***
Первым сдается Виктор и заявляется, чтобы по-дружески, со скидкой — исключительно за красивые глаза — попариться на источниках. Маккачин, естественно, служит вип-пропуском в эксклюзивное о-фуро с минеральной водой. Лучшей рекламы для новинки и не придумаешь. Юри реагирует на его приезд спокойнее, чем в первый раз, готовит комнату и не прячет плакаты. А смысл? Никифоров знает о нем больше, чем он сам. Тему поспешного отлёта в родные края в разговорах они деликатно опускают. Всему виной усталость, наверное, и припозднившаяся в этом году весна. Юра держится дольше, выкладывает в инстаграм фотографии тренировок и подбивает Алтына на ещё один байкерский угон «феи» из-под носа фанаток прямиком из подъезда съёмной квартиры, чтобы снять провокационные сторис. Пресса приходит в экстаз от выходки; кричащие заголовки, впрочем, остаются на уровне кича. Юри просто нажимает «выйти» из аккаунта, чтобы оповещения не мозолили глаза — Пхичит заваливает сообщениями с картинками обиженных хомяков после семи пропущенных — и идёт расчищать снег, не удивляясь апрельскому снегопаду. Холод щиплет нос и бесцеремонно сцеловывает с обеих щёк бледность. Руки без перчаток коченеют, и он совестно удивляется, как Мари умудряется грести лопатой без жалоб каждую зиму. Купить бы ей альбом любимой группы в качестве извинений… Так и сделает, когда выберется за покупками в ближайший маркет. Ледовый Дворец пустует с дня его приезда, спасибо хоть Юко не задаёт лишних вопросов и с обворожительной улыбкой приглашает собраться у них дома за ароматно парующим горшочком с набэ. «Девочки очень по тебе соскучились». Юри отказываться от приглашения и не собирался, снимая привычный образ затворника, как пальто, и пряча в шкаф за ненадобностью. Все-таки дружба с Виктором сильно изменила его. Он разлюбил котлеты, отныне предпочитая пряные овощные закуски и сливовое вино на праздники. Распрощался с эмоциональной незрелостью и её периодическим террором слезными нападками, а позже прекратил отгораживаться и от людей, когда смятение и тревога тайфуном накрывали его внутренний мир. Хоть и понемногу, но Юри посвящает в свои переживания самых близких. У Нишигори он засиживается допоздна, охотно делясь закулисными историями и примерными планами на будущее, и приятно смущается, когда Такеши, вышедший с ним за порцией данго к ларьку уличной еды, поведал о том, что девочки, вдохновленные его примером, тоже хотят пойти в фигурное катание. Вдохновлять других не так уж сложно, на самом-то деле, но чтобы вдохновиться самому… «Если у тебя не осталось вдохновения — считай себя трупом». Плисецкий с ноги в дверь заявляется спустя недели три, намотав нервы Якова на пластиковую вилку из набора для пикника. Юри, недоуменно вскинув бровь, выкладывает на стол палочки, подставляет миску риса с яйцом, тофу с хлопьями бонито и имбирём, сверху прилитый соевым соусом, и чашку зелёного чая гёкуро — все по стандарту обслуживания посетителей. Последних, во благо, предостаточно, чтобы избежать разговора на повышенных прямо в зале. Виктор — сама благоухающая чистота и наивность — пытается сгладить колющуюся острыми углами ситуацию. Выходит плохо. Вопросы ни о чём, односложные ответы, а сам Кацуки от мебели отличается только тем, что время от времени открывает рот и невнятно бурчит с разной интонацией. Он надолго не задерживается возле них и, прихватив деревянный поднос, спешит поприветствовать новых посетителей, которых успел с порога радостно облаять Маккачин. Юри до последнего хватается за любую возможность лишний раз с Плисецким не пересекаться и, не мешкая, соглашается помочь Мари разобраться со стиркой на заднем дворе. Ему нужно на что-то отвлечься и настроиться на то, что непредвиденный визит, скорее всего, будет продолжительным. — И долго ты будешь обижаться? Юри пожимает плечами и перекладывает стопку выстиранных с ополаскивателем полотенец на полку стеллажа в кладовой. «Вот эти, с гипоаллергенной оррисовой отдушкой, на белую пластиковую с решеткой посередине, чтобы воздух циркулировал и они не отсырели», — напоминает он себе наставления сестры. Ноги и руки гудут от усталости, но ему еще нужно проверить, чисто ли в комнатах с источниками и проверить везде ли есть мыло и прочие косметические средства в дозаторах. Юри и не предполагал, что хлопоты по онсэну выматывают так же сильно, как и тренировки. До вечера дышать может быть и хочется, а вот жить нет. — Я не обижаюсь. — Так я тебе и поверил. Он и в правду не обижается — никогда не умел долго злиться на людей. Вторая партия белья пахнет пириллой, выращенной на вулканическом пепле, если верить написанному на упаковке производителя, и Юри медленно, полной грудью, вдыхает приятный аромат. Плисецкий ловит в его скользящем взгляде что-то такое, что заставляет растерять напускную снисходительность. — Поговорим позже. Юри понятия не имеет, о чём они могут говорить.***
Виктор и Юра прочно обосновываются на катке, так что видятся они в основном за ужином. От приглашения присоединиться к ним он отказывается, ссылаясь на занятость. «Красивые иностранцы» привлекают людей. Если раньше за день вне сезона набиралось человек десять, то сейчас столики и процедуры бронируются заранее на пару недель вперед. Юри скрупулезно подсчитывает доход за месяц, обдумывая попутно целесообразность открытия тематического кафе. Почему бы не выжать из своей жизненной истории максимум? — Юрочка, ты сегодня прямо избранник всех невезений разом. — Заткнись, придурок. Виктора злобный взгляд исподлобья не останавливает, даже наоборот — подначивает сардонически сострить: — Ты хореографическую часть завалил, о прыжках я вообще молчу — их попросту не было. Или считать прыжками твои растягивания на пузе? Если так будет продолжаться, то с затянувшегося переходного возраста, звездочка моя, ты сразу выйдешь в пенсионный. Юрка багровеет в считанные секунды и подрывается, задевая низкий стол коленями. Чугунная жаровня, стоявшая на зажженной портативной газовой плите, опасно покачивается, немного проливая кипяток с парой грибов эноки. Он не успевает толком отреагировать, когда входная дверь с громким хлопком задвигается за пулей вылетевшим на улицу Плисецким. — Ты переборщил. — Ему не помешает. Юрочка слишком любит высказываться о других и их способностях. Правда, Юри? — Ты знаешь… — он удивлён и в тоже время нет. Сложенной вдвое салфеткой из микрофибры споро промакивает влагу и подбирает выпавшие грибы. — Мила рассказала, где и в каком месте он нас двоих видел, — Виктор, как ни в чем не бывало, отхлебывает саке и довольно жмурится, прежде чем невозмутимо продолжает: — Я когда-то говорил, что его способности не столь феноменальны, как ему кажется, а язык и вовсе до добра не доведёт. — Не скажи, Юрио весьма талантлив. — С тех пор, как ты ушёл он ни разу чисто не откатал произвольную программу. Лилия и Яков от этого не в восторге, а Георгий — наш принц и злой колдун в одном фиолетовом трико — сказал, что никто кроме тебя не может его вытерпеть. В общем, он не так далёк от истины, учитывая, что даже флегматичный Алтын предпочитает возле Юрки лишний раз не отсвечивать. — Может его что-то тревожит? — А это у тебя нужно спросить… Юри-Юри, — манерности в голосе Виктора мог бы позавидовать Пхичит, — с чем я абсолютно согласен, так это с тем, что ты медленно соображаешь. Юри протирает низом рабочего черного фартука очки и соображает только то, что искать пропажу придётся ему. Плисецкого — чертыхающегося и швыряющего гальку в воду — он находит только спустя час на побережье, вымокнув в прямом смысле до трусов. Снег, сменившийся ливнем неприятная оказия, особенно, когда одежды на нем — на небольшой забег вокруг территории Акацуки, а не на приличный кросс по всему Хасецу. — Катись отсюда, Кацудон. — Я-то покачусь. Вот только переохлаждение поставит крест на твоём участии в олимпиаде. — Плевать, — Юра неубедительно шмыгает носом и прячет бордовые ладони в карманы, понимая всю тщетность попыток отогреть их дыханием. — Он ведь тебе уже всё рассказал, да? Юри неопределённо пожимает плечами, влажный шарф неприятно задевает подбородок и липнет к нему колючими ворсинками. «Всё» понятие растяжимое, делать преждевременные выводы из услышанного не хочется — он любит предельную ясность, а в их ситуации её и подавно нет. — Тебе нужно успокоиться. — И чем мне это поможет? Ты вернёшься на каток? И снова они возвращаются к этой теме. Ками-сама, Юри впервые понимает, что задеть Плисецкого, как двумя пальцами об асфальт ударить. Он привык стирать границу их разницы в возрасте, но сейчас она — чёткая — пролегла между ними и игнорировать ее не получалось. — Я бы всё равно рано или поздно закончил. — Но почему тогда ты принял такое поспешное решение? Почему ни с кем не посоветовался? — Я обсудил свой уход с Виктором, и он всё правильно понял. Юри не лукавит — он и в первый раз доказал всем, что способен, заняв второе место после оглушительного провала и длительного затишья в карьере. Его понимание любви увидело весь мир, а большего никогда и не надо было. Последующее участие, оставившее после себя на память золотую медаль, скорее дань дружбе с Виктором, который откатал еще один сезон после его ухода, прежде чем присоединился к нему, Пхичиту, Криссу и Жаку. Они нашли себе занятие по душе, оставив покорять пьедесталы соревнований тех, для кого они стали целью существования. Ему лично хватало и ледовых шоу. — Ты мог бы остаться, — голос звучит надтреснуто, совсем непривычно для грубоватого Юры. — Яков нашёл бы тебе место в тренерском составе, да и Никифоров подсуетился бы, если бы ты захотел. — Мне нужно было сменить обстановку. К тому же, я обещал Пхичиту приехать в Бангкок. — Я не считаю тебя посредственным фигуристом. Но… чёрт, то ваше шоу… Все эти ваши ужимки, взгляды, поддержки… Я не был к такому готов. — Тебе не нравится, что Виктор выступает со мной, а не ставит тебе программы, как обещал? Юри не слишком силен ни в отношениях, ни в дружбе, ни в семейности. Он как молочный мускус, который впитывает в себя бледные оттенки чувств, но не отдаётся им полностью. Не растворяется в них. — Вот же… — «тупой Кацудон» машинально добавляет он про себя. — Мне не нравится то, что всё твоё внимание направленно на этого слащавого хорька и его дурацкие подкаты. — Он мой хороший друг. — А кто для тебя я? Юри от вопроса теряется, как сбившийся с пути корабль в космических просторах. Что вы хотите от человека, который долгие годы не мог самостоятельно музыку для программы выбрать? Назвать другом язык не поворачивается — какая же между ними дружба? Юри ошеломленно молчит. Внутри все валится с ног на голову и в чувствах воцаряется жуткий кавардак, когда он видит, как тускнеет проникновенный взгляд Юры. Ему хочется что-то сказать, как-то перевести тему в привычную плоскость, но нужные слова упорно не приходят на ум. Неправильно… Неправильно. Неправильно! «Да сделай уже хоть что-нибудь, Кацуки!» Но он не может. Остается только смотреть, как Плисецкий, понуро опустив голову, уходит, оставляя на мокром песке глубокие следы.***
Сна ни в одном глазу, никакие уговоры отложить возникшее недоразумение на завтра не действуют, а тишина за приоткрытым окном совсем не расслабляет. Мысли, словно стая галдящих чаек, кружат вокруг одного и того же вопроса: «А кто для тебя я?». Юрой он не восхищался, нет. Отмечал, как равного, но никогда, кроме первого соревнования в Хасецу, как соперника. …А потому и подумать не мог, что прекрасное чудовище, доломавшее его душевную организацию после провала на олимпиаде из-за смерти собаки своим хамским наездом, окажется таким ранимым. Он не мог соотнести Плисецкого ни с Виктором, ни с Пхичитом, ни уж тем более с Криссом или Жаком — для одних Юра был слишком далёким, для других слишком близким. Он напоминал ему нидзими — расплывшуюся ореолом вокруг главной линии тушь. Сразу неприметный на фоне яркого росчерка — Виктора — но настроение своими оттенками задавал всей картине. Без него она не была бы такой насыщенной и полноценной. На первом этаже что-то цокнуло, послышались крадущиеся шаги и звук спешно задвинутой створки сёдзи. Юри смахнул со лба чёлку и, обув мягкие тапочки, спустился вниз, посмотреть кому там не спится в ночное время. — А не рановато тебе пить? — Я у тебя разрешение должен спрашивать? — Юрка бурчит, но открытую бутылку с сакэ от себя отодвигает, словно и не он ее взял — подбросили. Кацуки, прижимая большими пальцами, вгоняет в горлышко пробку и, помня о своём заедающем чувстве юмора, сдерживается, чтобы не совсем остроумно пошутить. — Я почему-то уверен, что Яков отпустил тебя под нашу ответственность. Будь добр, не создавай Виктору проблем. Юра хмыкает, упираясь локтем на стол, и демонстративно закатывает глаза. Всегда дуется, когда ему напоминают, что он еще не настолько взрослый, каким хочет казаться… Или это они все никак не привыкнут, что ему скоро восемнадцать? Юри прекрасно известно, что передвигаться самостоятельно, без присмотра в другую страну Плисецкому пока нельзя, если там нет никого из знакомых, у которых можно остановиться. Виктор поделился с ним, что в первый приезд в Хасецу без ведома Якова кое кто прокатал немалую сумму, отовариваясь на кредитку тонной одежды с кошачьим принтом и различной едой «по приколу». «Мальчик оторвался по полной», — и этим всё было сказано. — Давай сыграем. — Во что? — Правду или выпивку. Если не отвечаешь на вопрос — пьёшь. — Для подобных игр лучше подходит Мила или Крисс. — Кого ещё предложишь? — зло интересуется Плисецкий, поворачиваясь к нему всем туловищем. — Я хочу сыграть с тобой. Почему ты не можешь хоть раз просто провести со мной время, не приплетая других? Юри считает затею с игрой дурацкой, но две пиалы со шкафчика все же достаёт. Пусть будет по его. Первые вопросы простые, неловкие, слишком трезвые, а потом внезапно наступает тот момент, когда стеснение сменяется раскрепощенностью и тормоза срабатывают в одном из пяти случаев; лучше вообще без них. Рядом с Плисецким становится жарко и весело… и, ками-сама, ему это жутко нравится. — Он говорил, что у тебя не было подружки, — Юра наваливается локтями на стол и с диким интересом смотрит из-под выбившейся чёлки. Лёгкий пьяный румянец подсказывает, что ему уже две выпитых назад пиалы было хватит, но никто не собирается останавливаться на достигнутом. Не теперь. — Подружки не было. Был друг. — Кто? Юри, не церемонясь, опрокидывает в себя сакэ и не морщится. Ну не говорить же ему, что Такеши задирал его не из-за лишнего веса, а потому что видел, как он целовался за углом дома с одноклассником. Если вспомнить, то их отношения продлились тогда рекордных полгода, пока они не пошли в разные старшие школы. Всё это было слишком несерьёзным, чтобы сейчас придавать ему большого значения. Было и прошло. Юра нервно облизывает губы, быстро и возбуждённо скользя кончиком языка от края до края. Явно не рассчитывал на такие полуоткровения, когда предлагал сыграть. — Спрашивай. — Ты и Отабек?.. Плисецкий пырскает себе в локоть, стараясь заглушить смех. Виктор сегодня удивительно нечутко спит, иначе до кондиции непринужденного веселья дойти они не успели бы — валялись бы уже в отключке. — Бэка офигенный. Как друг. С ним хорошо, но это… не то. — Твоя очередь. — Ваши с Виктором кольца… Это действительно блеф? Третий год пошёл, не видел, чтобы вы их снимали. — Зато пресса в восторге, — хмыкает Юри, разливая сакэ из бутылки. Плисецкому напорядок меньше. — Нет, — для пущей убедительности он качает головой. — Это талисман, данность, традиция… Как ты относишься ко мне? Окончательно поплывший Юрка вертит в руке свою пиалу и мечтательно вздыхает, смаргивая соловыми глазами заволакивавшую их пелену дремоты. Юри почти готов к тому, что ответа не будет, и усиленно размышляет, чтобы ещё такого секретного спросить, пока есть возможность. Тихий фарфоровый стук донышка об стол привлекает его внимание. — Ты странный. Я тебя сразу заметил, еще тогда… Ты в туалете плакал. В общем, я растерялся и нагородил…всякого. А потом ты пропал, и то видео… Ты вроде взрослый, а такой весь мягкий… Весь такой вежливый, неконфликтный, а потом раз — и ты весь такой собранный и сильный. Красивый… А ещё тот «Эрос» и ваше шоу… Вы в конце так склонились, словно поцеловались. И на интервью близко сидели… Я по-идиотски вспылил. Ты же знаешь, что ты самая соблазнительная котлета из всех, Юри Кацуки? Ты мне…того…нра… Юрка не договаривает. Юрка мирно спит, уронив голову на плечо, и выглядит поразительно беззащитным. Даже каким-то уютно-милым, как одомашненный кот с крутым нравом, соблаговоливший впервые свернуться клубком на коленях хозяина и дать себя погладить. — Нравишься, — Юри до жути непривычно произносить это слово; непривычнее, чем изливать душу Виктору на парковке перед соревнованием, когда истерика заставляет сорваться на крик, на просьбу «будь рядом». Он только сейчас начинает осознавать, что вся соль внутренней обиды сводилась к тому, кто именно сказал, что он не самодостаточен. Тот, кто тоже как-то незаметно был всё время рядом. «Протри очки, Кацуки». Юри допивает остатки сакэ прямо с горла и вытирает тыльной стороной ладони рот. Идиот. И ведь все это время… Ками-сама, когда он перестал замечать рядом с собой людей?***
Юри просыпается рано, когда сланцево-серое небо ещё только-только подернулось по краям розовым мелом, и уходит на каток — Юко по привычке оставляет ключ в их тайнике, а пару тренировочных коньков в тридцать седьмом шкафчике. Он неторопливо рассекает начищенный с вечера лёд от заграждения до заграждения, наслаждаясь чувством свободы и спокойствия. Примеряется к дорожке шагов, но заходы на прыжки не делает, в них нет необходимости. Когда-то он приходил в Ледовый Дворец ради общения с Юко, позже — стремился за своим ускользающим идеалом в лице Виктора, а сейчас… Почему-то на ум приходят четверные, которые Плисецкий терпеливо учил его приземлять. Каток он покидает спустя час, оставляя в камере записку с благодарностью и конфеты для девочек. В городе, как для субботнего утра, оживленно, но это ничуть не мешает ему задержаться в парке, чтобы полюбоваться на цветение сакуры. Розовые прорези проглядывают сквозь тонкий шершавый белый слой, терпеливо дожидаясь, пока солнечные лучи растопят его. Юри не может сдержаться и освобождает от снега несколько плотных бутонов раньше, чем это должно произойти. Потому что хочет. Днем нужно будет прийти и сделать несколько фотографий на цветущем фоне. С Виктором… и Юрой. Он мимолетно подмечает, что вся его жизнь умещается в два слова «красота» и «холод». Что может быть лучше? — Ты где был в такую-то рань? — в руках у Юры зажата чашка, а на плечи накинута куртка. Шнурки завязаны только на одном кроссовке. Второй обут на половину, с задника торчит пластиковая ложка — видно спешил. — Плохо спалось после вчерашнего? — Когда долго спишь — искушаешь смерть. — Вычитал где-то? — Так у нас говорят, — Юри скидывает капюшон и, подцепив тонкие резинки, снимает влажную маску. — Если будешь тут стоять, то чай остынет. — Это твой, — ему просто тычут в ладони чашку, и он, не раздумывая, принимает её, крепко обхватив пальцами. — Во вторник мне нужно вернуться. Яков настаивает, — Юра зябко жмёт плечами и отводит взгляд, пока Юри пробует чай. Жасминовый, ещё тёплый, самое то, чтобы утолить жажду и не подхватить ангину. — Да где этот чертов носок! Маккачин, ах ты… О, Юри, Данила звонил на счёт нового проекта, сам понимаешь — обсуждения не для телефонного разговора, так что я тоже полечу, заодно передам Юрку в руки Лилии. Пусть надерет этой пьяни уши. Плисецкий, застывший вполоборота на входе, одаривает Виктора долгим пронзительным взглядом, который расшифровать не получается. Злится потому что назвал пьяню или хочет дать понять, что он здесь лишний? Маккачин с самодовольным тявком затаскивает обслюнявленный носок на второй этаж и ждёт, пока расшумевшийся хозяин не последует за ним. Ему нравится играть с людьми в догонялки. Или умный пудель понял, что кому-то нужно побыть наедине? Юри даже не пытается скрыть улыбку, когда Виктор, спотыкаясь о ступени, подымается за резвящимся Маккачином в комнату и всё заканчивается грохотом. Всегда так. — Послушай. Я вчера столько наговорил… в общем. Я всё это серьёзно. — В парке цветут сакуры. Можно будет днем сфотографироваться. На память. — Ага… Нет, постой, Кацуки. Юри… — Ты хочешь, чтобы я поехал с вами? — с лёгкостью спрашивает он, когда видит на лице Юры выражение растерянности и совсем немного, на грани неверия, надежды. — Хочу. Черт возьми, конечно хочу! Юри, сам не ожидая от себя такой решительности, делает шаг на встречу и мягко, почти невесомо целует его в уголок губ. Достаточно, чтобы дать понять, насколько он для него важен. Достаточно, чтобы дать понять, что их вечер вчера был для него не просто игрой. — Ты тоже мне нравишься… и берите три билета. Плисецкий шумно выдыхает, словно все это время задерживал дыхание и теперь ему нужно было перевести дух, и обнимает его. Сразу робко, не рискуя вот так сходу позволить себе проявление чувств, пока Юри сам не берет инициативу и, утыкаясь носом в горячую шею, крепко прижимается к нему, бывшему подростку, в льняных прядях которого путал свои прохладные струи водопад. Юри не нужно больше думать. У Юри есть все, что только можно пожелать. Его мечта, слишком большая для него одного. Его глоток вдохновения, пришедший вместе с распустившимися цветами этой поздней весной. Его новый мотив для картины жизни в стиле суми-э, для которого есть и рисовая бумага и мягкая кисть. Его красота и холод. И его Юрий Плисецкий.