Sol adentro

Он поскреб подле себя руками, хотел сесть, не смог. И руки не слушались, он только представил их движение, лен простыней под пальцами. Его связали, заковали. Нужно сбросить... — Тише, тише, друг мой. Не шевелись. Ты потерял много крови. Он с трудом поднял веки, будто придавленные свинцовыми плитами. Приятный полумрак, свежесть, запахи трав и пряностей. Знакомые запахи. Повел взглядом, сначала не узнавая комнату. Который, леший его дери, нумер? Впрочем, какая разница... Кто-то, сидевший слева у постели, наклонился к нему. — Эми... ель?.. Теплая ладонь на щеке, казалось, источала целебную магию, хотя он знал, что все это сказки. Не бывает никакой магии целебной, все совершается силами природы. Авральная анестезия не в счет. Берегитесь шарлатанов, ребяты, и фальшимово... тех, кто подделывает деньги. — Ты смеешься? — удивление. Он что, вправду смеялся? Рот едва растянулся в улыбку. Счастье бывает сложным, возвышенным, а бывает вот таким, и ничуть не менее ценным. Поцелуй, касание крыльев бабочки у губ. Он чувствовал, как проваливается в счастье с головой, словно подо льдом жизни, данной нам в испытание, разверзлась вдруг сияющая река. — Я не покину тебя. Клянусь, Геральт. Теперь отдохни. Он отдыхал, а теплая река несла его дальше, дальше... — Принц аль Маджан... — Он жив, хотя и очень слаб. Очнулся и узнал своего телохранителя, который тоже в относительно добром здравии. Геральт вздохнул, полулежа на горе подушек. Регис колдовал у столика с лекарствами, что-то смешивал, что-то добавлял. Прятал лицо, или Геральту показалось? — А остальные? — Господин сыщик и его ассистент в порядке. Лютик молодцом, хотя поначалу был сам не свой — он ведь все слышал и был, мягко говоря, ошеломлен. Потом часто сидел тут с тобой, играл на лютне. Он прочитал где-то, что легкая небравурная музыка способствует исцелению. — Первый раз слышу, — по-старчески кряхтя, ведьмак удобнее устроил подушку под перебинтованным плечом. — А что с местными? Эмиель! Вампир молчал, расставляя склянки и горшочки по размеру. — Эмиель, пожалуйста. — Ты ни в чем не виноват, — внимательный грустный взгляд в глаза. — Юноша-певец упал в пропасть. — Да, помню. А Эльза, Рене, мастер Антоний? — Не тереби повязку. Девушку увлекло в расселину с трупом чудовища. Вроде она не прыгнула сама, хотя никто не может сказать точно. Мальчик... Когда он узнал, что те двое погибли, пробрался в подвал и выпил... — Помолчи. Минутку, — Геральт отвернулся, совладал с голосом. — Продолжай. — Его похоронили на краю поля. Старик один копал и долбил грунт, никого не подпускал к яме. В итоге господин Уоттенсон все-таки ему помог. Уоттенсон же и вскрыл отмычкой замок на кандалах принца. На могиле посадили цветы — пурпурные маки, пахли божественно. Геральт, извини, я не должен был... Вот, возьми, удержишь? Колодезная. Тот офирец, Санжу, запретил брать какую-либо другую. Ведьмак отхлебнул соленой воды. Сколько времени прошло? — Неделя минула, четверо суток ты был без сознания, — ответил на незаданный вопрос вампир. — Вчера лил дождь, и сейчас накрапывает. Осень не за горами. Я бы советовал уезжать отсюда без промедлений, хотя состояние принца продолжает внушать опасения. — Какие? Ты же сам сказал... — Он жив, но очень слаб, — терпеливо повторил Регис. — Дорогу выдержит, однако меня беспокоит сохранность его рассудка. Мальчика долго подвергали воздействию сильных дурманящих настоев. Я не могу справиться с последствиями, ему нужен более опытный лекарь, и как можно скорее. — А Санжу... — Готов, цитируя офирских классиков, целовать твои следы на песке. Я рискнул дать ему некоторые из твоих эликсиров — разумеется, разбавленными. Прости мне такое самоуправство. — Помоги встать, — Геральт, морщась, убрал одеяло. — Хочу посмотреть на дождь. Окна выходили на запад, на мертвое мокрое поле; вдали виднелось пурпурное пятнышко, ставшее от сырости почти бурым. Опираясь на руку вампира, ведьмак вдыхал чистый влажный воздух. Вода с небес смыла испорченную, неугодную картину, оставив лишь грязный холст. — Той ночью с чудовищем сражался не ты, — он помолчал. — Там был Детлафф? — Да, друг мой. Сразу после боя он призвал меня. Удивительно: я искал его по всему Нильфгаарду, в горах, в Зеррикании, а он был так близко! Хочешь его отблагодарить? Не благодари. Детлафф считает это выплатой долга четырехлетней давности. Теперь вы квиты. — Все равно спасибо, — Геральт почтительно склонил голову. — Если не ошибаюсь, он же спас Санжу возле колодца. Интересно, почему? Санжу в детстве угостил его абрикосами? — Как знать? — усмехнулся Регис. — Думаю, все немного проще. Чудовище вторглось в уклад ущелья, уничтожило или изгнало его естественную фауну, в том числе мелких вампиров. Ты помнишь, как развито у Детлаффа чувство стаи, как трепетно он относится к этой стороне жизни. Он решил навести здесь порядок — и навел. Кстати, что это была за тварь? Никогда не слыхал о таких... — Хиронекс, — от самого названия во рту стало противно. — Реликт Сопряжения Сфер, крайне редкий, обитает в пустыне. Питается в основном падалью, но парадоксальным образом не трогает себе подобных — лошадей, ослов и так далее. Есть только одна маленькая деталь: хиронексы бескрылы. Откуда взялся этот пегас-мутант, ума не приложу. — И не надо. Оно в прошлом, Геральт, все в прошлом... Приобняв ведьмака, Регис довел его обратно до кровати. Пробитое насквозь плечо болело, но Геральт чувствовал, что заражение побеждено. Страшно подумать, в чем ковырялся этот, с позволения сказать, «единорог». — К тебе там целая делегация послов, — иронично заметил вампир, вновь занявшись своими лекарскими делами. — Нильфгаард, Офир и бывшие Северные королевства в лице виконта де Леттенхофа. Нижайше просят принять. Скажи, когда у тебя хватит сил. — Да чего тянуть котолака за хвост — проси! — и Геральт царственно махнул здоровой рукой. — Только не всех сразу. Опуская многословные благодарности и пожелания скорейшего выздоровления, можно было сказать, что переговоры получились достаточно продуктивными. Лютик спрашивал, когда они поедут домой. Шеро заявил, что Геральту совершенно необходимо присутствовать на допросе мастера Антония и что допрос этот до сих пор не состоялся единственно из-за болезни главного свидетеля. Санжу интересовало, могут ли ведьмачьи снадобья помочь принцу Ивраиму; отговаривать пришлось долго и очень настойчиво. Регис под конец не выдержал и многозначительно поскреб ногтями по полировке столика. — Эмиель, будь добр, оставь нас ненадолго, — попросил Геральт. Тоже перевязанный, в ссадинах и синяках, Санжу сидел на краю его постели, повесив голову. Почти вся их одежда отправилась в стирку, какую-то пришлось сжечь. Ничего удобного поверх бинтов не нашлось, а ходить в плаще внакидку было еще жарко. Поджав губы, Регис удалился, прикрыв дверь. Санжу хмуро уставился в окно. — Если он не поправится... Не знаю, что мне делать, Геральт. — Эй, ну же... — дотянуться, ободрить, сказать что-то правильное, что еще не было сказано. — Я знаю, каково тебе. Мы оба... судьба подбросила нам чужих детей, о которых больше некому позаботиться. Они — наше Предназначение. И хотя мы готовы перевернуть для них весь мир, на такой риск идти нельзя. От моих зелий Ивраим умрет или сойдет с ума, как любой обычный человек. — Но ведь я... — Ты не совсем обычный, — ухмыльнулся Геральт. — Может, просто не помнишь, каким был прежде, давным-давно. До того, как стал тенью, или пантерой, или как вас там... Умолкли ненадолго, глядя друг на друга. — Тот мальчик... Я хотел припугнуть его родичей, но не желал ему смерти. — Я тебе верю. — Хорошо. Правая рука Санжу была обожжена от кисти до локтя. Выше — татуировка, три тонких опоясывающих кольца. Над рисунком — старый шрам от секиры или топора. Вместо плетеного браслета на запястье — полоска чуть более светлой кожи. — Вам с принцем нужно в Элландер, — сказал Геральт, — в тамошний храм Мелитэле. Верховная жрица, матушка Нэннеке, — лучшая целительница из тех, кого я знаю, а знаю я многих. Дам тебе письма к ней и к темерскому правителю, буде он вас перехватит. Объясню, как доехать. А ты взамен прости меня за то, что я утаил. Поверь, я тоже не желал никому зла. — Не понимаю... Рассказ о хромом нильфгаардском советнике вар Краббе, носившем трость с серебряным набалдашником, занял не слишком много времени, но они все равно утомились: один — говорить, другой — слушать. Благоухание пропало из комнат и из памяти, и на все вокруг опустился груз печали. Геральт уснул под вялый серый стук дождя, а когда пробудился ближе к вечеру, офирца рядом уже не было. Собрались впятером в плохо прибранной, утратившей уют гостиной. Санжу остался с принцем, решил не вмешиваться. Геральт был ему за это благодарен; неизвестно, как отреагировал бы мастер Антоний, которого ведьмак после тех трагических событий еще не видел. Иоганн Уоттенсон растопил камин, приготовил всем кофий и пошел в сарай за обвиняемым. Шеро Хомс расхаживал по комнате, в предвкушении потирая руки. Лютик взялся вести протокол, а Регис представлял «третью сторону» и заменял собой беспристрастного наблюдателя, которых, по словам Шеро, с прошлого года стали внедрять в отдельных нильфгаардских провинциях наряду с судом присяжных. Геральт заикнулся было о настоящем суде, но сыщик осадил его коротким строгим взглядом. Тогда ведьмак тоже решил не вмешиваться... по мере сил. Когда ввели мастера Антония, Геральт невольно опустил глаза. Старик выглядел как ходячий скелет, как привидение: похоже, он ничего не ел все эти дни. Иоганн усадил его в кресло — со стула мастер Антоний, верно, свалился бы от слабости. Он извлек из кармана платок, развернул его и снова аккуратно сложил. Пергаментное лицо с заострившимся носом не выражало никаких эмоций. — Налить вам? — Иоганн указал на фаянсовый кофийник с цветочным узором. — Да, благодарю, — прохрипел старик. — Вы очень любезны. Спасибо. Надо промочить горло перед тем, как... У вас ведь ко мне долгий разговор, милостивые государи? — Весьма, — отрезал Шеро. Не обращая на него внимания, Иоганн наполнил чашку и вместе с блюдцем и салфеткой подал обвиняемому. Звеня посудой, мастер Антоний пригубил напиток и поставил посуду на стол. — Мэтр Лютик, начинайте, — сыщик кивнул поэту. — Наверху листа — полная дата: число, месяц, год. Место. Нумеруйте страницы. С красной строки: «Властью, данной мне специальным распоряжением министерства внутренних дел Империи Нильфгаард, я, Шеро Уллиам Хомс, открываю допрос персоны, именуемой мастер, в скобках „маэстро“, Антоний из Города Золотых Башен. Допрос производится согласно установленному законом порядку, в присутствии свидетелей, — оставьте место для списка, — без принуждения, угроз, увещеваний, обмана, пыток и магии любого рода. Персоне предъявлены следующие обвинения: сокрытие преступника либо преступников; сокрытие информации, необходимой для расследования серии особо тяжких преступлений; присвоение недвижимого и — косая черта — или движимого имущества ряда лиц; незаконное проникновение в чужие земельные владения, а именно на территорию долины возле Пурпурного ущелья, горный массив Тир Тохаир, провинция Гесо; похищение и удержание против воли наследника упомянутых владений, отягощенное фактом несовершеннолетия данного индивида; использование территории долины для выращивания запрещенных растений с целью изготовления и сбыта наркотических препаратов; изготовление наркотических препаратов; торговля наркотическими препаратами и вещами, полученными посредством мародерства; препятствие следствию; покушение на жизнь следователя при исполнении. А также нанесение похищенному несовершеннолетнему индивиду телесных повреждений и морального ущерба, степень которых должны определить специалисты в сфере медицины. Преступное небрежение, сговор и злой умысел». Я ничего не упустил, господин Антоний? — Нет, все правильно, — тот равнодушно пожал плечами. — Я бы поспорил насчет пары формулировок, но зачем тратить время на пустяки? — Действительно. Чтобы упростить задачу мэтру Лютику, да и всем нам, я буду задавать вам блоки коротких вопросов, объединенных одной темой. От вас требуются по возможности короткие ответы. За каждым блоком последует небольшой перерыв. Вам это подходит? — А давайте не будем никому ничего упрощать, — старик хитро посмотрел на Шеро из-под седых кустистых бровей. — Я расскажу все, от начала до конца, отвечая на каждое обвинение. И если в итоге вам что-то будет неясно, тогда валяйте ваши блоки. — Как мы узнаем, что вы говорите правду? — проворчал Геральт. — Вы уже достаточно водили нас за нос, мастер. — Позвольте с вами не согласиться, — очень вежливо возразил Антоний; горькое зелье немного его взбодрило. — Сами увидите, я ни в чем вам не солгал. Мне и сейчас нет резона лгать. Я умираю. Опухоль мозга. Я буду рад облегчить душу. Что мне еще остается? — И про Стефана расскажете? — спросил Лютик. Шеро метнул в него свирепый взгляд: наверное, протоколисту полагалось быть безмолвным приложением к перу и чернилам и ни в коем случае не вмешиваться в процесс допроса. Мастер Антоний тепло улыбнулся. — Разумеется, господин виконт, ведь именно со Стефана и началась эта история. Господа, поторопите меня, ежели стану сильно вдаваться в детали. Хотя как знать которая окажется важной... ~ ~ ~ Город Золотых Башен, 1262 год, март Больше всего на свете композитор и преподаватель вокала Антонио Омерро из Этолии, известный всем как маэстро Антоний, терпеть не мог бездарей, лодырей и дилетантов. Когда-то, в самом начале карьеры, он представлял их себе как мерзкое чудовище, эдакую гидру о трех головах, каждая из которых извлекала из глотки жуткие клокочущие звуки, то есть пыталась петь. Затем он разделил эти явления, облек каждое особенной воображаемой формой. Бездари были прозрачны, как призраки; не касаясь тверди земной, они волокли за собою линялые шлейфы завышенной самооценки и тщетных надежд. Лодыри отрастили огромные студенистые туши, в которых под натиском лени угасал крошечный огонек таланта. Дилетанты порхали на дырявых крыльях, ерошась и прикидываясь сладкоголосыми птицами. Горделиво рассевшись на ветках, они верещали на все лады, портя воздух и вызывая у невольных слушателей приступы мигрени. Военные сборы проходили на полях к северу от Альбы, но и в городе было неспокойно. Мимо академии Tor Feainne бегали толпы возбужденной ребятни, отвлекая учеников от занятий; на площадях орали глашатаи; время от времени в каком-нибудь из многочисленных пунктов записи добровольцев случалась потасовка. Маэстро Антоний, ни капли не сомневавшийся в победе имперской армии, делал собственные прогнозы на будущее. Когда войско вернется, овеянное славой, потребуется триумфальный марш — что-нибудь новенькое, без пресловутой барабанной дроби и оглушительного рева труб. Втайне он уже придумал написать парадную кантату с участием большого хора, но еще ни с кем не поделился — и не собирался делиться — своей идеей. Он как раз сел за любимый клавечино со стопкой нотной бумаги, чернилами и бокалом вина, когда слуга объявил, что в приемной сидят «два оборванца», которые желают его видеть. Это было очень странно: обычно о встрече с маэстро Антонием договаривались сильно заранее посредством письма с небольшим авансом или подарком. Письма, авансы, подарки и просьбы исходили в основном от родителей, уверенных в том, что их чадо либо чудесно поет, либо искусно играет на каком-либо музыкальном инструменте. Никто не сваливался как снег на голову и тем более не принуждал его к аудиенции. «Да кто они такие — иноземные короли?» — спрашивал себя маэстро, с досадой глотая вино и убирая бумагу и чернила. Он еще не приступил к сочинению, иначе отправил бы наглецов восвояси. А так... можно потратить на них пять минут. Из столицы отправлялся на сборы очередной полк, учеников отпустили поглазеть на марширующих солдат, и академия почти опустела. Маэстро Антоний покинул свой рабочий кабинет, проследовал до лестницы длинной галереей, открытой во внутренний двор, спустился на первый этаж и направился в приемную, служившую в том числе и залой для быстрых прослушиваний. Воистину, вежливые и резкие отказы ее стены слышали чаще, чем что-то годное. Иногда маэстро Антоний терял терпение и громко бранился на этолийском диалекте, который все равно никто не понимал, а однажды от ярости расколотил пюпитр. Позже ему бывало стыдно за свою несдержанность, и тогда он радовался, что у стен нет ни ушей, ни памяти. Однако сегодня все было по-другому. Еще на лестнице он уловил тихие мелодичные звуки. Подумал, что кто-то из мальчиков не пошел смотреть на полк и репетирует у себя в комнате... но нет. Во-первых, звуки точно доносились из приемной. Во-вторых, никто в Tor Feainne не был способен на подобное волшебство. Даже редкие выпускники-эмигранты из Офира, подвергнутые экзотической операции, не имели таких изумительных голосов. В-третьих... Он распахнул дверь и увидел «источник». Мальчик лет одиннадцати, худой и действительно оборванный, сидел спиной ко входу в пятне света от окна и пел, водя ладонями по рассеянной на полу витражной радуге. Второй гость, которому Антоний дал бы вдвое больше лет, развалился на скамье у стены. Из грязного мешка у него под мышкой торчал гриф лютни. «Боги милосердные, — мысленно ужаснулся маэстро. — Дилетант!» Впрочем, секунду спустя это стало уже неважно. Решение было принято: Антоний понял, что приютит у себя худшего из музыкантов, худшего из поэтов, вообще худшего из людей. Лишь бы это чудо длилось и длилось. Продолжая петь, мальчик обернулся. Радуга искрами заиграла на его лице — самом прекрасном лице, какое маэстро Антоний видел в своей жизни. ~ ~ ~ — То был конец прежней эпохи и начало новой, — продолжал старик. — Мальчика звали Стефан, его брата — уже не помню, как, вроде Энрик или Энрих. Оба приехали из маленькой южной провинции с единственной целью: отдать Стефана в Tor Feainne. Его брат был согласен на любую работу, хоть сторожем или судомойкой, только бы здесь, в академии. Но выяснилось, что он неплохой лютнист и ладит с детьми; он и Стефана учил сам, сколько мог. Я убедил школьный совет взять этого Энрика в штат с испытательным сроком и ничтожным жалованием и напрочь забыл о нем. То есть мы встречались, иногда беседовали — их со Стефаном поселили в комнатах, соседних с моими, — но для меня существовал только младший брат. Старший влился в ряды посредственностей, имя которым легион. Мне было довольно того, что он опекает Стефана, хотя порою эта опека казалась чрезмерной. История их была стара как мир: родители умерли, крошечное хозяйство пришло в упадок, вдобавок волнения на границе... Стефан сам пожелал учиться у нас, однако для переезда имелась и другая причина: брат страшно боялся, что мальчика похитят и продадут в Офир. Меньше всего ему хотелось, чтобы Стефан стал игрушкой в чьем-нибудь гареме. Мальчик пел с раннего детства, даже его крики во младенчестве якобы отличались мелодичностью. Вдобавок он был очень хорош собой, но, несмотря на красоту и талант, обладал кротким нравом и никому не доставлял хлопот. Естественно, такое сочетание достоинств всегда привлекает завистников, способных причинить как малый, так и большой вред. Чаще всего они грубой лестью губят все искреннее и подлинно прекрасное, что есть в человеке. Как знать: не вмешайся сама судьба, Стефан мог бы вырасти очередным пустоголовым франтом, болваном или сердцеедом. Но судьба вмешалась — возможно, дабы скорее направить его на предначертанный путь. Однажды Стефан, который отлично ездил верхом, даже без седла, крайне неудачно упал с лошади. Глупая тварь вдобавок наступила на него; это чудо, что не случилось обширного тазового кровоизлияния. Стефана отвезли на ближайшую пограничную заставу офирцев, где был умелый хирург — единственный врач, по доброте душевной помогавший местным жителям. Он и прооперировал мальчика. Стефан выздоровел, его уникальному голосу более не грозила мутация, а будущее было почти определено. Говоря по правде, я считаю это фортуной — жестокой, но все же фортуной. Таково мое личное мнение. Единственным, что меня тревожило, были его перепады настроения. Обычно Стефан держался застенчиво и почти не играл с другими детьми. Меня это устраивало, ведь я знал, какие пакости могли затеять против него юные соперники. Но иногда им овладевал какой-то вдохновенный ураган, одержимость на грани безумия. Через две недели после своего зачисления он с другими ребятами отправился проводить резервы нашей армии, все эти обозы, телеги и так далее. Я понимаю, будь там парадная императорская кавалерия, но подводы, запряженные крестьянскими клячами?.. Чуть позже ко мне прибежал один из учеников; запыхавшись, он сообщил, что Стефан «выпендривается», собрал огромную толпу и вызвал затор на дороге. Я поспешил туда и с трудом пробрался в эпицентр событий. Голос мальчика разносился по всей округе. Он пел ту самую кантату, которую я наигрывал на клавечино по вечерам; пел, добавляя виртуозной отсебятины в виде хитрых фиоритур и рулад. Народ толкался, как на ярмарке; во всех окнах, на всех балконах виднелись люди. Стефан сидел на козлах обшарпанной повозки, а возница стоял рядом и, отпустив вожжи, отупело смотрел ему в рот. Все присутствующие будто находились под сладостным гипнозом — но то, что выглядело бы уместным на пышной премьере в театре, здесь вызвало у меня испуг. Я снял мальчика с повозки и увел обратно в академию. Там я сурово отчитал Стефана, притворившись, что его пение меня ничуть не тронуло. Он горько разрыдался. Я не смог этого вынести и вопреки любой педагогической методе принялся умолять его быть осторожнее, не лезть на рожон, не импровизировать перед чернью на улицах и площадях. Я пытался объяснить ему, какое великое чудо его голос, как его надо беречь, лелеять, укреплять и воспитывать. Тогда мне показалось, что Стефан меня понял, однако вскоре с ним снова случился «творческий припадок». На сей раз он избрал в качестве сцены атриум академии, где исполнил народную песенку крайне фривольного содержания. Его окружали слуги, служанки, зеваки со всего квартала. Плебеи надрывали животы от смеха, а ребенок купался в общем веселье, как в теплых волнах. Я сделался с ним строг — пожалуй, чересчур строг, но лишь так можно было привить ему вкус и истинную любовь к искусству. В Tor Feainne Стефану разрешалось петь только вполголоса и исключительно медленные лирические композиции. Я заставлял его сотни раз повторять одно и то же упражнение, добиваясь совершенства в каждой ноте. Когда я или его брат замечали у мальчика нарастающее беспокойство, я увозил его в какое-нибудь безлюдное место — чаще всего на берег моря, в голые утесы подальше от рыбацких поселений, — где Стефан мог напеться всласть, в полную силу, сам выбирая репертуар. В тех поездках я был единственным свидетелем его гения, и мне открывалось настоящее волшебство. Днем на голос Стефана приплывали дельфины, вечером — слетались светляки... словно сотни звезд водили вокруг него хороводы. Иногда являлись и вовсе невиданные твари. Вы мне не поверите, мэтр ведьмак, но даже морские девы поднимались из подводных пещер, чтобы его послушать. Я тоже ощущал колоссальный творческий подъем. За годы с шестьдесят второго по шестьдесят шестой я создал десятки музыкальных произведений. Кансоны, баллады, оперы — вы легко догадаетесь, для кого я их писал. Стефан рос, из прелестного мальчика превращаясь в прекрасного юношу. Несомненно, он стал бы украшением императорского театра и любимцем самой изысканной публики. Радуясь таланту и прилежанию своего лучшего ученика, я задумывал грандиозное сочинение, которое должно было восхитить и Стефана, и цвет нильфгаардской аристократии после завершающей победы над королевствами Севера. Увы, победы не случилось. Случилась трагедия, господа, и я сейчас не о нашем сокрушительном поражении под Бренной. — Парень подался на войну, — печально кивая, прокомментировал Иоганн Уоттенсон. — Но как? Зачем? — рука у Лютика дрогнула, и он посадил на протокол жирную кляксу. — Не знаю… Чтобы доказать свою мужественность? Он самовольно покинул академию и столицу сразу после Саовины вместе с еще несколькими сорвиголовами. Было тогда такое поветрие: некоторые гражданские, в том числе из благородных, желали собственными глазами увидеть театр войны и, соответственно, финальный акт спектакля. Правда, многие вскоре возвращались, не выдержав тягот дороги, хотя зимы у нас довольно теплые. Но Стефан явно был настроен серьезно. Даже после своего падения он продолжал ездить верхом, тренировался на ипподроме за городом, а за особенно удачное выступление в какой-то праздник получил от богатых поклонников дорогой подарок — коня той же породы, каких выбирают кавалеристы бригады «Наузикаа». На этом коне по кличке Баязет Стефан и сбежал. Я был вне себя от гнева и горя, вымещал то и другое на Энрике, у которого не хватило ума разгадать планы брата. Затем я утешался мыслью о том, что никто не возьмет Стефана в строй, ведь должной подготовки у него не было. Я надеялся, что он быстро поймет, как непохож настоящий солдатский быт на патриотические песни, что его отвратят грязь, грубость и невежество, и несостоявшийся вояка воротится домой. Я никогда не признавал собственные промахи и отказывался даже думать о том, как плохо я знал характер мальчика, как ни разу не удосужился поговорить с ним о чем-либо кроме музыки. Удобнее было воспринимать его побег как блажь юности, а не что-то большее... — Вернемся от рассуждений к фактам, — попросил Шеро. — Конкретнее и короче. — Я постараюсь, мэтр сыщик. Стефан добрался до Цинтры и вместе с растянувшимся арьергардом армии застрял у реки. Видимо, произвел впечатление на нужных людей и был назначен вестовым. Он прислал мне короткое сбивчивое письмо, не указав ни имени своего командира, ни куда отправлять ответы. Я писал в Цинтру, в Аттре, во все эти деревеньки по нашу сторону Яруги, стремясь разыскать мальчика или его следы. От постоянной тревоги я заболел, совсем не мог работать и покинул академию. В шестьдесят седьмом я получил от Стефана лишь три весточки: он был здоров, ни на что не жаловался и иногда пел «ради поддержания боевого духа» среди соратников. Служа при штабе резерва, он хотя бы находился вдали от непосредственной опасности. Я молил всех известных мне богов, чтобы так было и впредь. Но в марте следующего года Стефан оказался под Бренной и попал в плен к нордлингам. Еще год спустя он вернулся — больной, измученный, потерявший голос, разочарованный и ожесточившийся. Не хочу и думать о том, как он выживал все те месяцы. Он пришел... его привела ко мне девушка. Эльза. Старик умолк. Некоторое время в глубокой тишине, какая наступает от тяжелых воспоминаний, раздавался лишь скрип пера Лютика. Потом мастер Антоний вздохнул и продолжал: — И я, и брат Стефана были сражены этим ударом. Стефан, и без того ослабевший, таял на глазах. Я показывал его лучшим целителям, через связи при дворе добился визита к лекарю самого императора. Серьезная травма связок, запущенное воспаление горла; вердикт — безнадежный случай. Бедняга едва мог прошептать несколько слов, потом начинался сильнейший кашель. Эльза, с которой он познакомился на севере, отказывалась сдаваться, даже когда мы опустили руки. И знаете, понемногу ее упрямство, ее жажда победить злосчастный недуг Стефана передались и мне. Я снова стал писать музыку. Я заполнял листы бумаги один за другим, твердо веря в то, что когда-нибудь — через год, два, десять, после моей смерти — Стефан споет все это. Я готовил ему наследие. Стефан и Эльза, которая тоже знала нотную грамоту, жили в моем доме в тихой части столицы, и по вечерам мы «пели молча» — в саду или у камина, когда становилось холодно. Они любили друг друга, юноша Ard Elaine и девушка, так и не ставшая чародейкой. Наверное, мы были счастливы. Вплоть до осени семьдесят второго. — А вот отсюда, пожалуйста, подробнее, — Шеро Хомс напрягся, как гончая, почуявшая лису. — Увы, я знаю очень мало. Еще до событий, которые всколыхнули всю столицу, Стефан и Эльза стали проводить больше времени в городе, иногда оставались ночевать в дешевой гостинице или трактире. Ходили на спектакли, хотя после них Стефан всегда расстраивался. Я не хотел им мешать, но стал замечать кое-что, что меня тревожило. Стефан пристрастился к настоям от бессонницы, которая у него якобы появилась. Эльза тоже, бывало, выглядела вялой среди бела дня, невпопад отвечала на вопросы, роняла вещи. Кончилось тем, что я выследил их. Они сидели в портовом притоне вместе со старшим братом Стефана, пили и курили какую-то дрянь. Эльза была для братьев вместо толмача, ведь Стефан не мог говорить, а она научилась угадывать его мысли по жестам и взглядам. Не обращая ни на кого внимания, я выволок обоих олухов на улицу, как нашкодивших мальчишек. Я сам сорвал голос, пока на них орал. Чертов Энрик или Энрих тоже вышел из себя. «Вы старый трус! — кричал он мне в лицо. — Я хотя бы не сижу, сложа руки! Он снова будет петь, слышите?! Будет, и в десять раз лучше, но благодаря не вам, а мне!» Вывалив весь этот бред, он развернулся и ушел, и больше я его не видел. Стефан и Эльза обиделись на меня и, несмотря на мои мольбы, съехали; небось, перебрались жить ближе к Энрику, да и куда еще они могли податься? А неделю спустя в Tor Feainne убили первого ребенка. — Значит, тот учитель музыки... — Молчите, мэтр Лютик, и записывайте! — приказал Шеро. — Что вы предприняли, маэстро? — Тогда? Ничего. Я был зол и подавлен, чувствовал себя преданным. Конечно, убийства в академии меня поразили и напугали. Я подозревал Энрика, то есть мне хотелось его подозревать — из ненависти. В гости ко мне приходили бывшие коллеги, рассказывали о расследовании, которым занимались лично вы, милостивый государь. Признаться, я боялся, что вы докопаетесь до истины, в которой я сам еще не был уверен. Меньше всего я желал новых страданий, новой боли для Стефана. В середине зимы он вернулся ко мне, уже без Эльзы — она стала компаньонкой для какой-то богатой старухи и не могла проводить с ним весь свой досуг. Стефан был простужен, шея замотана шарфом, который он отказывался снимать даже в натопленной гостиной. Но меня взволновало не это, а то, что Стефан снова говорил! Да, с трудом, очень хрипло, но вполне сносно! Я заставил его рассказать мне все. Стефан согласился, но прежде потребовал с меня клятву хранить тайну. Я поклялся самым ценным, что было в нашей с ним жизни — музыкой. После этого он снял шарф. — Шрамы, — коротко произнес Шеро. — Кто провел операцию? — Хирург с офирской заставы, тот же, который спас Стефана в детстве. Как оказалось, Энрик с тех самых пор поддерживал с ним переписку, а после войны вызвал его в Нильфгаард, что было весьма кстати. Несколько лет назад хирурга выгнали из пограничных войск за запрещенные книги. Думали, он занимался некромантией, тогда как целью его исследований было применение органов недавно умерших людей для лечения еще живых. Он долго странствовал по Офиру, учился там у разных колдунов и целителей с сомнительной репутацией, постоянно спасался от преследования властей. Энрик обещал опальному врачу всяческую поддержку, если только тот поможет его брату. Не удивлюсь, — тут старик хмыкнул, — если они делили шкуру неубитого льва, то есть будущие гонорары Стефана. Энрику было поручено добыть материал, цитирую, «наивысшего качества». Все прочее — книги, инструменты, зелья — хирург привез с собой. Стефана опоили снотворным, он ничего не знал о намерениях брата и о выбранных им средствах. Когда я выслушал все это, мне стало дурно. Но я дал клятву, господа. Я дал клятву... — Первая попытка не принесла желаемого результата, — скорее утвердительным, нежели вопросительным тоном изрек Шеро. — Тогда они спланировали вторую. Только не говорите, что пребывали в блаженном неведении на сей счет. — Меня никто не посвящал в курс дела, мэтр сыщик, но я догадывался, что Энрик и его офирский приятель не остановятся на достигнутом. Для меня это было ясно как день. Вы когда-нибудь видели фанатика, который бросает дело на полпути? Те двое были фанатиками. Сам Стефан чуть не сошел с ума, когда узнал, чего стоило возвращение ему голоса. Он сбежал ко мне, ища защиты. Один он бы покончил с собой или сдался полиции, тем самым подписав приговор и брату. Я не мог этого допустить. Я принял его обратно и с той поры озирался по сторонам всякий раз, когда выходил из дома. — Дальше: семьдесят пятый год, неделя до Беллетайна, — сплетя пальцы в замок, сыщик шагал от камина к столу и обратно. — Четыре трупа и арест Энрика. — Хотите еще кофия, мастер? — встрял Иоганн Уоттенсон. — Лучше воды. Благодарю, — отпив из кружки, Антоний недовольно поморщился. — Из колодца... Маки от нее вяли, хоть и вовсе не поливай. — Не меняйте тему! Как им удалась вторая операция? Вы пытались ей воспрепятствовать? — Нет, — кротко ответил старик. — Я проявил малодушие, или безразличие, или сострадание. Называйте как хотите. Я никому не помогал, но и никому не мешал. Полагаю, это Эльза его уговорила, или просто заманила. Он все-таки очень ее любил. Говорил, в северном лагере для пленных она единственная была к нему добра. — Можно перерыв, пожалуйста! — взмолился Лютик. — И откройте, кто-нибудь, окно! — Позже, — отрезал сыщик. — Мне нужна вся правда, маэстро. Включая самые неприглядные, постыдные, отвратительные детали. Иначе картина не будет полной. — Но я не вправе домысливать то, чему не был свидетелем! — с горькой улыбкой возразил мастер Антоний. — Мы же не пьесу с вами пишем! Они, Стефан и Эльза, унесли эту тайну с собой в могилу. Офирский хирург не успел убрать шрамы: после ареста и смерти Энрика он, вероятно, незамедлительно покинул Нильфгаард. Никто не связал Энрика со Стефаном, потому что о его возвращении с севера знала лишь горстка людей. Публика — ветреная любовница и великая изменница, она вечно ищет себе нового кумира. Из прежних поклонников о Стефане помнил только один человек: советник вар Краббе из министерства внутренних дел. Согласитесь, глядя на него трудно предположить, что перед вами тонкий ценитель вокального искусства. Геральт и Шеро одновременно кивнули, переглянулись. Иоганн Уоттенсон нахмурился. Лютик жадно глотал воду. Регис, до сей поры сидевший неподвижно, бесшумно встал и приоткрыл окно. — Я всегда думал, что именно вар Краббе подарил Стефану коня, но это неважно. Во время войны советник несколько раз приходил ко мне. Он знал о том, что Стефан уехал и что я ищу его. Подобная осведомленность неудивительна, ведь вся идущая на фронт корреспонденция просеивалась министерством; так были подавлены два зарождавшихся мятежа среди противников милитаристской политики императора Эмгыра. Вар Краббе никогда не предлагал помощь в поисках Стефана, только интересовался, нет ли от него известий. Когда Стефан вернулся и советник обнаружил, что тот больше не поет, он был сильно разочарован. Бывшие коллеги рассказывали мне, что он регулярно наведывался в академию и расспрашивал о талантливых воспитанниках. После убийств я ожидал чего угодно, вплоть до вызова на допрос с пристрастием, но мою скромную персону проигнорировали и полиция, и вы, господин сыщик. Не обделил меня вниманием лишь советник вар Краббе. Он тоже следил за Стефаном и Эльзой и знал, по-видимому, куда больше моего. Без обиняков он приказал мне готовить «пути к отступлению» на тот случай, если убийцу поймают или всплывут новые улики, прямо указывающие на Стефана. Рискну предположить, что смерть Энрика по дороге в тюрьму — дело рук вар Краббе. Он боялся, что под пытками брат выдаст брата, а по какой-то причине Стефан был ему нужен целым, невредимым и на свободе. Я и тогда не верил в искреннюю доброту советника, уж больно мерзкая, извините, у него рожа. Но вар Краббе снабдил меня значительной денежной суммой и липовыми документами, а также объяснил, куда уезжать, где прятаться и как поддерживать с ним связь. Я ни за что не смог бы провернуть все это в одиночку, Стефан и Эльза тоже. Я взял деньги, тайно организовал отъезд. Мы втроем покинули город в тот же день, когда полиция схватила Энрика; Стефан еще толком не очнулся после сонного снадобья, его положили в крытую повозку, похожую на... — Все происходило в вашем доме? — перебил его сыщик. — Офирский хирург жил и работал у вас, вы обеспечили ему условия для... Не делайте из меня дурака! — Какое это теперь имеет значение? — тихо спросил старик. — Действительно, какое? — буркнул ведьмак. Стоявший перед окном Регис обернулся, глядя на него, но ничего не сказал. — Мы уехали, но не туда, куда советовал вар Краббе — не на юг, а на северо-восток, в «ничейные земли». Я понятия не имел, каков будет исход второй попытки; возможно, Стефан бы снова потерял голос, на этот раз безвозвратно. Но желание его брата сбылось. Вы сами все слышали, комментарии тут излишни. — Извините, вы сказали, что покинули столицу втроем, — уточнил Иоганн Уоттенсон. — Вы упоминали Стефана, его брата, Эльзу, но пока ни словом не обмолвились о Рене. Откуда он взялся, как вы... — Я не буду говорить о Рене, — устало, но твердо заявил мастер Антоний. — Он не имеет... не имел отношения ни к убийствам в академии, ни к офирскому принцу. — Тем не менее, я настаиваю... — начал было Шеро. — Не надо, милостивый государь, — промолвил Регис таким тоном, что в теплой комнате сразу повеяло холодом. — Сосредоточьтесь на главном. — Хорошо, — секунду поколебавшись, кивнул сыщик. Потом подумал еще и добавил: — Перерыв! Во время паузы — Иоганн остался сторожить мастера Антония, а Лютик распахнул все окна и теперь подбирал разлетевшиеся на сквозняке страницы протокола — Геральт вместе с Шеро и Регисом заглянули проведать принца Ивраима. Тот занимал бывшую спальню Рене; дремля под одеялом, облаченный в ночную сорочку Ивраим казался таким же худым и болезненным, как и прежний хозяин комнаты. При виде посетителей Санжу встал с кресла, приложив руку к груди, поклонился Регису и жестом предложил ему приблизиться к мальчику. Сам отошел к двери, где стояли ведьмак и сыщик. — Сейчас пойдет речь о принце аль Маджане, — прошептал Шеро. — Я считаю, вы должны выслушать обвиняемого и задать ему свои вопросы. — Или я все запомню, а потом перескажу тебе, — предложил Геральт, заметив, как вспыхнувшая в глазах офирца ярость гаснет в тумане сомнений. «С каких пор я заделался посредником?» — Я побуду с принцем, — отозвался вампир, — если вы мне доверяете, Санжу-сахид. — Я бы доверил вам убить себя, а потом воскресить из мертвых, — без тени иронии ответил тот. Регис в ответ почтительно улыбнулся, не разжимая губ. Наверное, то была какая-то офирская поговорка или часть непонятного Геральту ритуала. Увидев Санжу в гостиной, мастер Антоний содрогнулся и стиснул челюсти, будто желая сдержать поток слез или проклятий. Все заняли свои места, Санжу сел рядом с Геральтом — внешне невозмутимый, но готовый для прыжка, как притаившийся в зарослях хищник. Иоганн косился на него с опаской. — Итак, маэстро, вы приехали в долину, на якобы «ничейную» землю, — произнес Шеро. — Извольте буквально в двух словах описать вашу жизнь здесь до недавних событий. И далее максимально подробно о встрече с принцем аль Маджаном. Под подробностями я подразумеваю прежде всего мотивы вашего преступления, а не малозначительные детали. Прошу вас. — Благостный покой — это если в двух словах, милсдарь сыщик. Мы купили гостиницу у предыдущего владельца, который был уже слишком стар и хотел спуститься с гор в деревню. Перегонный аппарат достался нам в качестве довеска к сараю. Его бросил торговец-нильф, пытавшийся наладить экспорт разного оборудования в Офир, но смекнувший, что тащить громоздкую машину через ущелье не стоит никаких денег. Я сам разбирался с тем, как получать эссенцию и делать духи. Пришлось быстро учиться, ведь стабильного источника дохода у нас не было, а просить о чем-либо советника вар Краббе никто не хотел. Мы укрылись от него, и весьма удачно. Патрули здесь не ездили, неграмотных горняков мы не боялись. Спустя два года, когда поток путешественников почти иссяк, мы даже отказались от фальшивых имен. Мы были здесь как на необитаемом острове с великолепной акустикой: Стефан пел все, что я для него сочинил, а большего я и желать не мог. Вы обвинили меня в мародерстве и изготовлении наркотиков. По поводу первого: мы брали лишь те вещи, которые могли пригодиться в быту и не являлись ценностями, какие принято передавать семьям погибших. Что же до второго обвинения... Я никогда не стал бы выращивать дрянь людям на погибель. Но это цветы, господа, они просто приятно пахнут, дарят хорошее настроение и душевный подъем. Вы же сами испытали на себе этот эффект, верно? Мэтр Лютик, вы ведь почувствовали прилив творческих сил, вдохновение?.. Не хотите отвечать? Ваше право. Эти цветы уменьшали наши телесные и духовные страдания. Всем становилось только лучше. Я знаю, чего вы от меня потребуете: чтобы я выжег поле и уничтожил всю эссенцию до капли. Я так и сделаю, потому что мне больше некому это передать. Но не забывайте, какое упоение... — Принц аль Маджан, — напомнил Шеро Хомс. — Да, да, разумеется. Но офирский мальчишка приехал чуть позже. Сначала нас почтил внезапным визитом советник вар Краббе. Четыре года он не оставлял попыток нас разыскать и добился успеха. Шпионская сеть, не иначе... Вар Краббе заявил, что своим самоуправством мы нарушили его важные планы, и теперь придется «платить по счету». «Каким же образом?» — спросил тогда я. «Послужите мне верой и правдой, — сказал на это советник. — Есть субъект, который очень мешает мне и в некотором роде вам. Я направлю его сюда, в Пурпурное ущелье, он приедет в начале, самое позднее — в середине августа. Избавьтесь от него». Этим субъектом были вы, милсдарь Хомс. — Я так и знал! — азартно воскликнул тот, чем немало всех огорошил. — Наконец-то в этой бессвязной тьме воссиял пламень смысла. Это вы испортили трос в надежде, что я упаду в пропасть? Ха, ну разумеется! Ах, оставьте, мэтр Геральт — то, что на тросе висели вы, в итоге не играет никакой роли. Вар Краббе, вот подлец! Наверняка это он возглавляет организованную преступную группировку, за которой я гоняюсь уже не первый год! Хотя, нет, вряд ли, он слишком на виду, да и мелковат для главаря... — Шеро, остановись, черт побери! — возмущенно крикнул Иоганн Уоттенсон. — Д-да, прошу прощения... Ну, и что же там с принцем? — Он появился в долине в конце мая, ранним утром, на взмыленной лошади. Испачканный, перепуганный, выкрикивающий что-то скороговоркой. Мы не знаем... не знали офирский язык, а мальчик не говорил по-нашему. Он все повторял одни и те же слова — может быть, имена, — и указывал на юг. Мы не глухие и слышали, что там творилось той ночью. Когда мальчишка понял, что мы не пойдем с ним в ущелье, он вспылил. Эльзе с трудом удалось его успокоить, дав немного воды с настойкой мака. Мы приютили его у нас, ожидая, что рано или поздно за ним кто-нибудь придет. Лошадь его взбесилась и бросилась в расселину. Вскоре мальчишка тоже взбесился. Держать его на цепи было вынужденной мерой. С июня в предгорье стояли лагерем нильфгаардские солдаты, но я не обращался к ним, так как боялся неприятностей. Вар Краббе ясно дал понять, что невыполнение его требований или новые попытки самовольства выйдут нам боком. — Но он не давал никаких распоряжений насчет принца? — спросил Геральт. Санжу мертвой хваткой вцепился в подлокотники, подался чуть вперед. — Никаких, — подтвердил мастер Антоний. — То есть даже когда он узнал о пропаже мальчика, то не обратился к вам? По словам вар Краббе, они с офирским послом ждали принца больше месяца! Что-то тут не сходится... — Последний раз я имел честь беседовать с советником где-то в конце апреля, — пожал плечами старик. — Он больше не приезжал к нам и никогда не писал. — Лжешь, старый лис! — не выдержал Санжу. — Вар Краббе желал смерти моим людям, а значит и принцу! Это по его приказу ты морил Ивраима в плену! Будь проклят, будь проклят! — Мне безразлично, что вы думаете, — мастер Антоний весь дрожал, но говорил сухо и отчетливо. — Если бы офирский звереныш вел себя как подобает, он бы сидел с нами за общим столом. Но вы все одинаковые: тупые агрессивные дикари, возомнившие себя лучшими из людей, готовые отгрызть у соседа хоть кусок земли, хоть руку. Вы не имеете права на эту долину, на эти горы. Это Нильфгаард! Так что забирайте своего сопляка и отправляйтесь обратно в пустыню. Надеюсь, вы там подохнете. Изрыгая непонятную, но явно чудовищную брань, Санжу вскочил, перевернув кресло, но под натиском ведьмака отступил к окну. Геральт встал между ним и стариком, Иоганн Уоттенсон храбро шагнул вперед с кувшином воды. Шеро безмолвствовал, Антоний тоже притих. Было слышно, как Лютик чиркает пером по бумаге. — П-позвольте, — пробормотал он, отвлекаясь, — я одного не понимаю... Откуда взялось страховидло? Крылатый конь — их ведь не бывает! — А вот это, Лютик, дело десятое, — не спуская глаз с Санжу, огрызнулся Геральт. — И не конь это был, а хиронекс, так и запиши. Приманили его из пустыни Корат — как дельфина, как светляка. Пришел на сладкое пение и сладкую водицу. Отрастил крылья. Конец истории. — Да, но... — Вы представляете... — тихо, восхищенно молвил мастер Антоний. — Вы представляете, какой мощи должен быть гений, если он окрылил даже чудовище? Ничего подобного не было и нет, и больше никогда не будет. — Храни нас боги от таких гениев, — проворчал Иоганн и все-таки сунул Санжу в руки кувшин. — Пейте, милсдарь, а то уже дым из ушей валит. ~ ~ ~ До отъезда еще многое пришлось сделать. Они пересмотрели сваленные в подземном лабиринте вещи, забрали немного одежды, пару-тройку одеял и палатку из лагеря — солнечный символ с ткани спороли. Заколотили дверь камеры и, взорвав несколько бомб, завалили туннель из дровяного сарая. Запасы эссенции, а также початые флаконы духов выбросили в пропасть. Перегонный аппарат ломать не стали, но поле выжгли собственноручно, с помощью Игни и головешек от костра. Мастер Антоний стоял у кромки погибающей плантации, как на похоронах. Не проронив ни звука, ушел, только когда снова полил дождь, смешивая золу и землю в липкую бурую грязь. Накануне отбытия Эмиель Регис в последний раз предложил Антонию ехать с ними. Тот отказался вежливо, но твердо. «Дело не в сыщике, мэтр цирюльник, и не в офирцах. Я хочу провести остаток своих дней здесь, среди дорогих сердцу воспоминаний. Окажите мне эту милость, не прогоняйте!» Провизии в дорогу взяли немного, чтобы совсем не объедать старика. Рассчитывали на дичь в лесу и деревушки по дороге. Ехать решили тем же путем до Туссента, «а там посмотрим». Лютик, глотая слезы, сжег в камине свою незаконченную оперу. ~ ~ ~ Когда пришла пора выдвигаться, принца Ивраима устроили в фургоне со всем возможным комфортом; туда же забрался Иоганн Уоттенсон. Шеро и Лютик сели на козлы, Геральт — на Плотву, Санжу — на Пегаса Второго. Регис улетел вперед, на разведку. Не хватало им еще сюрприза в виде какого-нибудь патруля. — Мэтр ведьмак! Он развернулся, поехал назад мимо повозки, мимо Санжу, замыкавшего отряд. Мастер Антоний стоял у крыльца, держась одной рукой за перила, а другой протягивая ему что-то. — Мэтр ведьмак... на память. О нас, о «Последнем приюте». — Нет, мастер Антоний. — Но я прошу вас... — Нет. Прощайте. — Ладно, и вы тогда прощайте, — старик нагнулся, поставил пузатый горшочек с цветком на ступеньку. — А знаете, почему он так называется? Наш дом. Потому что в нем находят приют и покой одинокие души, встревоженные рассудки, измученные недугом тела, искалеченные судьбы. Потому что здесь, укрывшись в коконе аромата, забываешь о тяготах жизни, о том, как мало в ней красоты и как много страдания. Потому что... — Это последнее жилище на восточном рубеже империи! — не дождавшись ответа, гордо заявил Антоний. И рассмеялся. ~ ~ ~ Возле колодца остановились набрать свежей воды. Санжу ушел в караулку за вещами — и правда, зачем пропадать доброму арбалету и крепкому плащу? Но ведьмаку виделось в этом поступке желание замести следы. Всего лишь профессиональная привычка? Вряд ли. Уничтожая признаки своего присутствия, офирец будто стирал, изгонял из памяти боль пережитого. Помогало ли это? Пожалуй, лучше было не спрашивать... Из всей компании один Лютик постоял недолго на краю площадки, глядя в сторону скрывшейся за горами долины. Потом молча залез обратно на повозку. ~ ~ ~ — Мне только вот что непонятно, мэтр Шеро, — сказал Геральт, придерживая Плотву и заставляя ее идти шагом рядом с фургоном. — Что случилось с господином Уоттенсоном на озере и откуда вы узнали, что Стефан — тот самый певец, связанный с убийствами? Или вы «стреляли наугад»? — Если честно, я немного блефовал, — нехотя признался сыщик, — но в основном опирался на интуицию и факты. Я не поверил в сказочку о том, что Иоганн поскользнулся на камнях, а Стефан так удачно оказался рядом и помог ему. Покойный вокальный чудотворец наверняка ударил его по голове — к счастью, недостаточно сильно. Исходя из этого я выстроил цепь предположений: если на господина Уоттенсона напали, значит, он увидел что-то такое, чего не должен был видеть. На озере были только они со Стефаном, причем господин Уоттенсон пришел туда позже и неожиданно. Что же такое особенное открылось его взору? Подумаешь, наткнулся на голого юношу. Однако суть в том, что этот голый юноша сразу выдал все свои секреты. Глупый просчет — я бы на его месте купался в исподнем, а шрамы на шее объяснил как следы от ран, полученных под Бренной. — Почему тогда Стефан его не убил? Шеро удивленно вскинул брови. — Это же очевидно. В отличие от своего брата, Стефан не был убийцей. Нужно обладать определенным складом характера, чтобы собственными руками прикончить беззащитного невиновного человека. Ведьмак помолчал немного, затем снова спросил: — Но ведь господин Уоттенсон потерял сознание. Когда он успел все вам рассказать? — Он и не рассказывал, это было бы слишком рискованно, ведь рядом постоянно находился кто-то из хозяев гостиницы. Иоганн очнулся довольно быстро, но продолжал симулировать обморок, чтобы не подвергнуться новой атаке или отравлению. Эльза запросто могла влить в него лошадиную дозу макового настоя под видом лекарства; мне пришлось бы вмешаться и либо раскрыть все карты, либо уйти в оборону. Преступник в таких случаях нередко успевает улизнуть или сделать решающий ход, а этого я не мог допустить. Так что Иоганн поступил смело и правильно — недаром он столько лет у меня учился. Он не мог произнести ни слова, но дал мне подсказку. Знаете байку про «брито- стрижено»? — Угу. — Он украдкой сделал этот жест, и я сразу сложил картину воедино. Это часть моей профессии: по незначительным знакам угадывать тайны, мысли, намерения других людей. Как тот столб дыма в ущелье безусловно означал, что господин Рандип готов перейти в наступление. Я помог ему — под предлогом проветривания открыл окно в комнате, где лежал Иоганн. Дальнейшие события вы хорошо помните. — Да, мэтр сыщик. Даже слишком хорошо... Шеро ничего не ответил. Позже Геральт увидел, как Санжу уступил коня Лютику, а сам сел рядом с сыщиком и взял вожжи. Они долго о чем-то говорили, и по ходу беседы Шеро делал короткие записи. Геральт не понял ни черта, кроме того, что мэтр Хомс очень бойко лопочет по-офирски. ~ ~ ~ Первую ночь провели среди холмов, в хижине с надписью «Биригис» на заборе. Принцу сделалось худо на ухабистой дороге. Регис отогнал всех от фургона. Обошлось. ~ ~ ~ Наутро Геральта разбудил Санжу. Поманил его из-под навеса туда, где первые лучи солнца падали на траву. Ивраим аль Маджан лежал на расстеленных нильфгаардских одеялах, опираясь на подушку. Ясным любопытным взором он уставился на ведьмака и моргнул. — Принц еще слишком слаб, чтобы произнести клятву, — сказал Санжу. — Я буду говорить за него. Hai, Aldhib Abyadi — Белый Волк! Внемли этим словам, ибо идут они не из уст моих, но из сердца, которое отныне — сердце брата твоего. И как деяния твои для меня были доблестью и добром, так и мои обращу к тебе добром и доблестью. И как ты выручил меня и вывел из мрака на свет, так и я протяну тебе руку и спасу из беды, где бы ты ни был. Ибо связаны мы вовек узами дружбы, крепкой, как алмаз, и теплой, как объятия матери. Мой меч — твой меч, мой конь — твой конь, мой дом — твой дом. И радость победы разделю я с тобой, и последнюю каплю воды в пустыне. Позови меня, и я приду, брат мой. — Принимаешь ли ты клятву дружбы, Геральт? Если да, кивни и назови принца по имени. — Принимаю, Ивраим, — ведьмак поклонился мальчику; тот еле заметно улыбнулся и утомленно прикрыл глаза. Тогда Геральт перевел взгляд на его телохранителя: — Принимаю, Санжу. Они шагнули друг к другу, не сговариваясь. Обнялись. Дыхание офирца опалило ему губы, ладонь — шею сзади, под волосами. ~ ~ ~ — Дело еще не завершено, — объявил Шеро Хомс на следующем привале. — Нужно обсудить кое-что важное прежде, чем мы подъедем к населенным пунктам. Господин Уоттенсон, прошу вас. Низушек положил перед костром папку, раскрыл ее. Внутри был протокол Лютика, пестревший помарками и кляксами — чем дальше, тем больше. И стопка аккуратных листков, заполненных чьим-то убористым почерком. — Господин Уоттенсон, чей литературный дар вам еще предстоит оценить, изложил на бумаге свой вариант недавних печальных событий. После долгих размышлений я пришел к выводу, что направившим нас сюда персонам — то есть княгине Анне-Генриетте и советнику вар Краббе — следует изложить именно эту версию. Ознакомьтесь, господа, написанное касается каждого из вас. Листки передали по кругу. Согласно сочинению Иоганна, Санжу погиб, а Геральт был тяжело ранен в схватке с «Чудищем Пурпурного ущелья». Принц Ивраим умер в дороге, не приходя в сознание. Люди, которые удерживали его в плену, также скончались при нападении чудовища, не успев дать показания или как-либо объяснить мотивы своего гнусного преступления. — Что же это получается? — Лютик в недоумении смотрел то на историю Иоганна, то на собственную рукопись. — Мы столько всего вынесли, чтобы теперь... лгать? — Ложь во спасение, — ответил Регис, о котором в тексте вообще не было ни слова. — Жизни наших офирских друзей висят на волоске. Сомневаюсь, что вар Краббе оставит их в покое. А так... — Мэтр Лютик, вы — ключевой свидетель, главное лицо в этой истории, — пояснил Шеро и тут же поправился: — После меня, конечно. Мы вместе предстанем перед княгиней и советником, вместе расскажем, как все было. От того, как вы справитесь со своей ролью и какого впечатления добьетесь от Анны-Генриетты, зависит очень многое. Ее светлость, насколько мне известно, дама весьма эмоциональная... — Даже чересчур, — буркнул Геральт. — Отлично. Больше страха и страстей, но не тяните одеяло на себя. Представьте, что исполняете героическую балладу, только прозой и без аккомпанемента. Впрочем, мы с вами еще порепетируем. А вам, милсдарь ведьмак, в целях конспирации придется недельку-вторую изображать больного в процессе медленного выздоровления. Постельный режим, минимум посетителей, немного щекочущих нервы слухов... — Почему не хотите, чтобы я отправился с вами во дворец? — Потому что вы одним взглядом в сторону вар Краббе сорвете нам весь спектакль, — ухмыльнулся сыщик. — Не беспокойтесь, советник не уйдет от правосудия, но уж эту заботу предоставьте мне. Он у меня еще споет и попляшет... «Есть старший братец-политик, — вспомнилось ведьмаку, — и безумная сестрица Эвраиенаведд. Бежала на Север в банду скоя'таэлей, где славится...» Отчего-то озноб прошел по коже. Шеро разорвал протокол на четыре части и сунул его в костер. ~ ~ ~ Первое действие спектакля разыграли перед десятком всадников в имперских черно-белых плащах, которых вампир заметил между двумя деревушками. Санжу с принцем спрятались в лесу неподалеку; обмотанного бинтами Геральта погрузили в фургон; Шеро прямо с козел толкнул блюстителям порядка речь настолько вдохновенную, что и вправду впору бы на сцену. Для пущего эффекта ведьмак посреди речи громко застонал; тогда из повозки высунулся Иоганн и рявкнул, что ежели сей секунд не поедем, раненый и до вечера не протянет. Позже Лютик сказал Геральту, что сыщик передал командиру патруля запечатанное письмо, и один из всадников тут же развернулся и галопом поскакал с этим письмом на запад. А командир, отъезжая, кивнул Шеро с большим почтением. Такие же письма сыщик отправлял еще трижды. ~ ~ ~ В Туссент въехали глубокой ночью мимо задремавших под чарами вампира дозорных. Корво Бьянко встретил их благостной тишиной дома, где все идет тихо, мирно, своим чередом. Геральт коротко обрисовал ситуацию Варнаве-Базилю, и Варнава-Базиль разбудил ровно столько слуг, сколько требовалось в сих секретных обстоятельствах. Казалось, управляющий получает от этой авантюры своеобразное удовольствие. Обоих офирцев разместили в комнате для гостей. Шеро с Иоганном еще раньше уехали в гостиницу на окраине Боклера, а Лютик — прямиком во дворец. Ласочку нужно было «немного заинтриговать» перед визитом сыщика, и вообще, внезапные появления поэта у ее ног — особенно драматические, волнительные, после грозившей ему смертельной опасности — неизменно приводили ее в восторг. ~ ~ ~ — Ты поможешь им, Регис? Проведешь до Элландера? — Путь неблизкий, — вампир сосредоточенно нахмурил брови. — И впереди осень... — Поэтому нужно скорее. Завтра же попрошу Варнаву-Базиля купить все необходимое. Конями займусь сам. — Ты тяжело ранен — забыл? — Зар-раза... Тогда попроси Лютика обратиться к капитану де ла Туру. Главное — выносливость, и чтоб не норовистые. — Мальчик удержится в седле? — Санжу посадит его перед собой. Второй конь — для поклажи. Но если на них нападут... — Я все понял, друг мой. Разумеется, я помогу. Вдобавок я давно хочу познакомиться со знаменитой целительницей Нэннеке. — Хм-м, а может, мне и самому поехать? Как думаешь, пустит она на зимовку всю нашу компанию? — Это уж тебе лучше знать, Геральт, — улыбнулся вампир. — Но так, по-моему, всем будет спокойнее. Да и тебе не помешает поправить здоровье. На том и порешили. ~ ~ ~ Лютик прискакал на закате следующего дня: запыхавшийся, покрытый дорожной пылью и в берете набекрень. Бросив Пегаса Второго посреди двора, без приглашения ввалился в дом и рухнул в кресло перед камином. — Что было! Ох, Геральт, что там сейчас было! Марлена, милая муза — вина мне, горло промочить... Он его обвинил, прямо, без экивоков! При Ласочке, при княгине то есть, в присутствии придворных дам, рыцарей... Эффект разорвавшейся бомбы! Ох, спасибо, любезная моя, и графин оставь... — Давай по порядку, — Геральт, для виду все-таки носивший левую руку на перевязи, правой придвинул ближе стулья для себя, Санжу и Региса. Втроем они терпеливо ждали, пока поэт осушил кубок, затем второй, и наконец начал свой сбивчивый рассказ. — Значится, получили мы аудиенцию, хотя Ласочка сперва кобенилась — мол, что за следователь, зачем он тут, что собрался разнюхивать... Ну да я не дурак, не стал ей сразу говорить, что это гениальный сыщик, про которого рассказы в нильфских газетах печатают. Будет, думаю, сюрприз. Сюрприз, я вам доложу, удался на славу! Заумник наш явился франт-франтом, весь в черном, только воротник белый и манжеты, ну прямо вомперский граф из романа. Не успел он рот открыть, как Анарьетта затрепетала, веером замахала: «Ах, — восклицает, — да ведь это сам Шеро Хомс, какая прелесть, мы же тут все поклонницы и поклонники ваших дедуктивных историй!», ну и в таком духе еще минут на десять. Шеро нажрался комплиментов от пуза, потом рассказал парочку анекдотов из практики, ну и окончательно всех обаял, когда поведал про одну из фрейлин пикантные подробности, откуда у нее загар и все такое. И про барона Мортимера что-то зловещее, все посмеялись, но барону было, кажись, не по себе... — Лю-ути-ик... — Ладно-ладно, сейчас! Княгиня натешилась дедуктивщиной и приказывает: «Пригласите сюда советника вар Краббе». Входит этот хромой, видит Шеро — воистину, если бы взгляды могли убивать! Просто испепелил на месте. Ласочка между тем: «Потрудитесь изложить, что с похищенным офирским принцем, удалось ли вам вызволить его из беды?» «Увы, сударыня, — говорит Шеро, — к величайшему прискорбию...» и далее по тексту. Я знай себе киваю, поддакиваю и в паузах добавляю красочных деталей. Дамы всхлипывают, рыцари угрюмо молчат, вар Краббе этот стоит, в трость вцепившись. Анарьетта бедная моя бледнеет, в какой-то момент — ох! глазки закатила, обморок, я бросаюсь к ней, фрейлины, соли, откройте окна, ну такой обычный дворцовый хаос. Все, думаю, переборщили мы с деталями, но тут храбрая моя Ласочка приходит в себя и велит продолжать. Шеро, видимо, понял, что надобно не затягивать с кульминацией. Встал в позу, ну точь-в-точь памятник, потом — р-р-раз! — пальцем в советника вар Краббе ткнул и на весь зал: «Я обвиняю вас в преступном сговоре с целью развязывания военных действий между Империей Нильфгаард и Объединенными Офирскими королевствами! Я обвиняю вас в дипломатическом предательстве, подрывной деятельности, подкупе, похищении, убийстве и государственной измене!» И как только он произнес «в государственной измене», просто гром грянул! Дамы ахают, рыцари хватаются за мечи, стража алебардами звенит, перекрывает все выходы, а их там пять, между прочим. Княгиня советнику: «Что вы можете сказать в свое оправдание, милостивый государь?» Вар Краббе трясется, аж пена с губ летит. «Жалкий нелюдь!» — это он про Шеро, представляете? «Жалкий нелюдь, прихвостень своего братца-писаря! Что вы оба понимаете в политике? Желаете, чтобы офирская отрава пришла в эти земли? Чтобы вместо виноградников на этих плодородных почвах раскинулись маковые поля, а люди превратились в безвольный скот? Вы назвали меня изменником — вы! А сколько заплатил вам малик Нибрас? Для империи вы хуже, чем чума...» Тут его вывели гвардейцы де ла Тура, ну и заключили, наверное, под стражу до этой самой... до экстрадиции. Я в жизни не видал подобного скандала. — Где его держат? — быстро спросил Санжу. — Не делай глупостей, — осадил его Геральт. — А ты, Лютик, не говори. Даже если знаешь. — Ничего я не знаю и знать не желаю! — воскликнул поэт. — Я к вам с трудом вырвался, от Ласочки-то, а Шеро до сих пор во дворце, дает подробные показания. Он и брату в столицу заранее все выслал. Помните гонцов? Отправил четыре копии, чтобы наверняка. Ох, несладко придется советнику! Но рожа у него вправду преотвратная... — Полагаю, мэтр Хомс при первой же возможности вернется в Нильфгаард? — спросил Регис. — Наверное. Ему столько всего нужно уладить: обвинения вар Краббе, расследование действий или бездействия офирского посла, стабилизация международных отношений, — сказал ведьмак. — Жаль, не успели попрощаться с ним и с Иоганном. — Кстати, Иоганн передал вам с Лютиком подарки, — вампир вышел в прихожую и вернулся с двумя одинаковыми книгами под мышкой. — Тот самый сборник, с автографом! Если кто-то еще сомневается в талантах мэтра Хомса, прочтите хотя бы «Дело о трех карбункулах». Он сумел положить конец многолетней кровавой тяжбе из-за редчайших рубинов. Сколько там народу полегло, ужас... Право, жаль, что милсдарь Шеро не приступил к частной практике на полвека раньше. — Хорошо, почитаю на сон грядущий, — проворчал Геральт. — Лютик, а ты чего вдруг скис? — Я встретил того мальчишку, певца из нильфской труппы, — сухо, явно нехотя промолвил поэт. — Извинился перед ним. Сказал, что не разбираюсь в этом жанре и что... В общем, что не считаю его бездарем или мошенником. Но та ария — та, которую Стефан... Я сказал мальчишке, что покуда он не повзрослеет, не достигнет пика мастерства, не пройдет через... что-то сложное или даже трагическое, лучше ему ее не петь. Или вообще никогда не петь. Не по зубам она ему, вот. — И что он ответил? — Ничего, просто кивнул, — Лютик вытер глаза рукавом. — Но мне кажется, он меня понял.