Но Уилсон жив

Этот мотель был лучше предыдущего. Приглушенные зеленые обои, мягкие бордовые ковры. Шторы были плотными, но что более важно, ванная была функциональна и убрана. Но самым важным аспектом этого номера является кровать. Большая королевских размеров с мягкими подушками и ортопедическим матрасом. Идеально подходит для дальнобойщиков или прожжённых наркоманов. Или для ублюдков с раковыми опухолями, таких как лучший друг Грегори Хауса. Джеймс Уилсон. Их поездка прошла отлично, учитывая все обстоятельства. В воздухе витало неизбежное чувство, которое Хаус знал слишком хорошо, чтобы полностью игнорировать, говорящие им обоим, что это последнее «ура» было обречено на неизбежное поражение? Да. Но они были слишком пьяны. Они смеялись. Видели красивые места и бескрайние небеса. Хаус улыбался все шире и Уилсон, несмотря на все, выглядел приятно довольным. Здоровым. Впрочем, неважно какие он делал выводы, можно было заметить противоречия. Щеки Уилсона были сладко розовыми и его нос все еще морщился, когда он спорил с Хаусом. И его глаза были такими же большими и живыми как раньше. Жив. Уилсон был жив. Но он умирает. Хаус не может игнорировать кирпичную стену перед ним, тем более, она окружала его с четырех сторон. Дом. Он поймал его. Заставил увидеть немыслимое: Уилсон не бессмертен. Он не неприкасаемая сила, восприимчивая ко всему, что может бросить на него неумолимая вселенная. Он болен. И нет гениального плана, идеи или магического анекдота, который кто-то мог бы придумать и спасти его. Даже Хаус. Но Хаус никогда не видел в ухудшение состояния смертельного приговора. Вот что рак делает с человеком- он поедает его изнутри. Рак- разложение и грязь, гниение и боль. Ослабленное тело, разрушенное болезнью, разрушенное судьбой. И пусть были плохие моменты, ужасные часы, отвратительные ночи и туманные дни,все равно для Хауса Уилсон выглядел хорошо. Все еще не скучно. Все еще жив. Джеймс Уилсон лежал на кровати. Не спит. Он напился не так как они оба планировали (оказывается Уилсон может выдержать немного рома с колой). Он отдыхал, лежа на спине и вытянув ноги. Из его груди вырвался стон. Сегодня ему было больнее чем обычно, наряду с сильной усталостью и легким головокружением. Хаусу не хотелось, чтобы его мозг погрузился в режим доктора, но трудно отключить бушующую машин, которую он тщательно сконструировал за эти годы. Слишком много симптомов и ухудшений. Очень много признаков того, что и так ограниченное время уходит с каждой секундой. Он умирает. Но Уилсон жив. Работал мини-вентилятор, который Хаус купил для них в чертовом семейном магазине две недели назад. Он хотел сказать в Арканзасе? Ответ, возможно в Арканзасе. Сейчас важно только то, что вентилятор обдувает тело Уилсона. В конце концов, это была жаркая летняя ночь. И больной ублюдок, такой же упрямый, как и другие, любил свои теплые носки и длинные штаны. Его дыхание казалось…нормальным. Не так плохо, как раньше. Он умирает. Но Уилсон все еще жив. - Что ты делаешь? - бормочет Уилсон, не отрывая взгляд от потолка. Уилсон всегда умеет замечать, когда Хаус пялится. От этого, по его телу пробегает странное чувство. - Дышу. Стою. Живу. Ну, знаешь, то чем занимаются обычные люди. Уилсон издевательски хмыкает, в конце концов, взглянув на него. Его руки спокойно лежат на животе. Вверх и вниз, вверх и вниз. Дышит, но не как здоровый человек. Он буквально глотает воздух. - С каких пор ты стал ассоциировать себя с чем-то человеческим? - Я сказал обычные. Все же знают я просто пытаюсь ассимилироваться и изучать ваш вид. Тогда, в итоге, я смогу захватить Землю. Разрушение мира и все такое. И хотя свет лампы был слишком тусклым, Хаус буквально почувствовал, как глаза напротив закатились, как обычно. Уилсон поднимает руку и мягко похлопывает по месту рядом с собой. - Иди ассимилировать сюда. И хотя многие люди считаю Уилсона «послушным песиком», Хаус также не может отказать ему или ослушаться. Они оба на привязи. И поэтому он сразу выполняет просьбу, ложится рядом с ним и лениво кладет трость на пол. Его начало захлестывать чувство облегчения, о котором он не подозревал. Он был рядом с Уилсоном, который теперь лежал на его половине лицом к нему. Онколог легко улыбался ему. Все еще жив. Он умирает. Но Уилсон жив. - Мы прошли долгий путь, многое пережили, - голос Уилсона мягкий, нежный. Так он разговаривал обычно ближе к вечеру, и Хаус охотно слушая его, уходил в себя. - Ну да, мы прошли довольно много дерьма. Помнишь, как я лежал в психушке, например. Уилсон моргнул: - Я имел ввиду, что-то вроде этой поездки. Ох.Теперь очередь Хауса моргать. Уилсон продолжил: - Хотя, ты прав. Много дерьма, - Уилсон на мгновение прикрывает глаза, обращаясь к своим воспоминаниям, - ты же вроде завел себе друга в этой психушке? -Ага. - - Это хорошо И когда большинство людей говорили это хорошо, они говорили это по инерции. Из их уст эти слова звучали без особого веса. Но когда их говорил Уилсон, они источали искренность. И это было хорошо. Альви. - Ага, - Хаус смотрел на стену мимо Уилсона. Иногда трудно рассказать даже про самые маленькие вещи. Особенно, когда относишься к ним серьезно. Повисла приятная тишина. Хаус немного ёрзает на месте из-за чего матрас под ним прогибается. Удобно.Привычно. - Мы близко к Вегасу, понимаешь, - и да, ох да, Хаус прекрасно это понимал. Хаусу нравился этот факт. Всего в нескольких часах езды от Города грехов. И еще… Было бы неплохо если бы они никогда не добрались до Вегаса. Было бы неплохо, если бы они никогда не играли в азартные игры и не видели всех этих грудастых, хихикающих стриптизёрш, и мигающих огней и литров алкоголя. Было бы неплохо, может быть даже лучше, чем неплохо. Потому что это значило бы что они остановятся. Но сейчас, время не идет вперед. Это время может быть на их стороне. К сожалению, Хаус знает это слишком хорошо. Не смотря на ком вставший в горле, Хаус спросил: - Взволнован? Уилсон посмеивался: - Чтобы видеть, как тебя вышвыривают из каждого казино? Конечно, - и его взгляд смягчается, - все-таки я хотел бы увидеть часть Невады. Озера и прочее. И каньон Ред Рок. Ты же не против? Конечно не против. Смотри и наслаждайся всем чем ты хочешь. Тебе нужно это. Мне нужно это. - Конечно. С каких пор ты стал пупом Земли? – обычныешутки Хауса потеряли остроту. Это началось некоторое время назад, примерно тогда, когда Уилсон впервые сообщил ему плохие новости. Вместо того, того чтобы прикоснуться к реальности, он винит возраст. Слишком устал быть козлом. Как-будто Хаус — это может. - С тех пор, когда я сказал, что умру, - и Уилсон переводит это в шутку. Он шутит. Даже улыбается, когда говорит это. И Хаус тоже должен улыбнуться или сказать что-то глупое. Но эти слова. Я умру. Они возвращают его в тот вечер снова и снова. Уилсон. Рак. У меня рак, Хаус. Я умру. Мир все еще вращается. Ночь все еще продолжается. И все это будет продолжаться, даже когда Уилсон уйдет. И Хаус не может это понять. Он не может видеть этот мир, даже когда уже в нем. Хаус должно быть странно смотрел на него, потому что внезапно ладонь Уилсона оказалась на его плече. Без давления и резкости. Просто она там где надо. Тепло. Большой палец слегка поглаживает его. Хаус может чувствовать это всем своим телом. - Эй, Приве-ет, - медленно говорит Уилсон. - Э-э, привет. Уилсон придвинулся ближе. Дистанция между ними уменьшилась. И Хаус видит, как на лбу друга появляются две тревожные морщинки. Эх, круто. Беспокоится. - Ты же знаешь, что мы можем поговорить об этом. Я прав? Ошибаешься. Хаус так хочет, чтобы он ошибался. Он предпочел бы лечь в кому или провалиться в матрас, прямиком в ад, чем говорить об этом. Что-то значимое. То, что сорвет тонкую пелену и раскроет, что на самом деле это…ни путешествие, ни какие-то выходные в стиле «броманс», а одно большое прощание. И любовь. Любовь, которую ты никогда не забудешь. Она проникает в тебя и становится единой с твоим телом и душой. Хаус скорее захочет подавится этой любовью, чем говорить о ней. Но Уилсон так на него смотрит. Его глаза сверкают. Это невероятно раздражает. - Я знаю. Он знает. Уилсон вздыхает, и Хаус слышит нотки раздражения. Устал. -Так, мы должны? – кажется, что Уилсон спрашивает их обоих. - Нет, - Хаус отвечает даже быстрее, чем предполагал. - Все-таки, мы должны. Ладно, нахуй это. Нахуй. Хаус перевернулся на спину. Уилсон все еще смотрит на него. Хаус больше не может. Как будто солнце светило ему в глаза. - Отлично. Это твоя смерть. Давай поболтаем об этом. И кто-то сотрясает воздух задумчивостью, как всегда. Ах да, Уилсон. Он все еще смотрит на него. Хаус чувствует его глаза, чувствует, как уголки губ Уилсона опускаются. Наполовину надулся, наполовину задумался. - Мне нужно знать. - Что? Рак? Разве это не твое дело? -Мне нужно знать, что будет с тобой. Когда я уйду. А вот и подвох. Единственный, который Хаус хранил с их встречи на лестнице после фальшивых похорон Хауса. Единственный, который Хаус хранил еще до того, как был выброшен в мусорное ведро. Единственный, который Хаус хранил ещё когда впервые заметил молодого, косоглазого Уилсона и подумал, что в нем что-то есть. Это сваливается на него как снег на голову и катится снежным комом, который становится все больше и громче. Это неизбежно. Хаус чувствует, как его тело поплыло, а кости при этом окаменели. В конце концов, тело- это клетка. И Хаус заперт в ней вместе со страхом. И делает то, что умеет лучше всего. Ломает комедию. - Ну, я планировал сыграть в рок опере. Всегда мечтал стать звездой. Возможно, поеду в тур. Море похоти с горячими поклонницами. Рок оперы привлекают шлюх? -Хаус, -это значило хватит быть мудаком. Хаус сглотнул. Ком в горле такой же большой и устрашающий. Дыхание Уилсона стало немного медленнее и тяжелее. Но оно хотя бы есть. Его легкие работают. Он жив. Он умирает. Но Уилсон жив. И живой Уилсон задал тот один единственный вопрос, который он умолял не задавать. Ответ, на который он знает всем своим естеством. - Что ты хочешь, чтобы я сказал? - спросил Хаус. На потолке нет трещин. Без недостатков. Гладкий, кремового цвета. - Правду. Хаус усмехнулся. Все врут. И никто не хочет правды. Не такую: - Неужели это так важно? Ты умрешь. Зачем беспокоиться? И Хаус жалеет, что повернул голову, потому что рот Уилсона приоткрыт, а глаза широко распахнуты и вместо гнева или отвращения они выглядят расстроенными. Блядь. - Зачем беспокоится? - спрашивает Уилсон, нахмурив брови, - Почему меня должно волновать, что с тобой будет? Может потому что ты мой лучший друг? Мой единственный друг. - У тебя на руках дерьмовые карты. - Нет, - и, черт, кажется Уилсон правда немного рассержен, -я рад, что ты мой лучший друг. Я хочу, чтобы ты был моим другом. Я выбирал бы только тебя. Каждый раз. Хаус, послушай, -Уилсон нежно взял лицо Хауса в свои руки и притянул к себе. Кажется, его сердце решило разлететься на миллионы осколков, - каждый раз. Я выбирал бы тебя. Так же, как ты меня. И у меня есть право волноваться. Дыхание Хауса прерывается. У Уилсона тоже, но по более ужасным причинам. - Ты сжег все мосты. Ты разрушил свою жизнь, чтобы быть здесь. - Моя жизнь разрушена без тебя. Это было честно и очень жестоко. Что-то внутри Хауса заставило вздрогнуть его и осунуться. Но это просочилось наружу. Позволило быть увиденным. Открытый и уязвимый и Господи, Уилсон выглядит так же напугано. Итак, Хаус продолжает говорить: -Моя жизнь будет разрушена без тебя. У меня никого не останется, когда ты уйдешь. Ты все для меня. И он просто ответил на вопрос. Вопрос всех вопросов, над которым висела маленькая болезненная тень. Хаус может купить пистолет. Или какой-нибудь яд. Или прыгнуть с моста. Или… -Это…Ты, -бормочет Уилсон, слова крутятся в его голове, - это не правда. Ты можешь найти работу. Ты умный. Более чем умный. Ты гений. Ты наверняка можешь подделать документы, составить резюме, или может даже связаться с Форманом… Он начал бессвязно болтать. В его глазах трепыхался страх. Из-за этого Хаус чувствует подкатившую к горлу тошноту. Ты не должен быть таким, не должен сейчас волноваться обо мне. Все эти годы. Вся эта назойливость. Уилсон все еще находит в себе силы, даже сейчас, чтобы попытаться спасти Хауса от себя самого. Ох, как же больно. - Нет, - останавливает его Хаус, - я не могу. Я не могу лгать себе об этом. Я ничего не могу сделать. Не без тебя. Не с тобой. Нет меня без тебя. Снова тишина. Ни один не был уверен, нормально ли это. Ни один не может понять. Но на мгновение у Уилсона перехватывает дыхание, и он сворачивается калачиком. Смерть, стучащаяся в дверь. Он умирает. Но Уилсон жив. Вот и все. Хаус умирает, как и Уилсон. Но не от болезни, химиотерапии или вероятности, что один из его органов может отключится в любой момент. Он мог жить. Он мог бы прожить долгую жизнь с его мудачеством, со своими знаниями и опытом. Он мог бы жить без Уилсона. Но это не жизнь. Поэтому он тоже умирает. И, похоже, Уилсон понимает это только сейчас. Потому что Хаус видит слезы, наворачивающиеся на его глаза, сверкающие, как звезды, которые они видели в Канзасе. Красивые глаза, полные печали, ни один Уилсон не должен чувствовать себя таким счастливым, как чувствует Джеймс Уилсон. Душа болит. Ладно, две души. Хаус чувствует, что он тоже плачет. Его слезы текут, а он даже не всхлипывает. Уилсон уже не просто лежит рядом. Он прижался к нему, обвивая руками. Его грудь, его шею. Это кажется сном. И Хаус позволяет ему. Он тонет в прикосновениях, растворяясь в них. Это слишком хорошо, хотя оба явно плачут. Поцелуй в щеку. Такой нежный, сладкий и полный любви. О, как они влюблены. О, как все это драматично и трагично. О, Хаус может чувствовать, как каждый атом его тела болит, умоляя дать еще один шанс. Другой путь. - С нами все будет в порядке, - бормочет Уилсон в щеку Хауса, целуя еще раз. Потом еще раз, - У нас все будет хорошо. Это могла быть правда. Но, наверное, это ложь. Хаус позволяет ему поглотить себя, кивая. И когда они держаться друг за друга, близко и крепко, в поцелуях и ласках, Хаус может чувствовать сердцебиение лучшего друга. Это успокаивает. У них мало времени. позже Уилсон отрубается, все еще заперев Хауса в объятьях. Все еще дыша. Все еще здесь. Он умирает. Но Уилсон жив.