Коннор. Взгляд с другой стороны

      Коннор благодарно поцеловал счастливую, умиротворённую Линдси, обнял её и покрепче прижал к себе. Девушка уютно устроила голову на его плече, сонно улыбнулась и закрыла глаза. Через минуту она уже дышала ровно и глубоко. Коннор нежно погладил ее по спине, и тоже закрыл глаза. Ему было о чем подумать в этот день.       Ровно год назад он пришёл в себя и увидел перед собой залитое слезами любимое лицо. Но в глазах девушки, увидевшей, что он очнулся, уже разгорались искорки счастья. С этого момента он и отсчитывал свою новую жизнь. Всё, что было раньше, сгорело в агонии боли. Он вернулся в мыслях к тому, что происходило между взрывом в Архангельске и пробуждением в больничной палате Чикаго.

* * *

      Он помнил, что почти всегда был без сознания. Боль стала постоянным спутником, и уже не вспоминалось, как это — жить без боли. Да и жизнью то, что с ним происходило, можно было назвать с большой натяжкой.       Жизнь снова разбилась на «до» и «после». Раньше он считал, что есть две жизни: «до» происшествия в Бермудском треугольнике, и «после» него. Потом: что была жизнь «до» Линдси, и «с ней». Теперь стало понятно, что всё, что было «до» командировки в Россию, и было жизнью, а осталось существование. И боль.       На развалинах завода в Архангельске его нашли русские. Обожжённого, контуженого, окровавленного. Но живого. Оказалось, что во время взрыва его отбросило под несущую стену и закрыло плитой перекрытия. Куда делся живший в нём паразит, он не знал. Наверное, покинул тело носителя, но почему не убил, как остальных? На этот вопрос у профессора Коннора Дойла ответа не было.       Его перевезли в больницу. И сообщили в Управление. Он сам продиктовал номер Элсингера, когда пришёл в себя. Надеялся, что тот захочет исправить ошибку и не обострять и без того непростые отношения. А может, просто не станет терять хорошего сотрудника и руководителя. Ошибся. Хотя и не во всём. Его действительно забрали из больницы хмурые немногословные люди и перевезли в закрытый медицинский центр. На этом везение кончилось. Хотя, что есть везение? В больнице Архангельска не могли провести анализы, не знали, как проверить, заражён ли он, не могли ему помочь. Медицинский центр был оснащён намного лучше. Вскоре стало понятно, что он здоров. В смысле, не заражён паразитом. Остальные проблемы со здоровьем были делом времени. Но снова вмешался Элсингер. Он уговорил Коннора дать согласие на то, что он пройдёт несколько тестов — всем хотелось понять, как паразит выбрался и не убил носителя. Коннор согласился. Он сам хотел понять. Просил только об одном — сообщить команде, что он жив. И дать поговорить хотя бы с одним из них. Он знал, что Линдси сделает всё, чтобы оказаться этим одним. Он очень хотел её увидеть. И попросить прощения за то, что так напугал.       На следующий день после согласия на проведение тестов его перевезли в подземный блок центра. И начался ад.       Действительно, проводились и тесты. Его исследовали чуть ли не на молекулярном уровне. Но основной целью было другое. Оказывается, Элсингер знал, что Коннор собирал информацию о его делишках. Знал, что Коннор вплотную подобрался к тому, чтобы узнать, кем на самом деле был оперативный директор Управления по научным исследованиям и разработкам. И допустить дальнейшие действия подчинённого не мог. Фрэнк надеялся, что в России погибнет кто-то из команды, и ответственность за это можно будет свалить на кейс-менеджера. Уничтожить морально, сыграв на чувстве вины (особенно, если погибнет Доннер), заставить уйти из Управления. А потом заполучить папку с материалами. Но получилось ещё лучше. Коннор заразился сам. Ох, как Элсингер надеялся, что Дойл мёртв! Это означало, что проблемам конец. Но нет. Коннор выжил. И Фрэнк решился. Он давно знал о закрытом центре на севере России, где не только лечили, но и проводили эксперименты над людьми. Он сам туда несколько раз ездил. И решил отдать им Дойла. Разрешив делать всё, что угодно, в обмен на информацию о местонахождении папки с документами.       У Коннора появилась возможность ощутить на себе всё, о чем раньше он только читал или слышал. Физически на него не воздействовали. На нём и так живого места не было. Сильнейшие повреждения внутренних органов, вызванные развитием паразита внутри организма, заживать не спешили. Внешние ожоги рубцевались, но очень медленно, хотя кожа была единственным органом, который лечили. Обезболивающее ему не давали, морочили голову какими-то противопоказаниями. Оказывается, на измученного болью человека проще воздействовать.       Сначала к нему пришел доктор Саймон. Он выглядел братом Антона. То же внимание и готовность выслушать и помочь. Пока не посмотришь ему в глаза. Абсолютно холодный, какой-то рыбий взгляд. Но Коннору поначалу было не до анализа. Он регулярно терял сознание, выживал практически на капельницах. Он считал, что ему колют лекарства, но это были подготовительные растворы. Для того, чтобы при введении ему экспериментальных психотропных препаратов он не отключился, а оставался в сознании и мог почувствовать их действие. А значит, и дать возможность исследовать воздействие.       Приходя в сознание, он спрашивал, нет ли известий от его команды. Не было. Он начал понимать, что его коллеги не знают о том, что он жив. А потом и то, что живым отсюда не выйдет.       Когда провалилось психологическое воздействие доктора Саймона (для того, чтобы не поддаться, Коннору потребовалось собрать остатки своего самоконтроля), в дело вступили другие. Лиц он не видел, врачи работали в масках. Да и зачем? Всё, что он был способен чувствовать, сузилось до ощущения боли. Тогда он и узнал, что значит терять сознание от собственного крика. Поначалу он пытался держаться, говоря себе, что можно привыкнуть и перетерпеть. Но ему никто не предоставил такой возможности. Экспериментаторы просто увеличивали дозу. И он сдался. После каждого сеанса доктор Саймон задавал ему вопросы. О службе в ВМС, о Бермудах, о работе в Управлении, просто о жизни. Не отвечать Коннор не мог. Препараты, вызывающие спазмы мышц, имели «побочный» эффект — от них развязывался язык. Он говорил, почти не осознавая этого. Рассказывал обо всём. Кроме одного.       Когда доктор первый раз стал задавать вопросы о личной жизни, Коннор как будто пришёл в себя. И разозлился. Он понимал, что должен оставить хоть что-то, куда не долезут эти вивисекторы своими липкими погаными ручонками. И этим стало его кратковременное, такое недавнее счастье.       Линдси Доннер. Высокая красавица-блондинка, коллега, всегда смотрящая на него с восхищением. Он тоже любовался ею. Она знала, как эффектно преподнести свою потрясающую внешность, а уж высокий интеллект у девушки с такими внешними данными — вполне достаточное основание потерять голову. Он знал, что нравится Доннер. Это мог не заметить только слепой. Сам же он не мог поступиться принципами, один из которых звучал как «Никаких отношений на работе!» До того дела с туманом. Тогда он ответил на чувства Линдси. И очень скоро понял, что лёгкая интрижка им не светит. Он не влюбился, нет. Он полюбил.       Он помнил, как, завершив дело о столкновении машин, поехал в бар. Нужно было выбросить из головы мысль, что с Линдси что-то может случиться. Почему-то эта мысль пугала до чёртиков. Он напился так, что с трудом вызвал такси, зачем-то назвал адрес Лин и приехал к ней. Тогда он и понял, что это уже не просто ни к чему не обязывающие отношения.       Зная мисс Доннер как сильную, успешную и независимую женщину, он был удивлён, насколько другой она может быть дома. Смелая и ироничная в суждениях, даже иногда резкая на людях, строгая к себе и окружающим, недоступная и далёкая, она совершенно преображалась наедине. Она окружала его такой лаской и нежностью, что он не мог в это поверить. Она могла долго болтать ни о чём, но могла и молчать. Она предупреждала его желания, но не теряла при этом чувства собственного достоинства. Она отвечала на его ласки с такой готовностью, что он терял остатки сдержанности. Они дополняли друг друга во всём. Он собран, она раскрепощена. Он сдержан в эмоциях и чувствах, она взрывная и эмоциональная. Такая разная. Такая… родная…       Именно любовь к Линдси Доннер стала якорем для истязаемой души Коннора Дойла. В первую же попытку доктора Саймона выяснить что-то о Линдси (а информацией дока явно снабдил Элсингер), Коннор попробовал проигнорировать вопросы, но быстро понял, что это вызовет только усиление пыток, если эти люди поймут, что он действительно к ней чувствует. Для них будет делом чести выпотрошить его до донышка, а потом посмеяться над его чувствами, запачкать их, сделать так, чтобы он не мог думать о любимой без содрогания. И Коннор смог этого избежать. Собрав последние крупицы эмоций, он рассказал, что изображал чувства к Линдси для того, чтобы к нему не приставали другие. Конечно, такой человек, которым был Коннор Дойл, вызывал интерес у многих женщин. Высококлассный профессионал с тихим, но властным голосом, с непроницаемым выражением лица, человек-загадка, он привлекал. Если бы он захотел, любая женщина бы не устояла. Но он всегда считал себя «деревянным» в смысле чувств. Он их наблюдал, анализировал, описывал, но не испытывал.       Переломным эпизодом стала Линдси. Сначала он признал, что она ему нравится как друг и коллега, потом — как девушка. И только совсем недавно понял, что в её глазах давно уже видит своё счастье и своих детей.       Но сейчас, находясь в обители ужаса, он осознавал, что без посторонней помощи не выберется. А значит, и не выживет.       Он не знал, что вопросов о папке с материалами на Элсингера ему не задавали намеренно. Получивший информацию Фрэнк нашёл бы возможность убить Коннора, в этом его способности далеко превосходили обычные человеческие. Команда экспериментаторов, работающая с профессором Дойлом, хотела знать всё. Они были уверены, что в любой момент добудут информацию, которая необходима оперативному директору, и не торопились. Можно было спокойно изучать воздействие своих препаратов на человеке, который всю жизнь придерживался рамок закона и морали. Ведь обычно приходилось работать с так называемыми «отбросами общества». По негласной договорённости, сюда попадали те преступники, исчезновение которых не вызовет вопросов. Таких было немного. Поэтому работа с нормальным человеком представлялась ещё более интересной. Как будет реагировать неискалеченная психика на «раствор правды», который вызывал неконтролируемое желание отвечать на вопросы? На «шёлковый путь», который, казалось, стягивал кожу, и человек чувствовал, как его оплетает паутина, затягивая в кокон? А на «когти грифа», препарат, вызывающий ощущения, что кости кто-то расцарапывает изнутри? На преступниках испытывать было не интересно. В большинстве своём они не боролись, быстро сходили с ума и умирали. А теперь появился человек, которого что-то поддерживает и не даёт свихнуться. Ну как же ж это не изучить!       Коннор скорее инстинктивно закрыл свои воспоминания о Линдси. Когда у него закладывало уши от собственных криков, край его сознания вызывал в памяти её лицо, нежную улыбку, обращённую к нему, ласковые прикосновения… Именно эти осколки мыслей и давали возможность не соскользнуть в пучину безумия и выдержать ужасы экспериментов. Но однажды что-то изменилось.       Когда Коннора оставляли в покое, он в основном пребывал без сознания или спал. Физически он уже был в порядке — келоидные рубцы неплохо заживила экспериментальная мазь (ну должно же быть хоть что-то хорошее в пребывании в оборудованном медицинском центре!). Внутренние повреждения ещё давали о себе знать, но в основном всё приходило в норму. Препараты, которые на нем испытывали, не наносили физического вреда — они вызывали ощущения боли напрямую в мозгу. Коннор был измождён, изувечен, но не физически, а психологически. Поэтому в те часы, когда в его палате не присутствовали испытатели или лаборанты, он позволял себе подумать несколько секунд о Линдси и заснуть или отключиться. Вот в такое время это и случилось.       Сначала он почувствовал слабый запах. Не больничный. Он уже стал забывать, как выглядит небо, как щебечут птицы, как пахнет трава. Но этот странный, ни на что не похожий отголосок аромата вызывал смутные ассоциации с морем. А в следующую секунду он почувствовал в своей голове присутствие другого человека. Мелькнула первая мысль о новых испытаниях, но от человека не веяло угрозой. Наоборот, Коннора накрыло забытым ощущением душевного тепла. Гостья (а он понял, что это была именно женщина) деликатно замерла на краю сознания, давая к себе привыкнуть. Потом осторожно потянулась к его воспоминаниям о Линдси. Бороться не было сил, и он позволил ей действовать. Сознание гостьи содрогалось от прикосновений к «нитям боли», которые оставались после экспериментов. Но она преодолела их и дотянулась до нужного. Пришла ассоциация о теплой девичьей ладони, которая гладит якорную цепь. Коннору хватило сил удивиться такому завихрению сознания — женщин на военный корабль по традиции не допускали.       Внезапная вспышка света сверкнула в сознании. Он снова увидел Линдси. Но не ту, которую помнил. У этой Линдси были чуть длиннее волосы и ярче выражены круги под глазами, в которых застыла невыразимая боль. Он понял, что гостья показывает ему настоящее. В этой вспышке частично были сожжены и «щупальца», оставленные доктором Саймоном в его сознании, и часть «нитей боли». На границе восприятия прозвучал тихий, чуть неправильный голос: «Потерпи. Мы вернёмся за тобой». И ощущение присутствия исчезло.       Коннор рывком сел, резко приходя в себя. Противно запищали датчики, которыми он был обвешан, но он не обращал внимания на звуки. Он чувствовал! Чувствовал, что всё его сознание снова принадлежит только ему. Какое восхитительное ощущение! Только бы это не оказалось сном!.. Впереди замаячила слабая надежда выбраться из этого ада. А для этого нужно было выжить. Но теперь-то он не сдастся!       Когда в палату вбежали экзекуторы во главе с доктором Саймоном, Коннор уже лежал, но был в сознании. Никто не мог понять, почему сработали датчики — измученное тело с трудом повиновалось командам исковерканного сознания. Глядя на суетящихся людей, на раздающего указания доктора Саймона, Коннор почувствовал возвращение ещё одного чувства — ненависти. Нет, не к этим конкретным людям. А к тем, кто обрёк его на это. Элсингер. И доктор Саймон. Это он был главным разработчиком и генератором идей. Человек, совершенно не отягощенный морально-этическими принципами. Цель для него затмевала всё. А на подопытных, таких, как Коннор, Саймон смотрел как на лабораторных крыс. Жалости и состраданию не было места в этом холодном, расчётливом мозге.       После следующих экспериментов Коннора надолго оставили в покое. Появились новые данные. Доктор Саймон знал, что воздействия, которым он подвергал, оставляют в сознании человека так называемые «нити», по которым проходят повторные импульсы. А сейчас эксперимент проходил так, как будто это было первое применение растворов. Непонятно и странно. И реакция подопытного… Он не проронил ни звука, только стискивал зубы. И потерял сознание только после повторного введения препарата. Такого не могло быть, но так было! И это требовало пристального изучения. Сначала теоретического… Сначала…       Коннор теперь приходил в себя чаще и дольше оставался в сознании. Он ждал. Ждал нового посещения гостьи, которая помогла ему снова обрести себя. Только за это он был уже бесконечно благодарен ей.       Он понимал, что нужно готовиться к еще более изощрённым экспериментам. Доктор Саймон что-то говорил о смешивании растворов, когда думал, что Коннор его не слышит. Это было страшно. Страшно не выстоять, открыться полностью и потерять самоуважение. У него оставалось два взаимосвязанных чувства: любовь к Линдси и уважение к себе оттого, что он смог её скрыть. Если же экспериментаторы узнают о том, что его спасало всё это время, он растеряет и остатки самоуважения — не смог, не выдержал. Такого нельзя было допустить.       Вторая встреча с гостьей состоялась перед первым экспериментом после длительного перерыва. Он спал, когда почувствовал, что рядом с ним кто-то есть. Но не проснулся, а огляделся в собственном сознании. Это была она. Легкий отголосок морского запаха прояснил мысли. Гостья задавала вопросы. Не словами, а скорее образами. Она просила его описать, где он находится. Сознание Коннора постепенно возвращалось к нему, но воспоминания о прибытии в медицинский центр в единую картинку не складывались. Он обрисовал ей палату, датчики, мониторы, следящие за его состоянием. Этого было явно мало. По наитию он «показал» доктора Саймона. Гостья, видимо, почувствовала его негатив, направленный на этого человека. Образы, возникшие в его голове, он не смог интерпретировать. Она о чём-то просила, о чём-то, связанном с доктором, но он не понимал. Почувствовав, что ей становится всё тяжелее находиться в контакте с ним, он ответил отказом на просьбу описать, что конкретно с ним делали. Почему-то он считал, что она поделится приобретёнными знаниями с Линдси (и откуда он знает, что гостья связана с его любимой?), и не хотел пугать. Последний образ, вложенный ему ускользающим сознанием гостьи, он расшифровал нескоро. Она просила его прикоснуться к Саймону и запомнить ощущение, вызванное прикосновением. Очень странная просьба. Но часто думать об этом было невозможно. Доктор Саймон наконец закончил теоретические расчёты и горел желанием опробовать их. Обретя себя, Коннору было безумно сложно снова выдерживать экзекуции. Помогало только то, что он мог чаще и сильнее вызывать перед внутренним зрением образ любимой девушки. Он стал слышать её голос, чувствовать её прикосновения. И пусть это был самообман, все равно становилось легче.       Однажды, находясь в полузабытьи между введениями доз новых экспериментальных препаратов, он вспомнил странную просьбу гостьи. Когда ему сделали укол, он заставил своё тело изогнуться и задеть стоящего рядом Саймона. Доктор помог лаборантам уложить Коннора обратно на кровать, на что и был расчёт.       Доктор Саймон был доволен сегодняшним экспериментом — подопытный не пытался изображать стойкого оловянного солдатика, а потерял сознание практически сразу. Значит, надо чуть уменьшить вводимые дозы и продолжать исследования. А то, что случилось несколькими днями ранее, это просто ошибка. Пусть странная, но ошибка. Или вспышка сознания, находящегося на пограничной стадии безумия.       Коннор действительно позволил себе отключиться сразу — нужно было сохранить ощущение прикосновения. Довольно быстро он почувствовал присутствие другого сознания. Уже ничего не спрашивая, передал просимое. На едва слышное: «Спасибо. Теперь скоро. Жди нас» только мысленно улыбнулся.       Его снова оставили в покое на некоторое время — доктор Саймон заболел, но хотел лично присутствовать при испытаниях. Он услышал, что лаборанты говорили о том, что его могут перевезти в другой Центр, ещё более засекреченный. Видимо, Саймону не терпелось поделиться с «коллегами» результатами своих трудов и наглядно их продемонстрировать. Страха не было, только грусть. Он понимал, что если за него возьмутся всерьёз, ему не выжить. А очень хотелось! Ведь он так и не попросил прощения у Линдси…