Сквозь девять кругов Ада я вижу Рай

      Они договорились дежурить у лазарета по очереди — Гарри, Панси и Гермиона.       Первое время Малфой практически не приходил в себя, лишь изредка пытался вынырнуть из полудрёма, в которое его вводила Помфри своими целебными настоями. С ней постоянно перешептывалась Грейнджер, пытаясь, видимо, понять, чем именно поит медсестра своего пациента, и в каких случаях такое можно применять. Поток ее вопросов был нескончаем, но Поппи всегда была спокойной и приветливой, и не удалялась до тех пор, пока интерес гриффиндорки не был полностью удовлетворен. Напоследок она никогда не забывала ласково похвалить Гермиону за то, как мастерски та оказала первую помощь, и что благодаря ее разумным действиям Драко удалось избежать очень больших проблем.       Одна только Грейнджер была недовольна собой и все остальное время молчала, не удостоив ни друзей, ни врагов даже малейшими объяснениями. Хотя этого особо и не требовалось. Достаточно было лишь посмотреть на ее тоненькую, резко исхудавшую за пять долгих дней ожидания фигурку, на лицо цвета земли и на попытки притронуться к холодным мертвецки-бледным пальцам, когда, как она думала, никто за ней не наблюдает — и все становилось яснее ясного.       Уж чего-чего, а такого поворота событий Панси не ожидала вообще.       Они с Гермионой обсуждали план дальнейших действий перед защитой, продумывали разные стратегии в ситуации, если провалятся, и на случай, если дело всё-таки выгорит. Разговор их плавно перетекал из темы в тему, слегка касался планов на будущее, которые у обеих ещё не имели четких очертаний, и гриффиндорка как-то незаметно снова заговорила о маглах, их жизненных принципах, традициях и привычках. Паркинсон жадно впитывала эту информацию и слушала ее, не перебивая, пытаясь понять, где эти странные создания черпают энергию для своих изобретений, книг, кино, музыки, картин… Отсутствие этого источника уже само по себе казалось ей истинным волшебством. Уж тем более сейчас, когда ее собственная сила все ещё не вернулась к ней в полной мере, и приходилось даже самые простые рутинные дела выполнять руками.       И вот когда ободранный, мокрый и израненный Малфой появился на пороге их комнаты, Панси от неожиданности едва не потеряла ещё и дар речи — настолько все это выглядело ужасно и сюрреалистично. Она отчаянно боролась с желанием тут же рассказать обо всем Гермионе, объяснить природу поведения Драко, покаяться в своем грехе… Однако в момент, когда ей удалось собраться с духом, подойти к ней и попытаться раскрыть рот, ее остановила одна маленькая деталь. Совсем крохотная, которую даже нервный Поттер наверняка бы не заметил. Одно единственное движение, которое контузило слизеринку сильнее, чем вид изможденного Малфоя, валявшегося в постели и стонущего от боли прямо во сне.       В какой-то момент Гермиона наклонилась к Драко и ласково убрала пальцами слипшуюся челку с его лба — точно так, как любил делать он сам. На долю секунды ее рука задержалась у его виска, а затем медленно спустилась к щеке. И нужно было действительно видеть, какими в тот миг она смотрела на него глазами…       Глазами затравленного зверя, который осознавал, что ему конец. Глазами убитой горем собаки, понимающей, что ее щенков утопили в пруду злые двуногие извращенцы. Глазами женщины, которая до смерти боялась потерять что-то дорогое, что-то очень ценное, и ни за что не соглашалась это отдавать, будь оно уже трижды мертво и похоронено.       И до Паркинсон. Наконец. Дошло.       Дело было вовсе не в Драко. Точней, не только в нем.       Гермиона… Фантастика это или нет, но она стала испытывать к ее бывшему жениху что-то теплое, нежное, трепетное, а она, Панси, взяла и просто-напросто прошляпила момент, когда это началось! Все время, пока она концентрировалась на том, как безопасно извлечь из Малфоя фальшивые эмоции, ей даже в голову не могло прийти, что в ответ на них у Грейнджер тоже могут возникнуть какие-то чувства. Что-то посильнее ненависти или жалости. Что-то серьезное. Не искусственное, а самое что ни на есть настоящее — и что с этим делать теперь было вопросом номер один. Девушка с горечью осознала, что с подобными последствиями воевать уже не имело никакого смысла, тем более в одиночку — оно ведь не придуманное, не наколдованное, не созданное из ничего! Что-то успело прорасти и укорениться между ними, пока она пыталась собрать себя по кускам после разрыва с Тео, и теперь перспектива расхлебывать заваренную собственными руками кашу неимоверно пугала Паркинсон. Ибо какой сценарий она бы ни выбрала, кому-то из ее окружения обязательно будет смертельно больно.       Так как же теперь ей поступить?       Рассказав о своей выходке, она снова потеряет все — друзей, которые оказались врагами, врагов, которые внезапно приняли ее столь тепло, и даже то малое хорошее, что она начала ощущать по отношению к столь враждебному окружающему миру. Все канет в Лету, она опять погрязнет в одиночестве, останется ни с чем, и на сей раз от нее точно отвернется весь Хогвартс. Да что там Хогвартс — весь мир пошлет ее к чертовой матери. Ведь такие поступки не прощаются никому.       Но если об этом смолчать…       То Драко, скорей всего, придет конец.       Самое лучшее, что его ждёт — это психиатрическое отделение в Мунго, где Малфоя закормят успокоительными травами, и остаток жизни он проведет в своих грёзах, лишь изредка выныривая в реальность и вспоминая о том, кто он есть на самом деле. Н-да, окажись Панси, не дай Мерлин, на его месте, то предпочла бы быструю смерть, чем такое жалкое существование. И Драко, она уверена, был бы точно такого же мнения.       Находиться в душной комнате лазарета и осознавать, что всему виной ты и твоя дурацкая ошибка, было тяжело до чертовых колик в животе. Чувство вины, доселе столь чуждое Паркинсон, накрывало ее с головой каждый раз, когда ее бывший жених делал шумный выдох и не торопился снова вдыхать. Несколько раз к нему заходил вусмерть перепуганный Блейз, хвала всем богам, без Дафны. Выдержать укоризненным взгляд подруги она бы точно не смогла — сдалась бы, разревелась, зарылась бы в ее объятиях и наверняка сразу же разболтала бы все как на духу.       Забини оставалось всего несколько дней до отъезда назад, в лагерь мракоборцев, и он не находил себе места, переживая, что не увидит друга в сознании, не пообщается с ним и не поймет, что стряслось. Поэтому он террорил Гарри, вылавливая его на каждом углу и пытаясь выпытать у того подробности произошедшего. Однако каждый из них знал ничтожно мало, и все это вряд ли можно было собрать в единую картину — оставалось только ждать, когда слизеринец очнётся и сможет сам объяснить всю ту хрень, которую натворил. Причем не только своим друзьям, но и изрядно всполошившемуся деканату, поскольку узнав о произошедшем с сыном, Нарцисса Малфой, словно отойдя от длительного летаргического сна, стала требовать от руководства школы немедленного расследования инцидента.       Инцидента, черт возьми.       Как будто раньше ее тревожило то, что из ее ребенка едва не вырвали кишки в Визенгамоте. Видимо, наконец, очнулась. Надолго ли… А то не прошло и полгода. Жаль только, что ради этого Драко пришлось практически отдать Мерлину душу, ну а ей, Панси, встрять в такую переделку, из которой однозначно уже не выпутаться целой и невредимой.       Какая же, мать его за ногу, ирония…       Стоя у окна примыкающего к палате Драко коридора, Паркинсон вглядывалась в горизонт, но совершенно его не замечала. Качающиеся на ветру деревья, кружащая разноцветная листва, кобальтово-синие небеса — все то, что раньше ей так нравилось в осени, перестало теперь существовать, словно кто-то затер пейзаж привычного ей волшебного мира красками цвета пыли и грязи.       Время шло, вскоре ее должен был сменить Поттер, который вообще во всей этой истории оказался случайным свидетелем, но как староста мальчиков предпочел держать руку на пульсе. Да и в момент малфоевского припадка он единственный был с ним рядом, а значит, однозначно знал больше, чем рассказывал. Все они напряженно ждали возвращения Драко с того света и хранили тайны, причем каждый — свою собственную. И Панси не сомневалась, что носит в себе самую большую.       Мерлин, зачем только она пошла за той женщиной на базаре, зачем поверила ее словам? Понять бы теперь, какое решение принять, какое из них будет максимально правильным…       — Задница, — прошипела она и стукнула маленьким кулачком по подоконнику, не в силах совладать с хаосом в собственной голове.       — Надеюсь, ты не меня только что так назвала, — раздался за ее спиной спокойный голос с нотками веселья. — А то я еще ничего даже сказать не успел, а уже, оказывается, задница.       Паркинсон вся съежилась, но не обернулась. Лишь крепче сжала кулаки, чтобы казаться как можно более непоколебимой.       — Иди куда шел, Уизли. Не до тебя сейчас, — она нахмурилась, вытерла нос рукавом и опустила голову, по привычке пытаясь спрятать лицо, а вместе с ним и свои эмоции за густыми черными волосами. Рон же медленно обошел ее и прислонился спиной к оконному откосу, чтобы иметь возможность рассмотреть Панси повнимательней.       — Ничего не хочешь рассказать? — спросил он, пытаясь поймать глазами ее взгляд и терпя неудачу за неудачей.       — Нет.       — Уверена?       — Вполне. Так что оставь меня в покое.       Гриффиндорец скрестил руки на груди, отчего его фигура стала выглядеть еще более устрашающе и мощно, и все еще ожидал от Панси какой-то информации. Хоть криков, хоть ругани, хоть лжи — чего-то такого, что смогло бы пролить свет на происходящие с его друзьями странности.       Наивный.       Хотел от нее ответов именно тогда, когда она не могла объяснить ничегошеньки даже самой себе.       — Гермиона ходит полумертвая. Гарри превратился в оголенный нерв. Ну а ты… ты не достаешь меня уже пять дней, Паркинсон, и это все как-то дурно попахивает, знаешь ли. Но больше всего меня бесит то, что я, как всегда, обо всем узнаю последним. — Уизли недовольно хмыкнул и переступил с ноги на ногу. — Это вы уложили Малфоя в койку? Что вы с ним сделали? Случайно заавадили, чтобы меньше под ногами болтался, что ли?       — Заткнись! — прорычала слизеринка и затем жалобно пискнула, словно ребенок, готовый вот-вот разрыдаться. Она, наконец, почувствовала боль в ладонях — это ее длинные ногти отставили на нежной коже темные полумесяцы синяков.       Рон значительно снизил градус радости. Теперь собственные замечания показались неуместными даже ему самому.       — Все настолько плохо? — уже гораздо серьезней спросил он, с тревогой ожидая ответа и боясь, что Панси оттолкнет его, не станет говорить.       — Все хуже некуда, Уизли, — пролепетала себе под нос слизеринка. — Все просто хуже некуда! Ты был прав — я ужасный человек! Стольким людям жизнь переломала — это меня надо в Визенгамот. Это меня надо пытать, ломать на части, вязать в узлы, а лучше вообще на кол посадить, чтобы другим неповадно было! Это все я… все я виновата… понимаешь?!       Нет, Рон не понимал.       Он не знал, что так сильно гложет Паркинсон, но шестым чувством ощущал, что что-то очень серьезное. Поэтому его желание хоть немного разрядить обстановку юмором тут же улетучилось, стоило ему только услышать, с каким отчаяньем Панси проклинала саму себя. Такое он видел и слышал от нее впервые.       Уизли резко перестал улыбаться и медленно потянулся рукой к ее подбородку, чтобы приподнять его, выудить из вереницы длинных черных волос ее лицо и взглянуть, наконец, в зеленые глаза.       Глаза, которые он так часто заставал заплаканными.       И вот сейчас, увидев их, Рон испытал совершенно смешанные чувства. В голову, как чертово проклятье, полезло воспоминание о том, как она поцеловала его, а затем внезапно послала к херам и вылетела из магазина, даже не представляя, в каком состоянии его тогда оставила. И каких усилий ему сейчас стоило сохранять веселый и невозмутимый вид, когда перед взором то и дело мелькали веера ее трепещущих ресниц и бархатные, слегка залитые румянцем щеки…       Мерлин.       Это все какой-то бред. Она кричала, что этот момент не повторится никогда, что ему о такой, как она, не стоит даже помышлять, что никому из Уизли никогда не быть на месте Нотта. Но вот его ладонь держит ее за подбородок, а она даже не отстраняется. Лишь тихо пыхтит своим маленьким носом, пытаясь заглушить подступающие слезы и в очередной раз не упасть перед врагом лицом в грязь. Лишь смотрит на него потухшим взглядом, не отталкивая и одновременно не подпуская близко, словно уступая на сей раз то самое право выбора ему.       Потому что иногда таким, как Паркинсон, в отличие от Гермионы, просто необходима была помощь извне. Ведь сейчас ей слишком плохо, чтобы решать что-то самостоятельно.       И Рон взял на себя эту ответственность. Принял решение за нее, не раздумывая.       Он медленно стер со щеки одинокую слезу, строптиво вырвавшуюся на свободу, и приблизил к ней свое лицо, на секунду задержавшись перед самими губами, словно давая Панси последний шанс отстраниться, одуматься. Однако, к его удивлению, никакого протеста не последовало, и Рон поцеловал ее — легко и ласково, словно успокаивая. Словно говоря «Мне плевать, что ты натворила, дуреха. Я просто здесь. Я буду рядом». Он не превратил поцелуй в страстный — это было лишь легкое касание губ, нежное, как летний ветер. За ним последовало еще одно, и еще… Уизли сам не заметил, как обнял слизеринку за талию и робко притянул к себе, все еще внутренне ожидая возмущения, агрессии, ругани. Но и их тоже почему-то не было, поэтому он просто делал то, что было приятно, и что, он надеялся, было приятно ей.       Его ладонь зарылась в ее густых длинных волосах, немного жестких, но при этом гладких, как сатин, и плотнее прижалась к затылку. Рон несколько раз нежно коснулся уголока ее губ, медленно двигаясь по щеке к виску и жадно вдыхая чудесный аромат апельсинов…       Пока рука какое-то время успокаивающе гладила ее волосы, вторая снова легла ей на подбородок и он подарил ей еще один поцелуй, на этот раз более глубокий и чувственный, ощущая, как его тело начинает реагировать на все эти ласки и просить — требовать! — большего. А это в его системе координат уже было несомненным поводом для паники, поэтому Рон нехотя оторвался от мягких уст и прильнул щекой к ее виску, считая собственные надрывистые выдохи.       Под девичьей ладонью неистово стучало слетевшее с катушек сердце. Паркинсон замерла, не в силах ни прервать его, ни просить продолжить начатое.       Рон расценил это по-своему.       Он сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями, и… плавно отодвинул ее от себя. В воздухе повисла неловкость, в которой Уизли почему-то сразу же захотел вернуть Панси в свои объятия, защитить ее, уберечь от причин ее страданий, а если будет нужно — то разобраться с ними со всеми раз и навсегда. И в которой Паркинсон ощутила жуткий холод, стоило ей только оказаться вне двух огромных рук, в которых на долю секунды она забыла обо всех своих горестях и печалях.       — Зря я это… — пробормотал Рон, по привычке потирая затылок и грустно улыбаясь, глядя в пол. — Прости, если обидел. Тебе, наверное, сейчас…       — Не обидел, — жестко ответила ему девушка и на сей раз сама приблизилась к гриффиндорцу, обволакивая маленькими ладонями его талию и прижимая голову к широкой груди. — Обними меня, идиотина. Обними и не отпускай.       …И приблизительно в этот момент у Рона нафиг отключился мозг.       Он, словно одурманенный, снова притянул Панси к себе и крепко обнял за плечи, ограждая ее своей мощной фигурой от всего мира и едва заметно осыпая поцелуями темную макушку. Он знал, что со строптивой Паркинсон нельзя перебарщивать, поэтому не шарил руками нигде, где она того не позволяла. Его ладонь снова зарылась в густые волосы, играя ими и пропуская нежные локоны между пальцев — аккуратно, чтобы не выдернуть ни единого волоска. Даже через форму он ощущал мягкость ее груди, ее тонюсенькую талию и широкие бедра, прижатые к его ногам. Но в этот момент его волновало лишь одно — лишь бы она не плакала. Потому что каждая ее слеза, будто кислота, выжигала в его душе дыру размером с кулак.       — Никто тебя больше не обидит, Панси.       — Что?..       — Никто больше не посмеет сделать тебе больно, — Рон и сам не верил в то, что сейчас говорил. Но слова рождались не в голове, а где-то глубоко, прямо в груди, и остановить их уже не было никакой возможности. — Я думал, что это жалость, банальное сочувствие, но нет, я ошибался. То, как ты убиваешься каждый раз, когда кто-то близкий предает и разрушает тебя до основания… Как ты пытаешься построить мостик между собой и окружающими, но у тебя ничерта не получается… Я больше не в силах на это смотреть. Потому что так не должно быть. И потому что ты особенная, Паркинсон.       — Особенная?       — Ты сложная, а люди терпеть не могут сложности. Разве существуют в мире бабочки, которые вместо света летят во тьму? Сама знаешь, что таких нет. А ты и есть та самая тьма, Паркинсон, но в этом нет абсолютно ничего плохого. Тебе просто нахер не нужны бабочки, вот и все. Честно, ты красива, даже когда материшься, так что нечего перекраивать себя под чьи-то идиотские требования. Поверь, с тобой и так все более чем нормально. — Рон перешёл на шепот. — Запомни, если кто-то еще хоть раз доведет тебя до слез, я лично сверну ему шею. Будь это Малфой, Нотт, да хоть сам Салазар — мне все равно. Одно твое слово — и ему не жить. Ты поняла?       Сказав так, Рон снова нежно поцеловал ее в висок, еще крепче прижимая девичье тело к себе и пытаясь унять неистовствующее сердце…       Панси на секунду задержала дыхание, чтобы Уизли не заметил ее волнения, робко забросила ладони на широкие плечи и расслабленно закрыла глаза, впервые за столько дней почувствовав себя в полной безопасности. Ее до краев заполнило сладкое, желанное, давно забытое чувство внутреннего тепла и уюта, ощутить которое она уже не надеялась, и уж тем более не с ним.       Но Мерлин, до чего же оно было прекрасно…       Так бы продолжалось и дальше, однако в какой-то момент их отвлек громкий скрип открывающейся двери палаты, которую слизеринке вверили сторожить до прихода Поттера.       Рон и Панси резко обернулись.       Из дверного проема на развернувшуюся картину с огромным интересом взирали два хрустальных глаза на прозрачно-бледном лице, которое больше походило на маску смерти, чем на живого человека.

       ********************

      Драко стоял у первой ступени глубокой винтовой лестницы, дно которой совершенно не просматривалось. Вокруг него — серая дымка. Плотный влажный туман, скрывающий за собой то ли густой лес, то ли чистое поле — не разобрать. И все сходилось к тому, что единственная дорога, которую он видел, вела вниз, по этой мрачной узкой спирали, которая могла вывести его куда угодно. Может, к свету, а может и к погибели.       Нерешительный шаг вперед. Затем второй…       И вот он уже спускается по каменному коридору, в котором становилось все темнее и темнее, и если бы не редкие факелы, встречающиеся на стенах каждые ступеней тридцать-сорок, то фигура Малфоя давно бы уже оказалась в кромешной темноте. С каждым шагом сомнения его росли и крепли, и уже через несколько минут окончательно утвердились в сознании, ведь стоило ему поднять голову вверх и взглянуть туда, где все еще должна была просматриваться часть лестницы, которую он миновал, Драко не увидел ни-че-го. То есть, совсем ничего, пустоту, темноту — ступени исчезали за его спиной сразу же, стоило ему лишь сделать несколько шагов вперед.       Слизеринца тут же обуяла паника.       Он оказался в ловушке, замурован в узком темном пространстве, где не было дороги назад, а дорога вперед вызывала лишь тревогу и минимум десяток вопросов. Он остановился и оперся рукой о стену, с омерзением ощутив, что она не просто мокрая — по ней стекает что-то склизкое и теплое, что сразу же запачкало обе его ладони и рукава. Малфой с отвращением вытер руки о края своей мантии и быстро зашагал вперед, чтобы найти очередной факел. Если уж и находиться здесь, под землей, то хотя бы рядом со скудным светом.       Остановившись у крохотного огонька, Драко уж было хотел прислониться к каменной кладке спиной, чтобы перевести дух, но вспомнил, что стены здесь испачканы чем-то мерзким, и резко одернул себя, предпочтя просто сесть на одну и ступеней и попытаться обуздать неистовое сердцебиение, которое не давало ему нормально дышать.       — Я был о тебе лучшего мнения, сын… — послышалось где-то за его плечами. Слизеринец резко вскочил, обернулся, но не нашел позади ничего, кроме пустоты и густой тьмы. Он с ужасом уставился в пространство, хаотично пытаясь найти источник звука, но тот, казалось, лился сразу отовсюду, то ускользая, то появляясь в совершенно ином месте. — Ты осквернил свою кровь. Предал свою семью и свой род. Жалкий щенок, не достойный носить фамилию Малфой.       — Отец… — с дрожью в голосе проговорил Драко, пытаясь сохранять хотя бы видимость спокойствия. — Ты неправ, отец. И никогда не был прав. Это ты втянул нас с матерью во все это дерьмо, это был твой личный выбор. Нас никто ни о чем не спрашивал. Поэтому выпусти меня сейчас отсюда, все равно ведь ничего не сможешь сделать. Ты мертв!       Но голос лишь издевательски засмеялся.       — Думаешь, если я мертв, то не имею власти над тобой? — в этот момент правую руку Драко резко обдало жаром, словно ее сунули в глубокий камин, отчего слизеринец весь скорчился и завопил от боли, прижимая конечность к груди. Боль продлилась всего несколько секунд, но ему показалось, что гораздо дольше. — Ты спутался с носительницей скверны. Ты, в ком все еще живет энергия Темного Лорда, и кто мог бы запросто стереть с лица земли всех, кто причастен к моей смерти. Единственный, кто был способен стать следующим и очистить волшебный мир от грязи. Ты предал всех нас, — до боли знакомый голос струился из каждого угла, ему вторило мерзкое эхо, из-за чего в голове у Драко образовался хаос из громких звуков. Он схватился за уши, чтобы хоть немного заглушить его, но тщетно. Казалось, этот голос проникал во все уголки его разума. — Ты никогда не найдешь выхода из этой тьмы…       — Ради Мерлина, покажись! — прокричал Малфой в пустоту, не в силах выдержать громкий бесовской шум, окутавший его со всех сторон. Он упал от бессилия на колени, хватаясь за стены и уже не обращая внимания на то, что по ним течет нечто мерзкое и противное.       — Вряд ли ты сейчас захочешь видеть то, чем я стал, — продолжил свою речь Люциус. — Ты был глуп, дитя. Поддавшись сомнениям, ты думал, что поступаешь правильно, и отдал победу в сражении грязнокровкам. Но посмотри, чего ты достиг? Считают ли тебя героем в мире, который ты собственноручно создал? Нет! Им считают оборванца Поттера! Сохранил ли ты уважение в обществе, которое веками принадлежало нашему роду? Снова нет! Ты — изгой, которого до конца дней будут обходить стороной! А твоя мать?..       — Перестань, — прошептал Драко, зарывая длинные грязные пальцы глубоко в волосы, чтобы с силой сжать их и почувствовать боль. Почувствовать хотя бы что-нибудь, что перебьет мерзкое презрение к себе от тех слов, которые он сейчас слышал.       — …твоя мать пристрастилась к алкоголю, потому что потеряла мужа из-за нелепой выходки сына. Как думаешь, почему она ни разу не пришла к тебе в Мунго, когда ты был на грани жизни и смерти? Может, просто не хотела тебя видеть? Тебя, причину гибели ее супруга и причину всех ее страданий.       — Прекрати! — Малфой закричал так громко, как только смог, но голос, струящийся из каждой щели, это не остановило, а наоборот раззадорило, и он стал говорить быстрее, резче, громче, пронизывая мозг слизеринца сотней тонких острых игл.       — Ты спас Хогвартс и всех его обитателей. Но почему тебя после этого столько времени держали в Визенгамоте, поддавая ужасным пыткам? Разве так поступают с героями, Драко? Разве на это ты рассчитывал, сын? О нет… Ты ведь думал, что хоть раз в жизни окажешься на его месте, верно? Что хоть раз все посмотрят на тебя с восхищением, как смотрят на него.       — Остановись! Ты ничего обо мне не знаешь!       — Ошибаешься… — по-змеиному хитро процедил Люциус. — Я вижу, как тебя распирает от злобы и обиды за свою участь. Вижу, что ты получил вовсе не то, на что рассчитывал, и что мир, ради которого ты низверг свою семью в ад, для тебя самого оказался не лучше преисподней. Что самое важное — ты никогда не избавишься от этого клейма, потому что на твоей руке его метка. В тебе течет часть его силы, которую ты при желании способен пробудить. Стоит лишь вспомнить о том унижении, которое тебе пришлось пережить в последние несколько месяцев…       — Я не собираюсь идти у тебя на поводу! Я уже не тот, кем был раньше, слышишь?! Я найду способ избавиться и от метки, и от тебя вместе с ней!       — Наивное дитя! — злобно прошипел Люциус где-то у самого уха своего сына. — Думаешь, что спутавшись с грязнокровкой ты заслужишь прощение? Прощение! А за что тебя прощать? Что ты такого сделал, чтобы так сильно тебя ненавидеть? Почему, принеся в Хогвартс мнимый мир, ты превратился в никому не нужный мусор, который с омерзением обходят стороной? Может, эти маглорожденные не такие уж и хорошие, как ты думал? Может не стоило ради них убивать своего отца и обрекать мать на жалкое существование? Никогда не задумывался о том, что ты мог просто ошибиться, приняв их сторону? И реальность, которую предлагал Темный Лорд, действительно была бы куда лучше, чем тот ужас, в котором ты очнулся после Мунго? Очнулся, кстати, совершенно один…       Слизеринец крепко прижался к стене, уже не обращая внимания на то, что по всему его телу стекают густые вязкие капли. Мозг был готов взорваться от сотен мыслей, которые роились в его голове.       — Смотри внимательно, сын.       Глаза Малфоя сами собой распахнулись до предела, и перед ними стал возникать образ Гермионы — яркий и прекрасный — такой, которым он был выкован в его сердце… Но то, что она говорила, раз от раза заставляло его внутренности сжиматься в тугой комок.       «Идиот, хам, сволочь, будь ты проклят! Ты — мерзкое пятно на теле Хогвартса!»       «Ты полностью заслужил все то, чем сейчас довольствуешься, трусливый ублюдок!»       «Не знаю, какие больные выводы ты сделал из наших случайных столкновений, но то, что ты вытворяешь со мной, я считаю телесным насилием…»       Драко застонал, попытался вывернуться, но голова его не слушалась, и, словно зажатая в чьих-то крепких ладонях, продолжала смотреть прямо перед собой.       «Каждый раз мои действия продиктованы желанием уйти от тебя невредимой. Это гадкое, мерзкое чувство, что я что-то тебе должна — оно меня убивает!»       «Рон мой друг! Родной мне человек, понимаешь? А ты — враг, и навсегда им и останешься!»       «Я покормила волка, Малфой… Я зап-ла-ти-ла тебе за то, чтобы ты оставил меня в покое. Ту цену, которую лишь ты сможешь понять и измерить…»       — Останови это, черт возьми!!!       Слизеринец закричал что есть мочи, задергался в чьей-то цепкой хватке, попытался зажмурить глаза. Прямо над его ушами раздавался издевательский смех отца, который так легко и просто доказал ему, что все, что он выстроил в своем сознании — не более, чем блеф. Плод его больного воображения, сказка — желаемая, но не действительная. Столь сладкая во сне и столь горько-мерзкая наяву.       — Теперь ты понимаешь, что на самом деле о тебе думает твоя грязнокровка? — угрожающе проговорил Люциус. — И поверь, они все о тебе такого мнения. Все без исключения! Однако в мире Темного Лорда ты будешь управлять ими, как пожелаешь. Ты сможешь отомстить каждому, кто причинил тебе боль, и в первую очередь — этой мерзавке Грейнджер.       — Я люблю ее!       — Ты лишь думаешь, что любишь ее, Драко. — Возразил ему голос, и шею внезапно сдавили чьи-то невидимые руки. Стало нечем дышать. — Мой сын не способен ощущать подобное к такой мерзенной твари… И скоро ты убедишься в этом сам.       «Любовь! - в голове Малфоя-младшего в который раз пронесся ее звонкий издевательский смех. — Как будто тебе известно, что это такое! Как будто ты действительно испытываешь ко мне что-то большее, чем желание подавить и перевоспитать!»       — Что ты хочешь от меня, скажи? — прохрипел юноша, не в силах больше выносить эту пытку. — Что я должен сделать, чтобы ты оставил меня в покое и ушел в небытие? Прошу, объясни, иначе я сойду с ума…       Люциус замолчал, вместе с его противным голосом исчезла и какофония звуков, которая едва не заставила Драко тронуться умом. Наступила спасительная тишина, в которой слизеринец слышал лишь свои дрожащие вдохи и выдохи. Он потер шею ладонями, чувствуя тупую боль в тех местах, где всего минуту назад в него вгрызались невидимые пальцы. А затем пространство резанула фраза, от которой он едва не потерял дар речи и впервые за все время пребывания здесь испытал настоящий первобытный страх.       — Сжечь. Чертову. Ведьму.       Драко подумал, что ослышался. Слишком знакомо, слишком устрашающе прозвучали эти слова. Он уже слышал их. Нет! Он сам произносил их! Только вот где и когда…       — Она станет первой жертвенной овцой, когда через тебя и твою метку возродится темное наследие. Пусть заплатит сполна за каждую секунду твоих страданий — тебе лишь нужно выпустить его энергию на свободу. В этот раз ты оставишь в живых только двадцать семь чистокровных семей, уничтожив всю проклятую грязь, не достойную зваться волшебниками! И в этом новом мире главным будешь ты, Драко. Ты сможешь решать, кому жить, а кому умереть. Такова твоя судьба. Ты станешь следующим Темным Лордом.       — Нет… — прошептал Малфой и неистово затряс головой.       — Да! — громко возразил ему голос. — Взгляни на себя — на твоих руках кровь тех, кто погиб, сражаясь за наши идеалы. Это ты виноват в их смерти — тебе и идти по пути искупления. Здесь и моя кровь тоже, сын. И если так пойдет и дальше, скоро к ней присоединится кровь твоей несчастной матери.       Юноша дернулся, наклонился. Попытался рассмотреть свои руки, одежду, волосы, которые были испачканы какой-то скверной. Так вот что стекало по стенам подземелья… Кровь. Густая и вязкая, она была везде — на его руках, на лице, на каждом сантиметре его тела, въедаясь в кожу и пропитывая все его естество своим жутким металлическим запахом.       — Время еще не пришло, — снова проговорил Люциус, и над их головами загорелся тонкий, едва уловимый луч света. — Но ты поймешь, когда оно придет. В тот день ты осознаешь, что мир, который ты так старался защитить, готов с легкостью сожрать тебя, дай ему лишь только повод. В тот день ненависть в тебе пересилит сомнения, и ты впустишь в себя энергию возмездия. Ждать осталось недолго, Драко. Ждать осталось совсем недолго…       Последние слова Малфой уже практически не слышал.       Он что есть силы бежал наверх, где трепетала маленькая надежда на спасение — то появлялся, то исчезал тот самый яркий луч. С каждым шагом он был все ближе и ближе, поднимался все выше, оставляя позади весь ужас своего прошлого в единственном желании — укрыться, переварить услышанное и не выблевать прямо тут все содержимое своего желудка.       Еще пара шагов, еще несколько, совсем немного… Сил уже практически не оставалось, но он собрал себя в кучу и совершил последний рывок, хватаясь руками за поверхность земли и пытаясь поднять свое во сто крат потяжелевшее тело из этой чертовой преисподней.       …И ему все-таки удалось шагнуть в яркий, ослепительный, густой и всепоглощающий свет.       Малфой открыл глаза и его зрачки внезапно резанул отблеск от солнечных зайцев, танцующих на серой стене комнаты, в которой он, кажется, еще ни разу не бывал.       Сознание возвращалось к нему постепенно, неторопливо, поэтому слизеринец даже не рисковал шевелиться, чтобы не напороться на какую-нибудь внезапную боль. Медленно к нему пришло понимание того, что он в одиночной палате лазарета, лежит на противной жесткой койке, у него затек весь левый бок и ужасно пересохло во рту.       Реальность еще пока не успела отделиться ото сна окончательно, поэтому в ушах все еще звучал издевательский смех отца, а кожа ощущала на себе противную скользкую субстанцию, но тело было настолько уставшим, что двигаться не хотелось совершенно. Даже для того, чтобы встать попить воды или умыться.       Единственное, что все-таки заставило Драко сдвинуться с места, это желание посетить уборную, которое напомнило о себе практически сразу же, как только он подумал о воде. Однако шевельнувшись совсем немного, Малфой все-таки поморщился от резкой боли и медленно перекатил голову в сторону правой руки, которая была перебинтована от плеча до самых кончиков пальцев.       Картинки прошлого начали потихоньку возвращаться к нему, и слизеринец стал прокручивать в голове события последних дней, пытаясь выудить момент, когда его воспоминания оборвались. Драко хорошо помнил, как садился в лодку с Гарри, чтобы добыть эти… как их… слезы селки, черт бы их побрал. Именно там случилось что-то непредсказуемое, потому что дальше его память выдавала лишь какие-то отдельные мелко рубленные отрывки. Дорогу к Хогвартсу, скользкую от проливного дождя. Высокую дверь с цифрой «двенадцать» на уровне глаз. Гневную Грейнджер и насмерть перепуганную Панси. Разбросанные повсюду сотни ярких, блестящих камушков. Боль… неистовую, жгучую, всепоглощающую боль в руке. Крики, ругань, препирательства…       Пустоту.       Пустоту внутри и снаружи, будто его осушили до дна, как бокал дешевого огневиски.       Значит, он все-таки сделал это. Достал слезы, мать их, русалок, рискуя быть убитым собственноручно созданной молнией. Пиздец, идиот… Тупица, каких мало. Неандерталец хренов. Ради чего? Ради ее излюбленного «Гадкое чувство, что я тебе что-то должна, меня убивает»? Ради того, чтобы она защитила долбаный диплом?       Черт…       Драко приподнялся с кровати, обнаружив себя одетым в пижамные штаны и рубашку, и направился в ванную, чтобы немного освежиться. Проделывать все манипуляции одной рукой, да еще и левой, было непросто, но уже минут через двадцать он привык и даже ощутил себя более-менее чистым.       О сне и об отце Малфой старался не думать — слишком страшно все это было, и, что еще хуже, слишком походило на правду. А помимо сна в голову лезла только блядская Грейнджер и ее огромные глазищи, когда она открыла ему дверь. Поэтому пока что из двух зол он снова предпочел выбрать меньшее.       Да, он знал, на что идет. Да, он понимал, какие могли быть последствия. И, возможно, даже согласился бы провернуть это снова, если б возникла такая необходимость. Ибо нехер было выделываться и строить из себя всемогущую. В момент, когда он едва не сказал, что любит ее, эта высокомерная дурочка прогнала его прочь и нагородила такого дерьма, что захотелось вымыть ей с мылом рот. А теперь он тем более знал ее истинное отношение к нему — как к гребаному мусору. Как к отбросу, насильнику, хулигану, лжецу, изгою, которому она просто что-то должна — отец был тысячу раз прав, описывая ее такой… И даже понимая это, ради ее улыбки Драко вновь без раздумий кинулся бы в пучину вод на съедение русалкам — что же с ним было не так?       От этих мыслей слизеринец впервые в жизни ощутил себя слабым и беспомощным. Такой, наверное, чувствовала себя Панси, когда он ходил от нее налево и направо, а затем снова возвращался, неся на себе запах других женщин, чтобы грубо трахнуть ее где-нибудь у стенки чертовой апельсиновой комнаты, а затем уйти, не проронив ни единого слова. А теперь пришло время платить по счетам, осознавая, что ты нахер не нужен той, без которой не можешь даже нормально дышать…       Салазар его возьми. Ему срочно нужен был Блейз.       За стенкой послышались голоса, и Малфой, не имея абсолютно никакой задней мысли, резко отворил дверь своей палаты, чтобы посмотреть, что там происходит.       Картина перед ним предстала, стоило сказать, весьма и весьма удивительная.       — Д-драко? — Панси нервно отскочила от Уизли, смотря на него со смесью ужаса и удивления. — Это не то, что ты думаешь, Драко… — она замялась, теребя кончики своих волос, и не зная, что добавить к сказанному. А затем как-то слишком громко произнесла: — Хвала Мерлину, ты пришел в себя!       Рон на секунду замер, пристально смотря в затылок Паркинсон и явно что-то обдумывая. А затем скорчил такое лицо, словно ему было абсолютно плевать, жив ли слизеринец или превратился в хладный труп.       — С возвращением с того света, чудила, — равнодушно выдавил он. — Пойду позову Гарри. Он был занят, но просил предупредить, если ты очнешься.       Медленным шагом гриффиндорец удалился, напоследок бросив короткий ледяной взгляд на Панси, отчего та вся съежилась и предпочла растерянно уставиться в пол.       Сказать, что Драко охренел — это ничего не сказать.       Ему на секунду показалось, что он уснул в какой-то другой вселенной — простой, нормальной и понятной. А проснулся в странной извращенной версии реальности, где он сам едва не угробил себя ради чертовой Гермионы Грейнджер, а Паркинсон (и это вообще был какой-то сраный финиш) спуталась с рыжим ублюдком из Золотого Трио.       И Драко это. Больше. Пиздец как не устраивало.       Его это раз-дра-жа-ло.       — Сколько дней я был в отключке, Панси? — резко спросил он, и, как всегда не дождавшись ответа, строго добавил: — Сколько времени мне нужно было проваляться в постели, чтобы мир нахуй сошел с ума и увиденное мной оказалось правдой?

********************

      Первой осмотреть пациента явилась миссис Помфри, которая, хвала небесам, спасла слизеринку от необходимости давать какой-либо отчет и позволила ей улизнуть практически незамеченной. Она проделала над ним несколько манипуляций, сняла бинты, под которыми уже начали образовываться желтые корки от заживающих ожогов. Малфой в который раз удивился врачебному мастерству этой маленькой милой женщины и тут же недовольно скривился от мысли о том, что было бы с ним, не будь в их школе такой талантливой медсестры.       — Я у вас в долгу, мадам, — нарочито заискивающе проговорил Драко, когда его тело полностью освободилось от жгутов и повязок. — Чувствую себя практически здоровым. Готов и дальше превращать жизнь Хогвартса в кошмар.       — Полно вам, несносный мальчишка, — с легкой улыбкой проговорила та, касаясь его лба ладонью и проверяя, нет ли у Малфоя температуры. — Если бы вы знали, кого вам на самом деле стоит благодарить за спасение, то были бы очень удивлены, — женщина собрала свои инструменты и пузырьки с баночками, оставила маленький пергамент с рекомендациями и направилась к двери. — Если бы не первая помощь, которую вам оказала мисс Грейнджер, вы бы могли остаться без руки, юный Малфой. Так что не переводите наши с ней усилия понапрасну — продолжайте принимать лекарства, чтобы ваше выздоровление шло так же быстро, как и сейчас. И к вечеру, полагаю, уже сможете освободить палату.       Когда дверь за медсествой захлопнулась, Драко устало откинулся на подушки и с грустью понял, что никуда не хочет идти. Он просто хочет лежать здесь, смотреть в потолок и привыкать к состоянию овоща, поскольку вскоре за ним наверняка выедут из Мунго.       Оказывается, благодаря Гермионе он остался цел!       Какая любопытная информация.       Жалость взыграла? Или благодарность за столь ценный подарок — целый мешок русалочьих слез? А может снова чувство вины, пропади оно трижды пропадом… В любом случае, она наверняка наворотила чего-то ранозаживляющего для Уизли, а его как раз к месту намазала остатками. Правильно, чего добру пропадать.       «Если бы не первая помощь, которую вам оказала мисс Грейнджер, вы бы могли остаться без руки…»       Без этой. Чертовой. Клейменной. Руки.       Мысль показалась Драко вполне себе здравой. В особенности учитывая то, что ожоги покрывали всю его кожу, но ни коим образом не касались проклятой татуировки со змеей. Вот если бы ему удалили конечность — перестал ли он быть тогда пожирателем смерти? Оставил ли его бы в покое призрак отца, требующий каких-то совершенно диких и невозможных вещей? Что, если в этот раз он потерял свой последний шанс уйти от преследования и начать другую, не связанную с Темным Лордом жизнь? А все потому, что бесячая Грейнджер снова вмешалась туда, куда ее не просили, со своим долбаным желанием спасать всех подряд, совершенно не интересуясь, нужно ли оно кому вообще или нет.       «Дура, идиотка, выскочка! Ненавидишь — так ненавидь до конца. Не допускай полумер, не кусочничай. Из-за подобного поведения я не могу понять ни тебя, ни уж тем более себя.       Глупая грязнокровка… Тупица невозможная»       Драко перевернулся набок и накрыл голову подушкой.       И именно в этот момент к нему с шумом ввалились сразу двое — взволнованный Блейз и пытающийся держать себя в узде Поттер, в глазах которого явно читалось «Не сдох, сволочь? Значит, я тебя сейчас добью». Так что слизеринец не знал, кто сейчас сильнее хотел надрать ему зад, пока он еще слишком слаб — лучший друг или лучший враг.       — Клянусь, Малфой… — начал было Блейз, — ты самый мерзкий тип, которого я знаю. Самый неуравновешенный придурок. Прибил бы тебя, скотину, да жалко непосильного труда мадам Помфри. — Забини подошел к Драко и уселся на край кровати. — Полезть на Черное озеро в ураган — это был апофеоз твоей тупости, конченая ты развалюха! Дебил недоделанный, пришибленный на всю голову идиот! Какого черта на тебя нашло?! — он аккуратно положил ладонь на плечо друга. — Салазар… я так рад, что ты остался цел, братишка… Чуть ноги себе не сломал, мотаясь сюда и проверяя, дышишь ты еще или нет. Давай выздоравливай сначала, а потом я уже тебя порешу, окей? А то сейчас на тебя даже смотреть страшно.       Драко что-то сдавленно пробормотал из-под подушки. Насколько Забини понял — слова были утвердительными, и его это вполне удовлетворило. В конце концов, с ними сейчас был нежеланный свидетель, перед которым не слишком хотелось устраивать разборы полетов.       — Мама…       — Что?       — Мама приходила? — настороженно поинтересовался Драко, и подушка медленно слезла с беловолосой головы. Из-под нее показались два холодных серебристых глаза, напряженно сверлящих лицо Блейза.       — Насколько я знаю, прислала сову в деканат, — Забини неловко покосился на Гарри, который все это время подпирал собой дверь и выжидал момент, когда сможет вступить в диалог. — Вроде как с письменными возмущениями. Так что не переживай, бро, она и вправду волновалась. Даже вроде бы хотела вывезти тебя в Мэнор, но Помфри не дала.       — Уверен?       — Сам не слышал, но поговаривают, что от ее кричалки в кабинете Слизнорта стены ходором ходили, — Блейз довольно ухмыльнулся.       Впервые с тех пор, как слизеринец пришел в себя, ему захотелось улыбнуться, но даже на такую простую эмоцию он не был сейчас способен. Казалось, ничто не могло заполнить безграничный вакуум в его душе, образовавшийся после жуткого, пугающего, но отчасти правдивого разговора с отцом.       Ах да. Конечно, если у пожирателя смерти вообще была эта самая душа, в чем Драко уже не был до конца уверен.       Как вдруг…       — Позвать Гермиону?       Словно выстрел прямо в висок.       Словно тяжёлым веслом по голове — Гарри всегда был достаточно прямолинеен, а теперь еще и до чертиков занят, так что, видимо, решил не танцевать вокруг Драко с бубном. И всего двумя словами низверг его из состояния легкого намека на радость в желание проклясть весь людской род.       — Я повторю свой вопрос. Мне позвать Гермиону, Малфой? Тебе есть, что ей сказать?       О да…       Ему было, что ей сказать.       Будь в нем достаточно сил, Драко бы сначала рассказал, куда ей следует отправиться с ее гребаной помощью, а затем собственноручно свернул бы ее тонкую шейку.       Тонкую… бархатную… нежную… шейку.       Блядь.       Держать себя в руках будет чертовски сложно, но он, несомненно, попробует.       — Зови, — коротко произнес слизеринец, и Поттер, судя по выражению лица считавший разговор незаконченным, уверенным шагом вышел из комнаты, решив, видимо, отложить суд Линча до более благоприятных времен.       Когда тяжелая дубовая дверь за ним затворилась, Блейз внезапно перестал улыбаться. Наоборот — посмотрел на друга с тревогой и плохо скрываемым подозрением, отчего Малфою захотелось опять забраться под подушку и сделать вид, что он умер. Ну, или на худой конец, уснул.       — Чего ты так вылупился? — Драко уже предвкушал предстоящий разговор с Грейнджер, и настроение его с отметки «ноль» стремительно упало к отметке приблизительно «минус бесконечность».       — Не нравишься ты мне, братишка, — ответил тот, не раздумывая.       — О, спасибо. Ты у меня тоже всегда вызывал легкую неприязнь.       — Нет, — резко прервал его сокурсник, — в этот раз я не шучу. То, что творится в последнее время, совершенно на тебя не похоже. Это не ты, Малфой. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы понимать, что как бы ты ни хотел заполучить какую-нибудь девку, то все равно никогда в жизни не стал бы всерьез рисковать ради нее своей шкурой. Для этого ты слишком благоразумен. Разве только…       — Разве только — что?       Забини недовольно скривился и поджал губы. Видимо, пришло время высказать другу все то, что он носил в себе последние пару недель.       — Драко, ты расчетлив до мозга костей. Я знаю, на какие хитрости и уловки ты способен, чтобы затащить очередную несчастную в койку — сам не раз становился свидетелем подобного. Но в этом случае ты преследовал совсем другие цели. Вариантов может быть два — либо ты хотел за что-то отомстить Грейнджер, доказать ей свою правоту, и выбрал для этого очень экзотический способ…       — Либо? — невозмутимо отчеканил слизеринец, уже окрестив в своей голове аргументы друга полной ахинеей.       — Либо ты и вправду искренне хотел помочь ей, Малфой. Помочь любой ценой, даже пожертвовав жизнью, что вообще не лезет ни в какие ворота. Ибо помочь можно как угодно — морально, физически, материально, наконец. Но, черт возьми, не подставлять же себя под удар молнии ради долбаных русалочьих слез! Даже если предположить, что она может тебе нравиться, это все равно на тебя не похоже. Я имею в виду, максимально не похоже, брат. Вот говорю я с тобой сейчас — и ты вроде бы нормальный человек. Но как только дело хоть немного касается ее, с твоим разумом начинает творится какая-то неведомая дичь… — Забини откинулся на спинку кровати у ног друга, скрестил руки на груди и угрюмо уставился в пол. — Я не могу просто стоять в стороне и смотреть, как ты гробишь себя без видимой на то причины. Что будет следующим? Нажрешься отравы, если она откажет тебе в свидании? Каких новостей мне ждать после отъезда в лагерь? Что мой лучший друг сбрендил от неразделенных чувств и покончил с собой? — Блейз нервно вытер ладонью вспотевшее лицо, и только теперь стало видно, насколько покраснели белки его глаз, насколько он осунулся за последние дни. — Мой отъезд запланирован на четверг, в запасе есть еще немного времени. И хочешь ты этого или нет, я намерен докопаться до правды.       — Какой еще правды, Забини? — недовольно пробормотал Малфой. — Что ты собираешься разузнать? Причину, по которой я врезал Уизли? Врезал, потому что не могу смотреть, как он касается ее, как он пялится на нее своей противной рожей! Терпеть не могу наблюдать со стороны, как они перешептываются о чем-то, вечно ржут и шутят, делая вид, что абсолютно счастливы, в то время как она ревет потом в три ручья, прячась по углам. И все из-за этого рыжего козла! — Драко резко дернулся и зашипел от внезапной боли в руке. — Чего бы ты ещё хотел узнать? Почему я полез в Черное озеро, зная, что могу не вернуться? Все просто — не хочу видеть ее такой убитой и изможденной. Чувствую раздражение, наблюдая, как ее работа не приносит результата. Адски хочу избавить ее от страданий и — Мерлин! - избавиться от нее самой! Но не получается… Ничерта не получается! В итоге каждый раз я делаю только хуже, отпугиваю ее, заставляю откатываться на три шага назад… — слизеринец резко поднялся и сел на кровати, пристально глядя другу в глаза. — О чем еще тебе рассказать, Блейз? О том, что каждую ночь она мне снится, и я, как умалишенный, вытворяю с ней там такое, что тебе даже в голову никогда бы не пришло? И нихерашеньки не могу с этим поделать! Об этом ты хотел разузнать, сыщик ты хренов? Мне продолжить список, или на этом пока все?!       Малфой устало откинулся на подушки, тяжело дыша.       Блейз помолчал с полминуты, а затем встал с кровати и расправил несуществующие складки на своей мантии, не поднимая на друга взгляд. Его всего распирало от сомнений, но об оставшихся догадках он благоразумно предпочел смолчать, иначе уж точно рисковал получить по голове чем-то тяжелым, несмотря на то, что у Драко практически не было сил.       — Выздоравливай, брат, — спокойно произнес он. — Надеюсь, впредь ты будешь поступать более мудро. Ибо чтобы ты ни говорил, но ты себе не принадлежишь. У тебя есть мать, которая запуталась, но, уверен, все еще любит тебя и с нетерпением ждет, когда ты решишься увидеться с ней. У тебя есть Панси, которая знает тебя с пеленок и будет посыпать себе голову пеплом, если с тобой, не дай Мерлин, произойдет что-то непоправимое. И есть еще я, старик. Ты мой лучший друг, и потеряв тебя, я потеряю часть себя. Запомни все это хорошенько. Запомни и воскреси в памяти тогда, когда в твою дурную голову приблудится мысль еще разок так по-идиотски рискнуть своей аристократической жопой, — с этими словами Блейз развернулся и направился к выходу из палаты.       Взявшись за ручку и потянув ее на себя, он застыл у прохода, не решаясь ни выйти наружу, ни войти обратно. Затем его фигура немного отодвинулась вправо, впуская в комнату ту, о ком все это время здесь шел горячий спор. Забини внимательно проследил взглядом за медленно вплывающей в помещение Гермионой, отметив глубокие темные синяки под ее глазами и чуть более впалые скулы. Но больше всего — абсолютно отчаянный, затравленный и полный чувства вины взгляд.       «Двое самых настоящих придурков. Как же с вами тяжко» — раздраженно подумал он.       Больше в лазарете ему делать было нечего. Так что слизеринец вышел, закрыл за собой дверь, а затем, пораскинув мозгами, наложил на нее запирающее заклятие, которое не позволило бы никому извне войти в комнату без разрешения. Маленькая хитрость, которая дала бы им возможность остаться наедине и, наконец, спокойно поговорить. Ну, или неспокойно — там как повезет. А уж открыть его изнутри для Грейнджер было проще пареной репы.       — Этого мало, — вдруг послышался за его спиной голос Поттера, который, видимо, сопроводил сюда подругу и остался ждать снаружи. — Наложи еще звукоизолирующее.       — Зачем? — сперва растерянно спросил Блейз, а затем до него постепенно дошел смысл слов Гарри, и он понимающе кивнул, проговаривая тихое «Силентиум Интус» и взмахивая волшебной палочкой по периметру широкой двери.       После этого сосредоточенный и хмурый Поттер побрел в сторону гриффиндорского крыла, а Блейз, помедлив пару минут и удостоверившись, что действительно ничего не слышно, двинулся в подземелье Слизерина. Никто из них не знал об этом, но оба искренне надеялись на то, что запертые ими Драко и Гермиона все-таки придут к какому-то консенсусу. Иначе в ближайшее время их взрывоопасная связь могла бы в который раз оставить от Хогвартса одни лишь руины. По крайней мере, Малфой и его импульсивное поведение точно не внушали никакого доверия.       Эта его странная, болезненная тяга к гриффиндорке… Когда она началась? С какого такого перепугу? Что послужило переломным моментом и почему сам Драко не поддает свои внезапно нарисовавшиеся чувства абсолютно никаким сомнениям?       Да простит его Мерлин, но Забини прекрасно понимал, сколь коварны бывают женщины. И поиски свои решил начать с той, кого знал как самого себя, и к кому проще всего было найти идеальный подход.       «Не серчай, дружище. Меня не было рядом, когда ты случайно или умышленно вступил в это дерьмо. Поэтому сейчас я просто обязан во всем разобраться» — подумал Блейз и быстрым шагом направился в комнату Дафны.

********************

      Хотя на дворе был полдень, в маленькой одиночной палате лазарета царил легкий полумрак. Шторы на единственном окне были плотно задернуты, поэтому даже повернув голову в сторону своей посетительницы, Драко не разглядел бы на ее лице ни страха, ни волнения, ни скорби. Все его тело напряглось, превратилось в камень, стоило ей только сделать один единственный шаг в сторону его постели. И те колкие фразы, которые он заготовил к моменту ее появления, вмиг разлетелись по разным углам его сознания, заставляя просто напряженно молчать.       — Как ты… чувствуешь себя? — нарушила тишину гриффиндорка, все еще сохраняя дистанцию между собой и его временным ложем. — Гарри сказал, что рука начала заживать, и…       — Заткнись, — комнату разрезало грубое слово в совершенно негрубой манере. Скорей, в усталой, обессиленной, словно Малфой совершенно не хотел тратить время на любезности. — Замолчи и подойди ближе.       Гермиона замешкалась на несколько секунд, но дополнительные пару шагов все-таки сделала.       Драко усмехнулся, все еще глядя в потолок.       — Боишься?       — Нет, — тут же ответила девушка, хотя не могла точно утверждать, что это было правдой. Ибо последняя выходка слизеринца действительно напугала ее, повергла в апокалиптический шок, от которого она так и не смогла отойти, хотя приложила для этого немало моральных усилий. — Просто не знаю, чего ждать. Может, ты поможешь мне разобраться?       Малфой не ожидал подобной просьбы, да еще и таким покорным тоном, поэтому слегка повернул голову в ее сторону, чтобы рассмотреть свою гостью. Она стояла в полутора метрах от него и нервно терла ладонью о ладонь, пытаясь скрыть свои эмоции. Что это было? Все-таки страх? Или желание отдать ему дань вежливости и поскорей уйти отсюда? Третьего ведь не дано.       На ней была бежевая маггловская водолазка и та самая черная юбка, в которой она явилась к нему ночью на восьмой этаж замка. Драко невольно вспомнил момент, когда он за ужином коснулся пальцами ее лица, говоря что-то очень важное о ее родителях (память уперто отказывалась выдавать, что именно), и в груди его все болезненно сжалось. Глаза сами собой закрылись, он с шумом выдохнул. Со стороны это выглядело так, словно гостья уже изрядно успела ему надоесть.       — Если ты не захочешь говорить, я пойму, — снова пролепетала Гермиона, незаметно для себя делая еще полшага вперед. — Просто Гарри сказал…       — Гарри, Гарри, чертов Гарри! — раздраженно перебил ее Драко. — Что ты мямлишь, Грейнджер, как девка на выданье? Если у тебя есть какие-то вопросы, задавай их прямо, но не ходи вокруг да около. Мне еще нужно как-то собраться с силами и освободить эту херову палату, а перед этим я бы хотел вздремнуть.       Вопреки ожиданиям Малфоя, Гермиона никак не среагировала на его агрессивный выпад. Она даже не изменилась в лице, ни одно слово не достигло ее души. Зная ее взрывоопасный характер, Драко ожидал хотя бы каких-то эмоций.       Хотя бы ненависти…       Но Гермиона оставалась спокойной и прочной, как закаленная сталь. Значит, ей он тоже стал безразличен. Как и всем им. Этот факт больно уколол в сердце и заставил слизеринца поморщиться, но ничего другого он, если честно, и не ожидал.       — Я хочу рассказать тебе кое о чем, и после этого у меня к тебе будет всего один вопрос. Поверь, это не займет много времени. Только пообещай, что дашь честный ответ, без шуток и сарказма. Договорились?       — Валяй, — безучастно проговорил юноша. Он никак не мог сопоставить эту Грейнджер, спокойную и уравновешенную, только какую-то слишком худую, с той, которая привыкла сыпать в него проклятьями и придумывать ему мерзкие клички. В ушах до сих пор стояли отголоски фраз, которыми она, словно гвоздями, раз от раза прибивала его тело к полу, заставляя истекать кровью, а затем прятать ото всех эти душевные стигматы.       «Идиот, хам, сволочь, будь ты проклят!»       «Это гадкое, мерзкое чувство, что я тебе должна…»       «Я покормила волка, Малфой…»       Просто… покормила… волка…       Твою мать.       — Говори уже давай и уходи! — злобно прорычал он на всю комнату, взбешенный этими мыслями и чувством полного отчаянья и безысходности, которое они вызывали внутри него. Где-то глубоко, в районе солнечного сплетения, пронесся электрический разряд, стоило ей сделать еще шаг ближе к его кровати. Теперь она стояла всего в полуметре, и при желании Драко мог дотянуться здоровой рукой до края ее одежды.       Мог. Хотел. До ужаса хотел!       Но ни за что бы этого не сделал.       — Я долго думала над тем, почему у нас с тобой сложились такие отношения. С первого курса мы невзлюбили друг друга, строили козни, вставляли друг другу палки в колеса — и все это потому, что кто-то давным-давно поделил наш мир на тех, кто родился с серебряной ложкой во рту, и плебеев, не достойных зваться волшебниками. Это было не наше правило, не мы его придумали, но почему-то молча подчинились ему, продолжив эту древневековую игру, которая всем нам делала только хуже. И каждый из нас — что ты, что я — все это время пытался стать в своей касте лучшим. — Она ненадолго замолчала, украдкой проверяя, слушает ли ее Драко, внимает ли ее словам, а затем слегка подрагивающим голосом продолжила: — Мне всегда казалось, что Слизерин — это колыбель демонов, которые приносят в волшебный мир лишь боль и погибель. Я глупо делила мир на черное и белое, автоматически причислив тебя к черному, раз уж тебе не повезло надеть зеленый галстук. Шесть долгих лет вместо тебя настоящего я видела лишь большое темное пятно, которое время от времени изрыгало в мою сторону всякие гнусности, и никогда не задумывалась над тем, что именно сделало тебя таким жестоким.       Драко замер, удивленно сдвинул брови и впервые чуть более внимательно посмотрел на Грейнджер. Та все еще нервничала, терла друг о друга побелевшие пальцы, время от времени заправляя за уши несуществующие пряди волос.       — Я столько лет жила с мыслью о том, что ты сволочь, Малфой, столько времени растила в себе ненависть к тебе в ответ на твою собственную ненависть, что когда ты сделал то, что сделал, мой мир тут же разлетелся в щепки. Мало кто был бы способен на такое — отказаться от семьи, друзей, целей и даже будущего ради тех, кого считал пылью, грязью под ногтями. Я не знала, что со всем этим делать, и была к этому совершенно не готова. Война словно сняла с нас всех маски, и в первую очередь, Драко, маска упала с тебя…       Гермиона приблизилась вплотную и села на край кровати.       — Я искала подвохи. Анализировала твой поступок со всех сторон, раскладывала его на составляющие, переживая тот ужасный день снова и снова… Я до сих пор не могу забыть, как ты одним единственным своим решением уничтожил себя, чтобы Хогвартс продолжал существовать. Мне сейчас все равно, что ты подумаешь обо мне после сказанного. Слишком долго я боялась показаться слабой и глупой в глазах окружающих, и в твоих в том числе. Слишком долго мной управляла гордыня — самый страшный из семи смертных грехов! Шесть лет я считала подонком человека, который в самый решительный момент, не раздумывая, спас мне жизнь и понес за это самое суровое наказание. Шесть долгих лет я не видела того, насколько ты верен искренней дружбе, предан матери, усерден в учебе и самоотвержен на поле битвы, если дело касается дорогих тебе людей. Я не видела ни-че-го, Драко. Только то, что засело в моем мозгу клеймом, еще когда я была ребенком. Поэтому мне было до чертиков плохо. Стыдно за то, что человек, который на самом деле принес нам мир и покой, вынужден влачить такое жалкое существование…       Драко с шумом сглотнул, внимательно смотря на Гермиону расширенными от удивления глазами. Эта грязнокровка… что она сейчас несет? Зачем говорит все это, будоража старые раны? Это снова какой-то хитрый трюк? Или же…       — На одной чаше весов оказались годы вражды и ненависти, твоя внешняя агрессия и неприступность, плюс моя глупая зависимость от общественного мнения. А на другой — твоя неоценимая помощь всему волшебному миру. Огромная жертва, принесенная на алтарь нашей общей победы и странное, совершенно необъяснимое желание впервые за столько лет стать ко мне немного ближе. И все это именно тогда, когда я почувствовала острую потребность узнать тебя заново, понять твои мысли и чувства… Если бы ты знал, как мне было страшно. Каждый раз я читала в твоих глазах полное пренебрежение, желание унизить, растоптать, и это не могло быть обманом зрения. Но стоило нам буквально на дюйм приблизиться друг к другу, как все это исчезало, растворялось. Оставался лишь ты. Ты и твое высокомерное выражение лица, которое мелькало у меня перед глазами даже тогда, когда я просто смотрела в окно.       На глаза Гермионы стали медленно наворачиваться непрошенные слезы. Драко приподнялся, сел на кровати, слушая девушку и просто-напросто не веря своим ушам.       — Ты не знал полумер, — она отрицательно замотала головой. — Ты либо поднимал меня к небесам, либо низвергал в пучину ада, сначала целуя и даря ласки, от которых хотелось умереть от счастья, а потом оскорбляя минимум десятком гадких слов и ясно давая понять, что я для тебя — все еще та же грязь под долбанными ногтями… Я едва не сломала себе весь мозг, пытаясь разобраться, что же тебе от меня нужно на самом деле. Я столько ночей провела без сна, разгадывая этот ребус, что стала похожа на тень себя самой. Учеба, друзья, планы — все полетело к чертовой матери! Остался только ты...       Гермиона аккуратно подсела ближе, чтобы дотронуться ладонью до щеки Драко, отчего тот заметно вздрогнул.       — Мне нужно знать, Малфой. Пусть ты осмеешь меня после этого, пусть обзовешь тупицей, наивной дурой, уродиной, еще кем-то таким же мерзким и противным — сейчас мне уже на это плевать. Потому что я больше не хочу переживать ту боль, которую ощутила, оставив тебя одного в выручай-комнате. Я больше не хочу плакать в подушку, думая, что с нами не так. Я устала от мыслей «что если»… Мне нужен абсолютно точный, четкий ответ, который приведет меня в чувство, выдернет из мира дурацких грез. Клянусь, что переживу любую правду, только обещай, что хоть раз в жизни будешь абсолютно честен со мной, — голос ее опустился, скатился практически в шепот. — Скажи, что было бы, не ответь я тебе в тот день так грубо, не оттолкни своей категоричностью? Что случилось бы с нами дальше, Драко, если бы я не сбежала, как самая последняя трусиха? Как бы ты поступил? Дай мне эту правду, умоляю, мне очень нужно знать… — голос ее предательски завибрировал, Гермиона закрыла глаза, чтобы успокоиться и перевести дух. Руки ее обессиленно опустились вниз, вся фигура напряглась, абсолютно точно готовая услышать от него колкое «Бред» или «Что ты там себе напридумывала, глупая грязнокровка…».       Но с Драко происходило странное.       Он вроде бы слышал ее, но в то же время слова стали гулкими и нечеткими сразу же, как только он уловил их суть.       Гермиона хотела от него взаимности.       Хотела ее всегда, с самого первого дня.       А сейчас жаждала услышать, что дорога ему, что что-то значит в его жизни, что просто ему нужна. От этой мысли Малфою стало так легко на душе, так спокойно, как не было еще никогда. Такое странное, ни на что не похожее чувство… умиротворения. Чувство абсолютного штиля, словно внутри резко оборвалась туго натянутая струна.       Мерлин, как же мало ему для этого было нужно.       Драко молча окинул взглядом всю ее дрожащую от ожидания фигурку, представляя, сколько мужества должно было быть внутри этой маленькой ведьмы, чтобы вот так прийти и в открытую сказать о том, что он ей небезразличен. И чтобы просить — молить — его о взаимности. С ее-то гордостью! Это было так очевидно и так… потрясающе.       Он медленно наклонился к девушке, которую желал до чертовых искр в глазах, которую хотел назвать своей и только своей, не уступая ее больше никому, и которую был готов теперь защищать от кого угодно — хоть от самого Сатаны. Его уста легко коснулись оголенного участка ее шеи и Гермиона дернулась от неожиданности, резко распахнув глаза. Она почувствовала, как поцелуй спускается к ключицам, как прохладные пальцы слегка оттягивают ткань ее кофты, чтобы губы снова смогли обжечь кожу, только уже чуть ниже, у самой груди… До нее медленно дошло, что Драко не оттолкнул ее, не высмеял, не оскорбил. Мерлин всемогущий, он ответил. Гриффиндорка запрокинула голову, и напряжение последних дней, подпитанное жутким страхом за его жизнь и сотнями сомнений, вышло наружу градом безмолвных слез из карих глаз, которые устремились куда-то в потолок.       — Ну… чего теперь уже реветь, — выдохнул он ей прямо над ухом, нежно целуя в щеку, в висок, медленно пробираясь к искусанным и от этого чуть припухшим губам. — Ты молодец, Грейнджер. Я бы так не смог. Я сдался, знаешь? После того, как ты сказала, что заплатила мне своим телом за свободу… я просто сдался.       — Своеобразно сдался, — тихо ответила она, изо всех сил пытаясь обуздать смесь печали и радости, охватившую всю ее целиком. — Ты же едва не угробил себя, идиот…       Слизеринец усмехнулся и крепко поцеловал ее, обнимая за талию здоровой рукой и до безумия жалея, что не может сейчас почувствовать ее крохотное тело полностью, кожа к коже, клетка к клетке, максимально близко. Левая рука ловко пробралась вверх и вытащила из волос все шпильки, которые держали в плену ее невероятный пучок соломы. Медовые волосы рассыпались по плечам, и Драко глубоко вдохнул их аромат, все еще не веря, что происходящее — не один из его очередных эротических снов.       — С той заколкой ты выглядела лучше. Надо бы тебе ее вернуть.       — С какой заколкой?       — В виде жуткой птицы с раздвоенным хвостом.       — Моя ласточка? Я думала, что потеряла ее… — рассеянно произнесла девушка, чувствуя, как лицо Малфоя зарывается в ее локоны и остается там, пытаясь надышаться запахом самой обыкновенной ежевики. — Странно… Тебе же никогда не нравились мои волосы…       Слизеринец сделал очередной глубокий вдох, чувствуя, как удовольствие и нега заполняют его тело до краев.       — Дурочка, — тихо ответил он, мягко осыпая поцелуями кудрявый висок, маленькое аккуратное ушко и укромное место под ним.       Драко даже не подозревал раньше, что его так запросто можно было сделать счастливым. Достаточно лишь коснуться пальцами ее щеки и снова прильнуть к мягким губам — и все, он был у ее ног, как бездомный голодный щенок. Готов служить, беречь, любить — лишь бы только она больше не сбегала. Лишь бы не бросала его, не оставляла в одиночестве. Лишь бы всегда была рядом, как сейчас.       Открытая. Честная. Искренняя.       Его.       Поцелуй стал более глубоким, маленький язычок Грейнджер сам проник в его рот, вызывая фонтан эмоций и даря наслаждение, ощутить которое Драко не надеялся уже никогда. Он заметил, как что-то зашевелилось у его воротника — это миниатюрные пальцы Гермионы неловко пытались расстегнуть пуговицы на его пижамной рубашке. Он не стал сопротивляться и решил проверить, насколько далеко сможет зайти неопытная гриффиндорка, и в какой момент ей понадобится помощь. Однако помощь понадобилась ему самому — когда девичьи пальцы справились со всеми пуговками и медленно, с медицинской аккуратностью извлекли из нее его израненное тело.       Вид заживающих ожогов не испугал Гермиону — напротив, она прильнула к нему и стала покрывать поцелуями ключицы, грудь, плечи, стараясь при этом не задевать пораженные участки и не причинять Драко боль. Но даже если бы и причинила, он бы все равно стерпел. Ради того, что Грейнджер сейчас делала, можно было вытерпеть все адовы муки вместе взятые. Причем дважды — настолько ее невинные ласки показались ему сладкими и приятными.       В какой-то момент она отстранилась, не поднимая на него взгляд, а затем одним движением сняла с себя кофту и аккуратно положила ее на край кровати. За ней практически сразу же последовал лиф — и перед Драко предстала невероятная картина полуобнаженной Гермионы, которая терпеливо ждала, когда он сделает первый шаг… Притянув ее к себе, Малфой дотронулся до округлой груди, отчего Гермиона шумно вдохнула и не торопилась выдыхать, дрожа от удовольствия. Слизеринец не успокоился пока не покрыл поцелуями всю ее оголенную кожу, все доступные участки ее тела, а затем его язык лизнул розовое колечко соска и Гермиона громко застонала, обнимая руками его голову и изнемогая от счастья снова ощущать между пальцев белый шелк его волос…       Еще пара минут — и происходящего стало слишком мало. Малфой укусил Гермиону за шею, отчего та слегка вскрикнула, а он тихо засмеялся в ответ. Мужские пальцы нащупали на пояснице замочек молнии и потянули его вниз, освобождая бедра девушки от остатков одежды. Медленно, не спеша Драко уложил ее на спину, сбросил пижамные брюки и наклонился прямо над ней, укрывая их обоих тонким пуховым одеялом. Ему было тяжело держаться на одной руке, но для него сейчас это были сущие мелочи. Главное — она здесь. Она рядом. Под ним, вокруг него, охватывает его бедра своими ногами и дрожит в предвкушении того, что должно произойти.       Она никуда больше не денется.       Не убежит, не проигнорирует, не сделает вид, что ей плевать.       Она будет принадлежать ему всегда. Отныне и навеки. И абсолютно все равно, что кто-либо подумает об этом, кто что скажет. Эта девушка. Теперь. Его.       Драко пытался быть осторожным, насколько это было возможно. Гермиона тоже не забывала о травме, которая едва успела затянуться. Однако почувствовав в себе его теплый, крепкий орган, она инстинктивно напряглась, готовясь к неминуемой боли, на что получила тихое: «Шшшш, не дергайся так, не бойся. Все будет хорошо». И она поверила, расслабилась. Позволила ему легко войти в нее, несмотря на тесноту и едва ощутимый дискомфорт, продлившийся буквально первые несколько секунд…       Стоило Драко оказаться в ней, для него прекратил существовать весь остальной мир. Была лишь Грейнджер, ее горячие губы, ее изящные руки, ее мягкая, податливая грудь, ее стройное тело, которое действительно истончилось за последнюю неделю настолько, что с легкостью можно было прощупать ее ребра. Малфой начал двигаться, стараясь быть терпеливым и дать Гермионе привыкнуть к чувству заполненности. Осязать ее бархатную кожу, вдыхать ее аромат, быть с ней единым целым — вот чего не хватало ему все это время. Вот к чему стремилось все его естество, жаждущее ее тепла, ее близости, ее объятий, ее прекрасного лона, словно глотка свежего воздуха.       Потому что без нее он не существовал, не дышал, не двигался.       Без нее вся его жизнь, весь его внутренний мир был мертв, окутанный куполом тьмы и холода. Драко теперь казалось, что он вообще никогда не знал, что такое настоящее тепло. Что он столько лет прожил, абсолютно не представляя, какое это счастье — быть рядом с той, кого ты настолько боготворишь.       Темп начал нарастать. Гермиона выгнулась под ним и плотнее прижалась к его паху, инстинктивно стремясь стать ближе. Ее руки неосознанно сжали простыни, дыхание стало частым и сбивчивым, а веки затрепетали от новых для нее ощущений. Грейнджер полностью сосредоточилась на том, что чувствует, на плавных движениях его плоти внутри себя, на нежных касаниях кожи Драко к ее клитору, на его влажном языке на ее груди… На лбу ее появилась испарина. Казалось, что еще чуть-чуть, еще совсем немного, и ее тоже пронзит электрический разряд, но не снаружи, а где-то глубоко внутри, и станет легко-легко — настолько, что можно будет оторваться от земли и почувствовать свободное падение с огромной с высоты…       Рот Гермионы приоткрылся, она резко выгнула спину и шумно втянула воздух, а затем восторженно застонала. Сначала раз, потом второй, третий… Чувствуя подобное впервые, она не смогла сдержать эмоций и громко выкрикнула его имя. То имя, которое раньше было для нее под запретом, а сейчас превратилось в самую сладкую для ушей музыку.       — Драко! Я…       — Все хорошо, моя девочка. Я чувствую, как ты сжимаешься. Теперь мой черед.       «Моя девочка…» — эхом пронеслось в ее голове. Совсем как тогда, в выручай-комнате. Так просто и так правильно одновременно. Словно так было всегда.       И так теперь будет всегда.       После этих слов Драко слегка ускорился, сделал несколько глубоких, сильных толчков, и в момент оргазма крепко поцеловал Гермиону, чувствуя, что должен поделиться с ней своим восторгом. Она с радостью поглотила громкий стон удовольствия, он резонансом прошел сквозь ее горло, и Грейнджер, наконец, осознала, насколько это было ангельски прекрасно — понимать, что твое тело способно подарить мужчине подобное наслаждение. А еще приятней было лицезреть серебристо-серые глаза, которые смотрели на нее, словно опьяненные, и осознавать, что ему было с ней действительно хорошо. С ней — неопытной, проблемной и абсолютно ничего в этом не смыслящей…       Оставив в ее теле свое семя, Драко аккуратно вышел, лег на спину и, наконец, расслабил левую руку, на которую пришлась практически вся нагрузка от веса его тела. Кисть немного подрагивала, но тут же оказалась между двух миниатюрных ладошек, которые принялись слегка массировать ее, гладить, медленно прогоняя из конечности чувство усталости и противную мелкую дрожь.       Еще чуть позже гриффиндорка несколько раз нежно поцеловала его в плечо, свернувшись клубочком под левым боком, а Драко обнял и прижал ее к себе. Оба лежали молча, выравнивая дыхание и не решаясь начать разговор.       Первым не выдержал Малфой.       — Не получилось, — с усмешкой проговорил он, медленно поворачивая голову и едва ощутимо притрагиваясь губами к ее лбу.       — Что не получилось? — озадаченно переспросила ведьма, хаотично размышляя, где она оплошала и что могла сделать не так.       — Сбить охоту не получилось, — уточнил слизеринец и, вглядываясь в полное недоумения лицо, пояснил: — Думал, что если пересплю с тобой, то тут же обо всем забуду. Надеялся на это, мечтал, что избавлюсь от мыслей о тебе, поэтому и пригласил тогда в выручай-комнату. Тогда ты действительно была нужна мне только как кусок тела… О-о-о, не надо так на меня смотреть. Ты просила честности, и я тебе ее даю. — Он поерзал, пытаясь принять более удобное положение. — В той странной комнате произошло что-то такое… Я до сих пор не могу понять, что именно. Память выдает не все подробности. Но то, каким я был счастливым рядом с тобой — это я запомнил даже слишком хорошо.       — А я взяла и все испортила, — с грустью добавила Грейнджер. — Еще и эта твоя выходка со слезами селки… Я думала, что случись что с тобой, мне тоже придет конец. Даже впервые в жизни обратилась к Богу. Нашему Богу, в которого верят маглы. Я просила, чтобы он спас тебя, чтобы вернул мне тебя целым и невредимым. И если так произойдет, пообещала, что больше никогда не буду закрывать свое сердце. Все эти дни я искренне молилась за тебя, Драко. Хотя никогда не делала этого раньше. Никогда и ни для кого.       Малфой слушал ее и все его переживания, все терзания и мучения последних дней медленно развеивались в пыль. Холодность и отстраненность бывших друзей, проблемы с матерью, жизненная неопределенность, угрозы отца — все трудности за секунду стали мелкими, ничтожными, посильными. Потому что только сейчас он в полной мере почувствовал, что больше не одинок. И никогда ни при каких обстоятельствах уже не останется один.       Никогда.       — Иди ко мне, — прошептал он и крепче прижал ее к своей груди, зарываясь пальцами в медовую солому. — У нас есть еще пара часов, а затем мне надо будет вернуться в свои покои. Нужно, чтобы ты принесла из моей комнаты свежую одежду. Ключ торчит в замочной скважине, на нем простые чары невидимости. Проворачивай трижды влево, затем вглубь и снова трижды влево.       — А чем займемся, пока ты еще здесь? — Гермиона уткнулась носом ему в левый бок.       Драко едва удалось подавить довольную улыбку. Он в очередной раз припал к мягким розовым губам, на этот раз растягивая поцелуй, делая его медленным, чувственным, нежным… благодарящим.       — Тут проблем возникнуть не должно. Я думаю, мы с тобой вместе придумаем, как скоротать оставшееся время и не растранжирить его понапрасну, святой Гриффиндор.       В ответ Гермиона снова зарылась пальцами в его волосы, ласково отбрасывая непослушную молочную челку назад. Она пристально посмотрела на Драко взглядом, которым никогда еще его не одаривала — полным нежности, ласки, заботы и тепла. И он был теперь только для него. Накось выкуси, Уизли. С этого дня Грейнджер стала его личной территорией, на которую заходить кому-либо было строго-настрого запрещено.       Хотя, судя по тому, что он увидел утром в коридоре, ревновать ему было незачем.       «Какая ирония. Я и грязнокровка. Паркинсон и этот рыжий хер. Неужели все это действительно не сон?       А если даже и сон…       Мерлин, умоляю тебя, не дай мне от него проснуться»

********************

      Вечер того же дня       Блейз быстро шагал по коридору, волоча за собой отчаянно сопротивляющуюся Дафну. Судя по всему, Драко уже час как должен был вернуться из лазарета домой, поэтому эту дурочку, которая умудрилась стать соучастницей настоящего преступления, он решил привести к нему лично, чтобы они все втроем спокойно поговорили о том, что произошло. Им нужно безотлагательно решить, как быть дальше с тем дерьмом, которое приключилось с Малфоеем, пока еще не было слишком поздно. Пока его друг сохранял хотя бы часть своего рассудка и пока Дафна была достаточно слаба и напугана его аргументами, чтобы во всем напрямую признаться.       Блейз знал, где и как аккуратно надавить на свою девушку, чтобы та раскрыла ему свои даже самые сокровенные тайны. Но в этот раз, рассчитывая услышать какие-нибудь слухи или девчачьи сплетни о Малфое и Гермионе, он напоролся на такую информацию, что ни в сказке сказать, ни пером описать. По поведению Даф несложно было понять, что она что-то скрывает. Слово за слово, хитрость за хитростью — и на поверхность всплыл факт, который требовал его немедленного вмешательства. И, судя по последней сумасшедшей выходке Драко, не только его, но и профессора Слизнорта, а также кого-нибудь из Мунго, желательно специализирующегося на любовной магии.       Потому что чувства Драко к Гермионе — не более чем фикция. Болезнь, которую нужно было срочным образом искоренить. Иначе пройдет еще совсем немного времени — и опоенный любовным зельем Малфой превратит Грейнджер не просто в предмет своего интереса. Он сделает из нее объект обожания, свой личный алтарь, к которому рано или поздно начнет приносить одну жертву за другой. И русалочьи слезы — это был лишь первый тревожный звонок.        Забини знал, если срочно чего-нибудь не предпринять, в опасности окажутся оба — и ничего не подозревающий Драко, и тем более Гермиона, которую им с Поттером хватило ума закрыть сегодня наедине с опасностью во плоти. Именно поэтому он перекинул колотящую его своими маленькими кулачками отчаянно молящую о пощаде Дафну через плечо, чтобы та не дергалась, и со всех ног помчался в дальнюю комнату подземелья.       Драко должен узнать обо всем как можно скорее.       Что самое ужасное — на решение проблемы у Блейза оставалось всего лишь четыре дня.