~*~
Каждое его слово она слышала. Варя слышала каждую его угрозу, сказанную Яшке. Кипящие в одном котле чувства бурлили густой солянкой. Страшно: этот жестокий кровопивец едва ли не прикончил человека у стен её светлицы. Злорадно, потому что этот человек — Яшка. «Заслужил, — подумала Варя, но тут же осеклась. — Нельзя никому желать смерти». Но с каждым днём капающий из окон золотистый свет серел всё больше. Блекли одинаковые, ничем не различающиеся между собой дни. Варя не знала, сколько уже времени прошло, седмица ли, месяц. Всё слилось в одно грубо шитое полотнище. Вокруг всё обратилось в пустоту: каждый уголок её светлицы, поглощённый тенью, щёлки, до которых не дотягивались огненные язычки свеч, и даже бесцветные лица сенных девок — Варе они казались бессмысленными и пустыми. Варя точно окунулась в топкое болото. Грязная протухшая вода затекала в глотку и выжимала из груди воздух. Ничего. Варя уже не хотела ничего. Даже боль во всём теле стала привычной. Её жизнь превратилась в одну сплошную чёрную реку, которая течёт ровно вниз. Дай Боже вспомнить хоть что‐то хорошее — и тут тоже ничего. Одинаково худо течёт её жизнь. Настолько одинаково, что Варя не удивилась бы и своей смерти. — Матушка, вернулся Осип с лекарем, — сказала ей одна из служанок. — Фёдор Алексеевич велел лекарю тебя осмотреть. Варя безразлично закрыла глаза. Пусть делают что хотят, всё одно помирать. Тихо постучали, и сенные девки сразу же отворили дверь. Варя даже не повернулась. Любое движение ей давалось через силу, так зачем мучить себя и дёргаться лишний раз? — Вот болящая, — голос Фёдора резанул по ушам. — Мне она нужна здоровой как можно скорее. Страх змеёй заполз под рукава, обвил пальцы и ужалил запястья. Варя приподнялась на локтях, и голову ошпарила тугая боль. Фёдор стоял в дверях, скрестив руки на груди. Рядом с ним суетился щупленький мужик с крючковатым, как старая коряга, носом. В полумраке было сложно различить его черты, лишь отблеск свечей бликами отпрыгивал от гладкой залысины. — Дозволь-ко, княжна, — мужик потянул к ней жилистые руки и взял за подбородок. Мерзкое тепло от его рук перебралось на её кожу. Варя оттолкнула его и вжалась в стену. Отвращение пузырилось в ней, как смола в котле. — Не трожь, кхе‐кхе! — захрипела она. — Успокойся, любезная, ты же сама знаешь, что так надо, — сказал Фёдор. — Шустро дёргается княжна, это уже не худо, — сказал мужик. — Коль она сильная, детей легко рожать будет. — Ты мне её вылечи сначала, потом уж и про детей заливайся, — отрезал Фёдор. Слова его скрипели песком на зубах. — Варвара Васильевна, будь благоразумнее и дай лекарю осмотреть тебя. Или ты решила себя хворью сморить, чтоб за меня замуж не идти? «И в мыслях не было, но слово дельное, спасибо за совет», — подумала Варя. Сказать это ему в лицо побоялась. На её подбородке вновь оказались руки лекаря. — Открой рот, — попросил он. Варе стало любопытно, что же с ней сделают, если она ослушается. Точно не убьют, она им живой нужна. Однако сил упрямиться не осталось. Их не осталось ни на что. Она покорно разомкнула челюсти. — Глотка, боярин, взбухла у неё, — сказал лекарь. — Как удивительно! — капал ядом Фёдор. — А ещё она кашляет, если ты не заметил. Я, конечно, не лекарь, вашей науке не учен, но мне кажется, она хворает. Лекарь заворчал и разложил склянки с настойками. Варя с мимолётным любопытством наблюдала за его сухими руками, порхающими над склянками. Он кружился над ними, словно мотылёк над светом — трепетно и нежно. — Вот этой настойкой надобет спину растирать, вот эту — пить, — он пригляделся к Варе и потёр глаза. — Дозволь, княжна. Он повернул её голову и принялся разглядывать её ухо. — Мне больно, — прохрипела Варя, но лекарь её будто не слышал. — Криво как ухо зашито, батюшки, — хмыкнул он. — Боярин, кто ж это ей так шил худо? Фёдор лишь пожал плечами, а Варя оторвала от себя руки лекаря и гневно на него воззрилась. — Это я зашивала. И я сказала, что мне больно. Нечего мне шею выворачивать, я не гусыня, во все стороны вертеться не умею. Сразу потухло её негодование, стоило лишь Фёдору растянуть свою лыбу. Варя замялась и прикусила язык, поглядывая искоса на висящий у него на поясе кинжал. «Не убьёт», — твердила она себе. Однако никуда не девался колючий страх. Повыше натянула она покрывало и сжалась. В одной рубахе перед мужиками сидеть было неприятно. Ещё и взгляд Басманова то и дело спотыкался на ней. — Раз ты зашивала, то понятно, отчего так криво, — лекарь налил в чарку настой и протянул Варе. — Испей‐ко, княжна. Варя глотнула и скривилась. Горечь расплылась по гортани, неприятно покалывая язык. — Фу, до чего же мерзко, — призналась она. — Терпи, княжна. Скоро пот с тебя сойдёт. Значит, хворь выходит. Она с потом из тела вытекает. Варя хотела было ответить, что и сама прекрасно об этом знает, но тихий вздох Фёдора напомнил о его присутствии здесь. Он всё ещё не спускал с Вари глаз. Его взгляд словно выжигал на её теле отметины. Варя натянула рукава сорочки ниже в попытке закрыться от него. — Закончил? — спросил он у лекаря. — Тогда ступай. Лекарь поклонился и вышел, а Фёдор так и остался торчать у дверей. Делал вид, будто рассматривает иконы, но Варя чувствовала косой взгляд на своём лице. Она хмурила брови, когда он вышагивал по светлице. «Как ворон над умирающей животиной», — думала она, повыше натягивая край одеяла. Он выдохнул и принялся тихонько напевать себе под нос первый глас. «Да когда ж ты уже исчезнешь?» — злилась она. Однако Фёдор, казалось, и думать не думал исчезать. Почему‐то когда ему надо было исчезнуть, он каждый раз будто из ада поднимался. Бес проклятый. — Варвара Васильевна, не поделишься, что с ухом твоим приключилось? Отчего зашивать его пришлось? — прокашлявшись для приличия, спросил он. Заведя за спину руки, он подошёл совсем близко к её постели, и Варя сжалась в комочек. Она метнула взгляд в сторону. Сенные девки на месте, уже лучше. Не так страшно. — Порвала нечаянно, — прошептала она. Неужели он и правда думает, что она будет ему говорить хоть что‐то? — Порвала, — хмыкнул он. — Я сделаю вид, что верю в твои слова. Его пальцы скользнули по ткани полога, чуть отодвигая его. Фёдор взглядом очерчивал её лицо, как хищная птица, готовая схватить в когти зайчонка. Сжались внутренности, замерло, как перед смертью, сердце. Варя натянула одеяло чуть ли не до носа. Он закатил глаза и сжал губы. — Может, ты прекратишь меня бояться? Я не совсем дурак, чтоб тебя убивать или насильничать. Это глупо. Снова он глядел на неё, и снова она молчала. Варя не верила ни одному слову. Она своими глазами видела, как он убивал, и разумела, что от него веет опасностью, жестокостью и смертью. «Убийца, — звенело эхом в голове. — Передо мной убийца». Его руки, теребящие полог её постели, в любой миг могут свернуть голову неугодному. — Я надеюсь, хворь твоя уходит. Тебе хоть немного легче, любезная? — спросил он тихо. «Час от часу не легче, — подумала она. — Владыко Господи, молю Тебя, услыши мя и избави мя от этого чёрта проклятущего!» Пальцами по столбику кровати стучал Фёдор, по стенкам рёбер стучало её сердце. — Ох, как с ней разговаривать? Слова не вытянешь! — воскликнул он и отошёл наконец от её постели. — Я начинаю думать, что у меня невеста без языка. «На Бога надейся, Варя, а сама не плошай, — сказала себе она. — По своей воле Фёдор отсюда, видно, не уйдёт. Придётся изгонять самой». — Фёдор Алексеевич, — как можно более слабо прохрипела Варя, — ежели ты своим взором соколиным не приметил, меня в сон клонит после снадобий лекарских. А при женихе не престало в дрёме быть. Он страдальчески вздохнул. — Добро, — кивнул Фёдор. — В следующий раз просто скажи, что не хочешь со мной говорить. Только не молчи, государя ради. Добрых тебе снов. Поклонившись, Фёдор вышел за дверь. — Слава Тебе, Господи! Я уж думала, он тут на веки вечные остался. Девицы, воды подайте, упарилась я. Едва различимое облегчение окутало её тело. Боль попустила, обратившись в призрак той ломоты, что не покидала Варины кости уже несколько седмиц. Лёгкими шагами подходило к ней излечение. И Варя не знала, хорошо ли это или худо. Ведь чем скорее она излечится, тем быстрее они поедут в проклятую Богом Александрову. К вечеру жар спал.~*~
Стыд. Федя варился в нём, как окорок в юшке, всякий раз, когда открывал рот рядом с княжной. Каждое слово казалось неизмеримо глупым. Если б мог, просто глядел бы на неё. Однако же это бессмысленно. Да и к тому же, Варвара трясётся даже от одного взгляда в её сторону. Лучше бы она злилась. Его терпение истлевало, и в душе он тихо гневился и на неё, и на себя. «Перепортила мне всё дело, — думал он. — Хотя я и есть причина её побега, но всё одно неприятно. Я б сейчас мог с государем дела решать, а не сходить с ума в этой клятой Тихозёрской. Ну что уж теперь поделать? Терпи, сам виновен». Федя шагал по стонущему под ногами снегу, ведя за собой Потеху. Давал ей походить, чтоб не застаивалась в стойле. В Тихозёрской росло много толстых сосен с почерневшими стволами и зелёными, переходящими в густой синий, игольчатыми лапами. Непривычно. Родное Елизарово кольцом обхватывали глазастые берёзки, а Александрова так и вовсе не хвастала обилием деревьев. Тихозёрский лес пугал своей густотой. Утопал в сумраке тусклый предрассветный свет. Среди сосен мерещились то ли увесистые мохнатые лапищи неведомого зверя, то ли громадные, похожие на лосиные, рога. Воздух наполняла ледяная тишина. И только вдали кричала какая‐то птица. Хотя, быть может, Феде это тоже мерещилось. — Как мыслишь, Леший здешний дюже сердит? — спросил он у Потехи, потрепав её за ухом. — Уж точно он здесь водится. Не может в таком лесу не быть нечисти. На быстрый шаг Федя старался не переходить. А то чего это он, опричный воевода, по сугробам не пойми от чего ещё бегать будет. Однако по сторонам то и дело поглядывал. Воском в уши текла мерзкая тишь. Даже та неизвестная птица перестала драть глотку. Федя покрепче сжал поводья и принялся напевать под нос что попало, лишь бы не тонуть в тишине. В глубине души он надеялся не услышать хруста шагов за спиной. Кажется, вдали, между усыпанными снегом ветвями сосен, мелькало что-то тёмное. Леший? Не переставая напевать, Федя прислушался. Шорохи путались в воздухе. Он ускорил шаг. Теперь он ясно видел мечущуюся тень. В бег перетекли его шаги, он на ходу запрыгнул в седло и ударил кобылу в бока. Всё ближе становился шелест воздуха. Из гущи леса вылетела птица, и Федя выдохнул. «И вот этого ты напугался, дурак? Так и до юродства недалеко», — подумал он, и эта мысль иголочкой кольнула его разум. Федя припустил кобылу рысцой. Он выехал из леса, а солнце уже выплывало из‐за окоёма. Тёмной оторочкой протянулся по земле лес, отрезающий её от тусклой глади неба, нависшей над деревней. Федя вдохнул пахнущий соснами и дымом воздух и закрыл глаза. Тишина. Спокойная и мягкая, легко обволакивающая с ног до головы, как тончайший шёлк. Она не соответствовала тому, что происходило внутри Феди. А внутри него бесновалась лютая, студёная зима. Он усмехнулся и въехал в деревню. Когда Федька шёл по ходам терема, он столкнулся с княжной. Она медленно шагала, опустивши глаза в пол. На голову её накинута была невесомая голубая ткань, ладно смотрящаяся на рыжих волосах, забранных назад. Однако короткие пряди всё равно выбивались из общей гущи и падали на Варварино лицо и щёки. «Не принято девице остриженой ходить, но до чего же ей лепо, — отметил Федя. — Хотя куда краше было бы, ежели б она не шарахалась от меня». — Гляжу, тебе уже намного лучше, — сказал он. Варвара кивнула. Ну хвала государю, хоть какой-то отклик от неё получил! Быть может, она и разговаривать умеет. — Добро. Значит, скоро домой отправимся. — Домой, — едва слышно усмехнулась она. — В Александрову, ежели тебе угодно. — А ежели мне не угодно? — прошипела Варвара. Фёдор не смог сдержать ухмылки. Забавно наблюдать за её попытками язвить ему. Однако же куда приятнее было б, ежели б она говорила с ним как с человеком, а не как с лютым нехристем. Он ведь с ней по‐доброму. Иной жених бы за побег не то что словом обругал — поколотил бы. Хотя не у всякого жениха царёва племянница в невестах. «Что ты вообще хотел? — мелькнула мысль. — С тобой-то, да как с человеком говорить! Смешно». — Завтра едем, будь готова, княжна, — бросил он вслед удаляющейся Варваре. Она замерла на миг. Исхудавшее от голода и хвори лицо её отразило дымку горечи. Но Варвара лишь кивнула и прошептала едва различимое: «Буду готова». В груди неприятно кольнуло. Чёрной птицей пролетела ночь, растворилась в утренней заре. Федя совсем забегался со сборами. То и дело проверял, приготовили ли возок, достаточно ли взяли продовольствия. Бабка Сицкая подошла к нему лишь раз. Всё-таки потребовала рубль за знахаря. Федя отдал и приказал своим людям седлать коней. — Возок хорошо проверили? — спросил он, хмуро оглядывая лошадей. — Проверили мы всё, — отозвался Дёма. Он всё ещё баюкал обрубок руки, туго перемотанный тряпьём. — Дёма, предупреждаю последний раз, будешь размахивать своей культей пред очами моей невесты — я тебе вторую руку отчекрыжу. Княжна и без того всех вас как геенны огненной страшится. И его, Фёдора, тоже. Боится, пуще дикого зверя. Это даже обидно, хотя вполне понятно. Варвару вывели почти насильно. Сама она идти не хотела, однако и не противилась. Вели — шла. Не вели — с тоской в глазах смотрела на снежный покров. Её глаза подолгу не цеплялись ни за что. Пустота тлела в них. — Садись, княжна, — сказал Федя, когда Варвара замерла перед возком. — Ежели что-нибудь надо, то проси. Он вздохнул, когда она окатила его суровым взглядом. Осип наблюдал за этим и перебирал в руках опушку шапки. Печально припали его брови к переносице. — Что ты смотришь так? — спросил Федя. — Жалко. И тебя, и княжну. Оба как в воду опущенные. Федька усмехнулся. — Не надо меня жалеть, а то жалелка отсохнет. Варвару — да, жаль. Меня-то что? Ося пожал плечами, а Федя в ответ лишь хмыкнул. Он нахмурился: «Жалеть меня удумал, ишь ты, милосердый какой выискался братец». Однако в мягкой улыбке Оси было чересчур много доверчивости. Как у дитяти какого-то. Вот кого взапрвду жаль, так это Осю. Пономарёк несчастный, что с него взять… — Отправляемся. Ося, из моего великодушия дозволяю тебе сказать «с Богом». Тронулись. Скрипел под ногами снег. Январское солнце бросало на него снопы лучей, искорками отскакивающие от белого покрова. Погода располагала к дороге. Федя ожидал, что княжна будет упираться, но Варвара сидела смирно. «Аки агнец, ведомый на заклание», – подумал он. Варвара не смотрела ему в глаза. Она молчала, как обычно. И лишь однажды с ненавистью взглянула ему в лицо.~*~
За несколько дней пути Варя успела выплакать все слёзы. Сначала она боялась, что Фёдор вздумает взять её до свадьбы. Однако он вёл себя мирно. Пока что и пальцем не тронул. Он часто подходил и рассказывал ей, где они едут и как скоро прибудут в слободу. Варя кивала и отвечала коротко и по делу. Она не говорила ни с кем, кроме Осипа. Этот мальчишка казался безобидным. Да и к тому же Писания читал недурно. Оттого Варя не чуралась от него, как ото всех остальных. Несколько раз они останавливались погреться, отдохнуть и немного перекусить. Фёдор приказывал развести огонь, но Варя побаивалась подходить к опричникам, хотя и знала, что они её не тронут. Пока что. Она сидела в своём возке, тёрла руки друг об друга и куталась в платок. — Ты не собираешься есть? — спросил её Фёдор. — Ты ведь так помрёшь скоро. Тем паче, что ты только от хвори отошла. — Я не хочу. Он закатил глаза и шумно выдохнул. — Придётся захотеть, иначе умрёшь в голодных судорогах. Не желаешь с моими людьми знаться — да ради Бога, здесь сиди. Только не устраивай мне здесь муки страдалицы, — он протянул ей миску с похлёбкой и ушёл к своим опричным псам. — Чёрт проклятый, кто кому ещё здесь муки устраивает, — прошептала Варя, жадно хлебая юшку. Она бросила взгляд на сидевших у костра опричников. Их чёрные одежды трепал ветер, а в воздух вздымались искры от огня. Мерзкие ухмылки разрезали их кривые рожи. У одного — того, который заколол Илью Иваныча, — вместо руки моталась побуревшая тряпица. Рядом с ним сидел морщинистый старик с косматыми бровями. «Уроды, — подумала Варя. — И Басманов тоже урод. Только с красивой рожей». Тронулись в путь и ближе к закату остановились на ночлег в какой‐то маленькой деревеньке. Перекошенные избы тоже были небольшими, под стать деревне. Крестьяне нехотя впустили к себе опричников, хотя и старались выглядеть радушно. — Варвара, — позвал Фёдор. — Ты далеко-то не убегай. Ночевать, к твоему сожалению, будешь со мной. Мне так спокойнее. Неприятно заёрзал внутри разгорающийся страх. «Не убьёт, однако что ему стоит взять меня? Я и так скоро буду его, а он сам ни Бога не боится, ни людей не срамится. Захочет — возьмёт, не захочет — на потом оставит», — думала в отчаянии Варя. И как назло клинок у неё забрали ещё в Тихозёрской. Мелкой дрожью объяты были её пальцы. Варя чувствовала себя сухим осенним листом. Ветер по своей воле сжимает его в своих колючих лапах, отрывает от родной ветви, несёт в своей крепкой хватке, кружит и подбрасывает в воздухе, делает с ним что ему вздумается. Она жалась в угол избы, перебирала подол платья и старалась не сильно пугаться каждого взгляда Фёдора, скользящего по её лицу. Варя молила себя хотя бы выглядеть спокойной. Остальные опричники ночевали в других избах, чтоб не тесниться в одной. Хозяева не докучали с расспросами. Стало быть, тоже, как и Варя, боялись. — Завтра на рассвете двигаем. До Александровой день пути, от силы два, — сказал ей Фёдор. — Полезай на печь. Спать пора. — А ты? — спросила она негромко. — А что я? Боишься, что ль, что места себе не найду? Полезай, говорю. Варя вскарабкалась на печку и прижалась к замшелой стене. Фёдор улёгся на лавку, и её немножко попустило. Кажется, на сегодня она останется в покое. Но мысли о возвращении в Александрову залезли в её голову подобно червяку, прогрызающему упавшее яблоко. Отец ей не спустит побега — это она знала точно. Он не простит ей ни непокорства, ни стриженных волос, ни времени, которое они потратили на её поиски. Что с ней сделают — вот загадка. Варя думала, какую кару выдумает для неё отец. От этих мыслей внутренность её сжалась. Тишина в клети подбрасывала ей новых мыслей. «А может, ещё разок сбежать? Чего терять‐то? У меня и так ничего нет, и жизнь моя — не моя вовсе». Варя прислушалась. Едва различимо сопел на лавке Фёдор. Спал. Босые ступни коснулись холодного пола. Варя на цыпочках кралась к выходу. Стоит украсть хоть какое‐то пропитание и, ежели повезёт, оружие. У Фёдора где‐то была сабля. Варя в темноте пыталась нащупать вещи. — Далеко ли собралась, разлюбезная? — раздался над ухом голос Фёдора. Варя пискнула, а он лишь качнул головой. — Тихо, не вопи. Ляг на место, — холодно сказал он. — Всё одно не сбежишь, княжна. Поэтому заклинаю тебя, не буди во мне гнев. Спи покойно и не бойся. Тебя никто здесь не тронет, покуда сама на себя ярость не наведёшь. Упрямая княжна. «Пёс проклятый, чтоб тебя, кобеля, перевернуло на лавке этой!» Варя закрыла лицо руками, душа в себе всхлипы. Когда кровавым цветком расцвело на небе круглоликое солнце, Фёдор разбудил Варю. Она едва разлепила опухшие веки. — Уже утро, беглянка, — хмыкнул Федя. — Едем. Вставай. Солнце тепло грело землю, плакали висевшие на крышах изб сосульки, а Варя знала, что едет на свою казнь. К вечеру они подъезжали к Александровой.~*~
Над слободой вилась стая воронов, будто Александрова была огромным погостом. Хотя почему будто? Александрова и была местом смерти многих. Зычно каркали птицы, взмахивая мощными чёрными крылами. Федя насторожился. Дурной знак. Вороны — пророки смерти. Федя заметил, что и княжна, хмуря брови, глядит в небо, крестится и шепчет молитву. — Едем! Чего встали? Воронья, что ли, не видывали? — крикнул он. Федя подпихнул Потеху в бока и выпрямил спину. Слобода встретила их воем собак и криком воронов. Хлюпал под копытами подтаявший грязный снег, разлетаясь брызгами в стороны. Уголки Фединых губ дрогнули в улыбке. Наконец можно будет выспаться и пожрать по-человечески, а не как пёс: в клубочек свернулся от мороза, в животе пусто, уснуть ни в какую. И хоть в слободе приходится вскакивать по ночам и бежать в храм, всё одно это не на голой земле коротать ночи. Однако лучше всего дома. В Елизарово. В груди зародилась щемящая тоска по родной вотчине. Но он сглотнул её и спешился с кобылы. Они подъехали к самому двору Сицких, и Федя уже предвкушал выплеск гнева Василия Андреевича. Хоть бы не забил он княжну до смерти… Федя подошёл к возку. — Что ж, любезная Варвара Васильевна, — сказал он, открывая дверь, — вот и погуляли мы с тобою. Домой пора. Княжна не поднимала глаз, но Федя заметил бегущие по её щекам слёзы. Он крепче сжал дверку возка. «Надо ей что-нибудь сказать, наверное. Только вот что?» — подумал он. Однако прежде чем он успел раскрыть рот, из избы бурей вылетел князь Сицкий. Он выглядел как взбесившийся тур с налитыми кровью выпученными очами. Варвара, уже вставшая с места, попятилась назад и прижалась к противоположной дверке, перекрестившись. — Доброго здравия тебе, княже, — кивнул ему Федя. — А мы вот с душой Варварой Васильевной с гуляний воротились. — Где она?! — крикнул он и, не дожидаясь ответа, метнулся к возку. — Потише, князь, — Федя преградил ему дорогу. — Ты гляди, девку не покалечь, а то уж я тебя знаю, было дело, чуть не придушил, пока я не видел. — Где моя дочь? — повторил он. — Я здесь, отец. Варвара стояла за ним с гордо расправленной спиной, видно, тихонько с другой стороны возка выбралась. За предплечье её, чтоб не сбежала, держал Ося. В покрасневших глазах княжны сплетались обречённость и ненависть. Она старалась выглядеть грозно, но получалось у неё худо. Её трясло, как липку во время грозы. Василий Андреевич несколько мгновений с удивлением разглядывал её исхудавшее лицо. — Срамница, — зашипел он. — Убить тебя надо за грехи! — Убей, — сказала она тихо, но её не мог перекричать ни лай псов, ни плачь воронов, ни гул людской. — Убей, батюшка, коль сам без греха. Она не стала ждать отца, кивнула Осипу и высвободила руку. — Благодарствую за помощь, я пойду, — Варвара зашагала в избу. Федя глядел ей вслед и качал головой. «Вот дурёха. Её ж за это в пять раз сильнее отлупят», – вздыхал он. Что поделать? Видно, дури в этой девке столько же, сколько и в нём самом. — Василий Андреевич. Не смей убивать, — твёрдо проговорил Федя. — Ведаешь, я отчаянный, с башкой дружбу не особо вожу. Прирежешь её — я прирежу тебя. — Ты мне угрожать вздумал, что ли, щенок? — Всего лишь предупредил. Я за Варвару столько натерпелся, хоть она мне ещё не жена даже, так что лучше, княже, тебе отдать её мне целой и живой. Василий Андреевич кривился от злости. И ему это было не к лицу. — Ах да, чуть не запамятовал! — воскликнул Федя и вытащил из‐за пазухи косу. — Вот, возьми, это Варвары. Глаза князя стали размером с колесо. Он переводил взгляд то на Федьку, то на обрубок волос. — Это что ещё такое? — Это коса, Василий Андреевич, — невозмутимо ответил Федя. — Отрезал в наказание. Чтоб знала, как шататься по долам, по полям не пойми с кем. Василий Андреевич закачал головой. — Поторопился ты, Фёдор. Кровь молодая в тебе взыграла. Наказывать надо изощрённее, — сказал князь. — А что толку от стриженной бабы, тем паче от той, коя тебе принадлежит? Себе же на голову срам. Ну ничего, время есть для наказу. — Не порть ей лицо, — строго сказал Федя. — Не спорчу. До свадьбы заживёт. А до свадьбы осталось совсем чуть‐чуть…