Февраль 1561 г.
Тихозёрское имение
За окном медленно кружили белые пушинки снега, в горенке по-зимнему не хватало света, оттого горела, чуть дрожа пламенем, свечка. Варя водила пальцем по строкам, тяжело ворочая языком. – И си-я рек гла-сом… И сия рек гласом… ве-ли-ким… воз-зва… Ла-за-ре, гря-ди вон. Варя улыбнулась, дочитав до этого места. Она знала, что сейчас, когда Исус позвал, Лазарь точно выйдет. Воскреснет. Правда, Варя никак не могла понять, как это у Христа так получалось, чтобы одним только словом поднимать людей на ноги. – Давай быстрее читай, – торопил Юра, ёрзая на месте и постоянно отсылая к нянькам льнувшую к нему Стёпку, младшую сестру. – Скоро батюшка Ефрем придёт, уж он-то с меня пять шкур спустит. Читай. Варя насупилась и продолжила. Лазарь вышел из гроба, но вся Варина радость притупилась об Юркины причитания. Он торопился и сбивал Варю с мысли, да ещё и Стёпа заканючила, что ей скучно слушать про Лазаря. Тогда уже Варя вместе с Юрой шикала на неё. Если говорить честно, Юрка сам должен был читать, чтобы потом рассказать всё своему учителю, батюшке Ефрему, раз в три дня приходившему к ним в дом. Варю грамоте никто учить вовсе не собирался, и, если бы не Юркино нежелание читать самому, она бы никогда и не выучилась. Юрка кое-как втолковал ей в голову все азы, буки, веди и глаголи, научил складывать слова и понимать грамоту. И теперь нещадно Варю использовал. – Лазарь скучный, – хныкала Стёпа. – Почитай про Рождество, я хочу про Рождество! – Прекрати ныть, не то по гузке настучу, – пригрозил Юра. Стёпка всё равно хныкала, и Варя сильнее хмурилась. Редкий день обходился, чтобы Стёпка не ныла. Что ни случись – она всё сопли по щекам размазывает и докучает Варьке и Юрке. Когда матушка её понесла, – сама Варя не помнила, ей про всё то Юрка сказывал, – гадали, мальчик иль девочка народится. На святки дело делалось, тётушка Анастасия за ниточку вынула колечко из воды, а оно давай из стороны в сторону качаться – мальчик родится. Видно, удачливая рука у тётушки Анастасии. Как отец тогда радовался! Матушку на руках носил. И наречь сына Стефаном хотел, в честь святого первомученика. Юрка, говорит, обиду затаил на этого ещё не рождённого младенчика, Юра же наследник, первенец, так чего ж с этим новым таскаться? Да только сына в утробе подменили, и на свет Божий народилась девка. Здоровая, красивая, но девка. Ни следа не осталось от отцовой радости. Крепко он тогда выстегал матушку. А дочку окрестили Степанидой. Правда, так её звали редко, всё Стёпка да Стёпка… – Стёпка, прекращай на мне виснуть! – Юра уже с силой отцепил её от себя и сунул Варе в руки. – На, сама с ней возись! – А чего это я сразу? Я занята! – Я хочу про Рождество читать! – Стёпа уселась у Вари на коленях и потянула ручонки к Святому Писанию. – Стёпа! – Варя схватила сестру за запястья и потащила подальше от книг. – Где твои няньки? – Не хочу к нянькам! Хочу с тобой играть! Возведя очи горе, Варя кликнула двух молоденьких холопок, которые приглядывали за Стёпкой, и вручила им её. Стёпа надулась, нахмурилась. – Следите за ней, – приказала Варя. Как только она сказала это, в сенях отворилась дверь и до ушей хрипучим треском голых веток долетел голос батюшки Ефрема. Он уже по старой привычке ворчливо отчитывал Юру. Варя подхватила пряжу, нити и пяльцы и юркнула на лавку за печку, где батюшка Ефрем её не заметил бы. Поджав под себя ноги и утихомирив громозвучное дыхание, Варька затаилась, в руках замерла игла, остановилась работа. По звукам ежели судить, то Юрка уже писать начал. По горенке мерно тёк старческий голос, слышалось тихое постукивание трости об пол. Прислушалась Варя, жадно впитывая каждое слово, кое ронял батюшка Ефрем. – Кузьма и Демьян, святые бессребреники, отняли поражённую язвою чёрной ногу пономаря, – начитывал отец Ефрем, и Юрка шаркал пером по бумаге, едва поспевая за своим учителем. – И вопрошал один другого: «Где же нам взяти здравую плоть, дабы укрыть то место, кое пустым останется?..» Юра запыхтел, давя на перо. – Я не поспеваю, отче. – Языком мели меньше, а руками своими скорше шевели. Сжав губы, Варя придвинулась чуть ближе. Любопытство распирало: что ж это такого они выдумают, чтобы ногу излечить? Святые часто делали много необычного, чего разум постигнуть не в силах. Христос, вон, брение из плюновения делал. Или вот тень апостола Петра – кто хворой под нею постоит, тут же исцеление и получит. Скрипнула под Варей лавка, батюшка Ефрем поднял голову, и Варя, охнув, замерла. Дурацкая скрипучая лавка! Кто ж тебя просил шуметь? – Опять подслушиваешь? – окликнул её батюшка Ефрем, и Варя сжала губы. – Не подслушиваю, батюшка, – ответила она, вылезая из-за печи. – Я вот, – Варя вытянула руку с пяльцами, – вышиваю. Батюшка Ефрем сурово смерил её взглядом. Ой, точно ушат ледяной воды за шиворот вылил! Варя выпрямилась и, подобно самому невинному ангелу, расправила подол и потупила в пол глаза. – Не подслушивает она, ты гляди! – Батюшка кривил рот, и пышные, жёсткие на вид усы повторили движение его губ, из-за чего казалось, будто движутся они на лице его сами собой. – Вот оно, любопытство рода бабского. Что Ева-праматерь, что Дина, дочь Иакова, – все одинаковы. Высечь бы тебя, непутёвую. – Не надо меня сечь. Господь не велел на людей с палками кидаться, – сказала Варя. – Господь говорил ближних любить, а ты, батюшка, меня высечь хочешь. Лицо отца Ефрема из восково-жёлтого стремительно облезало красным, и Варя, чуя близящуюся грозу, пятилась назад. Верно сказано, язык мой – враг мой. – Ты… – Отец Ефрем чуть трясся, будто бы ему было холодно. – Мелкая глупая девчонка, ещё будешь меня учить?! Написано премудрым Соломоном: кто жалеет сына, тот ненавидит розги! – Он затряс пальцем, а потом на миг остановился. – Тьфу! Спутала дурная! Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына! Юра тихо хихикнул, за что тут же получил крепкого подзатыльника. Закряхтев, как та самая скрипучая лавка, отец Ефрем схватился за трость, и Варя тут же выбежала в дверь. – А ну! – ударил ей в спину голос батюшки. – Вот негодная! Варя припустила ещё быстрее, молясь всем святым, чтоб Ефрем не донёс на неё отцу. За спиной не смолкал ворчливый рокот священнического голоса, и Варя на бегу обернулась. Старый батюшка не поспевал за её шустрыми ногами, но отставал не так уж сильно. – Ой! – Преграда выросла прямо перед ней, и Варя со всей силой влетела в неё. – Куда это ты так несёшься, одолей тебя бурьян? Подняв голову, Варя встретилась взглядом с лекарем, Ильёй Иванычем. Он поправлял помятые Варькой полы полушубка, видать, только с мороза зашёл. – Илья Иваныч, – Варя схватилась за его руки, – спрячь меня, пожалуйста! – Ишь чё, натворила бед, а мне с ней возись! Он хотел было её оттолкнуть, но Варя не отставала. Из-за угла долетела отчётливая ругань отца Ефрема. – Ай, чёрт с тобой, иди сюды. – Илья Иваныч прижал её к себе, скинул полушубок и укрыл им Варьку, делая вид, что опирается о стену, а рукою одёжу свою держит. – Буждь здрав, отче, – услышала Варя его голос. Давненько она примечала, что говорил Илья Иваныч как-то странно. Вроде и по-русски, но как-то не так: шипяще и будто бы в нос. Заскрипели рядышком придавленные грузным весом отца Ефрема половицы. – Здрав буди и ты, – проговорил Ефрем недовольно, а потом голос его обрёл печально-нравоучительные нотки: – Посмотри на себя, Илья – грех у дверей лежит. Я же говорил тебе оставить ворожбу и покаяться перед Господом. Иначе не видать тебе вечной жизни, погубит тебя диавол и душу твою заберёт в адово пламя, коль дел своих злых не оставишь. – Не клевещи, отче, врачевание крестя ворожбой. – Илья Иваныч говорил, а Варя вся тряслась и, зажимая потной ладошкой рот, старалась не издавать ни звука. – А ты бы о себе попёкся, батюшка, – продолжил Илья Иваныч. – Вон, лицо-то какое красное! Не к здравию это. – А ну! – загудел он и, видимо, погрозил тростью Илье Иванычу. Впрочем, бить его не стал, а развернулся и тяжёлыми шагами побрёл обратно. Когда шаги смолкли, Илья Иваныч откинул полушубок и выпустил Варю на свет. – Спасибо, деда! – Она радостно обняла его. – Тьфу ты, одолей тебя бурьян, какой я тебе дед? – заругался Илья Иваныч. – А ты на шею мне ещё залезь! – Нет, до шеи я не достану, – призналась Варя. Илья Иванович хмыкнул и зашагал прочь, а Варя пустилась за ним. Она попыталась заглянуть ему в лицо, на кое, отбросив серые тени, падала достигшая скул чёлка. – Де… то есть Илья Иваныч, ты же лекарь? Да? – Варя поравнялась с ним и ухватилась за пушистый рукав полушубка. – Чай, не ворожей, – ответил Илья Иваныч. – А возьми меня себе в ученицы! Я тоже хочу людей лечить! Как святые бессребреники Кузьма и Демьян. – Она провела рукой перед собой, представляя, как вот таким же движением сращивает переломанные кости. – Я хочу тоже, как и они, ставить хромых на ноги, открывать глаза слепым, давать слух глухим… – И мёртвых воскрешать, – добавил Илья Иваныч, скрестив на груди руки и глядя на благоговейный Варин восторг. – Да! И воскрешать! – Она чуть ли не светилась. – А ты можешь воскрешать? Да? Так ведь? Тут уж Илья Иваныч не выдержал и расхохотался. Его смех, заливистый и звонкий, превратил его вечно хмурое, как туча громовая, лицо из по-дедовски старого в молодое, как у юноши, и Варя подумала, что он в самом деле вовсе не дед, просто им зачем-то притворяется. – Да если б я мог это делать, я богатым был, как чёрт! – сказал он и, озарив искрящимся взглядом Варю, остановился. И сползла с лица его светло-ясная радость, вновь в междубровьи высеклась морщинка, а кожа посерела, и Илья Иваныч из молодца снова стал дедом. – Сказок ты наслушалась, девочка. Сказки это. Врачевание – дело грязное, тяжёлое, скупое и неблагодарное. Оно разъест тебе душу и раскромсает твоё тело. Ты ещё мелкая и глупая, не понимаешь ничего. Так что, юная кшежничка, иди играй себе в куклы и слушай сказки про воскрешение мёртвых. После этих слов трещину дал Варин пышущий жаром восторг. На его месте заклубилось серое разочарование. – Но всё равно. – Она провожала взглядом спину Ильи Иваныча. – Возьми меня в ученицы. Он, обернувшись, глянул на Варю. В уголках его глаз скаталось что-то тёмное и тяжёлое. Дрогнули губы его, и слетел с них рубленным ударом топора короткий приговор: – Нет. Сказал и ушёл. А Варя так и стояла, с тоской глядя то вслед лекарю, то на свои ладошки. А за отца Ефрема Варю батюшка таки наказал. Не сильно, так, хворостиной по гузке отходить велел. Но от незначительности наказания обида мельче не становилась. Вот почему Юрке можно учиться просто так, даже если он не хочет, а Варе всё надо выпрашивать, вымаливать, выслушивать и выкрадывать? А потом ещё палкой по жопе получать! Варя лежала на постели, отбросив незаконченную вышивку, потирала уязвлённый зад и думала о бренности своего бытия, тленности всего сущего, несправедливости злого мира сего. Вот уйдёт она из дому, тогда батюшка да матушка поплачут у неё, ох как поплачут! Эти мысли подарили Варе злорадную ухмылку, и она паскудно захихикала, представляя лицо горюющего отца. Но её коварные думы прервала влетевшая в опочивальню Стёпка – приходилось делить комнату с ней, что Варе вообще-то не нравилось, но деваться было некуда. Стёпка затравленно посмотрела на Варю, нижняя губа у неё задрожала, и Стёпка, разразившись неистовым рёвом, бросилась сестре на шею. – Ты чего орёшь? Совсем уже с ума сошла? – Варя пыталась отодвинуть от себя эту неугомонную дурёху, но она вцепилась в неё такой мёртвой хваткой, что, пожалуй, её бы даже отец не смог разжать. На Варин вопрос Стёпка ответила громкими всхлипами. Она задыхалась от плача, и Варя чувствовала, как поднимается и накатывает на неё огромной волной кипящее раздражение. – Стёпка, – сквозь зубы процедила Варя. – А ну прекрати реветь и расскажи, что случилось. С трудом Стёпа вдохнула, чуть стихло неистовое буйство рыданий. Стёпа вытянула руку вперёд и показала порванный, грязный, измазанный в пыли и крови рукав. – Чёрт укусил, – сказала она. Чёрт и правда был кусачим псом, но живучим. Ещё до Вариного рождения дед выменял Чёрта у своего друга. Теперь уже деда не стало, а Чёрт всё живёт. – А няньки твои куда смотрели? – недовольно спросила Варя. Она утёрла Стёпкин раскрасневшийся нос, обмотала платком руку сестры и, натянув на неё второпях тёплую одёжу, потащила за собой. Стёпа хныкала, но уже намного тише, и Варя повела её за пределы огороженного высоким забором двора. На краю имения стояла лекарева изба. Туда Варя и отвела Стёпу. Несколько раз Варя постучала в дверь. – Ну кто там ещё? – заслышалось ворчание Ильи Иваныча, и дверь распахнулась. – А, юная кшежничка и ещё более юная кшежничка. Чего вам? – У Стёпки рука разодрана. Варя подтолкнула Стёпу вперёд, и Илья Иваныч без вопросов взял её на руки, внёс в избу, и Варя юркнула следом. Усадив Стёпку на стол, Илья Иваныч закатал рукав, вымыл от припёкшейся крови руку и взялся за иглу. Рядом суетился племянник лекарский, Яшка. Видать, в подмастерье взятый. Однако он почти не смотрел на своего учителя и то и дело поглядывал на Варю. – Яшка, дай юной кшежничке вина, – приказал Илья Иваныч. Яшка нехотя поплёлся к коробам и достал оттуда кувшин. – Быстрее шевелись! – крикнул он и предупредил Стёпу: – Будет немного больно. Стёпа заёрзала на месте и приготовилась снова разразиться плачем. Поняла Варя: надо действовать незамедлительно. Она прижала Стёпку к себе и принялась водить по волосам рукой, чтобы она не смотрела на кровь и даже мысли о воплях в свою пустую головёшку не впускала. Когда игла вошла в кожу, Стёпа пискнула и крепче вцепилась в сестру, а Варя жадным взором впитывала то, как Илья Иваныч стягивает разрозненные куски плоти и сшивает их. – Яшка, подай перевязки, – попросил Илья Иваныч, но в ответ ему лишь уныло скрипнула дверь, в которую Яшка давно уже выскочил. Глаз Ильи Иваныча дёрнулся в злости. – Вот же курвашмат, одолей его бурьян, ну я его выдеру, мало не будет! Варя тут же вскочила, нашла глазами перевязи и подала лекарю. – Я могу помогать, пока твоего племяша нет. На это Илья Иваныч лишь хмыкнул и не глядя махнул рукой. – Налей воды в чашку, чтоб руки вымыть мне и кшежничке. Носилась Варя по избе взад и вперёд, выполняя всё, что просил Илья Иваныч. А он будто нарочно гонял её, тихо посмеивался и щурил глаза. Варя не жаловалась. Она ж не дура, понимала, что никто в здравом рассудке не пустит к работе неумеху. Когда матушка только начинала учить её вышивке, она тоже сразу не давала ей в руки хорошую ткань и нити, а лишь какие-то огрызки и тряпки. А сейчас Варя даже ученицей не была, а так, лишь заменой нерадивого подмастерья. И всё же это огорчало. Есть люди, как Юра или вот этот Яшка: учиться не хотят, но их силой привязывают к урокам и наукам. А есть люди, подобные Варе: этих палками гонят, а они всё равно лезут, будто мёдом им помазано. И Варе было обидно, что она не могла поменяться местами ни с Юрой, ни с Яшкой. Но несмотря ни на что, она будет стараться. Даже если её выпорют, даже если запрут в горнице, она выучится и будет лечить людей. Когда Илья Иваныч закончил перевязывать Стёпкину руку, Варя, довольная своей помощью, уселась на лавку рядом с лекарем и, подняв подбородок, глянула на него. – Ну что, возьмёшь меня в ученицы? – спросила она, и Илья Иваныч потрепал её по макушке. – Ты рвёшься к горькой доле, хватаешь тяжкое бремя. – Илья Иваныч покачал головой. – Пожалеешь ведь, поиграешься в лекаршу и бросишь. – Не брошу! – упорствовала Варя. Она твёрдо решила, что ни за что не сдастся. – Да бросишь ты, я чего, не знаю, что ли? Вон, на Яшку, мать его курва, погляди! А ты ещё и девка. У девок у всех семь пятниц на неделе, только поспевай за ними. – А я всё равно не брошу! И стану лекаршей! И буду людей лечить! – Варя со всей решимостью заглянула в лицо Иванычу. – Возьми меня в ученицы! – Не возьму я тебя ни в какие ученицы, иди в куклы играй да платки вышивай! – Не отстану, пока не возьмёшь! Илья Иваныч возвёл очи горе и простонал. – А-а, чёрт с тобой! – сквозь зубы процедил он. – Будешь мне тут полы мести и тряпки от крови отстирывать. Посмотрим, надолго ли тебя хватит, юная кшежничка. – Благодарю тебя, Илья Иваныч! – просияла Варя. – Я тебя не подведу, обещаю! Так и стала Варя тайком от батюшки с матушкой сбегать к лекарю. Он не скупился на указания и впрягал Варю в работу, как кобылу ездовую. Варя не жаловалась. Даже наоборот, из вредности цеплялась за каждое выданное ей дело и усердно исполняла порученное. Потом, конечно, самодовольно ходила вокруг Ильи Иваныча, всем своим видом показывая, что он от неё так просто не отделается. Матушка замечала её исчезновения, за что Варе часто перепадало, но отступаться она не собиралась ни в какую. Это продолжалось порядком нескольких месяцев. Варя внимательно следила за каждым движением Ильи Иваныча. Раз уж он учить её не собирается, она сама выучится, на него глядючи. И, заметив её упорство, Иваныч снизошёл до того, что позволил Варе толочь в ступке травы для отвара или, когда он был совсем в добром настрое, то и вовсе показывал, как эти самые отвары готовить. Варя радовалась, но ученицей она так и не стала. Яшка этот, племяш лекарский, то и дело над ней подтрунивал – тоже не верил, что из Вари выйдет лекарша. Варя злилась и проходила мимо Яшки, как мимо места порожнего. А он пусть подавится своими шуточками дурацкими, Варе совершенно всё равно. Не к нему же в ученицы она собралась. Но Илья Иваныч всё не брал её в ученицы. Тогда Варя решила, что стоит удачу попытать: попросить покровительства у матушки. Уж от хозяйского слова Иваныч точно не отвертится! Однажды, когда матушка, пребывая в редком для неё добром расположении духа, сидела у окна с вышивкой, Варя, собравшись с силами, подошла к ней. Присела рядом. Тоже взяла иглу. Она не говорила ни слова, но то и дело поглядывала на хмурые матушкины брови – они у неё были жёлтыми, как пшеница. Иногда Варя грустила, что ей достались рыжие космы, как у отца, а не матушкины, золотистые и похожие на солнце. Но в матушкину породу уродилась только Стёпка. – Говори, – вдруг сказала матушка, и Варя вздрогнула. – Говорить? Что говорить? – глупо спросила она. На всякий случай Варя утаила от родителей то, что водила Стёпку к лекарю. Она не знала, выругает её отец за это или нет, поэтому решила промолчать. Неужели матушка заметила перевязки на Стёпкином запястье? – По глазам видно, что сказать что-то хочешь, – пояснила матушка. – Коль хочешь, не мнись, говори прямо. Терпеть не могу, когда мнутся. Варя выдохнула. – Я тут подумала… – Она повертела в руках вышивку. Сорочка для приданого. – Я подумала, меня ведь выдадут замуж за воина. – Возможно. – Матушка не отрывалась от вышивания. Голос её звучал отстранённо и холодно. – А возможно и нет. Как Бог даст, так и будет… Почему спрашиваешь? – Да я подумала… Я хотела бы… Ну… – Не мямли. Это недостойно княжны. Варя втянула воздух носом и на одном дыхании выпалила: – Я хочу научиться лекарскому делу, чтобы, когда я выйду замуж, я смогла бы лечить мужа, ведь батюшка часто ранится на войне, так что я хотела бы помочь мужу, когда он поранится. – Она облизнула губы и робко глянула матери в лицо. – Можно? Несколько мгновений – очень долгих и невероятно душных – матушка вглядывалась в Варины глаза. Внутри Вари встрепенулся страх. Вдруг матушка поймёт, что не для мужа Варя собралась учиться? Врать у неё всегда не получалось, как бы Варя ни старалась. Что, если матушка заметит её корысть? – Значит, ты к ляху тому всё время бегаешь? – строго спросила мать, и Варя, проглотив страх, кивнула. Вдруг матушка улыбнулась. Её глаза прищурились, и в них, обычно холодных и непроницаемых, проскочила искорка. – Я поговорю с отцом. Если даст добро, можешь учиться. – Спасибо, спасибо, спасибо! – Варя не выдержала и обняла мать, и она погладила её по голове. В тот миг казалось, что на свете нет человека счастливее, чем она, Варька. Кипела в сердце надежда на то, что ей дозволят полноправно ученицей лекаревой стать. Батюшка, услышав от матери, что Варя в лекарши собралась, позвал её к себе. Он сидел за дубовым столом, скрестив на груди руки, строго жал губы и взирал на Варю, как на нерадивую ослушницу. – Ну? – спросил он так грозно, что у Вари перехватило дыхание. – Что? – прошептала она. – Рассказывай, как докатилась до такого? – Он нагнулся к ней ближе, и рыжая чёлка, упавшая на лицо, бросила тень, сделав ещё более пугающим. – Мать рассказала. Говорит, от обыденных дел уклоняешься, к ляху-лекарю сбегаешь. Учится хочешь, – последние слова он издевательски протянул, взмахнув рукой. – Хочу, – подтвердила Варя тихо-тихо. А потом вспомнился ей никогда не опускающий руки Христос, воскрешающий Лазаря, исцеляющий хромых и косых, собирающий под крыло Своё сирых и ничтожных. Варя качнула головой, расправила плечи с казала уже громче: – Да, хочу! Я хочу быть лекаршей. Отец вздохнул, потёр пальцами глаза и приказал устало: – Положи руки на стол. – Зачем? – Варя отступила назад. – Руки. На стол. Сейчас же. Варя повиновалась. Пальцы её дрожали от ощущения надвигающейся беды, но перечить отцу она не могла. Не сейчас, когда на кону её ученичество. Отец чуть приобнял её за плечи и нежно провёл рукой по её кистям. – Видишь, какие у тебя хорошие ручки? – сказал он ласково. Варя не знала, что ответить. Она лишь удивлённо уставилась на свои пальцы. – Так должны выглядеть руки княжны, – продолжил отец, поглаживая её. – Чистые, мягкие… не замаранные в крови больных людей, без въевшейся в кожу травы. В это ты их хочешь превратить? В подобие холопских лап?! Куда ты лезешь, а? Куда? Ты княжна или девка дворовая? Позорить меня хочешь перед людьми? Внутри Вари всё заледенело. Отцова крепкая ручища сжала тоненькое Варино запястье. – Я просто хочу учиться, – просипела она. Голос истлел в горле, слёзы подкатывали комком. – Юра ведь учится. Ему можно? – Учиться она хочет! Юра учится! Поглядите, тоже мне, выискалась! – Отец взял лежащий рядом с ним на лавке прут, который Варя сначала даже и не заметила. Значит, он изначально собирался её выпороть. – Ты возгордилась, дщерь моя. Помыслила в сердце своём, будто сможешь, точно сын, учиться. Скромность и смирение – вот главные добродетели порядочной девы. Не лекарство, не знахарство, не ворожба и не мужемудрие! Резкий удар ошпарил Варины пальцы, и она вскрикнула. – Отец! Я же для тебя с Юрой стараюсь! – Для меня старается, как же! Выбрось эту дрянь из головы! – Очередной удар по пальцам вырвал из глотки крик и вышиб слёзы. – И думать не смей об этом! Дома запру! Дальше порога не выйдешь, поняла меня? Хочешь выучиться? Я устрою тебе науку! Хочешь руки холопские? И это я тебе дам! Он всё хлестал её по рукам, а Варя не смела убрать их со стола и только содрогалась каждый раз, чувствуя, как внутри неё всё умирает и тлеет. Отец вовремя остановился, не стал лупить до крови – побоялся шрамы оставить, а кто её такую побитую в жёны возьмёт? Варя забилась в уголок и прижала руки ко груди. Кожа посинела, налилась пурпуром. Варю била дрожь, она тяжело дышала, хватая ртом воздух. В ушах, не прекращая, звенели отцовы слова. Матушка же вовсе делала вид, будто так и надо, что Варю выпороли. Сама виноватая, что попросила у неё. – Не плачь. – Рядом с ней уселась Стёпка и крепко обняла Варю. – Я тебя жалеть буду, ты только не плачь, пожалуйста. Не отнимая от груди пылающих рук, Варя уткнулась ей в макушку. Скрипнула дверь, и в светлицу вошёл Юрка. – Слышал, батюшка лютовал опять, – сказал он, присаживаясь с другого боку. Некоторое время он молча гладил Варю по плечам, а потом вздохнул и попросил: – Покажи-ка руки. Да не трясись ты, просто покажи, ничего я тебе не сделаю. Варя протянула ему руки. Фиолетовые от синяков, они выглядели особенно жалко. Юра покачал головой, порылся в висящей у него на поясе мошне и достал оттуда какую-то мазь. Варя узнала её. Эту мазь Илья Иваныч давал Юрке, чтоб тот её в ушибы втирал после того, как батюшка его воинской науке учить начал. – Давай сюда свои лапки, – сказал Юра и, взяв Варину кисть, осторожно втёр в кожу мазь. – Горе мне с вами, девки. То одна под руку батькину сунется, то вторая… Он втирал мазь, а Варя думала, что она сама должна была это делать. И не себе, а другим хворым. Но никогда она не сможет этого сделать, иначе каждый раз будет ходить с синими руками. Но она всё равно не сдастся! Она продолжала ходить к лекарю. Тайно, прячась от родителей, скрываясь. Делать это с каждым разом становилось труднее. Когда отец уезжал в походы или по государственным делам, становилось легче. Но когда возвращался… Каждый раз он бил её сильнее. И уже не по рукам. По бёдрам, плечам, спине – везде, где ткань укрывала следы побоев. Илья Иваныч жалел её, даже сам просил отца за неё. Но после его просьбы отец снова её выпорол. И в конце концов Варя сдалась. Так прошёл год. Варя разрывалась между шитьём приданого и играми со Стёпкой. Как-никак, мелкая заноза разбавляла нудную серую суровость жизни своей цветастой дурью. Уродилось же такое чудо, прости Господи… Весна наступала зиме на пятки. Уже тронулся лёд, и Стёпка всё рвалась к озеру, куда её не пускали всей семьёй. Она не успокаивалась до тех пор, пока батюшка не пригрозил привязать её рядом с Чёртом. Тогда она чуть притихла. Настолько притихла, что Варя и не помнила, когда это в доме было так спокойно. – Стёпка! – Варя заглянула под постель, посмотрела в сундуке, проверила под лавкой. – Стёпка! Выходи! Это уже не смешно! Ещё раз глянув в сундук, Варя со злостью захлопнула крышку. – Стёпка, глупая, выходи! Не привяжет тебя отец, это же и дуре понятно! Да Господи, Стёпка! – Варя обошла уже весь терем. – Я батюшке расскажу, что ты прячешься! Тогда он тебя точно привяжет! Но ответа не было. Тут-то и стало ясно, что Стёпка пропала. Отец злился. Гонял холопов, дёргал сухими губами и то и дело зарывался пальцами в гущу бороды. Варя смотрела на него, и смутная тревога лезла колючими иголками в нос. И куда эта дурёха несмышлёная только подевалась? Варя снова перепроверила все низы и верхи, обошла все горенки – как сквозь землю канула. Ходила пред Богом, и не стало её. – Да куда ж она делась-то? – Варя стукнула кулаком по ставне, и та заскрипела. И, точно смеясь над Варей, нос щекотали солнечные лучи. Весёлые, уже совсем весенние. Сейчас бы не Стёпку искать, а на солнышке греться, смотреть, как по дорожкам бегут быстроногие ручейки, пускать по ним сучки да палочки. В конце концов, к озеру пойти, поглядеть, как лёд трогается. Вдруг глухим выстрелом ударилась в голову мысль: – Озеро! Варька, натянув наспех шубу и шапку, вылетела на улицу. Чавкала под сапогами густая слякоть, липшая на подол юбки. – Получит она у меня, – пыхтела Варя себе под нос. – Ох, вот получит! Мало не покажется! Озёрная, покрытая хрустким льдом пучина зыбилась, мокрый пупырчатый снег, ещё не до конца сошедший, глотал вздымающуюся воду, а на берегу синегубая и синеносая сидела Стёпка. От одного её вида у Вари застучали зубы, кожа обтянулась мурашами, а волосы на затылке зашевелились. – Стёпка, дура, ты что творишь?! – Варька тут же к ней метнулась, резво подняла с земли и обомлела во второй раз: руки у сестры непутёвой леденели, как у мертвеца. – Й-й-я-а ку-ку-па-л-ла-сь-ся-а, – заскрежетала Стёпка. Варя тащила её в горку, а она едва плелась, передвигая окоченелыми ногами. В какой-то миг она уселась на прогалину и отказалась идти дальше. – У м-м-ме-е-ня н-но-о-ож-ки бо-бо-лят-т, – захныкала она. Варя плюнула на всё, взвалила её себе на закорки, ухнула от ледяной её тяжести и припустила к терему. Сердечный бой в глотке выдавил из головы все мысли. Едва завидев вдали хромающий Иванычев стан, Варя наддала, заваливаясь при каждом скачке набок. – Деда! – она завопила во всю глотку, задыхаясь от тяжкого веса и быстрого бега. – Де-е-еда! Стёпка обмёрзла! Дальше Варя не помнила. Обрывками и комками время пролетало для неё. Кажется, дед Илья сорвал с Варькиной спины Стёпку и ринулся в лекарскую избу. Кажется, Яшка всё вертелся вокруг Вари и охал. Матушка плакала, кажется. Варя не помнила. Она будто ещё несла тяжелокаменную Стёпку на своём горбу. Из омута рассеянного непонимания Варя вынырнула только на следующий день. И то, лишь на миг, только чтобы услышать от деда Ильи, что Стёпка слегла, что она не хочет есть и всё время мёрзнет. Потом снова тугое шуршание крови в ушах, льющиеся сквозь пальцы мгновения, которые растягиваются на часы и дни. Потом Стёпкин надсадный кашель всю ночь, лихорадка, пылающие, как уголья, щёки. Где-то в этом же потоке – Юркин шёпот в полутьме, обещающий, что Стёпа подымится, и тихий, едва различимый в хрипе голос Стёпы: «Холодно». Всю ночь – объятия, чтоб согреть её, наутро испуганный крик и понимание: «Уже всё», – а после весенний ветерок, щебетание птиц, ласковое солнышко, ещё не пробудившаяся земля и могилка со свежим крестом. Варя стояла у чёрного холмика и не чувствовала, как бегут по щекам горячие дорожки слёз. Батюшка над ухом вздохнул, да и только. – Лучше б ей было во младенчестве сгинуть, – сказал он себе в бороду. Язык присох к гортани, а губы слиплись друг с другом, оттого Варя и не могла сказать, что вовсе не лучше. Если бы только Варя не сдалась, стала бы лекаршей, она точно бы спасла Стёпку. Она бы её вылечила, несмотря ни на что. Если бы она лучше за ней следила, не доверяла нерадивым нянькам… Стёпкина смерть – это Варина вина. Её вёл за руку домой Юра, гладил её плечи и повторял, что ничего уж не вернуть.~*~
Чего-то не хватало. Тишина во всём доме на уши давила. Варя делала всё то же, что и раньше: читала книжки, вышивала, играла в куклы. Но всё было не то и не так. Не было дурной, вечно мешающей, глупой Стёпки, которая лезет не в своё дело. Варя не хотела себе такую сестру. Но без неё вся жизнь будто отравилась. И дед Илья, собравшись, отпросился у отца. Говорит, на ученье, всего на год. Отец пустил. И стало совсем тошно и без Стёпки, и без деда. Варя отодвинула книгу и закашлялась, закрывая ладонью рот. – Ты чего? – спросил Юра. – Да так, всё в порядке, просто… кхе-кхе! Просто немного болит горло. – Варя тяжело сглотнула и продолжила читать вслух. Про себя она подумала, что Стёпка начала бы уже канючить, чтоб перелистнули на что-нибудь любопытненькое. Вздохнув, Варя дочитала до конца и закрыла книгу. К вечеру заболела голова. Варя не обратила на это внимания. Отмахнулась. Подумаешь, велика беда, что голова больна. К утру Варя не смогла встать из-за ломоты во всём теле. – Матушка, – шептала она. – Это от холода. Я Стёпку по морозу несла, сама намокла и намёрзлась. Матушка плакала. Варя думала, что и сама бы не жалела слёз, коль за младшей дочкой и старшая сгинет. Но смерти Варя не боялась, нет. Знала, что где-то там, далеко-далеко, есть великий град Небесный Иерусалим. Он в золоте сияет, кругом там ангелы, а над ними на резном троне царит святой и превознесенный Творец неба, земли, воды и всего сущего в них. Только матушку, конечно, жаль. Как же она тут одна будет? Юру, безусловно, любят больше, потому что он сын, но матушка ведь всё равно плакать будет. Впрочем, Варя знала, что она долго не станет печаловаться. А Небесный Иерусалим – вот он. Вот золотые маковки домов, причудливые стены, расписанные тысячами серебристых цветов, стебли которых переплелись друг со дружкой. Варя бежала по улицам, оббегая светлоодёжных ангелов, мило ей улыбающихся. Она смеялась и бежала. Всё-таки очень хорошо на небе. Хотя бы потому, что тут нет отца с его вечным недовольным ворчанием. – Варя! – это Стёпа махала рукой. Второй она держалась за хитон Христа. Христос улыбался, гладил её по русым, как у матушки, волосам и ласково, очень ласково и нежно глядел на Варю. Варя вскрикнула и понеслась сломя голову вперёд. Ей нужно было извиниться, сказать, что она очень жалеет, что не смогла её спасти. До конца не понимая, к кому бежит: ко Христу или к Стёпке – она вдруг споткнулась и зарылась носом в дорогу. Дорога была на удивление мягкой, как облака. Когда Варя разлепила слипшиеся очи и свет заполнил её зрак, она поняла вдруг, что дорога обратилась серой подушкой. И никакого Иерусалима, Стёпки и Христа Господа не было. Растаяли они. А жаль, Варя бы всё отдала, чтобы остаться там. А тут деревянные доски умелая рука расписала лепыми узорами, сплетающимися друг с другом, точно вьюн-трава, а по углам выписала ангельские лики. Каждый из ангелов держал в руке меч, а один из них, тот, что был под красным углом, нёс во второй длани сребристую рыбу. И икон в клети стояло числом много меньше, чем то, что видела Варя дома. Дома отец старательно подбирал каждую икону, вешал их на стену и повторял, что изба красна вовсе не пирогами, а именно что иконами. Здесь же образа ютились только в красном углу. Их было три. Посерёдке стояла икона Троицы, справа – Христа Господа, а слева – Богоматери. И возле каждой трепетала золотистым огоньком свечка. Варя долго ещё водила глазами из одного угла в другой, разглядывала потолок и четырёх ангелов, а потом неожиданно поняла, что голову более не разламывает на части, тело не горит, и внутри блаженствует радостный покой, а само её нахождение тут, неведомо где, далёко от родного терема, не так уж и пугает, ежели не сказать, что не пугает вовсе. Ласковое весеннее солнышко мягко пробиралось лучами в оконце, золотя порхающие в воздухе пылинки, пахло зацветающими деревьями, щебет пичуг лился утренним перезвоном, и где-то невдалеке эхом раскатывался голос колокола. Тихонько скрипнув, отворилась ладно поставленная дверь, и вошла высокая монахиня. Она казалась очень высокой, из-под клобука чуть выглядывали рыжие волосы, а на груди висел необычно выделанный крест: деревянный, с красивой резьбой и Исусом, сделанным из другого дерева, более светлого, чем сам крест. Монахиня довольно улыбнулась, и Варя, запоздало вспомнив о вежестве, села на постели и склонила голову в поклоне. – Полегчало тебе, ласточка-касаточка? – спросила монахиня, села рядышком и обхватила холодными заскорузлыми руками Варины щеки. – Полегчало, – глухим шёпотом проговорила Варя. – Кто ты? И где это… – Новодевичий монастырь. Я Дина. Твои родители не говорили тебе обо мне? Варя неуверенно закачала головой. Родители должны были рассказать об этой женщине? Может, она святая, а Варя и знать про неё не знает? А Дина всё глядела на неё, улыбаясь, ответа ждала. Затем осторожно, будто опасаясь чего-то, обернулась и сказала: – Неужто Вася не сказывал обо мне ни слова? Или матушка, Дарина Дмитриевна? Тоже не говорила? Варя закачала головой во сто крат неувереннее, чем до того. Получается, эта жена – ей, Варьке, тётка? Какое дело удивительное. Вроде живёшь себе покойно, знаешь всех своих родичей по имени-отчеству, званию-прозванию, а потом вдруг продираешь глазёнки в монастырской глухой глуши и узнаёшь, что у батюшки тут сестрица родная живёт-поживает. Молчание становилось всё более и более осязаемым, и Варя, выбрав один из всего множества вопросов, плодившихся у неё в голове, спросила: – Что я делаю тут? – Она уставилась на Дину. В самом деле, не просто так ведь Варя оказалась здесь, аж в Новодевичьем монастыре? – Когда я последний раз открывала глаза, я была дома. – Ты тут лечилась, – бесхитростно ответила Дина. – Вася привёз тебя дня четыре назад. Видать, совсем отчаялся, что ты выживешь, раз ко мне наведался. Она взглянула в сторону икон и улыбнулась. – И всё ж хранит тебя Великий. Цени это, Варюня. Слабым кивком отозвалась Варя и повернула голову туда, куда глядела Дина. С икон, ласково щуря глаза, лицезрели Отец, Сын и Святой Дух.~
Очень скоро Варя поняла, что ходить ей тяжело. Болит спина, и ноют ноги. Самое большее, на что у неё хватало сил, – пройтись вокруг кельи и посидеть с Диной на порожке, укутавшись в тёплый полушубок. И, сидя на порожке, Варя всё думала об ушедшей сестре. Молча думала. Не надо Дине знать об этом. Варя, впрочем, завела себе привычку – по вечерам долго, вглядываясь в каждую чёрно-полосчатую щёлочку между досками, долбить взглядом потолок. Не спала она, потому что что-то неведомое придавливало грудь, подгоняя к голове тучи колючих мыслей. Каждую из них Варя уже когда-то думала и знала наизусть. Но сегодня мыслей не было. Разум пустовал, и Варя отчётливее слышала, как там, внутри, бегает по жилам кровь. Она гудела и гудела, а Варя слушала и слушала, как приворожённая. В кровяное гудение вплёлся перестук капель. Дождь пошёл. Он бил по ставням: «Кап-кап-кап-кап», и в голове вторило эхом: Кап. Кап. Кап. И будто подпрыгивало внутри черепушки это тихое, хриплое капанье. Похолодало. Сыростью напитался вмиг остылый воздух. Первое, что подумала Варя, было то, что в такую погоду всегда плохо спалось Стёпе. Стёпка лезла к Варе в постель, утыкалась сопливым носом ей в щёку и ныла, что ей страшно. Тогда Варя, злющая как бес, отталкивала её и почти что умоляла не мешать спать. Вот бы ещё хотя бы разок увидеться с ней. Тогда бы Варя её обняла и не выпустила никуда. Пусть только попробует вырваться! Внутренность опустела. И щемило так, будто сердце перестало отстукивать привычную песню. Варя перевернулась на другой бок и обняла подушку. Вязкие и до мерзкого горячие слёзы поползли по щекам. И беспрестанно, бесперебойно разрывала сердце злая мысль: «Это моя вина». Скрипнула дверь. Половицы застонали под ногами вошедшей, и Варя тихо шмыгнула и стёрла с щёк слёзы. Шершавая рука Дины легла ей на макушку и плавно спустилась на плечи, подтянула одеяло. – Блаженны плачущие, ибо они утешатся. – А я не хочу утешаться. Я хочу плакать, – упорствовала Варя. Дина ничего не ответила. Лишь легла рядом, прижала к себе Варю, гладя её по волосам. Изо всех сил Варя старалась не залить всё вокруг: простыни, подушки, Дину. Но слёзы всё катились, катились, катились… – Такова наша жизнь на земле. Теряем, постоянно что-то теряем, а что-то отталкиваем сами. – Дина приобняла Варю, позволяя уткнуться носом ей в шею. – Твой отец довёл до моих ушей то, что у вас случилось. Если хочешь, ты можешь рассказать мне о ней. Не хочешь – можешь просто поплакать, покуда сердцу не полегчает. Всхлипнув, Варя вцепилась в Дину, прижалась к ней, позволила плачу выйти из себя. – Она… Она такая дура!.. Но я не хочу, чтобы… чтобы она уходила… Я хочу её вернуть… – Варя захлёбывалась в собственной слабости, в беспомощности. А Дина чуть покачивала её, точно дитятю малого баюкала, успокаивая. – Ты ещё встретишь её, милая, – тихо сказала Дина, склонившись к Вариному уху. Она оправила выбившуюся прядку, и Варя крепче обняла её, шмыгая носом. – Нет!.. Это моя… Это я! Я виновата!.. Я должна была её спасти!.. Я же ходила… К лекарю учиться… Если бы… Если бы я только не бросила… Если бы только не сдалась… Я бы спасла её! – Не надо, не кори себя. – Дина сжала её плечи. – Жизнь лекарши – это неустанные попытки смириться со смертью. Тяжело смотреть, как на твоих руках умирают люди, а ты ничего с этим не можешь поделать. Люди умирают и будут умирать, но таково наше бремя: бороться, хоть часто мы и проигрываем Смерти. Ты не виновата. – Правда? – прошептала Варя. – Сущая правда. И эти слова ненадолго усмирили вой лютой вины, когтями раздирающей душу. Варя не поняла, как сон окутал её так же, как и тепло мягкого Дининого тела… Когда она открыла глаза, Дины рядом уже не было. В окно лился яркий солнечный свет, тянулся аромат свежего утра. Умывшись и одевшись, Варя вышла на улицу, огляделась и села на пороге кельи. Глаза, опухшие от слёз, щипало неприятной резью. Весна покрыла деревья белизной цветов. Варя смотрела на них, на то, как, кружа в воздухе, опадали на землю невесомые лепесточки, и думала, что Стёпа больше никогда не будет носиться по саду у них, в Тихозёрской. Никогда не вытворит какую-нибудь глупость вроде тех, что она любила делать: стоять с открытым ртом под деревом и ждать, пока лепесток не приземлится ей на язык, или собирать эти самые лепестки в кучки и заявлять, что это манна небесная. Не было теперь никакой Стёпы. Сыра-земля скрыла её в своём чреве. «Яко земля еси, и в землю отыдеши», – вспомнились Варе слова из Писания. Варя не плакала. Но пепел печали оседал где-то в подреберье. – Отчего ты, девица, не весела, буйну голову повесила? – это Дина села рядом на порог кельи и мякотно глянула на Варю. – Сестру жалко. Очень. Дина придвинулась к Варе ближе, объяла рукой за плечи. – Жалость – доброе дело. – Голос её был тягуч, точно колыбельная. – Коль сердце не ороговело, не зашлось прочною бронёю, в кольчугу не оделось, жалостлив человек. Но огрубеет сердце, сцепится студёным льдом, аки вода зимою, и не станет жалости в человеке. – Дина гладила Варю по голове, и та, прикрыв глаза, жалась к ней. – Сестра твоя уже в тех краях, где и солнца не надо для света, и огня для тепла, убо как Великий во славе своей осеняет души людские. Украдкой Варя глянула на Дину. Отрешённая, она взирала куда-то вдаль. Через макушки дерев, через монастырские стены, далеко, высоко. – Дина. – Варя потянула её за грубый рукав рясы. – Ты ведь лекарша? – Можно и так меня обозвать. – Она потянулась и хрустнула костяшками. Варя помялась. – А как… Кхм… А как так вышло? Это же неженское дело. – Женское, неженское… Это служба Всемилостивому. И я прекрасно с ней справляюсь, так что дело это вполне женское. И обучили меня в монастыре другие женщины. В груди ретивее забилось сердце. Если у Дины, бывшей княжны, сестры батюшкиной, вышло выучиться, то, быть может, если Господу будет угодно, выйдет и у Вари? Она подумала о Стёпе, вечно весёлой и так рано погибшей, о Христе, идущем на распятие. Шаг за шагом Он поднимался на смерть, чтобы кровью Его исцелились многие, чтобы через Него воскрес не только Лазарь, но и всякий верующий в Него не погиб. И частью всего этого Варя хотела стать. – Дина, слушай… – Она посмотрела на свои кисти. – Я раньше у нашего тихозёрского лекаря в ученицах ходила. Ну, как в ученицах? Помогала ему немного. Он не хотел меня учить, но я его упросила. Хотя батюшка не дозволил… Я его ослушивалась, всё равно сбегала к лекарю. Но потом… – Варя сжала руки. Пальцы заболели, как будто от отцовых ударов. – В общем, батюшка донёс до меня, что лекарское дело – не для меня. Динины глаза сощурились. И всё-таки очень уж по-инаковому глядела она теперь на Варю. – Тебе наврали, – сказала она. – Если ты всё ещё хочешь, я могу взять тебя в ученицы. – Меня?! – Варя вскочила на ноги. Неужели уши её не обманывают? – В ученицы? – Да. Если хочешь. В полное неистовство пришли Варины мысли. Разве может это быть правдой? Её хотят взять в ученицы! Дина шероховатым пальцем чесала подбородок, густила брови у переносицы, сгоняя мысли к голове. – Пошли, – сказала наконец она, вставая с порожка. – Дело тебе дам. Справишься с ним, тогда и возьму. Не справишься – увы тебе. Ветер встрепыхнул подол её рясы, едва вздымая его вверх, и Варя отчего-то вся сжалась. Взгляд проскользил по крепкой Дининой ноге, прополз по узорно выделанному кресту и упёрся под конец в глубоко-синие очи. Что-то надвигалось. Варя чуяла это и только и могла, что пялиться на Дину. Та подняла в вопрошающем жесте бровь, и Варька вскочила, готовая следовать за ней. Улыбнувшись одним уголком губ, Дина повела Варю вдоль маленьких келий по вытоптанной тропке. Тропка виляла под ногами, и недавно родившиеся травинки кланялись земле. Грудь сдавило тревожным ожиданием чего-то гиблого, совсем уж тяжкого. За то время, которое Варя следила за Ильёй Иванычем, она видела, как ей казалось, многое. Видела гноящиеся раны, разодранную плоть с текущей оттуда мерзко-грязной кровью, налитые разящей немыслимым смрадом чернотой разъедающие язвы. Однажды даже – о чём позже весьма и весьма пожалела – пролезла в сени подглядеть на матушкины роды. Всё это было противно, всё это было любопытно, всё это Варя уже видела. Видела, да, но ни разу ещё она сама не лечила никого. Ни единого человека. Дед не пускал. Говорил, хворых жалко. На самом деле, верно говорил. Впрочем, Варя была уверена, что в состоянии зашить хотя бы малюсенькую ранку. Но вдруг то задание, что приготовила для неё Дина, окажется сложнее всего, о чём Варя знала? Не даром же глаза у неё загорелись чем-то таким, будто бы пугающим и строгим? Дина подвела Варю к келье, открыла дверь, и Варя зажмурилась, боясь открыть взору то, что ждало её за порогом, внутри этой кельи. И точно сквозь туман долетел до неё голос Дины, окутанный доброжелательной приветливостью: – Её зовут Агапина. Агапина, здравствуй. Варя открыла глаза. Возле окошка стояла кровать, на которой лежала женщина. Брови, густые и чёрные, она свела к носу. Истинно, такими бровями получалось хмуриться очень строго. Тонкие губы этой женщины изогнулись тоскливым коромыслом, вырезав изогнутые морщины у носа и в уголках рта. Да, выглядела она не очень довольной, но уж точно в сию же минуту не умирала. Да и вовсе умирать как будто и не собиралась. По тёмным пятнам под глазами и слегка усталому виду, конечно, Варя видела, что эта Агапина нездорова, но с таким справилась бы и сельская ведунья или какая-нибудь ведьма, которая не лечит, а так только, траву раскуривает и с дураков гроши дерёт. – Здравствуй! – взвизгнула Агапина. – Замечательное пожелание больной! Спасибо, Дина. Могла бы вообще-то поспособствовать выздоровлению не только словами, но и делом. Я всё утро жду, покуда кто-нибудь из наших соизволит появиться и помочь мне. И где вы все? – Ты же не переносишь, когда мы нарушаем твой хрупкий покой. – Дина положила руки на плечи Вари и подвела её к Агапине. – Знакомься, это Варя. Она будет тебя лечить. – Я? – изумилась Варя, хотя и знала, что ей дадут такое задание. – Это дитё?! – вместе с Варей испугалась Агапина. – Ты с ума сошла? Сколько ей от роду? Семь? Восемь? – Мне одиннадцать. – А выглядишь на пять. Говоришь так же. – Агапина даже не глянула на неё, изничтожая взглядом Дину. – Я не ожидала, Дина, что ты ввергнешь меня в руки несмышлёного дитяти! На это Дина лучезарно улыбнулась. – Тебе не нравилось, как мы тебя лечим. Я нашла истинно ту лекаршу, которая точно сможет тебе помочь. Варя, можешь приступать, а у меня дела. И с этими словами Дина, потрепав Варю по волосам, поскорее удалилась. Варя осталась наедине с больной Агапиной, потопталась на месте, перебирая ткань юбки. – Так… что с тобой? – неуверенно спросила Варя. Агапина выдохнула. – Знаешь, я как-нибудь сама выберусь из этого паршивого состояния. Ты, деточка, как там тебя звали, можешь идти на все четыре стороны, понятия не имею, что ты вообще забыла в стенах монастыря, а ещё ты выглядишь больной и недокормленной, честное слово, тебя саму лечить надо, так что, лапочка, давай, топай отсюда, не хочу я глаза об тебя мозолить. Варя обомлела. Эта тётка, что, выгоняет её? Конечно, Варя себе тоже бы не шибко доверяла и со всей радостью послушалась бы Агапину, подобрала ноги в руки и дала дёру от этой визгливой нюни, но кое-что мешало… От этой тётки зависит, возьмёт ли Дина её в ученицы или нет. – Я никуда не пойду! – заявила Варя и скрестила руки на груди. – Дина сказала, чтобы я тебя лечила. Я долго следила за очень умным лекарем, так что уже кое-чего могу. – Ха-ха, милая моя, это смешно. Лекарь-то твой, может, и умный, а вот тебе бы стоило поднабраться знаний да умений. Я себя слишком уважаю, чтобы довериться такому глупенькому желторотику, как ты. – Агапина устало потёрла переносицу и окинула Варю оценивающим взглядом. – Тем более, что тебе, как я уже говорила, самой лекарь нужен. Или хотя бы просто хорошенько отъесться надо, а то выглядишь как помирающая. Может ли слепой водить слепого? Сжав кулаки, Варя скривила губы. Эта Агапина просто дрянная тётка! Упрямая, как ослица! И как такую лечить, если она сама не хочет? Варя выдохнула и опустила руки. Ничего не получится. Варя слишком непутёвая, ни на что не годная. Агапина права. Ничего не выйдет. Подняв глаза, Варя глянула в окно. Синее небо без единого облачка. И где‐то там теперь жила Стёпка, та, кого Варя могла бы спасти, но не спасла из‐за своей беспомощности и неумелости. Варя сжала кулаки. Она должна бороться! Если она хочет стать лекаршей, то должна хорошенько постараться! Так Варя и начала приглядываться к Агапине, присматриваться. Коль она не хочет говорить, что с ней такое, Варя сама поймёт. За весь день она приметила, что Агапина время от времени заходится в кашле, после которого отхаркивается. Приложив руку к щеке Агапины, – она тут же принялась возмущаться и ворчать – Варя выяснила, что жара у неё нет. – Да она же почти здорова, – прошептала себе под нос Варя. А коли почти здорова, то почему она всё ещё здесь? Варе казалось, в монастыре все работали непрестанно, оставаясь в постели только тогда, когда силы совсем покидали и тело подводило настолько, что работать было невмоготу. К вечеру, когда Варя вернулась в келью, Дина совсем не по-монашески уселась на постели и, громко выдохнув, спросила у Вари: – Ну что, как там Агапина? Не все мозги тебе выела? Признаться, я иногда хочу в неё что-нибудь запустить, но всегда сдерживаюсь. – Я… – Варя втянула носом воздух. – Она не даётся! Я еле определила, чем она болеет вообще! Кашель с отхаркиванием, жара нет, общий вид усталый, но и только. Кстати, почему она не помогает другим? Она ведь почти… Варя осеклась. Сказать Дине, что Агапина почти здорова, она боялась. – Да, обычно тут всегда все на ногах. – Дина поняла, что Варя хотела сказать. – Но Агапина не все. Матушка её не заставляет, а мы все и не хотим заставлять. Пусть отдохнёт. И мы отдохнём. Засмеявшись было, Дина тут же смолкла и строго посмотрела на Варю. – Но мы всё равно её любим. Даже когда она без умолку ворчит. – Не понимаю… – Варя села рядом и положила голову Дине на колени. – Это какая-то совершенная Христова любовь… Я на такое не способна… – Ничего-ничего, – прошептала Дина, заплетая Варе нетугую косу. – Со временем выучишься. И ты, ежели чего, у меня спрашивать не бойся. Я ведь не съем тебя, коль тебе чего неизвестно. Договорились, Варюнь? Варя кивнула. Она знала, как лечить кашель, всё-таки этому выучиться у неё получилось, поэтому она не боялась. Единственное, что ей мешало, это сама Агапина, однако после разговора с Диной Варя твёрдо решила действовать самой. Назавтра она усердно взялась за работу. Отмерив нужное количество липы, бузины и малины, Варя залила кипячёной водой, добавила мёд, укутала полотенцем и оставила настояться. Она уже готовила такой отвар – немногое из того, что дед дозволял ей. – Это ещё что такое? – скривилась Агапина. – Яд готовлю, – ответила Варя, не поворачиваясь к ней. – Травить тебя буду, раз лечиться не хочешь. – Милая моя, чтобы благоуспешно потравить человека, не надо ему про это рассказывать. Это даже дети знают. – Агапина закатила глаза. – Так что прекрати надо мной издеваться. Никакого уважения к старшим! Варя чуть ли не взвыла. А когда Агапина отказалась пить отвар, говоря, что он отравленный, так и вовсе пожалела о каждом слове, вылетевшим из её уст. Дура, додумалась же про яд ляпнуть. – Да не травила я ничего! – А откуда мне знать, что не травила? – хмыкнула Агапина. – Я же вижу, что ты, милая моя, меня терпеть не можешь, вот и решила потравить. И лечишь ты меня плохо. – Да мне бы в голову не пришло тебя травить! – Варя шумно выдохнула, а потом схватила чашу с отваром и отхлебнула сама. – Вот, видишь? Не травила! Если б это был яд, думаешь, стала б я пить? Агапина посмотрела на чашу с отваром, перевела взгляд на Варю, поджала губы и кивнула. – Да, теперь я вижу, что не травила. – Слава Богу! – воскликнула Варя и протянула ей чашу. – Вот, можешь пить. Но Агапина лишь скривила губы. – Пить? Это? – Она сморщила нос. – После тебя я брезгую. У Вари задёргался глаз. Она со стуком поставила чашу на стол рядом с Агапиной. Пара капель расплескались из чаши и упали на стол. – Как, скажи мне на милость, я смогу тебя вылечить, если ты тут упрямишься и своевольничаешь? Вмиг лицо Агапины изменилось, ставши похожим на громовую тучу. – Своевольничаю? – прошипела она. Агапина оскалилась, став похожей на змею, готовую атаковать свою жертву. – Милая моя, ты забываешься. Ты вообще даёшь себе отчёт, кто ты такая и с кем говоришь? Нет? Так вот, родненькая, ты здесь никто. Ты даже не послушница. То, что тебя не выперли отсюда, всего лишь Динкина просьба и благосклонность игуменьи, а я тут давно, так что одна моя просьба – и тебя погонят отсюда взашей! С каждым её словом Варя чувствовала, как сжимается внутри неё сердце. Никогда ещё Агапина не выглядела настолько угрожающей. Она без умолку ворчала, канючила, сыпала жалобами Варе за шиворот, но такой гневной она не была никогда. Варя выдохнула и опустила глаза в пол. – Хорошо, – сказала она тихо. – Я поняла. Агапина лишь фыркнула, одним глотком осушила чашу и отвернулась к окну. Так изо дня в день тянулась эта нескончаемая волокита. Варе казалось, что никогда не завершится эта кабала, Агапина вечно будет кашлять, и вечно будет длиться Варькина служба. Если только она не сдастся. А может, и правда стоило отступиться? Может, Дина нарочно дала Варе такую неподъёмную ношу, чтобы она наконец бросила затею стать лекаршей? Да нет, что за глупости! Тогда бы Дина сразу отказала. Зачем ей выдумывать такой хитросплетённый вымысел? Тем паче если она боится вверять в Варины руки кого из хворых, то почему вверила ей Агапину? Варя остановилась и покачала головой. Знамо дело почему, Агапину не жалко, даже если она помрёт. Она уже весь монастырь извела. И больше всех – Варю! Отступиться… Варя вздохнула и прикрыла глаза. Тогда никакого тебе искупления за смерть Стёпки, никакого труда Христова. Как там говорила Дина? Лекарство – служба Всемилостивому. Так что Варя не сдастся, как в прошлый раз. Всё-таки стоило бы поговорить с Диной… После вечерней трапезы Варя вернулась в келью с твёрдым намерением сказать тётке всё, что она думает об этой капризной нюне. Как назло, Дина задерживалась, а Варин запал мало-помалу тлел. А что, если Дина решит, будто Варя не способна вылечить даже такую пустяковую болячку, которая к тому же сама почти прошла? Варя прикусила губу. Нет, тогда она объяснит Дине, что с лёгкостью справилась бы с любым другим её поручением, но с этим… Это из-за дурного Агапининого норова и только из-за него одного. Будь она чуточку сговорчивее, чуточку добрее, чуточку… не Агапиной, Варя бы со всем справилась и слова бы не сказала! Когда Дина вошла в келью и, перекрестившись, принялась готовиться ко сну, расчёсывать тёмно-рыжие – почти как Варькины – волосы, Варя робко позвала её: – Дина. Мне нужно поговорить. Вернее… Я хочу рассказать про Агапину. – Варя зажмурилась. Внутри её разрывало пополам: она не могла больше терпеть Агапинину дурь, но в то же время боялась сказать об этом Дине. Вдруг её в самом деле погонят отсюда? Дина отложила гребень, села на постель и взяла Варину руку в свою. От этого прикосновения на душе сразу полегчало. – Про Агапину? Совсем уже сладу с ней нет? – Дина сказала это так мягко и нежно, что Варя почувствовала: она может рассказать ей всё, что так её тревожит. – Она просто кошмарная! – Варя вскочила и заходила из стороны в сторону. – Она только и делает, что жалуется! Каждый час, каждый миг! У меня уже голова раскалывается от её жалоб! Она даже не тяжело больна! Насколько я поняла, лихорадка у неё уже проходит, только вот кашель остался. Это такая мелочь! Но она всё равно ноет! Ноет и ноет, ноет и ноет! Постоянно! А ещё она говорила, что вытолкнет меня взашей из монастыря, если я буду требовать что-нибудь! Варя остановилась и страдальчески посмотрела на Дину. Та улыбалась уголками губ и щурила глаза. Она похлопала по постели. – Присядь-ка, – сказала она, и Варя уселась рядом. – Как ты думаешь, зачем я задала тебе ухаживать за почти здоровой Агапиной? – Потому что ты мне не доверяешь настоящих больных? Потому что ты ещё не знаешь, на что я способна? Потому что я пока не доросла до того, чтобы лечить? Одной рукой Дина чуть приобняла Варю за плечи. – Нет, не только. Я доверила тебе Агапину потому, что она очень сложный человек. – Сложный? – Варя фыркнула. – Да она просто ужасная! – Не надо, не такая уж она и ужасная. – Дина улыбнулась. – Её можно понять. Как и всех тех, кто находится здесь не по своей воле. Но это не значит, что ты должна терпеть все её выходки. – Правда? А что делать, если она меня не слушает? Я ведь просто-напросто не смогу ей помочь! Распустив Варе косу, Дина начала расчёсывать её волосы. – Ты знаешь, Агапина была седьмой девкой в семье, – сказала вдруг она. – Её матушка пообещала отдать Господу дочь – ну, одну из семи, – если Он даст им сына. Сын родился, а Агапину приволокли сюда. Варя вздохнула. Агапину стало даже жаль. – А… а сколько ей было? – неуверенно спросила она. – Твоя ровесница. Наверное. Я тогда была в другом монастыре, так что не знаю точно. – Дина завязала лентой Варину косу и положила её ей на плечо. – Красота! Всегда сестрёнку хотела, а то Васька такой противный был, просто кошмар. Варя улыбнулась, но улыбка тут же стухла. – Это, конечно, здорово, но что с Агапиной делать-то? Дина смерила Варю долгим взглядом. – Ласточка моя, ответь мне, для чего я тебе рассказала об Агапининой горькой судьбинушке? На это Варя лишь пожала плечами. – Чтобы… я на неё злилась меньше? – Почти, но нет. – Дина улеглась на постели и подтянула под голову подушку. – Представь: ты седьмая, никому не нужная дочь, тебе постоянно достаётся всё после сестёр, матушка тебя особенно-то и видеть не хочет, а в итоге тебя приносят в жертву, обменивая на сына. А теперь ответь мне, почему Агапина не даёт себя лечить? Варя задумалась. – Она хочет, чтобы я с ней носилась, как с маленькой? – Именно! – Дина кивнула. – Даю тебе ещё задание: хорошенько подумать, почему же я всё-таки дала лечить почти здоровую Агапину. Улыбнувшись, Варя закрыла глаза и собиралась уж было уснуть, но резко села на постели и глянула в сторону Дины. Она ведь монахиня, верно служащая Создателю. Сколько Варя себя помнила, церковники всегда радовались, когда миряне приносили Богу дары. – Дина, у меня ещё вопрос. Мне показалось, ты злишься на родителей Агапины. Но почему? Ведь они отдали Богу что-то ценное. Разве это не хорошо? Дина села на постели и сжала в руках край покрывала. – Ценное? – Её голос трещал льдом. – Они просто выкинули ненужный рот. На Тебе, Боже, чего мне не гоже! Кому нужно семь дочерей? Им всем приготовить приданое, найти мужей, чтобы в итоге самому остаться с голой за… – Дина прикусила губу. – В общем, это не дар никакой. И нужна ли Вселюбящему такая подачка? Знаешь… Мне не нравится думать, что Он такой, как мне про Него рассказали… – Это какой? – прошептала Варя. – Спи, ласточка моя. Завтра снова с Агапиной мучиться надо. Дина больше ничего не говорила, а этот разговор плотно засел у Вари в голове. Она всё пыталась понять, что за урок хотела задать Дина и что имела в виду, говоря о том, что Бог на самом деле не такой, как о Нём говорят? Так и текло время в монастыре, размеренно и относительно спокойно. Вокруг монастырских стен распустились одуванчики, и трава казалась будто бы залитой солнцем. Варя выпросилась у Дины сходить со старшей послушницей Алёнкой за монастырские стены. Недалеко от монастыря неприступной стеной высился лес. Говорили, будто там водятся волки, поэтому Варя опасалась туда ходить. Она сидела в одуванчиках, наслаждалась приятным весенним ветерком и радовалась, что может хоть чуток отдохнуть от вечного Агапининого нытья. То ей не так, это не сяк, то головой ударься об косяк. Свихнуться можно! К тому же она так и не переставала кашлять. – Как думаешь, – спросила она у Алёнки, – если я просто буду избегать Агапину, она сама как-нибудь вылечится? Не так уж с ней всё и плохо. – Вылечится, – подтвердила Алёнка, плетя венок из одуванчиков. – Но Дина тебя в ученицы не возьмёт. Варя сникла. Как ни старалась она, искренне полюбить Агапину у неё не выходило. Даже с учётом рассказанной Диной истории. Агапина раздражала. Она напоминала Варе застрявший в глотке кусок. Как только все её терпели? И зачем всё-таки Дина поручила её Варе? Из большого числа придуманных Варей ответов она выбрала несколько, которые показались ей самыми сильными: во-первых, Дина просто издевается; во-вторых, Дина не просто издевается, а ещё и пытается научить Варю любви к ближним; в-третьих, раз уж Варя собралась быть лекаршей, то, может быть, Дина дала ей лечить Агапину, потому что хотела посмотреть, как Варя справится с таким простым делом. В конце концов, может, других больных просто не было! Варя растёрла глаза. Проклятая Агапина, дурная Агапина! Что ж тебе надо-то? Несколько дней кряду Варя пыталась не обращать на неё внимания. В итоге Агапина ярилась сильнее, и из её рта не переставали сыпаться колкости. Тогда Варя старалась её переспорить. Но у Агапины в спорах да раздорах опыта было намного больше, так что у Вари это тоже не особо получалось. Ласковой с ней быть Варя не хотела совсем. Может, стоит попробовать для разнообразия? – Алёнка, как думаешь, если я нарву Агапине цветов, ей понравится? Алёна сощурила глаза. – Нет. Не знаю. Ей ничего не нравится, так что можешь даже не пытаться. Хотя… Попробуй. Может, поможет. Варя нарвала одуванчиков, прибежала Агапине в келью и, достав с полки чашку, поставила в неё одуванчики. – Это ещё что такое? – Агапина нахмурилась и поджала губы. – Ты зачем притащила эту траву мне в келью? Выброси. Закатив глаза, Варя уселась на край её постели и скрестила на груди руки. – Я для тебя их нарвала. А то сидишь в четырёх стенах и не видишь, что весна на двор пришла. Вон уже и одуванчики растут! – Варя махнула рукой, указывая на стоящие в чашке цветы. – Вы все меня плохо лечите, поэтому я до сих пор не могу выйти за порог этой душной кельи и порадоваться тому, что Господь Бог возрождает землю! – Душная? Варя распахнула окно. Свежий ветерок ворвался внутрь, завил выбившиеся из-под очелья Варины волосы. Солнце позолотило витающие в воздухе пылинки. – Лучше? – Варя требовательно посмотрела на Агапину, и та поёжилась. – Теперь холодно. Я так снова захвораю, – сказала она и закашлялась. Вздохнув, Варя пошла к выходу из кельи. – Ты что, бросаешь меня? – пискнула Агапина. – Вот и правильно! Оставь меня здесь замерзать! Всем всегда всё равно на то, как я себя чувствую! Всем! И тебе, и Дине, и… и остальным! Варя взяла у Дины платок, вернулась и укрыла Агапину. – Все за тебя переживают, – пробубнила Варя. – Это ты никогда не замечаешь, что о тебе заботятся. С этими словами Варя сняла с головы венок, надела его на Агапину и села на лавку у стола. Долго молчала Агапина. Всё теребила край платка, которым её укрыла Варя, да слушала щебет птиц, доносящийся из распахнутого окна. Варя уже начала дремать, опершись на руку, когда Агапина вдруг сказала: – Эй… Варя. Варя разлепила глаза. – Что снова не так? – Да что ты всё время злишься? Я даже ничего ещё не сказала! – Агапина насупилась, но её лицо резко приобрело расслабленное выражение. – Я вообще-то хотела сказать спасибо тебе. Варя замерла как громом поражённая. Затем приложила ладонь к Агапининому лбу. – Жара нет, – пробубнила она себе под нос. – Странно. Агапина закатила глаза. – Уж спасибо сказать нельзя! Всё им не так! Ругаешься – не так, радуешься – не так! А потом я ещё и самая недовольная оказываюсь. Тьфу! – А, показалось. – Варя убрала руку и села на постель. – Теперь я вижу, что ты точно Агапина. Вскоре Варя поняла, как жить с Агапиной. Каждую её колкость Варя выводила в шутку. Конечно, Агапине это не особо нравилось, зато нравилось Варе, уставшей от неё до чёртиков. И к Пасхе Агапинин кашель совсем прошёл, Дина признала её здоровой, и Варя возликовала великой радостью. Она застлала постель, где раньше лежала Агапина. Под руками разгладилась простынь, и Варя улыбнулась. Наконец-то Агапина выздоровела. Внутри Вари от осознания своей свободы плескалось облегчение, и счастливое «Слава Богу» норовило сорваться с уст. Никто больше не будет донимать её! – Ты прямо-таки светишься. – Дина вошла в келью и оперлась об косяк двери. Рыжие волосы выбились из-под клобука, и чёлка прикрыла её лоб. – Ещё бы. Агапина же выздоровела. Грех не обрадоваться, – сказала Варя. На это Дина лишь усмехнулась. – Что ж, – сказала она. – Ты хорошо потрудилась и действительно мне помогла. Без тебя я б долго страдала. Спасибо, что помучилась вместо меня. Варя застыла с открытым ртом. – Так… Так ты просто скинула на меня раздражающую больную? – вскипела она. – Ну не то чтобы скинула… Просто передала тебе её в наследство. – Дина засмеялась, когда Варя надулась и скрестила на груди руки. – Да не злись, не злись, а то на воробья походишь. Дина попыталась приобнять Варю, но та выворачивалась и смотрела на неё злым взглядом, до краёв исполненным обидой. – Меня так ещё не предавали! – заявила она. – Прости. – Дина улыбнулась и села на лавку. – Я правда пошутила. На самом деле это действительно был урок. Ты ведь помнишь наш разговор? Я просила тебя кое о чём подумать. И к какому же выводу ты пришла, моя ласточка? Вздохнув, Варя всё-таки села рядом с тёткой. – Честно сказать, я так и не поняла. Это точно не лекарский урок, Агапина не настолько сильно хворала. Так что ты явно хотела научить меня чему-то духовному, вроде любви или помощи ближним. Но я так и не поняла, в чем именно ты меня наставляла. – Ты была близка. – Дина погладила её по голове. – Но не учла мои слова о тяжёлом норове Агапины. Ты хочешь быть лекаршей, это очень сложно, верно. Но сложность кроется не только в том, чтобы понять, какая хворьба гнёт тело человеческое, но и с самими людьми порой бывает настолько невыносимо, что хочется волком выть и волосы драть и себе, и хворому. Как лекарша ты должна быть готовой и к такому. Понятно? Варя нерешительно кивнула. Это было просто. Обидно, что она сама не додумалась. Но Дина, заметив её расстройство, сжала Варины плечи и заглянула ей в глаза. – И что бы ни случилось, что бы ни происходило в твоей жизни, никогда, никогда не сдавайся. Слышишь меня, ласточка моя? Всемилостивый пусть ведёт тебя за правую руку твою, ты только сама держись за Него. Твоя служба – дар для Всеблагого. Если тебе тяжело, всегда приходи к нему. Меня может рядом и не оказаться, но Он всегда с тобой. Вот здесь. – Дина приложила ладонь к Вариной груди. – Ты поняла меня? – Да. – Варя кивнула. Глаза защипало, и она прижалась к Дине. – Я запомню, я обязательно запомню и никогда-никогда не сдамся! Дина гладила её по спине и улыбалась. – Ах да, чуть не забыла! – Дина щёлкнула пальцами. – Я принимаю тебя в ученицы.~*~
Январь 1565 г.
Имение Тихозёрское
Варя пробыла в ученицах у Дины четыре года. Изредка Дина навещала их, что очень не нравилось отцу. Причину его неприязни она узнала не сразу, много позже её первой встречи с Диной. Чаще Варя сама выпрашивалась у отца в монастырь. Отпускал он её неохотно, но Варе подсобил Илья Иваныч. Он уговорил отца, сказав, что в монастыре, среди праведных женщин, Варя научится благопристойности. На самом деле на благопристойность Илье Иванычу было совершенно плевать, он просто хотел, чтобы Варя передала ему знания из монастырских книг. Впрочем, Варя всё равно была ему благодарна. На Рождество Дина снова приехала к Варе. Отец кривился, воротил нос, но Дина не обращала на него внимание, смеялась, играла с Варей в снежки, обсуждала с Ильёй Иванычем трактаты о врачевании. Даже сходила с Варей к Стёпкиной могилке. Пожалуй, самое радостное Рождество в Вариной жизни было именно тогда. Варе не хотелось отпускать Дину, но ей настало уже время возвращаться. А через седмицу из монастыря прислали послушницу Алёнку с вестью: монахиня Дина, уехавшая к брату в гости такого-то числа, такого-то месяца, обещавшая воротиться в срок, до сей поры не явилась в монастырь. – А я-то тут при чём? – Отец смуро глянул на Алёнку. Алёнка поджала тоненькие губы, подбираясь и отряхивая подтаявший снег с сапог – дальше сеней отец её не пустил. Варя выглядывала из-за двери, вслушивалась в каждое слово. – Как при чём, княже? – с плохо скрываемым раздражением сказала Алёнка. – Где она? Дина где? – Да откуда мне знать? Ну да, приезжала. Пару деньков мне глаза помозолила и укатила в свой монастырь. – Он подумал немного и добавил: – Или не в монастырь. С мужиком каким сбежала, может. Почём мне знать? Она же с кем-то там спала, с тем, стало быть, и сбёгла. Ищите сами, коль надо! Я за беглыми бабами гоняться не желаю! Варя едва сдержала себя, чтобы не крикнуть, что всё это ложь, всё это поклёп и Дина никогда бы не отступилась от своих слов и от веры. – Не ведаешь, где она, князь, так и скажи, нечего, знанием не володея, на доброго человека наговор вершить. – Уже не скрывая злость, Алёнка шаркнула каблуками сапог и двинулась к выходу. – Я знаю, что вы хотите настоятельницей падшую бабищу поставить, – выплюнул отец, и точно искра в соломе, это слово взожгло душу Варьки. – Она не падшая! – крикнула она. – Не говори так о ней, ты не знаешь её вовсе! – Не перечь отцу! – гаркнул он. Алёнка обернулась, и тень улыбки мелькнула на её губах. – Правда, князь, – выходя, сказала она. – Не говори, ежели знать её не знаешь и сути еёной не разумеешь. Алёнка ушла, а отец обрушил грозу свою на Варьку. – Встревать не смей, коль отец говорит! – Но это же неправда! Я знаю Дину, она ни в коем рази не бросила бы монастырь. И сейчас Дина где-то одна в лесу. – Варя стояла на своём. Она, не моргая, смотрела отцу прямо в глаза. – Варька, запорю! – Отцовы глаза налились красно-багровой яростью, и Варя замолчала, попятилась назад, но споткнулась об острую, колючую мысль: «Дине нужна помощь!» – Нет, батюшка! Её нужно, её просто необходимо найти! Но слова её разбивались об отцовы напряжённые плечи, о хмурые, сведённые к переносью брови. Варя уразумела уже: не нужна никому Дина. Только ей одной, юной, ещё ничего не умеющей девчоночке. Ей токмо и нужна она. – Неужели тебе её вовсе не жаль? – Варя ухватилась за последнюю из видимых ею ниточек, способных выудить из батюшкиной души хоть крупицу сострадания. – Она же твоя сестра! Варя выпалила это так громко, что сама себя убоялась: она ли это, что так перед отцом-батюшкой слово держит? Опешив, отец и не сразу вспомнил, что надобно дочку приструнить, выпрямился, потемнел лицом. – Выпорю мерзавку! Распустилась! – пророкотал он, и Варя поняла, что, ежели сию же минуту не скроется с глаз долой, не миновать ей отцовой кары. Выжав из себя весь свой страх, всю свою злобу, Варя старательно расплакалась и, пользуясь случаем, стрелой влетела в горницу брата и кинулась к нему на шею. – Ну! Чего ты нюнишь? – Юра отстранил её. – Нечего было поперёк батькиного слова… – Юра, дело есть. – Варя перестала выжимать из себя скупые слёзы и строго глянула в лицо брату. – Надо найти Дину. Я сама в лес за ней не пойду, не можно мне. Да и сгину я одна. А ты муж, да и в совершенных летах уже, тебе не в зазор. Помоги мне, Юронька, не могу я! Она же там одна в лесах пропадает! Она ведь сгинет, коль мы не найдём её! Я же ей жизнью обязана, понимаешь? Долго Юра глядел на неё. Он жал губы, брови хмурил и всё водил глазами по её горящему решимостью лицу. – Собирайся, – сказал он наконец. – Я молодцев крестьянских подыму, с нами пойдут. Варя крепко обняла его, не переставая благодарить, бросилась к себе, и через несколько часов она, Юра и ещё сколько-то дворовых продирались на конях сквозь лесную чащобу по той дороге, по коей всегда ездила Дина. На снегу до сих пор виднелись бороздки от её саней. Варя напряжённо следила за их кривоватыми виляниями, то заносимыми ветром и новым слоем снега, то снова ползущими по дорожной глади. Терзал щёки мороз, Варя крепче жалась к Юре, но она знала: во что бы то ни стало, они найдут Дину. И неведомо через сколько времени Варя вдруг приметила на одной из елей повязанную чёрную ткань. – Погоди! – крикнула она Юре и сползла с коня, кинулась к куску тряпицы, закоченелыми пальцами содрала её с дерева. На ткани серебряно-белыми нитями вышивкой ползли монашеские узоры. Варя вскрикнула: – Это Динино! Забыв обо всём, понеслась она сквозь непролазную поросль еловых лесов, сквозь заметённый снегом валежник. Темнел вокруг неё лес, густел, но внутри всё пылало: Дина рядом, нужно лишь чуть-чуть пройти, и… Темно стало. Варя не знала уже, где она бежит. Руки и ноги словно отнялись, точно погружённые в топкую, тинистую муть болота. Варя рвалась вперёд, хотя и не видела ничего, но шла. Она ведь нужна Дине! Она найдёт её, чего бы это ей ни стоило! От леса не осталось ничего. Снег вокруг растаял, обрушился мокрыми сугробами на Варину макушку, вдавливая под землю. И чей-то смутно знакомый голос – ни мужской, ни женский, ни грозный, ни мягкий, ни тихий, ни громкий – приказал ей: – Гряди вон! Она захлебнулась, вода ворвалась в лёгкие, поглотила её, схлестнулась над ней. Зашумели грозные волны, загудели в ушах тысячи голосов, вторящие тому, приказавшему: «Гряди вон!» Варя открыла глаза.