Время — песок

Про тот пожар ему сообщили по телефону утром в субботу, в Москве было около пяти. Вряд ли это могло быть что-то важное: Горбачев в последние годы поручал ему одну рутину. Так что Борис не спешил собираться — он не был до конца уверен, что придется прервать свою командировку. Телефон зазвонил повторно, он поднял трубку, почти уверенный, что в его участии больше нет смысла, наверняка там какая-то глупость и пожар давно потушен. Но это звонил сын. Он специально раздобыл где-то номер гостиницы, чтобы позвать отца к себе на майские праздники: после смерти матери он взялся опекать Бориса и приглашал его на все семейные посиделки. Борис обещал, что даст ответ в течение пары часов — раз уж его все равно вызывают в Москву – но вспомнил об этом разговоре только спустя две недели. За это время незначительный пожар раздулся до масштабов ядерной катастрофы, а в его сердце зажглось собственное пламя, которое уже никакими силами нельзя было потушить. Но тогда он еще не знал ничего этого. Не было никаких тревожных предчувствий, никаких знаков. Он испытывал тогда лишь досаду и думал о том, что уже староват для таких резких бросков. Больше всего его заботило, чтобы не сбились стрелки на отутюженных накануне брюках. Это продолжало его заботить и когда метрдотель явился сказать, что за ним прислали автомобиль — прямо из гостиницы его отвезли в аэропорт, и правительственный самолет в считанные часы доставил его в Москву. Как обычно в таких случаях, была создана правительственная комиссия. Заседали в Доме советов, в кабинете у Горбачёва. Борис очень хотел в душ и кофе, поскольку, в отличие от остальных участников, провел последние несколько часов в самолёте. Участники все были почти случайные люди — вездесущий Шарков, несколько специалистов из его службы и профессор Легасов от науки. Легасова позвали формально, поскольку пожар случился не абы где, а на крыше атомной электростанции. Борис выбрал место возле Шаркова по старой памяти — и чтобы не принимать на себя всякий раз его прямой взгляд. Шарков заметно постарел. Ничего в его облике уже и отдаленно не напоминало о временах, когда они звали друг друга просто «Боря» и «Саша». Ничего, кроме неприятного холодка, который пробегал по коже всякий раз, когда Александр Викторович оборачивался к нему. Бориса тяготили эти стены, он хотел, чтобы разговоры поскорее окончились, чтобы он мог назначить исполнителей, а сам поехал бы домой, переоделся и выпил, наконец, свой чёртов кофе. Возможно, сегодня даже стоило влить туда ликёра. От раздумий его отвлек голос Легасова, взлетающий и опадающий, возмущенный — таким тоном в этом кабинете никто не разговаривал. Он поймал взгляд Легасова и увидел, что тот требовательно смотрит на него. Борис поднял брови. Откровенно говоря, он пропустил момент, когда ученый взял слово. Судя по всеобщему недоумению, Легасов воспользовался этим правом без спроса. — Вот здесь, в отчете, на третьей странице, — говорил он всем, но адресовался к Борису. — Здесь сказано: пожарный получил ожог гладким черным камнем. Речь идет о реакторном графите. Там был взрыв... Необходимо оценить степень разрушения реактора... Шарков сразу вытянулся в струну. Борис знал эту его позу и поспешил осадить Легасова: — О, ради бога. Оставьте свои панические настроения, профессор. Прозвучало почти издевательски, — на самом же деле Борис просто не помнил его имени. Но Горбачев неожиданно для всех принял сторону Легасова. — Вы двое поедете и разберетесь во всем на месте, — сказал он, кивая сам себе, словно это была невероятно остроумная идея. — Убедитесь, что опасения беспочвенны. Борис перевел изумленный взгляд с генерального секретаря на Легасова и обратно. — При всем уважении… А он-то там зачем? — сказал он грубее, чем планировал. — Он отвечает за науку, — напомнил Горбачев. — Ты ж в реакторах не разбираешься. Иди, оформляй командировку. Но только сделайте всё тихо. Нам не нужна никакая огласка. Александр Викторович проследит. Шарков учтиво кивнул — всегда работал на контрастах с Борисом, мерзавец. Так и карьеру сделал. Жизнь раз за разом их сталкивала. Будто один был тенью другого, только Борис и сам не до конца понимал, кто из них двоих стоит на свету. Пока он понял одно — душ, кофе и прочая, и прочая откладываются до вечера: предстояло «увлекательное» путешествие в Киевскую область, сначала самолетом, потом на вертолетах или, хуже того, понизу, на уазике... К счастью для себя, Борис был отходчив — быстро вспыхивал, но быстро и успокаивался. Так и теперь, еще не успели участники комиссии покинуть кабинет, как он уже стал прикидывать, кого вызвать, кому какие дать поручения. Когда все разошлись, они остались за столом вдвоем с Легасовым. Здесь Борис впервые рассмотрел его внимательно. Всё-таки напарник… Легасов выглядел как типичный книжный червь. Хмурый, в мешковатом пиджаке. Серые внимательные глаза, всклокоченные рыжеватые волосы. «Упрямец, — сразу подумал Борис. — Сработаться будет трудно». И внутренне порадовался, что это всего на один день. Он привык решать такие вопросы быстро и без демагогии. Заодно продемонстрирует Шаркову, как он умеет работать в полях. Давно ли они оба презирали кабинетных работников и были исполнены убеждения, что настоящие дела совершаются только в ратных подвигах или на всесоюзной стройке? А теперь Шарков днями просиживал штаны у себя на Лубянке. Да и не осталось у них давно ни дружбы, ни общих идеалов... Только какие-то разрозненные воспоминания, как Саша, по доброте душевной, занимался образованием Бориса: приносил ему книги, таскал по театрам... У него была коллекция пластинок, где-то разжился даже редкими итальянскими записями... Интересно, сохранились ли те пластинки или Шарков избавился от любых свидетельств их общего прошлого? Воспоминания, однако, не сотрёшь... Прямо из Дома советов, не дав дух перевести, их отправили в аэропорт. Борис пожалел, что они летят не общим рейсом - в правительственном самолете никто не спешил разносить кофе, а еще там присутствовали чекисты, Шарков постарался. Легасов сел в углу с надутым видом. Когда самолет разворачивался на взлётной полосе, солнечный луч выхватил из полумрака длинный нос в россыпи веснушек и всклокоченную прядь надо лбом, блеснул в стеклах очков. «Рыжий, рыжий, конопатый», — неожиданно для себя вспомнил Борис глупую песенку. — Идите сюда, профессор, — позвал он, больше от скуки, чем от потребности в собеседнике. — Сядьте ближе и расскажите мне о принципах работы реактора.