Феликс

Ангелы? Так вы нас называете? Ещё недавно вы называли нас монстрами, зверьми и множеством других имён, которые отражали ваш страх. Теперь вы превозносите наши подвиги и восхваляете нас. Но, ручаюсь, среди нас есть лишь один Ангел. Все остальные просто сменили рекламную кампанию. Да, знаю, вы считаете, что Сангвиний изменил Легион. Отчасти вы правы. Легион — да, но не легионеров. Клянусь вам, я всё тот же. Тот же Бессмертный, что определил свой путь на полях сражений Старой Терры. Но обо всём по порядку. Мы всегда отличались от других. Они, в чьих рядах я ещё не был, отличались от других Легионов. Пока остальные набирали лучших из лучших, Девятый шёл иным путём. Они выбирали лучших из худших. В любом другом месте у мальчика, которым я был, не оказалось бы ни единого шанса. Существо, столь омерзительное, что над ним смеялись даже мутанты в трущобах, не взяли бы даже на биоматериал для создания сервитора. Но здесь всё было иначе. Среди толпы себе подобных, жаждущих в равной степени исцеления или гибели от рук полубогов, я впервые оказался дома. Здесь меня принимали как равного, ведь у всех нас была одна цель. И одна религия. Да, не смейтесь. Мы поклонялись своим божествам, прекрасным и одновременно ужасным в гневе. Не Императору Человечества, как некоторые невежественные глупцы, надеюсь, я не слишком обижу этими словами Семнадцатый. Нет, Император был чем-то далёким, как мерцающие в небе звёзды. А наши боги были близки и понятны. Они ходили среди нас. Они избирали нас — с разными целями, но мы были счастливы служить любой из них. Уничтожение и возвышение становились для нас равным благословением. В тот день всё изменилось. Я помню день, когда всё началось, потому что эти воспоминания принадлежат мне по праву. Однако они не мои. Я не помню, как смотрел снизу вверх на гигантов. Не помню, как один из них приказал мне выйти в центр пыльной площадки посреди нашего убогого лагеря. Нет, мои воспоминания об этом дне утрачены в горниле, перековавшем моё тело. Но я смог вернуть их. Однако, как я уже сказал, обо всём по порядку. — Повернись. Я послушно крутился, наклонялся, насколько позволял мой искривлённый позвоночник, и делал всё, что приказывал мне белокурый бог. А он смотрел на мои отчаянные ужимки, и на его прекрасном лице читался неподдельный интерес. Я сознавал, что, даже если это последний миг моей жизни, то я умру счастливым. Ещё недавно я не мог надеяться даже коснуться бронированных ботинок своих повелителей, а теперь один из них смотрел на меня, разговаривал со мной и даже требовал, чтобы я отвечал. Это было нелегко. Мой голос дрожал от волнения. — Возраст? — Двенадцать терранских лет и четыре месяца, господин. — Подойди. На подгибающихся ногах я приблизился к своему повелителю, и тот наклонился, чтобы осенить меня прикосновением маркерного стила. От стила резко пахло спиртом. — Твой номер — тринадцатый, группа А, — произнёс повелитель. — Займи своё место в строю и не высовывайся, пока я не прикажу. Я поклонился так низко, как мог, и поспешил занять своё место в рядах таких же счастливчиков. Раньше мне уже доводилось видеть процедуры отбора, и, хоть эта и отличалась от прочих, я был уверен, что группа «А» — хороший знак. Мне удалось вытянуть счастливый билет. Снова. Другой бог вышел из-за кривых рядов палаток и приблизился к нам. В отличие от доспехов моего повелителя, его броня не была белой, и он не снимал шлем. Мгновение он смотрел на нашу группу, а потом повернулся к своему брату, указывая на нас пальцем: — Ты не можешь маркировать их нормально? Мой повелитель обернулся к нему и ответил безмятежным тоном: — Нормально — это, по-твоему, как? — Бирки, Грэг. У тебя были проклятые бирки с кодами. — Я их забыл, — ответил мой повелитель. — К тому же с ними много возни. Так гораздо быстрее. — И поэтому номера у них написаны на лбу? — Я пробовал писать на ягодицах, — признал Грэг, хотя это имя казалось совершенно неподобающим для такого прекрасного существа. — Неудобно. — Пошевеливайся, потому что у тебя время только до полуночи, — произнёс его брат. Голос звучал зловеще, словно мрачное пророчество. — Потом всё. Мой повелитель кивнул. — Да, помню. Прискорбная трата материала. Поэтому я тороплюсь собрать как можно больше. Он бросил на нашу группу взгляд, в котором была почти нежность. — Они прекрасны, не так ли? — Редкие красавцы, — хмуро отозвался другой бог. Мне казалось, что под шлемом он скривился. — Зачем они тебе? — Чтобы подтвердить мою теорию, разумеется, — Грэг улыбнулся так широко, что удлинённые белые клыки сверкнули на солнце. — Твоя теория — шлак, — произнёс его брат. — А это — не кандидаты, а мусор. У тебя ничего не выйдет, и вместо дела ты занимаешься ерундой. — Приятно видеть, как ты веришь в мой успех, — усмехнулся наш повелитель. Он вдруг повернулся к нам. — Слышали, парни? Мы ответили нестройным хором что-то утвердительное. Бог усмехнулся снова. — Когда кто-нибудь из вас будет возвышен и уподобится вот ему, — он указал на своего брата, — вы получите моё личное разрешение двинуть ему по самодовольной роже. При условии, что он до этого момента доживёт. Изумлённые, мы переглядывались, не в силах осознать снизошедшее на нас счастье. Мы будем возвышены? Мы? В самом деле? Слабыми от изумления голосами мы пробовали переговариваться, пока наш повелитель не рявкнул с высоты собственного роста, что болтать он не разрешал. К концу дня в нашей группе было двести шесть кандидатов. Наши испытания начались ночью. К утру осталось сто тридцать два. Грэг, казалось, придавал мало значения этим цифрам. Мы сражались между собой по его приказу, убивали друг друга, как он того требовал, проходили другие испытания тела и разума, хотя казалось странным хотеть чего-то от наших изуродованных тел. И всё же Грэг, должно быть, видел в нас нечто большее, чем просто выродков. По крайней мере, нам хотелось в это верить. Много позже я узнал, что та ночь, когда нас забрали из лагеря, стала последней для его обитателей. Бессмертным приказали покончить с культом, и они поступили так, как Астартес положено поступать. Уничтожили всех. Мракобесные верования наивных дикарей, которые шли к ним в надежде на возвышение до недосягаемых высот, были стёрты. Никто больше не почитал Девятый как богов. Но Император не знал или не желал обращать внимание на то, как вскоре вырос на месте пепелища новый лагерь, и новые отбросы человеческого общества снова шли на поклон к Его ужасным и прекрасным творениям. Просто теперь это называлось по-другому. Тогда я не знал этого. Я оставался в числе последних двух десятков из своей группы. Наш повелитель счёл, что такого количества подопытных будет достаточно для текущей фазы эксперимента. — Конечно, было бы лучше, окажись выборка обширнее, — говорил он, ничуть не смущённый нашим присутствием. — Но и так неплохо. Мы стояли перед ним на коленях, обессиленные долгими часами тренировок, голодом и жаждой. Он говорил, что так было нужно. Спустя годы, с высоты своего опыта я склонен согласиться с ним. Это и в самом деле было неплохой подготовкой. Тем более, тогда процедура была несовершенна. Нам не хватало главного компонента инициации, но Легион нашёл способ его заменить. Находчивые апотекарии вроде Грэга придумали, чем его заменить. В тот день он взял меня за подбородок, принуждая взглянуть ему в глаза. Эти глаза не могли принадлежать человеку или кому-то подобному, только божеству — ярко-синие, словно кристаллы кислорода, и такие же холодные. — Моя теория, — произнёс он, словно говорил это для меня одного, — состоит в том, что чем хуже, в определённых отношениях, исходный материал, тем лучший результат может быть достигнут. Он улыбнулся, видя боль осознания на моём лице. В душе я надеялся, что показал себя лучше других, и поэтому получил свой уникальный шанс. Все мы надеялись, что оказались в чём-то лучшими. Как выяснилось, мы были лучшими в том, чтобы быть худшими. — Ты разочарован, — произнёс Грэг и улыбнулся, хищно обнажая клыки. — Но это пройдёт. Толстая игла вонзилась в моё сердце, причиняя боль, но я не вскрикнул. Мой повелитель поднял предплечье, освобождённое от доспеха, и медленно провёл ножом от локтя до запястья. Из раны вырвался фонтан крови, брызнувшей мне в лицо. — Пей! — приказал он, и я припал губами к алой струе, глотая горячую, остро пахнущую железом кровь. А потом пришла темнота. Помню ли я своё перерождение? Нет. Помните ли вы своё появление на свет? Свои мысли перед прохождением родовых путей? Может быть, помните, что имели в виду своим первым криком, или как сильна была боль, когда акушер шлёпнул вас впервые в жизни? Моё второе рождение запомнилось не больше, чем первое. Я помню свет. Солёный привкус крови на губах. Помню темноту и тепло, которые остались позади. Помню ледяные поцелуи стерильного воздуха и силу рук, которые вытащили меня из укромного убежища под беспощадный свет люмен-полос. Помню голос, который выдернул меня из грёз. — А ну дыши! — приказал этот голос, и для большей убедительности кто-то врезал мне между лопаток. Я рефлекторно сделал вдох и почувствовал, как воздух расправляет лёгкие. Все три лёгких. — Вот так, — произнёс голос, — Молодец. А теперь открывай глаза. Я подчинился. Какая-то часть меня помнила, что этому голосу следует подчиняться. Яркий свет на мгновение ослепил меня, но потом глаза привыкли к нему, и я увидел своего господина. — Ты помнишь своё имя? — спросил он меня, и я послушно напряг память… В ней царила пустота. Я не помнил, кем был раньше. Воспоминания о прошлой жизни изгладились из моего разума, а те, что остались, я видел словно сквозь мутное стекло. Имена, даты, люди — всё растворилось в сонном мареве. — Нет, господин, — произнёс я и не узнал собственного голоса. Он был теперь низким, звучным и немного хриплым. Точно не таким, каким я говорил прежде. Господин рассмеялся. — Я больше не твой господин, парень. Я твой брат. Он всё ещё усмехался, пока я принимал эту новую истину. — Тебя будут звать Феликс, — сказал он наконец. — Это имя тебе подходит. Тринадцатый номер — всегда счастливый. Я принял эту информацию, как принимал всё, что он говорил мне. Так я узнал, что моего господина — теперь моего брата, — зовут Грэг, что он апотекарий Девятого Легиона и что он создал меня, чтобы я служил целям Императора Человечества. Но что в распоряжение Легиона он меня пока не отдаст, потому что хочет ещё немного понаблюдать. — Ты ничего не помнишь из своей прошлой жизни, — сказал он, — но это не большая потеря. Ведь отныне ты ничего не забудешь. Он говорил правду. Я до сих пор помню тот день, словно это было вчера. Другой легионер, всё это время стоявший рядом, хранил молчание. Лишь когда Грэг сделал паузу, он произнёс, обращаясь к нему, а не ко мне: — Один из двадцати? Ты это называешь успехом? Грэг повернулся к нему и поднял бровь. — Один из двадцати, а не двухсот двадцати? Да, я считаю это успехом. Учитывая качество исходного материала, я считаю это великим успехом. — Ты даже не знаешь, сможет ли он сражаться, или… Он развёл руками. Грэг поморщился, словно ему показали что-то омерзительное. — Ты вместе с кровью Эвриана унаследовал и его манеру действовать мне на нервы? — Потише, — посоветовал ему легионер. — Ты говоришь об этом в присутствии непосвящённого. Апотекарий только отмахнулся. — Он не непосвящённый, а результат эксперимента. Или, может, ты стесняешься и пробирок? Эвриан был засранцем, но ещё он был моим другом, хотя это у него получалось хуже. И ты — очень паршивая ему замена. Его собеседник скрестил руки на груди. — Твои претензии не принимаются, — ответил он. — Теперь я — Эвриан. — Ты носишь его броню и называешься его именем. — Я храню его память, — возразил легионер. — И его суть. Я знаю, чем он был, что чувствовал и как относился к тебе на самом деле. Кто бы мог подумать? Он ведь не считал твои идеи шлаком, сколько бы ни говорил об этом. Грэг криво усмехнулся. — Раз так, ты, наверное, наследуешь и его долги? — Вероятно. — Так покопайся в своей памяти, — его ухмылка стала шире. — Что я сказал ему, когда отбирал кандидатов для этого эксперимента? Я кое-что пообещал парням, и он вроде бы не был против. Пришла пора платить по счетам. Тот, кто называл себя Эврианом, застыл. — Снимай шлем, — скомандовал Грэг. — Феликс, я обещал, что позволю это. Не в моих правилах изменять своему слову. Врежь-ка этому красавцу по наглой роже. Медленно, словно ожидая, что апотекарий передумает, Эвриан снял шлем. Его лицо хранило те же черты удивительной красоты, которая прослеживается во всех легионерах Девятого. Теперь мы знаем природу этих общих черт, но тогда могли лишь догадываться. — Настоящий Эвриан не дожил до этого дня, но его наследник послужит достойной заменой, — произнёс Грэг. — Давай, парень. Не стесняйся, бей как следует. То был мой первый день после перерождения. Я лишь смутно представлял, кто я сам, и никак не мог знать, что за человек стоит передо мной. Но я знал, что должен подчиняться приказам — я хотел им подчиняться, это было заложено в саму мою суть. И я с удовольствием подчинился. Я начал этот долгий путь с того, что разбил губу капитану своей роты. Вы пересказываете множество красивых легенд о ранних годах других Легионов, но теряетесь, стоит вспомнить о Девятом. Обычно вы ссылаетесь на утраченные данные. Ведь не могут же быть верны слухи, будто бы благородные Ангелы рыскали по полю битвы, выискивая трупы отличившихся воинов врага? Не могли же сыны самого прекрасного из сынов Императора драться между собой за право первым вонзить зубы в плоть вражеского полководца? Уверяю вас, не только могли, но и весьма преуспели в этом. Это было частью нашего обучения, но я солгу, если скажу, что такие задачи не доставляли нам удовольствия. Новобранцы иных Легионов учились у своих товарищей. Мы учились у врага. Мы забирали знания тех, кого убивали, поглощая их тела. В тех условиях, где мы обычно бились, где линии снабжения то и дело обрывались, а отдельные части оказывались отрезаны посреди радиоактивных пустошей или токсичных болот, эта тактика была невероятно эффективной. Я помню, как впервые вырвал ещё бьющееся сердце из груди изуверской твари. Щупальца, которыми она пыталась задушить меня, были из металла, но под слоем брони оставалась истощённая человеческая плоть. Я вырвал рёбра вместе с куском ржавого железа, сросшегося с телом, и вытащил сердце. Растянутое и дряблое, оно трепыхалось в моей ладони, словно маленький зверёк. Запах порченой крови вскружил мне голову. Забыв обо всём, я поднёс его к губам и вцепился зубами в жёсткую мышечную ткань. Мне она показалась тогда изысканным лакомством. Затем я получил подзатыльник от Грэга, и момент оказался безнадёжно испорчен. — Ты сюда пожрать пришёл? — осведомился он, глядя, как я в спешке дожёвываю свой трофей. — Займись рабами. Всех мальчишек от шести до шестнадцати лет — в транспорт. Я кивнул и вытер окровавленные губы. — А девочек? Грэг пожал плечами. — Девочек отпусти. Я повиновался. Толпа грязных и тощих людей смотрела на меня очень странно, пока я выбирал, кто останется с нами. Одна женщина храбро вцепилась в мою руку, когда я шёл мимо. — Вы странные, — сказала она. — Кто ваш король? Кому вы служите? — Мы несём свет Императора Человечества в самые тёмные уголки Терры, — ответил я машинально. — Вы и этот ваш император что, трахаете только мальчиков? Вопрос застал меня врасплох. Я уставился на женщину, а её глаза зло сверкали на измождённом лице. — Вы забираете только мальчиков, — произнесла она. — Среди вас нет женщин. Это тот свет, который вы несёте? Королевство одних мужиков? Я задумался об этом и позже рассказал Грэгу. Он долго смеялся — у него была привычка смеяться над очень многими вещами. — Вот так и рождаются слухи, — сказал он в конце концов. — И сколько же невинных мальчиков ты угнал сегодня для гарема своего развращённого повелителя? — Сто сорок шесть. Он покачал головой. — Мало. Такова была суровая действительность — вдали от всех, зная, что некому прийти нам на помощь, мы могли поддерживать боеспособность легиона только одним способом. Мы возмещали потери прямо на поле боя. Порой мы предъявляли права на целые покорённые племена дикарей или абхуманов, забирая оттуда всех, кого считали пригодными для имплантации. Не все они были согласны. Скорее, большинство было против, но нас мало интересовали такие мелочи. Несогласных просто приходилось держать крепче. Многие умирали на разных этапах преобразования. Пытливый ум Грэга жаждал развития. Он активно дорабатывал стандартные процедуры имплантации и добавлял свои идеи. Протоколы, по которым работали апотекарии, не были совершенны. Он знал это и не стеснялся экспериментировать. Я был живым доказательством его успехов. Я остаюсь им по сей день. Капитан Эвриан, должно быть, не простил мне того удара. Я так и не был зачислен в ряды линейной пехоты, которая составляла основной костяк роты. Когда мои братья мчались вперёд, сметая всё на своём пути, я оставался в стороне вместе с Грэгом, который шёл по следам первой волны наступления, помогая раненым и забирая геносемя убитых. Я прикрывал его, когда требовалось, и ассистировал ему при необходимости. Со временем жажда, что пробуждалась в каждом из нас при виде крови, обычно становилась сильнее. Но во мне она угасала. Я проливал кровь в бою, уничтожая врагов — а потом отступал в тыл и проливал её снова. Она окружала меня повсюду и превратилась в рутину. Жажда утратила остроту. На аутопсии меня теперь больше занимали анатомические особенности тела, чем щекочущий ноздри аромат. Намеренно ли Грэг, ставший моим создателем и наставником, подвёл меня к этому моменту? Я не уверен в этом до сих пор. Быть может, таков был его замысел, быть может — просто стечение обстоятельств. Объединительные войны преодолели гравитацию Старой Терры и вырвались в Солнечную систему. Девятый не остался в стороне. Двенадцать тысяч легионеров отправились на искусственные луны Нептуна. Не для того, чтобы снискать славу и не для того, чтобы принести свет или просвещение, нет. Мы отправились туда, чтобы умереть. Мы лишились связи практически сразу, очутившись на холодной периферии Солнечной системы. Это была небольшая потеря. Мы знали, что помощь не придёт — она практически никогда не приходила. Если нам суждено сгинуть здесь, об этом никто не узнает. Грэг пал там, в покрытых инеем механических залах, под перекрёстным огнём ксеносов, чьё логово мы разворошили в этих древних стенах. Многие наши братья пали в этом бою, и он был лишь одним из них. Для всех, но не для меня. Я не мог его потерять. Легион не мог его потерять. Я стоял на коленях над его телом, не в силах подняться. Слёзы замерзали на моих щеках, морозный воздух, почти лишённый кислорода, обжигал третье лёгкое. Я смотрел в его остекленевшие глаза и чувствовал, как внутри разверзается бездна. Он был мёртв, и я не мог его спасти. Не мог даже отдать ему последний долг, ведь Грэг был единственным апотекарием на много километров ледяного металла вокруг. Я ненавидел собственное бессилие. Ненавидел себя за то, что не мог ничего сделать для единственного человека, которого любил. С неожиданной ясностью я понял, что, должно быть, чувствовал Грэг, потеряв капитана Эвриана. Того, своего Эвриана, которого я не знал. И тогда я понял, что должен сделать. Вы тоже догадались, верно? Не нужно стыдливо отводить глаза и делать вид, будто для вас это открытие. Я не мог потерять Грэга, а легион не мог потерять его знания и умения, которые были нам нужны как никогда. Я поступил так, как должен был. Теперь он навсегда останется со мной. Внутри меня. Частью меня. До самого конца. Я вскрыл магистральные сосуды и припал губами к быстро остывающей крови. Омофагия наполнила мой разум видениями, чувствами и желаниями, которых я не испытывал никогда. Вместе с кровью она поглотила знания Грэга и его воспоминания. И в них, в этих обрывках памяти, я отыскал себя. Того себя, каким был до перерождения. Я видел себя со стороны его глазами — изуродованное существо, уже мало похожее на человека. Видел страдания этого существа на столе, где его вскрыли от макушки до пят, а потом его же, объятое безумными видениями внутри саркофага. Там я вновь обрёл воспоминания, стёртые из моего разума муками перерождения. Я стал собой. И одновременно я стал чем-то иным. Закончив с кровью, я взял костную пилу и вскрыл череп своего наставника. Мне нужны были ткани мозга, нервные клетки которых оставались лучшим источником информации. Я обращался с телом бережно, но меня не покидало чувство, что мои руки сжимают лишь пустую оболочку. Всё, чем был Грэг, отныне и навсегда сделалось частью меня. Теперь он всегда будет со мной. Информация, поглощённая, но необработанная, лежала тяжким грузом в моём разуме. Но времени на то, чтобы разбираться с нею, не было. Я должен был исполнять свой долг. Инструменты, что я снял с тела Грэга, ложились в руки как родные. Я легко разблокировал ген-замок на его редукторе, который раньше мне не дозволялось держать в руках. Каждое движение, что я совершал, казалось хорошо знакомым, как будто я выполнял его уже сотни, тысячи раз. Я воздал последние почести своему наставнику, забрав его геносемя, а потом принялся за остальных убитых. Сегодня вы называете нас Ангелами, но ещё недавно вы знали нас как монстров. Пожирателей Мертвецов. На орбите Нептуна мы стали Несмертным Легионом. Никто не ожидал, что мы переживём эту кампанию. Никто и не думал отправлять нам подкрепления, но мы и не ждали помощи. Зная, что поддержки не будет, мы сделали себе подкрепления сами — из того, что было под рукой. Используя геносемя своих павших товарищей, я вместе с остальными апотекариями создал нам новых братьев. Создал из таких же недолюдей, каким был когда-то сам. Меня не оставляла мысль, что Грэг справился бы с этим лучше, но его больше не было с нами. По крайней мере, так я говорил вслух. В глубине души я знал, что он всегда будет со мной. Его знания и опыт вели меня вперёд. Его наработки помогали создавать неофитов из совершенно непригодного на первый взгляд генетического материала. В ледяном вакууме негерметичного трюма на нашей уютной базе я организовал морг, где тела павших братьев ожидали своего часа. И по мере того, как наше пополнение покидало лаборатории апотекариона, тел в морге становилось всё меньше. У нас не было времени для обучения новообращённых каким-то другим, более традиционным способом. Мёртвые возрождались, отдавая свою суть живым. Потом те погибали и возвращались в холодные трюмы, чтобы цикл повторился заново. И Легион неукротимо шёл вперёд. Когда о Девятом наконец вспомнили, наши списки потерь были огромны, но наша численность почти не отличалась от прежней. Конечно, так было на заре Великого крестового похода. Конечно, то было жестокое время и необходимые меры. Теперь всё иначе. Ведь сыны самого благородного из примархов не могут совершать таких ужасных вещей. Вы ведь так думаете, верно? Я был там, когда Ангел сошёл к нам. Я был на Тегаре Пентарус в тот судьбоносный день, когда Сангвиний впервые бился вместе с нами. Но я не видел, как он преклонил колено перед Легионом. Я не сражался рядом с ним в первых рядах. Я даже не был в числе тех, кто снимал шкуру с карнодона. Любопытный, к слову, факт: если вы спросите ветеранов Девятого, то окажется, что карнодон был размером с два «Мастодонта», не меньше. Не знаю, каких ещё размеров должен быть зверь, чтобы его свежевали вместе с примархом две сотни Астартес — а именно столько в среднем приписывают себе эту честь. Моя роль в те кровавые дни была более мрачной. Меня призвали, чтобы извлечь геносемя павших. Выбор неслучайно пал именно на меня. Я не только был старшим из апотекариев, высадившихся на планету — я уже делал это однажды. Я уже констатировал смерть Ишидура Оссуроса за десять лет до этого дня. Я знал, что этот раз будет последним. Бессмертный полководец Девятого больше не воскреснет. Тогда я впервые увидел Ангела вблизи. Тот стоял над обезображенным телом Оссуроса в окружении старших офицеров легиона. Те образовали круг, не пропуская внутрь никого, но и сами держались на почтительном расстоянии. Никто не рисковал приблизиться. Все знали, что должно произойти. Все как один ждали этого. Знак изначальной спирали апотекариона на белом поле служил мне пропуском. В полном молчании я пересёк мёртвую зону, что образовалась вокруг двух предводителей легиона, прошлого и настоящего. Сангвиний стоял передо мной в полный рост, но ослепительное сияние, сопровождавшее его в бою, померкло. Я видел кровь и грязь на безупречно прекрасном лице и узнавал его знакомые черты, которые встречал тысячи раз в облике своих братьев. Видел сколы и выбоины на золотых доспехах. Видел ставшую багровой кромку белоснежных крыльев, перемазанных кровью. Я впервые видел своего примарха так близко. Вероятно, следовало преклонить колено. Я так и поступил. — Встань, Феликс, — приказал мне Ангел. — И сделай то, что должен. Тогда я поднял голову и встретился с ним взглядом. В этих глазах была мучительная горечь понимания. Он знал, чего от него ждут собравшиеся. Знал и отчаянно этого не хотел. Но иного пути не было. Легион не мог не подчиниться своему примарху — желание исполнять его приказы было в нашей крови. Но чтобы по-настоящему принять его, чужака, явившегося на место бессмертного командира, требовалось нечто большее. Большее, чем яростная атака в первых рядах; большее, чем клятвы верности. На нас смотрели с отвращением слишком долго. Увидеть то же отношение от своего генетического отца было бы невыносимо, и Ангел понимал это как никто другой. С самого первого дня он свободно читал в наших душах. Но это не значит, что прочитанное ему нравилось. — Я заберу геносемя, милорд, — сказал я тогда. — Всё остальное останется вам. Сангвиний медленно наклонил голову. — Так и будет, — произнёс он. Я понял, что он принял решение. Возможно, принял его ещё до того, как я пришёл исполнять свой долг апотекария. По официальным данным тело Ишидура Оссуроса так и не было найдено. Дата извлечения грудного прогеноида в записях апотекариона предшествовала дате его смерти — что, впрочем, было обычным делом для ветеранов. Я знал, что традиция, снискавшая нам дурную славу, вскоре уйдёт в прошлое. Я видел это в глазах Сангвиния в день, когда он опустился на колени перед телом того, кого знал как Оссуроса. И всё-таки я был удивлён, когда примарх призвал меня к себе через несколько дней после той памятной битвы. — Насколько хорошо ты знал его? — спросил меня Сангвиний, но я мог только пожать плечами. — Хорошо — неудачное слово, повелитель. Но, безусловно, давно. Он задумчиво смотрел на меня. — Ты один из старших ветеранов легиона, не так ли? — Верно, но Оссурос был старше. Мы всегда выбирали из… — я поискал подходящие слова. — Из наиболее опытных офицеров. Ангел медленно кивнул. — И сколько их было? — Я достоверно знаю о пяти. Хотя был достаточно знаком только с последним. Я помню странное чувство, когда примарх опустил руку мне на плечо. — Ты знал его имя? — спросил он тихо. — Его настоящее имя? Но я только покачал головой. — Нет, милорд. Когда я вступил в легион, он уже был капитаном Эврианом.