то, что ему не все равно на себя и что он ещё не прогнил до основания, что все ещё пытается выбраться из ямы, в которой он застрял ещё в детстве? Кенни не знает как, может только прижаться своим лбом к лбу Ли, благо это срабатывает, и Эверетт немного остывает. Смягчается как всегда и проводит большими пальцами по его щекам и глядит целой вселенной своих неземных глаз на Кенни. Он понимает, что скоро больше не сможет всё скрывать в себе, что ещё немного времени и он во всех подробностях распишет всю свою биографию, без соплей, без иронии, без самоуничтожения, всё будет, но не скоро, пока он может только помогать самому Ли. — Расскажи мне лучше сам, — шепчет Кенни, — почему ты все время замалчиваешь проблемы? Почему не рассказываешь про свои трудности, почему скрывал от меня снотворные, почему заговорил о детях? Тебя же эта тема не шибко то интересовала. Ли отрывается от него и смотрит чуточку раздраженно и с обидой, будто Кенни запрещено было переходить с темы его проблем на тему проблем Эверетта. Кенни это его резкая смена с всепоглощающего сочувствия на лёгкое возмущение смешит, и он не может сдержать улыбки, хотя при этом ждёт от Ли исповеди не хуже собственной. Эверетт собирается с мыслями и выпрямляет спину, Кенни же перехватывает его ладонь и смотрит в остывшие после слез глаза с полным чувством понимания и вниманием самого чуткого слушателя на земле. — Ты видишь это? — резко спрашивает у него Ли проведя пальцем под глазами, заостряя внимания на внешних уголках, затем переключившись на носогубные складки с обеих сторон и в конце концов проведя по линиям на лбу, но так не добившись ответа, говорит напрямую, — Я старею, Кенни. Кенни молчит секунд десять, а потом заливается таким смехом, каким не смеялся не разу в жизни. Ли же выждав пару секунд, понадеявшись, что Кенни быстро успокоится, понимает, что он будет ржать до конца жизни, начинает этот самый конец приближать — в это же время выясняется назначение миллиона, купленных им подушек — Ли атакует именно ими. Кенни даже так не успокаивается и с каждым абсолютно мягким ударом начинает смеяться громче. Правильно Ли иногда говорит, что даже после сильного дождя на небе появляется солнце, а Кенни продолжает и говорит, что за самой сильной истерикой, идёт самый сильный смех, потому что именно сейчас он стал визуализацией своей же фразы. Но Кенни в процессе всё же понимает, что нужно прекращать этот балаган, и потихоньку сбавляет обороты так же как и сам Ли, который был весь взбешённый и помятый. Он даже ладонями пытается стереть все смешинки со своего лица, становится серьезнее и начинает говорить. — Ты хочешь сказать, что ты старый? — Кенни пытается сдержать очередную порцию смеха, когда Ли с серьезным лицом кивает, — Позволь спросить, тогда мне уже в гроб надо ложиться, да? — Да почему?! — возмущается Ли, чуть ли не вставая в обуви на поддерживаемый в вечной чистоте диван, — Я вообще не говорил, что я старый, я сказал, что старею, это абсолютно разные вещи. — Это абсолютно одинаковые вещи, Ли, — Кенни заправляет свои длинные волосы за уши, — тебе тридцать пять лет, ты в самом рассвете сил, и тех морщин, которые ты, видимо хотел мне показать, не существует. Да у тебя даже первого седого волоса не было, чтобы начать переживать об приближающейся смерти. Да если бы был, и чё? Ты и даже морщинистым сгорбленным стариком будешь красив. — Спасибо, конечно, но моя внешность интересует меня не в первую очередь. — саркастично отвечает Ли, резко развернувшись в сторону Кенни, — Я уже не понимаю молодёжь. Знаешь, что мне сказали дети из группы политологии, когда я пытался влиться в их разговор? То что я старый и не пойму того, о чём они говорят. Я всегда был прогрессивным, общительным и современным, но, когда я пытаюсь утвердить эту мысль в своей голове, что мне говорят? Мне говорят, что я старый и ничего не пойму. Как тут не начать переживать? — Ли, боже. Во-первых, успокойся, — он кладет свою ладонь ему на плечо, пытаясь удержать его на месте, — во-вторых с чего ты решил, что если тебя не посвятили в какой-то внутряк, при этом выдав базовую отговорку, то ты реально старый и ничего не поймёшь? — Ты не понимаешь, Кен, — Ли взрывается тяжёлым вздохом и отчаянно стонет, перебивая Кенни на полуслове, — это один случай, самый крайний, такое бывало и не раз и даже не два, и чем старше я становлюсь, тем чаще я замечаю, то что моя молодость уходит. И я ещё не говорю про свои физические данные, да мне не нравится то, что я старею внешне, но это ещё можно пережить. Но не то что у меня всё валиться из рук с каждым днём всё сильнее и сильнее, не мою усиливающуюся невнимательность, не уходящие у меня прямо из-под носа годы жизни. Недавно я надел водолазку швами наружу и даже не заметил этого, пока кто-то из студентов не обратил внимание на это. Я буквально чувствую, как мой разум становится рассеянным, менее скоординированным и невнимательным, он стареет, как все остальные мои органы, и это пугает меня до усрачки. — Тебя пугает смерть? — Не совсем, то что я ничего не успею, — выдает Ли на одном выдохе, — то что пока я тяну со всем, считая, что я молод и всё впереди, время утечет у меня прямо из-под носа. И ладно я ещё умру, в этом случае у меня будет мало времени или не его не будет вовсе, и его не стоило бы тратить на то, чтобы думать об упущенных возможностях. Но, если у меня начнется деменция или Альцгеймер, или рассеянный склероз? Я же даже не буду помнить, что я хотел, может, я даже не буду помнить кто ты такой, кто я такой. Понимаешь, Кенни? Я боюсь опоздать из-за старости, боюсь не успеть всего того, что запланировал, при этом частью своего разума осознавать это. Кенни молчит, анализируя каждое слово, сказанное Ли. Он был рад, что Эверетт не просто промолчал на его просьбу открыться, а рассказал все свои проблемы, что у него были, но у него башка кипела от мыслей и поиска решений этих самых проблем. Его никогда не трогало то, что он старый, то что он тупой, нищеброд, агрессивный — да, старость его тела — нет. У него никогда не появлялось чувства, что он будет страдать перед смертью какой-то болезнью. Глубокая старость и смерть казались ему быстрыми, хоть и болезненными из-за проявляющих себя наследственных проблем с сердцем, но не такой разочаровавшей и депрессивной. Он не никогда не думал об упущенных возможностях в будущем, да и в прошлом собственно говоря тоже. Кенни живёт одним днём и даже не пытается угадать, что будет завтра — жизнь ему уже показала, что она может быть вполне непредсказуема. Но Ли отличался от него, он был таким планирующим, нервным и пытающимся контролировать каждую секунду своей жизни, что было очевидно, что однажды его посетит мысль о том, что он просто что-то не успеет из-за факторов, которые он не может контролировать. И Кенни хотелось бы сказать, что никакой Альцгеймер и деменция его не нагонят, но откуда он-то знает, что будет, а что нет? Он может только показать всем своим естеством, что будет рядом с Ли и в горе и радости, и богатстве и бедности, потому что любит его безмерно. — Дети тоже у тебя где-то в списке планов на жизнь, да? — спрашивает Кенни невпопад, но Ли лишь на его вопрос непонятливо хмуриться, — В смысле, ты хочешь завести детей из-за какого-то своего глубокого желание или тебе просто моча в башку вдарила и ты решил, что теперь тебе это тоже нужно успеть до своей гипотетической болезни? — Конечно, я не принимал это решение ни с того ни с чего, — возмутился Ли, злобно зыркнув на Кенни, — Я с самого детства думал, что хочу быть отцом, хочу воспитать достойного человека, хочу дать ему всё, что не дали мне, хочу, чтобы моя жизнь не была напрасна, и хоть что-то осталось после меня. И я подумал, что это идеальное время начать двигаться в направлении этой цели, но кто ж знал, что у тебя трагедий в жизни на биографию из трёх томов хватит? Если бы я знал, я бы был поделикатнее или попытался хотя бы подготовить тебя к этой теме. — Не стоит, — Кенни усмехается, а Ли непонятливо хмуриться, — это мне стоило побыть мягче хотя бы раз в жизни и всё сразу тебе рассказать. Я и так пол жизни молчу обо всем подряд, а потом терплю и срываюсь. — Ничего, я всё понимаю, Кенни, об этом не легко говорить, тем более тебе, и я очень благодарен, что ты мне всё рассказал. — Ли улыбается своей фирменной улыбкой всепрощающего человека, и Кенни не хочет даже думать о том, что хоть одно сказанное им слово было ложью, — Может, у тебя было ещё что-то? Ничего не хочешь рассказать? — Точно не сегодня, — Кенни спокойно выдыхает, мысленно готовясь к следующему разговору, — но я буду пытаться не сбиваться с этого направления и постараюсь быть с тобой честным. — Я буду ждать момента, когда ты будешь готов. Кенни видит его нежные и чувственные глаза, добрую улыбку и чувствует заботливые руки рядом со своими и безоговорочно верит ему. Он верит в то, что сможет, верит, что Ли не будет наседать и дождется, он верит, что всё будет хорошо, верит, что у него есть ещё много времени исправить все свои косяки, и тогда он обретёт покой и полноценное счастье.