Что с кровью рифмуется

Холодный дождь пропитывает уже взбухшую почву, превращая ее в омерзительные комки грязи, остающиеся на ботинках даже после тщательной чистки. Запах вязкой глины, грозы и ржавого металла старой сарайной крыши, уже изрядно протекшей, наполняет воздух забирается под одежду и, по ощущениям, кожу, соединяясь с молекулами всего тела, становясь единым целым с тобой. Разбитая деревенская дорога превращается в глиняную топь. Сладковатое предвкушение приближающейся молнии тает на языке, оставляя горьковатое, как после маленького шарика чёрного перца, что не успел выплюнуть, послевкусие и растекается мурашками по коже. Стёкла, треснувшие ещё до того, как ты впервые заставил половицы надрывно зарыдать, тихонько звякают, создавая с шумом ливня какофонию, уже ставшую родной. Ты видишь подрагивающий стол после очередного раската грома, видишь и башенку из пяти монет, рассыпающуюся по столу, танцующую на рёбрах, словно пытаясь впечатлить своего зрителя, видишь шатающуюся половину ножки кровати, хотя и не размыкаешь глаз. Лучше опираться на слух. Никогда нельзя доверять тому, что видишь, полностью, иначе жало вонзится тебе в спину, появившееся из ниоткуда. А ещё он всегда просит тебя закрыть глаза, завязывает потрепанной временем и поездкой галстуком, вдавливает лицом в крахмаленные простыни так, что хрящи в носу грозятся вот-вот сломаться, а челюсть болезненно ноет от острых пальцев. Иногда эти пальцы доставляют мимолетное удовольствие, чаще - саднящие раны. Но они такие красивые, такие родные, что ты вылизываешь их, как преданная псина, ешь с его рук окровавленные и истерзанные куски своего сердца, легких, сухожилий. И потом ты лежишь на кровати, сдирая незажившие корки, оставляя красные полосы на бёдрах, рёбрах, руках, представляя, как он препарирует тебя на холодном металле стола, заляпанного тобой до этого не раз. И как ты больше не чувствуешь как холода железа. В голове набатом отдаётся скрип половиц - вот он стоит на шестой справа, уверенно, нет, раздраженно, да, очень раздраженно, движется в сторону спальни. Старые часы с кукушкой мерно отчитывают секунды, что тянутся мерзким приторным киселем, стекают по языку, горлу, глотке, попадая в желудок, растворяя его ткани желчью и липким страхом. Дубовая дверь без засова скрипит, словно преклоняя перед ним колени, не пытаясь сопротивляться. Тишина забирается под кожу, течёт вместе с кровью, отключает нейроны. Кровавый ром встречается с переспевшей фиалковой дыней. Один разливается предвкушением в пьяном угаре, другая - гниёт изнутри. Ку-ку, ку-ку. Полночь. Балки, удерживающие пожухлый матрац, прогибаются, стонут. Простыни с парой коричневых капель крови рядом с подушкой пахнут страхом и крахмалом. Холод сковывает движения, делает их дёрганными и истеричными. Тут всегда холодно. Но потом ты привыкаешь, расслабляешься, впускаешь его в себя, позволяя выбить мелким льдинкам его имя - вечное клеймо - у себя на спине. Это совсем скоро станет правильным. Всегда становилось. Боль выжигает изнутри мышцы, превращает их в куски сгоревшего мяса, пахнущего так омерзительно, что тошнит. Мясо шкварится, рыдает кровью, обагряя свежие рубцы, превращая их в неразборчивое месиво. Мозг выжимают до последней капли, впиваясь ногтями в извилины, растягивая неразумную тряпку, стряхивают грязную жидкость, высушивают до углей, на которых вытушат, как липкий кусок шеи говядины, будут мариновать в собственном соку. Во рту привкус ржавого металла залитого дешевой водкой, а тело разрывает на мельчайшие осколки стекла, впивающиеся в ноги, ладони, лицо, залезающие под кожу, снимающие твой скальп. Простыни красятся в рыдающий багрянец, пропитываются до самого основания, до последней нитки, отдают запахом гнили и разложения, запахом принадлежащим лишь ему. От этого лихорадочно трясёт в припадке не то ненависти, не то вывернутой на кровоточащую изнанку любви, от этого хочется сбежать, но забыть не получится, как бы ты не старался. В ушах звенит воскресный колокол, а в мозгу разъедаются желчью последние клетки. По скуле расползается розовеющий отпечаток его отвращения. Голова кажется слишком тяжёлой, а разум больным, чтобы хоть что-то предпринять. Как и всегда. В омуте из кровавого рома можно увидеть кипящий спиртом котёл, в который ты опускаешь руки по локоть. Он расплавляет твою плоть, вода становится похожей на духи из роз по оттенку, кости разъедаются до молекул. Твоё тело - ноющий зуб, умирающий в грязи и боли, от него нужно избавиться. Плоть ошмётками свисает с икр, превращается в праздничные ленточки, конфетти. Мясо вываривается до состояния киселя, мозг гниёт и вытекает через плавящиеся уши, превращая подобие лица в таяющую багровую свечу. Горький медовый воск стекает комками в кипящий котёл. Кровавый дождь пропитывает последние обрывки мыслей, превращая их в омерзительное багряное месиво, что никак не вычистить.