здесь мёртвые живы, здесь немые говорят.

Уэлтонское кладбище было красиво — особенно осенью. несмотря на мрак, окутывающий пожелтевшие аллеи, оно всегда манило к себе — своими тайнами. ворота встретили вечно мёртвого и вечно живого Тодда Андерсена надписью "hic mortui vivunt, hic muti loquuntur"*. войдя, первое, что бросилось ему в глаза — могилы да кресты. чёрные тени, падающие от них и высоких деревьев, тёмными сущностями просекали всю аллею. вдали виднелось белое и чёрное: деревья склонялись над белым. там намного светлее: именно здесь, как казалось Тодду, собирается сила всех возможных светил. царит безмолвие. под громадным звёздным небом Тодд ощущает себя песчинкой. его шаги здесь звучат некстати. и каждый приход сюда будет отдаваться той же болью, что и первый. словно никогда не было этого мира, не похожего ни на что другое — мира, где царил мягкий лунный свет, такой привычный и родной, будто здесь — его колыбель; где всё окутано мраком и предзнаменованием, которое шепчут тебе тихие кроны — ничто не вечно. здесь нет жизни. и здесь, под слоями прошлого, лежит его любовь. Тодду раньше не приходилось стоять возле могильных плит — жизнь с ними не сталкивала. но за последнее время ему пришлось испытать не только непривычно окрыляющее чувство эйфории и извечного счастья, но и ускользающий полёт последнего куда-то ввысь. кажется, Нил был его счастьем. Тодд осознал это с горечью в груди и разрывающей всё изнутри болью, когда гроб Перри закапывали в вековой яме. тогда парень подумал, что Перри такой же — на века. лучше бы его прах развеяли по ветру, не оставляли здесь — тогда он бы мог увидеть мир. Андерсен не верил в жизнь после смерти, но мысль, что Нил может быть где-то рядом не давала сломаться окончательно. да, Тодд сломался. но вместе с этим — не осознавая до сих пор — обрёл внутри себя свет. могила Перри. там до сих пор много цветов и маленьких подарков. могильная плита неровно отшлифованная, но всегда будто тёплая — сколько раз Тодд в порыве отчаяния её обнимал и проводил ладонью по извилистой надписи. "потерян, но не забыт". этот кусок камня впитал слишком много его сил и слёз. он садится на своё привычное место — возле могилы, сооружая небольшую подушку в виде кленовых листьев, по-детски надеясь, что они немного спасут его от холода. — привет, Нил, — голос дрожит, мысли путаются, хочется остановить время. как и в их первую встречу, — знаешь, я в последнее время так много думал о тебе... и кое-что написал. достаёт сложенную бумажку из пальто — лишь ощутив тепло кармана, парень осознаёт, как сильно замёрзли руки. — наш новый преподаватель по английской литературе сказал написать сонет. на свой лад. уверен, ты бы прочитал его намного лучше, но... я попробую. "в начале пьесы молодой актёр со страхом демонстрирующий роли, не принят был, и как сказал суфлёр, игрою блеклой не передал он соли. так верно и со мною! излить речей любовных, минуя сердца боли, теперь не суждено, всё пеплом дышит, и среди греховных здесь избранным лишь моё сердце отдано. пусть мои книги станут красноречием, немым предвестником грядущей нам беды, любовь и воздаяние унесены течением, в тот мир, где свет всегда сильнее тьмы. прочти любви безмолвный рёв, освободись вмиг от своих оков." его поднятый от листа взгляд встретила оглушающая тишина. лишь тихий-тихий осенний ветер, словно ребёнок-сорванец, перекатывал по земле багряные листья. — н-надеюсь, тебе понравилось. потому что это — о тебе. Тодду не верилось, что он это говорит. говорит надгробному камню, покойникам, которые уже чего только не слышали за прошедшее столетие, лунной колыбели и наступающим сумеркам. а ещё он знал — Нил тоже его слышит.