disintegration // разрушение

На следующее утро над Променадом поднялось нехарактерно кровавое солнце. Суровая нью-йоркская зима, казалось, отступала, цепляясь за перспективу весны. Это было странно оптимистично. До весны еще несколько недель, и все же она сияла. И Ремус — бедный, избитый Ремус, — его кровь, наконец, стала его собственной, воспоминания — нет, свобода воли — нет; полная противоположность оптимизму. И все же солнце светило в окна и разбудило его в то утро. Оно осветило Сириуса. Сириус не сбежал утром. Это был второй — нет, третий раз, считая мотель. Он не был уверен, как почти забыл одно из самых важных событий своей новой жизни. Просто с ума сойти, как все изменилось. Насколько пагубными они были по сравнению со светлой энергией, которую Сириус нес по дороге — и подумать только, это было всего пару недель назад. Даже не месяц. Они были отягощены тайнами и заговорами, огнем и пеплом в течение недель. Их первая встреча по этому делу в том маленьком кафе в Техасе, казалось, прошла миллион лет назад. И Ремус не мог выразить, что было в том, чтобы спать рядом с ним; о близости быть рядом в их бессознательных состояниях. Это было какое-то дурацкое упражнение на доверие. Это было стремление к нормальности в хаосе, который царил вокруг них. Он часто думал о той фигуре Сириуса из ночного клуба — о Сириусе, созданном его мозгом, о истории, промелькнувшей в его синапсах за те секунды, пока они смотрели друг другу в глаза. Конечно, тогда это была сказка. Засыпая с Сириусом в его постели — невинно, единственным прикосновением были грустные губы и еще более грустные глаза, руки к рукам, голова к ключице — это почти приковало его к такому Сириусу. Теперь для него это все еще было немного сумасшествием, ведь он существовал не в сказке, а в реальности. Они с Сириусом были всем большим в мире — стихийные бедствия, казалось, царили везде, куда бы они ни ступили — и, как бы это ни было определяюще, мягкость его спокойных черт, теперь залитая золотым дневным светом, казалась необходимой как своего рода равновесие. Ремус не мог понять, что именно чувствовал, глядя на него. Неподвижные; они оба. Словно если бы он не двигался, не моргал, не дышал, он мог бы запечатлеть этот момент — краткий миг после пробуждения, где событий вчерашнего дня не было, где не происходила борьба, где их жизни не были на кону. Это вызвало какое-то замешательство в его груди. Он чувствовал вкус остаточного гнева. Горя и горечи. Желания. Необходимости. Тоски и какой-то ребристой связи, сплетенные вместе, как научные эксперименты, которыми они, блять, и были. И Сириус был более сложным, чем он когда-либо представлял — более сложным, чем он вообще знал. Он выбирал и отбирал свои битвы, как предметы одежды; его собственная жизнь была для него чем-то тривиальным. Ремус, казалось, возвышался — Ремус, Джеймс, Марлин. Регулус. Закрытая дверь, кровь протекает через петли, упавшая на ноющие предплечья Ремуса прошлой ночью, и они оставят след, но это был след, которого ожидали, как и след на самом Сириусе — кровавое пятно, размазанное по ребрам, как густая краска, что привлекла его ближе. Туннель, отделяющий его от остального мира. Это было... они были тяжелым грузом. Ремус не хотел думать о прошлой ночи. Кратко. Всего на мгновение. Он не мог этого вынести. Взглянув под другим углом, Ремус понял, что Орден давит на него. Он не был прирожденным лидером — по крайней мере, он предполагал, что это было одной из причин, по которой он покинул свою семью. Это не было чем-то плохим. Он делал все, что мог; у него было лицо на любой случай. Теперь Ремус знал это. У него было лицо на все те восемь лет, что они знали друг друга — не сказать, что он не был самоуверенным засранцем, о, он был, и каким, но он усилил это с Ремусом, и это были они. Это было, как он говорил все это время, притворством. Ремус был почти уверен, что на вампире почти всегда было около сотни слоев масок, и тот факт, что он все ближе и ближе подбирался к тому, чтобы раскрыть его, казался одновременно удивительным и ужасающим. Болезненным и прекрасным. Что ж, он думал, что то, что Ремус спал рядом с ним, тоже что-то значило для него — просто не был уверен, что именно. Сириус страдал от многого, в чем ему не хотелось признаваться. Он повсюду носил с собой чувство вины, постоянное темное облако страданий с неудовлетворительным окончанием — временное решение. Он был опасным беглецом. И Ремус знал, что ненавидит то, как он проникал под его кожу — он видел это. Необъяснимая жажда в ранние утренние часы превращалась в пыль и кровь в поздние ночные. Туда-сюда, туда-сюда. Это было несправедливо по отношению к Ремусу, он не мог этого вынести, и все же было что-то... Нет. Нет, он бы этого не признал. Это были не его слова. И все же они были. И все же это было правдой. И все же именно поэтому он, блять, был здесь, лежал рядом с ним; и почему Сириус не ушел этим утром, и почему они снова и снова мирились, находясь то на вершине горы, то на дне океана в мгновение ока. Но в потере контроля было что-то такое, что заставляло Ремуса чувствовать себя таким чужим в собственном теле. И в Сириусе было что-то такое. Он не был готов. Иногда Ремусу казалось, что он знает Сириуса лучше, чем самого себя, хотя на деле не знал его вообще. Это был парадокс. Знание и истина были непостоянны в этих водах, но если бы он и знал что-то, то знал бы это ради них обоих, и не стал бы поднимать этот вопрос. И он чертовски хорошо знал, что Сириус тоже не станет. И они все равно сидели бы с видом признания, что это были отметины, следы крови, пятно на окровавленных руках леди Макбет; слишком опьяняющие, чтобы выйти, вызывающие слишком много вины. Но теперь было по-другому. Сириус мог скрыть это за горячим и тяжелым дыханием и заботой о Ремусе больше, чем о себе, но они оба знали, что сейчас было что-то гораздо хуже. Все зависело от того, что он решит с этим делать. Здравомыслие Ремуса зависело от того, что он решит с этим делать, потому что он не позволил бы растоптать себя и довольствоваться меньшим, но он был так глубоко связан с ним, что не был уверен, что бы делал без большего. Линия, по которой они шли, была тоньше натянутого каната. Спокойнее, чем тело, которое, до сих пор, спало рядом с ним. (Этот момент, вот здесь, вот, что заставило Ремуса слегка улыбнуться, уютно лежа в своей огромной кровати. Ибо независимо от того, какое доверие сохранялось между ними — независимо от признания слабости в этом действии, — спать вместе, быть в бессознательном состоянии вместе было как двадцать пять масок за раз. Целый бал-маскарад.) (Это было сложно. Ремус был совершенно уверен, что они никогда, никогда не перестанут быть сложными, но что не было сложным, так это сияние золотого солнечного света, струящегося по лицу Сириуса и его руке, лениво лежащей у головы, из-за занавески, которую он забыл закрыть прошлой ночью. Что не было сложным, так это ощущение его мягкой кожи под мозолистыми кончиками пальцев Ремуса, когда тот коснулся его запястья. Очертил на ладони светлые круги. Тепло.) Глаза Сириуса оставались закрытыми, но губы искривились, и Ремус понял, что игра окончена. — Доброе утро, — пробормотал он наполовину раздраженно, наполовину весело, и глаза Сириуса открылись. Они были нежны. По крайней мере, минуту они не испытывали горя и никогда еще не были так прекрасны. — Привет, — прошептал Сириус, и его глаза метнулись туда, где пальцы Ремуса все еще лежали на его коже. — Развлекаешься? Ремус закатил глаза и попытался убрать руку, но Сириус схватил ее. — Я не говорил убирать, — сказал он все еще хриплым ото сна голосом. На мгновение между ними повисла нерешительная тишина, словно воздух высосали, а затем Сириус медленно провел пальцами вверх и скользнул ими между пальцев Ремуса. Будто один из них сломается, если тот будет двигаться слишком быстро. Ремус не был уверен, что он. Повисла тяжелая тишина. — Теперь могу это сделать, — сказал Сириус, и его губы изогнулись вверх. — Не так, как в тот раз в мотеле. Ремусу потребовалась минута. — О боже, — простонал он, прижимая другую руку к лицу и перекатываясь на спину. Он услышал, как Сириус мягко рассмеялся. — Ты не спал? — Ты и правда идиот, знаешь, — прокомментировал Сириус, нежно, но все еще чувствуя себя невероятно неуместным, пока не продолжил: — Я хищник. Ты прикасаешься ко мне, и я мгновенно просыпаюсь. — Заткнись, — пробормотал Ремус, опуская руку, зная, что его лицо покраснело. Сириус улыбнулся. — Почему ты просто позволил этому случиться? — Хотел посмотреть, как далеко ты зайдешь, — ответил Сириус, слегка пожимая плечами. — Видимо, ни капельки не далеко. Ты коснулся моей руки, а потом исчез. Ремус почувствовал, как его лицо покраснело еще больше, вспомнив свое идиотское осознание в ванной, когда он открывал краны, и решил никогда, никогда не говорить об этом Сириусу. Никогда. Он бежал тихо, и бежал тяжело. — Нужно поговорить об этом, — прошептал Ремус, и Сириус немедленно кивнул, взъерошив подушку. — Сейчас? — Нет, — пробормотал Ремус, сжимая его руку и качая головой. — Не сейчас. — У меня сегодня весь день встречи. Ремус улыбнулся. — Хорошо, — пробормотал он, двигаясь вперед. Сириус протянул другую руку и осторожно положил ее на плечо Ремуса. — Ты здесь. Сейчас. Просто... будь здесь, пока не придется идти. Что-то в глазах Сириуса потемнело. Он сделал глубокий вдох. — Отменю их все, — решительно сказал он, и Ремус раздраженно усмехнулся. — Вали на свои гребаные встречи, Сириус, — выдохнул он, и Сириус тоже засмеялся, двигая рукой так, что локоны Ремуса оказались между холодной кожей его пальцев, расчесывая и играясь. — Вообще больше никогда не пойду на встречи. — Заткнись, — сказал Ремус, все еще смеясь, и наклонился, чтобы поцеловать его. Целомудренно. Он сделал глубокий вдох. Провел большим пальцем по его щеке. — Я не прошу тебя бросать все ради меня, — теперь уже серьезно пробормотал Ремус. — Это не обязательно должно быть все или ничего все время. Сириус на мгновение замолчал, а затем: — Это все, что я знаю. — Я знаю, милый, — прошептал Ремус. — Я тоже знаю только это, но есть... есть другой способ. Конечно, есть золотая середина. Между всем или ничем. Сириус на мгновение задумался, а затем задумчиво сказал: — Что-то. Ремус вздохнул. — Что-то, — повторил он на одном дыхании. — Что-то. Не все. Не ничего. А что-то. Он подался вперед, слегка опираясь на свое предплечье, и захватил губы Сириуса своими, когда солнце сверкнуло, как опасные возможности на их несчастной коже; Сириус зарылся одной рукой в волосы на затылке Ремуса и обхватил его лицо другой, словно он был чем-то драгоценным. А потом отстранился. — Но я бы сделал это, — пробормотал он, широко раскрыв глаза и ища. — Бросил все. — Я знаю, — сказал Ремус, снова целуя его. — Я бы отдал тебе все, — прошептал он, прижимаясь губами. Ремус улыбнулся. — Я знаю. — Я бы отдал тебе солнце, если бы оно не жгло меня, — пробормотал Сириус. Он обвил руками голову Ремуса, чтобы обхватить его лицо, и посмотрел на него так, словно он был единственным пятнышком света в бесконечно блестящей галактике. — Ты не обязан мне ничего отдавать... — Но мне нужно, чтобы ты знал, что я сделал бы это. — Я знаю, — прошептал Ремус, снова целуя его. Целуя его щеку, лоб, висок. — Я знаю, я знаю, я знаю. — И это пугает меня, — прошептал Сириус, слова срывались с его губ, будто вывалились из дрожащих рук. И это была нежность под мягким весенним солнцем, и Ремус внезапно осознал, что у него не было гравитационного желания поймать его вот так. У него не было желания держать его здесь, потому что часть его знала, что рано или поздно он вернется. Он улыбнулся. — Тебе не нужно делать ничего, кроме как поцеловать меня прямо сейчас, — пробормотал Ремус и увидел, как напряглась челюсть Сириуса, в чем он выражал свое горе. Он был так близко, что мог поцеловать. Он этого не сделал. — Я... — Просто поцелуй меня, — прошептал он, качая головой. Сириус поджал губы. — Только это. Ничего больше. Сириус грустно провел маленькой рукой по его волосам и поцеловал. Он просто поцеловал его. Это было блаженство. Он ушел примерно через полчаса, когда солнце начало подниматься к своей естественной вершине, а жизнь начала оживлять пустынные улицы внизу. Это были полчаса полного покоя. Полчаса побега. Он остановился в дверях и обернулся. Его глаза были похожи на небо, а лицо вырезано, как луна; он был так чертовски красив, что Ремус мог чувствовать призрачную бумагу его кожи на кончиках пальцев, так отчаянно он хотел обхватить его лицо и никогда не отпускать. — Мне жаль, — просто сказал он. — Знаю, — сказал Ремус, потому что, если бы он сказал, что все в порядке, это было бы ложью, так как на самом деле ничего не было в порядке. — Мне тоже жаль. — Знаю, — ответил Сириус, и если бы он сказал, что все в порядке, это тоже было бы ложью, потому что для него это ничего не значило, и все же другого способа жить не было. Он слегка вздрогнул, словно собираясь уйти, но что-то вроде нерешительности вернуло его тело в это пространство, а затем он шагнул вперед, потянулся к лицу Ремуса и крепко поцеловал его в лоб. Ремус обнял Сириуса за талию и позволил его голове опуститься на столько, на сколько Сириус хотел, чтобы они остались в таком положении, и они могли стать статуями; запечатленными в этом моменте навсегда. Он отстранился, грубо провел большими пальцами по его щекам и вышел. *** День был чудесный. Как всегда после заданий. Сириус вводил и выводил людей, будто это никого не касалось, стреляя в Ремуса хитрыми улыбками, его волосы были причесаны, а одежда выглажена; он выставлял себя напоказ как Вампир Сириус Блэк, никакого подобия милого существа из постели Ремуса в утреннем свете не было. Он созвал то, что быстро становилось своего рода внутренним кругом из него, Джеймса, Марлин, Доркас и Пандоры, в уютный кабинет на втором этаже около полудня, чтобы обсудить план игры. На деле, это была встреча, которую должен был провести Сириус, но которой должна была руководить Пандора; ведьмы шептались, шестеренки в их головах скрежетали, как конвейер, собирая магические знания кусочек за кусочком, чтобы найти способ наполнить недавно приобретенным ядом василиска оружие. Детализация предназначалась в основном для Доркас и Ремуса, которые, само собой, были очень хорошо знакомы с кинжалами, ножами, и прочим; все закончилось довольно скоро с обещанием держать в курсе, и Доркас с Джеймсом (опасная, опасная парочка) ушли в час на обычный обход, взяв с собой двух новых охотников еще до того, как Ремус успел их увидеть, а Сириус продержал Марлин лишний час, а потом еще и Андромеду полтора. Ремус, с другой стороны, был загнан Лили в угол в коридоре. — Люпин! — позвала она, обходя пару ведьм и огибая крайний столик, чтобы добраться до него. — Привет, Лилс. — Боже, я не видела тебя с тех пор, как ты ушел вчера, — сказала она, подходя к нему. — А потом тебя увели вампиры. Я только сейчас узнала от Бенджи и Гида, что там вообще произошло. Он крепко притянул ее к себе; она была ему только по плечо, и ее лоб прижался к открытой коже шеи, где рубашка сползла под ее весом. Он нахмурился. — Ты в порядке? — спросил он, отрывая ее от себя и кладя руку на лоб. — Лили, ты вся горишь. Ты заболела? — Я всегда теплая. — Сейчас теплее. Она отдернула голову от его руки и пожала плечами. — Я просидела у камина где-то два часа. Хватит говорить обо мне, я так волновалась за тебя. — Я в норме, — сказал он. — Ты видела двух других; с нами все в порядке, согласна? Получили товар, — он одарил ее улыбкой, которую она не оценила. — Тебе повезло, что ты хорош в своем деле, — пробормотала она. — Думаю, это стоило того, но было так страшно видеть, как они говорили о тебе в новостях, под видом какого-то... предательского террористического нападения на HI2. Ремус поморщился. — Все было так плохо? — Ну, очевидно, не настолько плохо, чтобы они выследили тебя, — заметила она, небрежно направляясь с ним бог знает куда. — Но если последние пять лет и научили меня чему-то, так это тому факту, что что-то всегда будет иметь преимущество над людьми. — Под чем-то ты имеешь в виду Пандору. — Конечно, я имею в виду Пандору. Девчонка — ебаный гений. Ремус усмехнулся, и Лили повернулась, чтобы посмотреть на него, прищурившись, с намерением. Он приподнял бровь. — Что? — Ты занят сейчас? Он вытянул шею, чтобы посмотреть на часы в конце коридора; он даже не был полностью уверен, зачем. Вообще-то на день у него планов не было. — Нет. Она покачнулась на каблуках, а затем улыбнулась ему. — Не хочешь выйти и немного потренироваться? Изабела занята; она наверху, занимается бог знает чем с Оливером... — О боже, это небезопасная смесь. — ...и мне скучно, а у меня слишком много энергии, чтобы сидеть взаперти в этом дурацком доме еще дольше, — вздохнула она, проводя руками по волосам и отбрасывая их на плечи. — Не могу поверить, что застряла здесь. — Если это заставит тебя чувствовать себя лучше, думаю, теперь я тоже, — заметил он, и, похоже, к ней пришло какое-то осознание. — О боже, — рассмеялась она, поворачиваясь к нему. — Теперь мы оба беглецы. — Лили, — медленно произнес Ремус. — На самом деле ты не совершала убийства, помнишь? — А закон считает, что совершала, одно и то же, — она пожала плечами. Они небрежно шли к задней двери; он даже не согласился, но предполагал, что никогда не откажет. Она внешне жестикулировала. — Мы линчеватели! О, я люблю это слово. — Я должен был догадаться, что из всех моих знакомых ты отправишься в тюрьму первой, — заметил Ремус, уловив ее мрачный юмор; Лили ахнула и толкнула его. — Грубо. — Может, но ошибаюсь ли я? Нет. Она рассмеялась и взяла его под руку, когда они вышли на свежий, исчезающий воздух. Там были две девушки, сидящие у озера, и ведьма, которая рисовала какую-то руну на дереве, а затем периодически стирала ее, но кроме них — никого. Небо стало облачным, но все еще было ярким и желанным, и они несколько мгновений молчали, настроившись на мягкую мульчу под ногами, прежде чем Ремус снова открыл рот. — Я знаю, что вы были не особо близки, — пробормотал он и увидел, как она сглотнула. — Но ты же знаешь, что всегда можешь поговорить со мной, да, Лил? Я знаю, что быть брошенным во все это было невероятно... беспрецедентно. — Моя фактическая немедленная отставка в Бруклинскую пресвитерианскую была определенно беспрецедентной, — ответила она, предсказуемо не в силах удержаться от шутки — любой шутки, — и затем кивнула. Неловко откашлялась. — Но... спасибо тебе. Я... справляюсь, но всегда приятно иметь свободные уши. Вампиры точно не лучшие терапевты. Кроме Марлин, наверное, она потрясающая. — А Джеймс? Лили повернулась, чтобы поднять на него брови, а затем расхохоталась. — Он достаточно своенравный для них всех дважды. Он все стучится ко мне, чтобы проверить, как я. Где-то три раза в день. Прерывает чтение постоянно. Я просто пытаюсь дочитать уже «Эмму». Ремус хмыкнул. — Ну, очень любезно с его стороны. Мысли эти. Лили вздохнула, повернулась, чтобы посмотреть на озеро, от которого они теперь были всего в нескольких футах, и как-то нерешительно нахмурилась. — У него доброе сердце, — решила она, и Ремус подумал, что это справедливо — Ремус подумал, что это уже что-то. Готовясь к дневным событиям, и потому что Ремус чувствовал себя довольно озорным и легким, возможно, приподнятым, находясь рядом с Лили, как всегда было и всегда будет, он дал им минуту спокойствия. А потом подкрался к ней. Это была ошибка. Он схватил ее за плечо левой рукой, намереваясь развернуть и попытаться ударить (не сильно — просто проверить ее рефлексы), но его желание исполнилось даже в большем объеме, когда она повернулась, имитируя лист, величественно кружащийся на несезонном осеннем бризе, схватила его за запястье своей раскаленной рукой и стянула со своего плеча. Рот Ремуса открылся, намереваясь что-то сказать, но он не успел отойти достаточно далеко, прежде чем она вывернула его запястье назад так, что оно начало болеть за пределами тепла от ее ладоней, посылая мурашки вверх и вниз по спине, а затем зарядила ему коленом прямо в промежность. Все это в течение двух — может, трех — секунд. Он упал на колени, и она отпустила его. — Нечестно, — выдавил он, сжимая кулаки и пытаясь прийти в себя. Он наклонился, уткнулся лбом в колени и поднял правое предплечье, чтобы показать ей фак. — Нечестно. — Вообще не нечестно. Думаешь, вампиры из вежливости будут избегать твоих яиц? Он (медленно) выпрямился, челюсть все еще отвисла от того, что было в основном шоком, но немного искренним впечатлением, и посмотрел на нее. Она явно боролась со смехом. — Иди нахуй. — Эй, ладно, предлагаю мир, — начала она, поднимая руки в знак капитуляции. — У меня реально чувствительные соски. Можешь бить по ним, если хочешь. Честно говоря, ими очень часто пренебрегают, но это больно типа пиз... — Ага, окей. — ...деееец... Ремус, эй, мы линчеватели в мелком воровстве, окей, не опускайся до убийства... убери свой кинжал сейчас же или да поможет мне бог... *** Лили так сильно вывихнула ему челюсть, что ему пришлось пойти к Поппи, местной ведьме-медику, за мазью, но сам он заставил ее плевать кровью, такой же красной, как ее волосы, и блокировал ее, по крайней мере, в три раза чаще, чем она блокировала его, так что это был не совсем безоблачный или неинтересный день там, у озера. (Две молодые девушки даже подошли посмотреть с безопасного расстояния; у одной из них были блестящие белокурые волосы в тон ее залитой солнцем улыбке, а другая взяла ее за руку и имитировала движения для Ремуса через плечо Лили, солнце сияло на ее смуглой коричневой коже, и один раз — только один — Ремус действительно последовал ее совету. Она бурно ухмыльнулась и запрыгала вверх-вниз, и он даже не узнал их имен, прежде чем их позвали, но публика была оценена по достоинству.) Поппи была доброй, но сердитой на вид женщиной лет пятидесяти, и она сообразила импровизированный кабинет вверх по лестнице и вниз по левому коридору. Ремус отправился туда, чтобы взять у нее мазь, и обнаружил, что Джул кружатся туда-сюда на стуле, что было прекрасным вторжением в его день, если, возможно, не прекрасным вторжением в день Поппи, и он ушел с ними на буксире искать компанию, и был почти уверен, что услышал вздох облегчения от Поппи; был также почти уверен, что это облегчение не продлится долго. Как бы то ни было, они столкнулись с Изабеллой (видимо, вечный центр Джул), у которой на воротнике было заметное количество крови, она поклялась, что это белка. Наблюдая, как они вместе поднимаются наверх, Ремус чувствовал себя совершенно безумным по множеству причин, потому что это определенно была не беличья кровь, а ему было вообще похер. Ужин состоял из двух человек — его и Лили, потому что они слишком долго были на улице и должны были разогреть пасту в микроволновке, которую, по-видимому, приготовил для всех Тед Тонкс, в то время как Андромеда и Сириус были на севере штата до конца дня (сюрприз для Ремуса) по вызову Миюки Гринграсс, что сейчас в Утике, следуя за своими любимыми кузенами по шоссе 12. Ужин привел к звонку Доркас и выяснению, что она возвращается с бруклинского патруля вместе со Сьюзен Боунс, а это привело к тому, что они встретились с ней в дверном проеме и попытались провести трех человек с тремя кружками чая через дверь, предназначенную для одного; дверь, ведущую в комнату, которая, по-видимому, была осаждена людьми. — Вечерочек! — Бенджи Фенвик улыбнулся им в ответ, поднимая бутылку пива. — Очень мило с твоей стороны наконец-то показать личико. — Его побитое личико, — заметила Лили, проскакивая через небольшой промежуток между креслами, чтобы сесть на пуфик перед камином. Гидеон бессознательно протянул руку, и она отбила ему «пять». Это была очень близкая сентиментальность для двух людей, которые впервые встретились менее двенадцати часов назад, но Ремус предположил, что именно это и делала Лили — заставляла чувствовать, будто ты знал ее всю жизнь. — Привет, — нервно сказал Ремус, опускаясь на свободное место рядом с Гидеоном на диване. — Значит, Доркас поймала вас обоих? — Ага, — сказал Гидеон, откидываясь и раскинув руки на спинке. Он поднял глаза и оглядел комнату, будто все еще впитывая. — Господи. Только ты можешь вляпаться в такую херню, Ремус. — Согласен. — Думаю, теперь мы здесь застряли, да? Ремус вздохнул. — Наверное. Гидеон сделал довольно доброе лицо, наклонившись, чтобы поднять странное маленькое золотое украшение на кофейном столике. — По крайней мере, здесь гостеприимно. В каком-то смысле, подумал Ремус, глядя на дверь и отмечая, что сейчас на территории определенно находилось по меньшей мере двадцать человек, и ни один из них не приближался к этой комнате. — Они подумывали, — сказала ему Доркас, перекидывая свои расшитые бисером косы через плечи, — о том, чтобы привести сюда Фабиана и Карадока. Под веревками. Людей, самых близких к ним, понимаешь; потом, может, еще кого-то. Люди, с которыми мы не так близки, могли бы прислушаться, если бы нас было больше, чтобы говорить за них. — Разве Карадок не занят делом оборотня? — спросил Ремус, и Бенджи хмыкнул. — Да, — сказал он. — Но они поймали большинство из них — просто пытаются выследить одного жулика, думаю — и, кроме того, у него даже нет никаких обязательств перед Дамблдором, он просто рука помощи. И чувствуется мне, это немного важнее. Ремус кивнул. — А Фаб ничего не делает, — сказал Гидеон. — Они с Беном были на задании в Луизиане... — О, да, он знает, — вставил Бенджи. — Ходили навестить этих двоих, когда закончили. Славные маленькие выходные, не так ли? — Оу, — сказал Гидеон. Его взгляд переместился на Ремуса. — Фабиан не упоминал. Ремус поблагодарил всех богов за то, что свет костра скрыл его красное лицо. — Ммм, — сказал он из-за своей кружки. Доркас слегка хихикнула, и ему захотелось вмазать ей. Он не собирался признаваться, что спал с братом-близнецом этого человека. — Ага, весело провели время. С тех пор я их не видел. Так он ничем не занят? Гидеон покачал головой. — Кое-какой работой для Минервы. В основном по обработке; работа в штаб-квартире. Но он пытался вернуться на поле — становится таким дерганным, знаешь, — так что я уверен, что он согласится, — он помолчал, глядя вниз. — И... Ну, я уверен, что он хотел бы увидеть Перси. Воцарилось неловкое молчание. — Ты с ним разговаривал? — спросил Ремус. Гидеон покачал головой. — Думаю, он меня игнорирует, — пробормотал он, горько смеясь. — Я не держу на него зла. Я не стал бы винить его за то, что он снова мне не доверяет, не говоря уже о его настоящей семье. Доркас покачала головой. — Знаете, во всей этой ситуации есть нечто подозрительное, — тихо сказала она. Все посмотрели на нее. Ремус приподнял бровь. — Ты о чем? — Я просто, — начала она, окидывая их всех взглядом. — Разве Чарли Уизли кажется таким человеком, которого устраивает нечто подобное? Он, черт возьми, разводит драконов, ну еб твою мать. А Билл? Разве он не на двадцать пять процентов оборотень или типа того? И, честно говоря, Ремус никогда не думал об этом вот так. Он знал мальчиков Уизли — само собой, их дядей он знал намного лучше, но, так или иначе, и их тоже, — и он даже не принял во внимание ген ликантропии Билла, даже несмотря на количество экспериментов по сращиванию генов, которые проводились в темных уголках штаб-квартиры, в которые он был посвящен четыре года назад; когда это случилось, Ремус был на трехмесячной исследовательской удаленной работе для Грюма. Они казались идеальной семьей, но он предполагал, что все семьи так выглядели со стороны. Семья Ремуса вот да. — Не знаю, — сказал Гидеон совершенно измученным голосом. — Я никогда бы не подумал, что Молл сделает что-то подобное, но... Ну, вообще, я еще не все продумал. Это так сильно меняет дело. И она ужасно оплакивала его, понимаете? Я чувствую себя ужасно, потому что знаю, что он... ну, он здесь, а она вот не знает. Доркас нахмурилась. — Мне жаль, Гид. Ты... понимаешь, почему мы просим тебя не рассказывать, правда? Он шмыгнул носом и кивнул. — Конечно. Это дело чертовски безумное. Такое ощущение, что происходит подземная война, о которой никто толком не знает, и в которую я просто каким-то образом втянулся. Лили издала сухой смешок. — Скажи это еще раз. — Слышно что-то из бюро? — спросил Ремус, и Бенджи поморщился. — Типа того, — сказал он. — Пара звонков со стационарного, только, похоже, они не проходят. Я думаю, обереги этого места все портят. — Да, — мягко сказала Лили. — Это принцип. Пандора рассказывала мне об этом. Коммуникации без добрых намерений автоматически искажаются. Магия просто... знает. Бенджи кивнул в знак согласия и откинулся на спинку. Никто не возражал против того, что штаб-квартира была пронизана коррупцией, теперь болтающейся у них перед носом, как проткнутый гвоздем стебель гниющей маргаритки. Это было нечто такое, от чего трудно отучиться, что облегчалось нечеткими телефонными звонками и крошащимися, сгнившими кончиками пальцев. Ремусу стало немного нехорошо при мысли о том, как они обвиваются вокруг его руки. Его руки, которая не была его собственной. Несколько мгновений они молчали. — Могу я спросить... — осторожно спросил Гидеон. Ремус кивнул, показывая, чтобы он продолжал. — То, что мы сделали вчера — то, за чем вы, ребята, пошли, — я знаю, что мы не знаем, почему и что вы собираетесь с этим делать. Но... просто скажите мне, что это что-то хорошее. Что-то, что может остановить этих вампиров. Ремус сглотнул и встретился взглядом с Доркас. Она натянуто улыбнулась. — Так и есть, — сказала она. — Я обещаю. Он улыбнулся, и Бенджи отхлебнул пива, а потрескивание огня эхом отозвалось ломающимися ветками и контролируемым разрушением. *** Ремус наносил мазь на челюсть, когда раздался резкий стук в дверь. Приближалась полночь. Возможно, уже немного позже. Он оставался в гостиной с ребятами, Доркас и Лили в течение часа или двух, наверстывая упущенное, а затем, когда пробило 10, Доркас вытащила свои ноги, чтобы «прочесать местность», что, по приказу Марлин, было двухчасовой проверкой, чтобы уловить следы или найти любых потенциальных преследователей. Но по приказу Доркас? Это был предлог, чтобы вытащить Ремуса неизвестно куда, прижать руку к его груди и вытащить все его самые сокровенные секреты, которые он мог рассказать только ей. Ладно, он поддался драматизму. Засудите его. Она вывела его на холод на живописную маленькую грунтовую дорогу, ведущую в заграничные огни города, и сумела вытянуть каждую мелочь, произошедшую между ним и Сириусом, в хронологическом порядке, от начала до конца; от ржавых книг в твердом переплете библиотеки отеля «Трансильвания» до мягкого блеска нежного урагана в постели Ремуса утром, поцелуй на прощание, поцелуй на ночь. Доркас Медоуз не была особенно склонна к сплетням, но Ремус был Ремусом; по сути, она претендовала на половину его конечностей и 25% органов. Они бы не сбежали, если бы не она. Когда они вернулись, было ужасно темно. От легкого давления, вызванного прохождением через электромагнитную, в основном невидимую защиту, у Ремуса заложило уши, и первое, что сделала Доркас на безопасной территории, толкнула его плечом и пробормотала что-то непонятное. — Что? — Не могу поверить, что мы теперь целуемся с вампирами, — пробормотала она громче; наполовину смущенно, наполовину шутливо презрительно. Это «мы» казалось личным. — Что бы сказал Грюм? — Он бы ничего не сказал. Он бы поднял свою верную Берретту и заполучил бы наши черепа. Доркас рассмеялась, а потом замолчала. — Ты правда так думаешь? — тихо спросила она через мгновение. Ремус пожал плечами. Повернулся к ней. — Ты так думаешь, разве нет? Доркас фыркнула, вспомнив тот день. Ствол направлен вперед, а дуло прямо в лицо. — Ну, я бы не пошла на это. — Это потому, что ты моя семья. Грюм — не моя семья. Он мой наставник, и у нас что-то вроде отцовских отношений по той единственной причине, что мой отец ушел, а я жаждал одобрения. Ему было вообще похуй. Она снова рассмеялась. — Я думаю, ты нравился ему больше, чем способен признать, знаешь. Он едва ли накажет тебя за такие вещи, за которые вырвал бы у меня и Мэри кишки. Ты купаешься в привилегиях Грюма. — Привилегии Грюма не совпадают с ненавистью Грюма к вампирам. Он бы пробил мне, а потом убил Сириуса. На мгновение они замолчали. — Не Сириуса, — сказала Доркас. — Не Сириуса, — согласился Ремус. — Этот парень, блять, не сдохнет. Я бы знал. — Ммм, — промурлыкала Доркас, беря его под руку. — Не делай вид, что ты этому не рад. — А к чему было это «мы»? Это было истинным свидетельством ментальной связи его и Доркас, и она точно знала, что он имел в виду, даже при таком резком возвращении к теме. — Заткнись. — Теперь ты признаешь, что это произошло? — И больше никогда не повторится, — сказала Доркас самым милым угрожающим тоном, с которым он когда-либо сталкивался. Ремус застонал и притянул ее ближе; она слегка пошатнулась, ее визг заглушил уханье совы. Теперь они шли по дорожке, их лица были озарены лучами наружного освещения. Это было умиротворяюще, и он почувствовал любовь, прижимаясь к ее плечу. Он очень любил ее. — Но она прелестна, — предложил он, зная, что она закатывает глаза, даже не глядя ей в лицо. — Марлин. Она хорошая. Доркас вздохнула, задумчиво поджав губы, а затем сказала: — У нее доброе сердце. Ремус на мгновение разинул рот, его губы изогнулись, вспоминая, где он слышал эту фразу, уже произнесенную сегодня. Она повернулась к нему, усмехнулась и закатила глаза. — Ты теперь такой вампирский подсос, Ремус, — засмеялась она. — Не может быть, чтобы Сириус Блэк был настолько хорош в отсосах. — И даже лучше, — раздался грубый голос позади них; они оба развернулись — а в своем деле они достаточно долго, чтобы иметь потрясающие рефлексы и способность сдерживать визг. И конечно же. Этот мудак собственной персоной. — Как ты вечно повсюду?! — застонала Доркас, пронзительно и раздраженно. Сириус шагнул дальше на свет и ухмыльнулся. — Это мой дом, не забывай, — сказал Сириус, выходя на свет. На нем была белая рубашка и черный блейзер. На воротнике была кровь. На его воротнике всегда была кровь. Доркас моргнула. Раздраженно. — Я ненавижу тебя, — сказала она, и Сириус сверкнул ослепительной улыбкой. — Что ж, а я люблю тебя, — самодовольно ответил он. Его глаза метнулись к Ремусу, чей желудок напрягся от чего-то, имитирующего ужас и обожание. Он взбежал по трем ступенькам на крыльцо и улыбнулся им обоим. Доркас состроила ему, откровенно говоря, очень детскую гримасу, и он показал ей язык. — Двигаться будешь? — спросил он ее, и она пошла. Он бросил последний взгляд на Ремуса, улыбнулся до ушей и вошел в парадную дверь. Он не захлопнул ее, так что Доркас взяла это на себя, хотя они все еще были снаружи. — Чертовски ненавижу этого парня, — сказала она. — Я забыла, как сильно я его ненавидела. Он слишком тебе нравится. Это отражается на мне. Перестань. Ремус усмехнулся. — Это вряд ли. — Перестань. Перестань любить вампиров. Ты ранишь меня, Ремус, ты хладнокровно убиваешь меня... — Я ничего не делаю! — Ты позволяешь отсасывать тебе гребаному придурку, вот что ты делаешь... — Теперь я от этого не отмоюсь, да? А как насчет большого сердца Марлин, а? Лицо Доркас полностью расслабилось, и она погрузилась в полное молчание. Ремус прикусил губу, чтобы удержаться от смеха. — Не надо, — сказала она дрожащим голосом, и все это было так глупо комедийно, что он не мог этого скрыть, — упоминать мне о ее большом сердце, Ремус. Ремус расхохотался. Полное, неослабевающее хихиканье. — Когда ты знаешь, что я хрупкая... — говорила она под видом расстроенной, но ее плечи тоже вздымались, и, о боже, все это было так нелепо абсурдно. Он обнял ее за плечи и потащил через порог, и она пробормотала: «Вампиры будут нашей гребаной погибелью», и Ремус подумал, что, на самом деле, так и было. Это было два часа назад. Сюжет этой истории поменялся, но корни оставались, и в основе был тот стук в его дверь, когда Ремус наносил мазь на лицо, потому что за этим стуком стояли широкие возможности, и все же он знал только то, что ему придется развлекаться. Он моргнул, наблюдая, как зеленая паста, похожая на алоэ вера, впитывается в его кожу, словно в ускоренном режиме — волшебство, чувак, — а затем прочистил горло, перепрыгнул через пару ботинок и направился к двери, все еще держа горшочек в руке. Он ухватился за ручку и открыл ее. Он даже и наполовину не успел открыть, как Сириус подался вперед и поцеловал его. Это было глубоко, нежно и страстно и так, так внезапно, что он выронил маленькую стеклянную баночку с мазью. Она распалась на три больших куска и разбрызгала повсюду зеленую пасту. Его руки оказались в волосах Сириуса еще до того, как он отметил их присутствие. Ремус отстранился, оторвав рот, и это было похоже на потерю конечности, отросшей заново, когда Сириус улыбнулся, прижался лбом к его лбу и пробормотал: — Привет. — Привет, — сказал Ремус, совершенно сбитый с толку; рот открыт, губы приподняты. Он немного откинулся назад, чтобы рассмотреть его в полной перспективе. — И для чего это, черт возьми, было? — Пандора послала меня наверх сказать тебе, что завтра в девять утра у нас встреча. — И когда ты планировал вынуть свой язык из моего рта и реально сказать мне это? Сириус пожал плечами. — Может, минут через двадцать? — Ты амбициозен. — Ты прекрасен, — пробормотал Сириус, и Ремус почувствовал, как у него внутри все тает. — О боже, — поперхнулся он, изображая отвращение, не зная, как еще с ним поступить, — Ты просто... просто огромная головная боль. — Лестно. — Ходишь тут за мной повсюду... — Как щенок. — Ненавижу тебя. — Мммм, — Сириус снова наклонился, целуя его, руки скользнули вверх и обвились вокруг его шеи. Ремус отстранился первым. — А мы... — он прочистил горло, нос к носу, прижимая его так близко, что, если бы было еще ближе, он мог бы просто впитать капризы Сириуса Блэка в свою кровь и это, пожалуй, к лучшему. — Мы должны говорить об этом? — Мхм, — сказал Сириус, кивая. Ремус был просто рад полученному подтверждению. Он больше не хотел падать с безумной горки. Эта спираль начинала вызывать у него тошноту. — Но я то и дело встречался с тупыми членами Ордена и шпионами, разговаривал по телефону с людьми на заданиях и вообще по всему гребаному штату, а не здесь, с тобой, сегодня, из-за этой глупой, необдуманной войны. — Как грубо со стороны войны, — пробормотал Ремус. — Совершенно ужасно, скажи же? — ответил он, голос чистый, горло чистое. — И, таким образом, мне не удалось поговорить с тобой за пределами всей херни, типа, должен ли клинок василиска быть, блять, пойньяром или шотландским кинжалом... — Все еще думаю, что пойньяр будет легче держать... — О, заткнись, ты, прекрасный ублюдок, — выдохнул он, продолжая: — Это моя компенсация. Вот он я, и я не убегаю. Ремус прищурился на него. Оглядел с ног до головы. — Ты странно оптимистичен, — сказал он. (Странно открытый, точнее). — Почему? Сириус ухмыльнулся, даже не возражая против его презренного пессимизма. — Ладно, слушай, тебе это не понравится... — Не понравится что. — Я осушил парня в Утике, но все прекрасно, потому что я убедился, что он попал в больницу, прежде чем полностью истек кровью... — Сириус. — И теперь, — выдохнул он, наклоняясь, чтобы прижаться лбом к лбу Ремуса. — Я чувствую себя обновленным, и я совершенно не мог перестать думать о тебе весь день, это было ужасно, правда. — Держу пари. — И я не могу перестать думать о... — его дыхание сбилось, и Ремус практически мог видеть, как облака окутали его лицо, но у него все было так хорошо, и поэтому он прижал поцелуй к его губам и вытащил из него слова, будто они были прикреплены красной ниткой вокруг его сердца. — О том, что ты сказал. Последнее, что ты сказал. Ремус с трудом сглотнул. — Последнее, что я сказал... — Это не из-за отсутствия у меня желания, — выдохнул он, качая головой. — Боже, как я хочу. Я хочу, хочу быть твоим... парнем–вампиром, и иметь все это, но ни один из нас не создан для чего-то простого. Но то, что у нас есть... то, что у нас сейчас есть, не менее реально, потому что это необычно. И я все еще так без ума от тебя. Так, так сильно, что я не знаю, что мне делать, кроме как отталкивать тебя, а затем отчаянно, хронически хотеть, чтобы ты вернулся, когда уходишь. Ты... ты просто... — У тебя под кожей, — прошептал Ремус. — Я думаю, что начинаю привыкать к тому, что ты там, — выдохнул Сириус в ответ, осколки и обломки. Они вонзались в кости Ремуса и затвердевали там, как цемент. Тупая, успокаивающая, радостная боль. — Я не знаю, что ты сделал, — продолжал он, подавляя глупый, неверящий смех. — Я беспомощен. Я... в ужасе. Ты угроза. Ты абсолютная угроза, посмотри, что ты со мной сделал. Посмотри, во что ты меня превратил. Посмотри, во что мы превратились. Они покрыли виной свои дрожащие пальцы, и Ремус не стал бы делиться ею ни с кем на свете. Руки скользят вверх и вниз по его бокам, неглубокое дыхание на его щеке. Открытая дверь. Он пнул ее ногой. — Так что я для тебя? — прошептал Ремус, чувствуя это, но не слыша. Удерживая нематериальный туман на своей бесплодной игровой площадке, пока не пришла зима, чтобы снова заморозить его, и холодные губы Сириуса открылись. — Все, — сказал он, как будто это было очевидно. — Все, что я вижу. Всегда. Все, что вне досягаемости, и эта штука, — обхватывая лицо Ремуса. — Между моими двумя идиотскими руками, — прерывистый вдох. — Ты мой красавчик. Он выдохнул, делая перерыв, но Ремус впитывал его слова, и они были всем. — Ты мой, — сказал он. Тверже, чем что-либо другое. — И я долго и упорно думал о тебе, весь проклятый день и всю ужасную ночь, и я знаю, что буду просто продолжать думать о тебе весь проклятый день и всю ужасную ночь, независимо от того, попытаемся мы или нет, так что мы могли бы. Мы могли бы с тем же, блять, успехом. Ремус моргнул, разинув рот, откинулся назад, чтобы как следует рассмотреть Сириуса. — Что ты... Я имею в виду, что ты хочешь сказать...? — Я не знаю, — ответил Сириус, смеясь; и Ремус смеялся, и смеялись они. — Я, блять, не знаю. Что бы, черт возьми, ты ни хотел, чтобы я говорил. Я весь твой. Я не могу не быть, даже если ты заставляешь меня хотеть вырвать себе зубы один за другим и засунуть кулак в горшок с расплавленной лавой. — Романтично. — Некоторые говорят, что я очарователен, — пробормотал Сириус, и Ремус закатил глаза и почувствовал, что больше никогда не захочет покидать этот момент. Его лицо стало более серьезным, и он залился кровью, будто никогда раньше этого не говорил. Снаружи ухнула сова, и это было эхом потерянного и найденного, а слова, как правило, эффектно подводили Ремуса. Сириус знал это. Он вел и ведет, даже если не хочет этого. Храбрость и трусость на одном дыхании. — Как оказалось, — пробормотал он теперь тише. — Я поддался проклятию недооценки Ремуса Люпина, и за это мне жаль. Ремус нахмурился. — Ты что вообще несешь? — Ты великолепен, — выдохнул Сириус. — Ты великолепный, великолепный человек, ты знаешь это? И я справляюсь с тем, что мой брат практически неуничтожим, Джеймс, блять, никуда не денется, а Марлин — сила, с которой нужно полностью считаться, но ты, ты... ты как эта маленькая штучка, которую я никогда не мог поймать. Ты растворяешься в тени, будто становишься чем-то нематериальным, и я думаю, что мой мозг все еще считает, что однажды ты исчезнешь. А потом... потом ты врываешься в правительственное здание или убиваешь чистокровного и ведешь себя так, словно ты настолько важен, что мир перестал бы вращаться без тебя, и я пришел к пониманию, что, думаю, мой мир перестал бы. — Сириус... — Мысль о том, чтобы иметь тебя, заставляет меня катиться по наклонной, но мысль о том, чтобы потерять тебя...? — сказал Сириус, и казалось, что он выдавливает каждое слово со скоростью света. — Я думаю, что сойду с ума. Целый водоворот. Я бы убил всех, на кого бы ни положил глаз, для тебя, — словно если бы он остановился, этот мгновение разбилось бы, как холодное стекло, и утонуло, прикованное к темноте, что преследовала его хриплым взглядом, красной душой и чинкведеей. — Но я не хочу, чтобы ты это делал, — подчеркнул Ремус. — Я знаю, — сказал Сириус, качая головой. — Я знаю, и поэтому я не буду. Я не буду. Вот кто ты. Вот что ты делаешь. Все, что ты есть — это сила, — сглатывая, признаваясь. — И поэтому мне правда нет смысла отталкивать тебя, когда ты просто собираешься вернуться ко мне бумерангом с удвоенной силой. Я бы предпочел стоять рядом с тобой и смотреть, как ты прорываешься сквозь горы, чем сидеть сложа руки в десяти футах позади, зная, что у меня могло бы быть. Я думаю, это погубило бы меня, — он перевел дыхание. — Я думаю, ты уже сделал это. Ремус судорожно вздохнул. Он не мог открыть рот, боясь, что заплачет, но эти слова. Ох, эти слова. — Мы сгорим вместе, — прошептал Ремус, чувствуя, что это лучшее, что он мог сделать; цепляясь за Сириуса, как за спасательный круг, держа его, как рычаг. Он двинулся, чтобы снова прижать их лбы друг к другу, чувствуя, что это было лучшее место для вечного пребывания; здесь, в этом моменте. Этом маленьком пространстве. С этими спутанными вдохами. Этими запутанными жизнями. Этими неистовыми наслаждениями. — Пути назад нет, — выдохнул Сириус, и ему показалось, что он отдает Ремусу все одним этим вдохом. Его сущность, его дух. Его уязвимость и его сердце. На ладони одной мозолистой руки. — Я знаю. Знаю. Я не могу обещать совершенства. Я не знаю, как с тобой обращаться. Все еще. Но мне кажется... кажется невероятно важным, что я останусь с тобой. Ремус закусил губу изнутри. Желая, чтобы в его глазах перестало покалывать. Сириус улыбнулся, и это было беспомощно. — Боже... — выдохнул он, поглаживая большим пальцем его щеку. — Как я мог вообще отпускать тебя? Ремус покачал головой, крепко обхватил руками лицо Сириуса и поцеловал его. В нем была какая-то меланхолия, которой раньше никогда не было. Это было почти спокойно; никакого жужжания умов, телекинетические и электромагнитные волны не отзывались в ушах Ремуса, как пронзительный звук тревоги, красный и ревущий; это было красиво. Пастельно. Идеальные теплые руки на теплой коже. Он хотел запомнить каждую клеточку тела Сириуса. Ему хотелось сосчитать его красивые ресницы. Хотелось целовать его вот так, потому что никакие слова не могли бы описать это. Это было похоже на спасение на поле боя. Ремус Люпин не знал невинности, но если бы он достаточно постарался, то смог бы ощутить ее вкус; он был миллионом невысказанных вещей, а Сириус был миллионом высвобожденных. — Ты... ты... — выдохнул он, отодвигаясь достаточно, чтобы заговорить. Его руки лежали на груди Сириуса, и он ухмыльнулся, держа запястья там, в небольшом пространстве, где оставались связи. — Ммм? Ремус на мгновение разинул рот, пытаясь подобрать слова, но он падал слишком сильно, чтобы ухватиться за них, разочарование клокотало у него в горле. — Не могу выразить словами то, что ты заставляешь меня чувствовать, — сказал он, и Сириус улыбнулся. — Тебе и не нужно, — пробормотал он, обнимая его все крепче и крепче. — Просто поцелуй меня. Больше ничего не нужно. Он просто поцеловал его, и больше не было самым большим; это было просто больше. Он просто поцеловал его, и это была душа к душе. Он просто поцеловал его. И вот, что осталось невысказанным: ты горишь, и я таю, ты кричишь, и я скорблю, и кипеть мы будем тоже вместе. Вплоть до земляных, хрустящих, трупных костей, укрытых пеплом, унесенным ветром. Куда бы ты ни пошел. Куда бы ни пошел я. И вот, что осталось невысказанным: я не буду идеальным сразу, но я постараюсь. Я постараюсь. Я буду стараться, пока не потерплю неудачу, а потом попробую еще раз, потому что у нас есть время. Мы можем выкроить время. Мы можем украсть время. Мы можем кайфануть от этого, если хочешь. Жизнь слишком коротка. Совершенно слишком деликатна. И вот, что осталось невысказанным: мы уже давно направляемся сюда любовь моя. И это будет нелегко, но неиспользованный путь слишком опасен, чтобы даже думать об этом. Стены могут рухнуть вокруг нас, и я буду защищать тебя до последнего вздоха, а потом еще немного. Ты убьешь меня, и я улыбнусь; все в порядке. Все в порядке. И вот, что осталось невысказанным: я люблю тебя. До самых, блять, костей. *** Можно с уверенностью сказать, что Ремус был совершенно сбит с толку, когда проснулся на следующее утро. Он проснулся с легким чувством. Как будто весь мир был в его направляющей ладони — как будто гравитация не удерживала его, а поддерживала. Было странно просыпаться под солнцем, которое вставало каждый день, и под потолком, который не менялся, когда он чувствовал, что изменился сам. Изменился и остался один. Немножко так один. Сириус снова спал в его постели, но утром его тут не было. Однако был стакан воды на прикроватном столике и новый целехонький горшочек с зеленой мазью от Поппи. Ремусу хотелось задушить себя подушкой. Часть его — этого — не чувствовалась реальной. Он не мог точно определить, но что-то сдвинулось прошлой ночью. Своего рода понимание; своего рода кульминация, катаклизм. Своего рода развязка, поворот, который ознаменовал конец трагической пьесы, герой-мученик и его убитая любовница, за исключением того, что они оба были героями-мучениками, и их история открылась только на первой странице. Это был такой странный парадокс, что Ремусу почти казалось, будто его жизнь должна закончиться. Будто это могло произойти сейчас. Будто войны не должно было существовать, когда Сириус Блэк заставлял его чувствовать то, что он чувствовал. Он чувствовал, что эта война, здесь, буря, грохочущая в его спальне, клочья в его простынях и на руках, и на губах, и повсюду вокруг него, должны быть всем, что имеет значение. Потому что каким-то образом так было — и все же не было. Это было и всем — и ничем. Он целовал Сириуса до тех пор, пока его веки не опустились, глаза закрылись, измученный тем, что отдал все, что у него было, а Сириус обнял его, расчесал волосы, и они осели в смягченных парах, и мир должен был обрушиться на них. Такие вот фейерверки, блять, не совпадают. Бензин и сладкое, сладкое милосердие — это смесь, которая закончится такой близкой, но такой далекой сердечной болью. Но это было не так. Ремус проснулся, и на его прикроватном столике стоял целый горшочек. Ремус проснулся, а Доркас стояла у его двери, напоминая о встрече, и он встал и пошел дальше, все еще в тумане. Чертов цирк. Он выступил вперед. В доме было жутко тихо, когда он спускался по лестнице. Доркас первой толкнула кухонную дверь, и Ремус вошел следом за ней — он был и удивлен и не удивлен вообще, увидев, что пропало значительное количество людей. Ханна Аббот и близнецы, Мариана и Эдуардо, все еще отсутствовали, как и младший квартет; Изабеллы, Перси, Оливера и Астории не было. Фрэнк и Алиса тоже ушли, что сбивало с толку, так как Ремус был уверен, что они вернулись с задания только прошлой ночью. Из присутствующих ведьм там стояли только Пандора, Поппи, две незнакомки, молодой человек с длинными белыми волосами, которого Ремус видел мимоходом раз или два, но не знал имени, и молодая добродушная женщина с коротким грязным блондом, Ремус был примерно на 75% уверен, что ее звали Черити или Честити. На самом конце стола, на деревянной доске, стоял котел. Пандора вела оживленный разговор перед встречей, при этом двигая над ним (телекинетически, конечно же) последовательным круговым движением рук. Двое других организованно раскладывали различные предметы оборудования для зелий на конце стола, рядом с несколькими стеклянными ванночками, несколько из которых содержали что-то похожее на зубы и тимьян, а в одной было мутное желто-коричневое вещество со спорадическими черными пятнами, и еще пробирка с чем-то похожим на пористую серебристую ртуть. — Ладненько, — объявил Сириус — Ремус даже не заметил его за Пандорой. — Все здесь, пожалуйста, садитесь, нам нужно многое обсудить. Лили сидела рядом с Джеймсом, который сидел рядом с Андромедой по одну сторону стола. Марлин сидела одна напротив, и поэтому Ремус с Доркас заняли места по обе стороны от нее. Она тепло улыбнулась Ремусу, а Доркас более осторожно. Он встретился взглядом с Лили и та тоже улыбнулась ему, на что он ответил взаимностью, прежде чем она собрала волосы в хвост и повернулась лицом к Сириусу. Он прочистил горло. — Итак, — начал он. Пандора перестала помешивать и выглянула, чтобы проверить котел. Ремус сделал вдох и заметил, что пахнет несколько сладковато. — Прежде всего, я хочу прояснить, что все, что находится в этой комнате, является конфиденциальным. Все сказанное здесь — за исключением только Долгопупсов, которые находятся на задании, которое я им поручил — нигде не может быть повторено. Его глаза бегло осмотрели комнату; все кивнули или промолчали. — Вы все уже должны быть осведомлены об открытии истинной природы кольца, — сказал он, затем посмотрел прямо на Ремуса. — Крестраж. По сути, страховка жизни Реддла — пока они есть и не уничтожены, он физически не может быть убит. Его сущность остается в разрыве его души. Мой брат, очевидно, понял это давным-давно, — добавил он тише. — Когда он и Мэри решат показаться, мы, надеюсь, получим больше информации. Однако, — сказал он более бодро и немного обошел стол, расхаживая взад-вперед. — Нам известно о местонахождении двух из них. Сколько их вообще, мы не знаем — в книге говорится, что создавать более трех опасно, но я считаю, что это ограничение действует только для живых, а не для нежити, так что... мы находимся в чужих водах, вот что я хочу сказать. Но один у нас есть, и мы знаем, где второй. Его глаза осмотрели комнату, и Ремус внезапно понял, что он собирается сказать, прежде чем даже открыл рот. — Поместье Малфоев, — тихо сказал он, наклоняясь вперед на край стола. — Три особняка — три группы подкрепления. Один Крестраж. Мы ведь знаем, где он хранится на данный момент, верно, Джейми? Все головы повернулись к Джеймсу, и он кивнул. — Крестраж, если ничего не изменилось, должен быть перенесен через одиннадцать дней; в следующее воскресенье из юго-восточного в северное главное поместье. Сириус кивнул. — Мы должны добраться туда до того, как это произойдет. Устроить засаду, пока его переносят, было идеей еще до того, как Беллатрисса узнала, что кольцо у нас, но теперь они будут в состоянии повышенной готовности. Поразмыслив между... данным советом и нашими собственными мозгами, мы решили, что безопаснее атаковать и выводить из строя все три подкрепления сразу, найти Крестраж и уничтожить его прямо там, — он облизнул губы, и они слегка изогнулись. — И вот тут-то и появляются наши милые охотники. — Крестражи могут быть уничтожены ядом Василиска, — сказала Пандора, бросаясь вперед, чтобы возобновить помешивание металлического ковша в черном котле. — Доркас и Ремус раздобыли его для нас, но немного. Этого хватит на пять кинжалов, и немного останется, как только я закончу с зельем. — Что ты делаешь? — спросил Ремус. — Что в котле? Она улыбнулась, будто счастливая, что он спросил. — Я создаю, по сути, связующее средство. Мы не можем покрыть кинжалы им, как вы делаете со своей святой водой — яд василиска настолько едок, что, если бы мы попытались, кинжал бы просто распался. Его нужно разбавлять несколькими другими ингредиентами, и поэтому для нашего первого испытания, основанного на точных измерениях имитирующего яд аконита при приготовлении зелий, мы добавляем 0,62 унции яда каждый час в течение сорока восьми часов, и каждый другой ингредиент каждые восемь. — Что за ингредиенты? — спросила Доркас. Ремус видел, что она была так же заинтригована, как и он. Сириус отступил в сторону и позволил Пандоре пройти мимо него, чтобы добраться до аккуратно разложенных ингредиентов. Сначала она подняла ванночку с предметами, похожими на когти. — Когти виверны, — сказала она, поднимая их. — Яд добавили в две пинты дистиллированной воды, а затем мы растерли пять из них в мелкую пыль и добавили. Если бы добавили на сухую, яд уничтожил бы его мгновенно, но в виде мелкой пыли он сцепляется с молекулами и оседает в яде, делая его немного менее агрессивным — достаточно, чтобы через восемь часов мы могли добавить, — она поставила банку и положила руку на соседнюю с ней, — зубчики чеснока. Одно из самых лучших растений с целебными свойствами; четыре с половиной из них нарезаны кубиками. К тому времени яд должен быть более пористым и менее агрессивным — не сильно, но яда с когтями виверны должно быть достаточно, чтобы открыть молекулы и позволить чесноку прилипнуть, чтобы укротить яд настолько, чтобы он не прожег котел. — А он может? — Вот поэтому мы и добавляем только 0,62 унции, — сказала она с улыбкой. — Так, далее мы смешиваем буковицу и ртуть вместе и добавляем смесь через два интервала по 60 мл — буковица делает, по существу, то же самое, что и зубчики чеснока, в то время как ртуть положительно реагирует с ядом. Таким образом, мы надеемся, что две отравы должны счастливо соединиться, поскольку яд затуманивает связующие вещества и регуляторы консистенции. Наша конечная цель состоит в том, чтобы приручить его настолько, чтобы он прижился. Ртуть там, по сути, в качестве прикрытия, в то время как целебные свойства делают свою работу. Буковица и чеснок хорошо работают вместе, так что есть надежда, что они создадут своего рода... щит вокруг яда. — Обеденный зал и все прилегающие помещения будут закрыты для людей в течение 24 часов после этого, — подал голос Сириус. — Отравление ртутью и все такое. — Точно, — кивнула Пандора, прежде чем перейти к последнему присутствующему ингредиенту. — Это сироп из арники. Последнее связующее вещество. По сути, это то, с чем мы будем готовить яд все это время — то, что позволит ему проникнуть в кинжалы вместо того, чтобы отталкивать или прожигать их насквозь. И после этого нам понадобятся Illicium verum и Illicium anisatum, или анис звездчатый, если этот термин вам более знаком? — Вот где Фрэнк и Алиса, — сказал Сириус. — Растения из Китая и Японии, но выращивают их в контролируемых лабораториях в Калифорнии. Отправились прошлой ночью в надежде, что вернутся вовремя. — Анис звездчатый образует основу шикимовой кислоты, что, я уверена, ничего вам не говорит, — сказала она с улыбкой. — Он содержится во многих целебных зельях и человеческих лекарствах от гриппа и подобных. Бадьян анисовый, однако, очень токсичен, так что мы сделаем немного зелья с остатками арники, чтобы, опять же, имитировать яд Василиска, и шикимовая кислота, если нам повезет, должна взять на себя роль в сопротивлении развитию заразы, типа как это делают антибиотики, и потом, если опять повезет, взять на себя эту роль, когда мы добавим сюда последнюю смесь, — она указала на котел. — Если путь прогрессирования остановлен, это означает, что он работает на наших условиях, и таким образом может быть внедрен в кинжалы без какого-либо длительного воздействия на металл. Ремус чувствовал, что после этого она заслужила дропнуть микрофон. — Так, — сказала Лили, нарушая тишину, широко раскрыв глаза. — Значит, изготовление зелий — это просто... наука? Это буквально просто биология? Пандора пожала плечами. — В некотором роде. Ингредиенты не работают обычным научным способом, но ведьмы годами использовали научные гипотезы и базовые данные о конфигурации биологических генов для манипулирования смесями. На самом деле, мы, наверное, сделали это раньше вас. Лили разинула рот. — Я пиздец люблю магию. Пандора широко улыбнулась и снова начала шевелиться. — О, я тоже. Сириус прочистил горло и снова поднялся на ноги, а Пандора села — ковш продолжал помешивать, даже когда она опустила руку. — Так, — сказал Сириус, обращаясь ко всей комнате. — Зелье не будет готово в течение сорока восьми часов. Мы не знаем, сколько попыток на это уйдет, но, к счастью, у нас есть примерно неделя свободы действий. Тем временем, ожидая подтвержденной даты, я собираюсь разделить вас всех на три команды. Первой, отправляющейся в юго-восточное убежище, буду руководить я, вместе с Доркас и Пандорой. Ремус наблюдал, как Доркас слегка напряглась. — Вторую возглавит Андромеда, — продолжил Сириус. — Вместе с Джеймсом и Ремусом, в поместье Малфоев. Они будут одинаково равны по силе, потому что, хоть предмета там не и будет, Малфои — да. — Моя дорогая сестра, — насмешливо пробормотала Андромеда. — Какое будет прекрасное воссоединение семьи. — А третью возглавит Марлин, — продолжил Сириус. — Когда я назначу вам ваши группы, рядом с вами будут некоторые люди, которые не присутствуют на этой встрече — они не будут знать о скрытом мотиве, который заключается в уничтожении крестража, и вы им не скажете. Сириус перевел взгляд на Марлин, сидевшую на другом конце стола. Она кивнула. Он глубоко вздохнул, снова положив руки на край стола. Бегло оглядел всех, словно они были просто гобеленами, ничем более глубоким. — У нас есть поэтажные планы для каждого — как только вы получите свои размещения, я хочу, чтобы вы все разработали стратегию. Я хочу, чтобы вы работали вместе. Одиннадцать дней пролетят быстро. Не обманывайте себя, думая, что у нас есть что-то, кроме сочтенных дней. Ремус сглотнул. Все притихли. Крайний срок маячил над ними, как рассеивающийся дым. Сириус продолжил рассказывать им всем о самых последних событиях: в Квинсе произошло еще одно одиночное убийство, и за два дня было три массовых трех разных семей по всему штату. Также произошел небольшой взрыв — и он подробно описал его, стиснув зубы — в многоквартирном доме напротив штаб-квартиры охотников в Вашингтоне. Это случилось ночью, около 4 часов. Сириус предположил, что именно вампиры учуяли запах Ремуса — это, или увидели переполох в местных новостях и уловили его, — и, несмотря на это, защита этого места была расширена на полторы мили благодаря Черити (так ее звали) и Пандоре в то утро. Ремус начал думать, что они были бы дважды мертвы, если бы не Пандора — это напомнило ему о том, как он относился к Мэри, и почувствовал острую боль ее отсутствия. — Вы все свободны, — сказал Сириус в конце встречи. — Кроме Доркас и Ремуса. Они сразу же посмотрели друг на друга. Все вокруг них небрежно встали — стул Лили заскрипел, когда та поднялась и сжала плечо Ремуса, проходя мимо, прежде чем уйти, — а потом остались только они. Или они, Джеймс и Марлин, потому что с чего бы «вы свободны» включало в себя этих двоих, по сути, сиамских близнецов Сириуса. Сириус прочистил горло, когда ушел последний человек, и дверь захлопнулась. — Сначала о главном, — сказал он. — Будет пять кинжалов, которые могут уничтожить дневник, и будут они у нас. Ремус поднял брови. — Я и Доркас, — его глаза метнулись к ней. — Джеймс и Ремус, а еще Марлин. Мы ожидаем, что крестраж будет в юго-восточном, так что, Доркас, уничтожить его будет нашей работой; но, несмотря на это, кинжал убьет все, с чем соприкоснется. Используете на вампире — вампир мертв. Медленно и болезненно из-за наших целебных рецепторов, но от этого не исцелишься. Будьте осторожны. Все четверо кивнули, и Сириус кивнул в ответ. Он сел во главе стола; видимо, в настоящей компании он мог расслабиться. — Было бы предпочтительнее иметь возможность унести дневник в безопасное место, чтобы уничтожить, но я понимаю, что это может оказаться невозможным с несколькими дюжинами вампиров в наших задницах, — сказал он, проводя руками по волосам с легкой тоской. — Пандора попытается трансгрессировать нас, но, несмотря на это, мы пятеро будем теми, кто уничтожит кольцо. Все коллективно вдохнули. — Где? — спросил Ремус. — В каком-нибудь безопасном месте. — Мы знаем, какое у них влияние? — спросила Доркас. — Я о том, что это его душа — она будет сопротивляться, верно? — Именно поэтому будем мы впятером, и только мы, — сказал Сириус. — Дора перенесет нас на север штата — плотность населения в горах составляет около десяти человек на квадратную милю. Самое заброшенное из доступных. Я понятия не имею, какой будет реакция, но не думаю, что это будет красиво. В комнате воцарилась неловкая тишина. Ремус сосредоточился на небольшой пометке на столе, пытаясь разобраться в своих мыслях — безрезультатно. Его глаза блеснули при виде движения, и он увидел, как дернулась рука Доркас; она лежала плашмя на дереве, примерно в двух дюймах от руки Марлин. Ее мизинец и безымянный палец дернулись, казалось, почти непроизвольно, когда через мгновение она откашлялась и убрала руку, положив ее на колени. Рука Марлин сжалась в кулак. Через мгновение зелье в котле снова начало шевелиться. Пандоры нигде не было видно. — Что ж, — сказал Сириус, хлопая в ладоши. — Тогда все. Андромеда предоставит вам необходимые поэтажные планы. Я должен составить ваши группы к концу дня. Марлин встала первой, и остальные последовали ее примеру. Ремус был на полпути к двери, когда он окликнул его. — Подождите, вы двое, — сказал он, и Ремус с Доркас оба остановились. Джеймс остановился на мгновение, а затем ушел. — Ваши друзья-охотники, — сказал он, глядя прямо на Ремуса. — Я не слишком уверен, что с ними делать. Я имею в виду, они будут такими же проблемными, как... — он замолчал, но его взгляд переместился на Доркас. Она восприняла это спокойно. — Нет, — сказала она, выпрямляясь. — Я втянула их. Похоже, они оба в деле. Ты можешь включить их — они были бы ценным вкладом. Сириус, казалось, прикусил губу изнутри. — Уверена? — Да. Сириус вдохнул, а затем кивнул. — Ладно, — сказал он. — Спасибо. — Что ж, позже мы можем начать планировать нашу засаду, — продолжила она. — Я достану поэтажные планы, а ты... — она глубоко вздохнула, пристально глядя на Сириуса. — Выпей бутылку бренди или чего-нибудь еще. Сириус сухо рассмеялся. — Видит бог, мне это нужно. Ремус переводил взгляд с одного на другую, несколько удивленный. Враждебность ощущалась по-другому; приглушенная, как будто похороненная глубоко-глубоко под землей. Доркас одарила его улыбкой, и да, Ремус точно умер прошлой ночью. Мир был в дерьме, и он мчался на ударных волнах в темные чужие воды. Тем не менее он улыбнулся. *** Это была игра в ожидание. Поскольку у большинства обитателей были свои собственные задачи, дом работал как часы; гладко и непрерывно, за исключением периодических ударов (в прямом и переносном смысле) того, что Ремус описал как детский квартет, несмотря на то, что Перси и Оливер были всего на несколько лет моложе Ремуса, и Астория была единственным настоящим «ребенком», что бы это ни значило для чистокровного вампира, который мог разорвать ему горло на месте, хотя теперь Ремус был совершенно уверен, что она этого не сделает. (Они, будучи не в состоянии выйти на улицу до 7 вечера, рискуя быть сожженными заживо солнечным светом, украли самую большую спальню на третьем этаже и переместили всю мебель, чтобы дать им место, чтобы, по сути, разрывать друг друга на части в том, что они называли «боевой тренировкой»). Сириус разбил команды к вечеру, и поэтому вторник, проведенный в бездействии, превратился в среду, проведенную в маниакальном состоянии. Ремус, Андромеда, Джеймс и остальная часть их назначенной «команды» (Джеймс хотел назвать их Командой Опустошения, за все убийства, которые они, видимо, собирались совершить; одного взгляда Андромеды было достаточно, чтобы заставить его замолчать (это было, наверное, более опустошающе, чем убийство)) собрались за столом и потратили немало часов на разработку стратегии и лучших подходов. Их группа состояла из них троих, наряду с Черити, Джул, Перси, Миюки, Марианой, Сьюзен и Бенджи. Это был небольшой дисбаланс между шестью вампирами, двумя ведьмами и двумя охотниками, но, оглядывая стол во время их встреч, Ремус подумал, что это соответствовало навыкам. Бенджи, конечно же, незнакомый с той энергией, которая приходит, когда мирно сидишь в комнате кровососов, стоял рядом с ним, долго молчал, пока разговоры о гамбите не накалились, и он практически взорвался стратагемой. Мариана была самоуверенной и опытной, участвовала во всех войнах, которые ей удавалось застать с тех пор, как она обратилась, но, несмотря на свою устрашающую внешность, она также говорила тихо, с таким децибелом, который очаровывает. Они с Ремусом закончили сердечным разговором, планы отскакивали друг от друга, как дождь, льющийся на пол снаружи. Это было коллективное усилие, даже включая Миюки, которая, в отличие от Мари, была ужасающей, и точка. Она как бы сидела там, впитывая все идеи, информацию и разговоры, пока голоса как бы не стихали до открытой двери, в которую она запрыгивала с каплями своего трансатлантического чистокровного этикета, от которого ей еще предстояло избавиться, и говорила что-то настолько невероятно умное, что Ремус не мог поверить, что не подумал об этом раньше. Было довольно много споров, но, включая информацию Андромеды, в конце концов они разработали план, с которым согласились все. Они собирались войти через парадную дверь. Малфои всегда были параноидальными существами, объяснила им Андромеда, когда они пришли в ужас от такой простой перспективы. Если убежище крестража будет наиболее надежно защищено охраной, то поместье Малфоев будет представлять собой одну большую змеиную яму. Меньше охраны, больше неодушевленных ловушек — на каждом окне, на каждой двери. Это было тем, что делала их мать, объяснила она. Она научила их думать как охотник, чтобы выжить, и, таким образом, поставила ее и всех их в такое положение, что если их враги были на шаг впереди, они должны быть на два. Андромеда Тонкс была на три. Итак, они должны были войти через парадную дверь. Убрать охранников, проскользнуть внутрь, и позволить битве дойти до них. Так было бы лучше, это сбило бы их с толку. Заставить их думать, что это была атака, не связанная с Крестражем. Видит бог, у Нарциссы и Люциуса Малфоев было, блять, достаточно врагов для этого. Андромеда украла маркер и связку булавок бог знает откуда и нарисовала все на планах; парадные двери особняка открывались в огромный вестибюль, а прямо впереди была парадная лестница — прямо наверху были два узких коридора, которые разделяли восточную и западную стороны. Через холл и за угол вели в две ванные комнаты, а рядом с ними — третья дверь, ведущая в подвал. Если они собирались где-нибудь прятаться, Андромеда сказала, что они спрячутся там. Но она не думала, что они будут. К концу дня (на самом деле он был действительно довольно продуктивным) были выработаны различные планы Б и В — стратегии, которые имели такой же смысл, как и первый. Одним из вариантов было разделение. Другим — карабканье по стенам. Но Андромеда была довольно уверена, что, учитывая обстоятельства, устранение охранника у парадной двери и привлечение к себе внимания вызовут меньше проблем и достаточно хаоса, чтобы удерживать там бой столько времени, пока не найдут и уничтожат дневник. Она полностью верила в то, что Сириус справится с этим. (И Ремусу хотелось бы доверять ей, но он не был уверен, что вообще кому-то доверяет. Он почти боялся ощущения этого лезвия между пальцами. Сириус сказал ему, что все, чем он был — это сила, и часть его немного боялась, что такое увеличение электричества вызовет короткое замыкание.) Вокруг царила суматоха. В четверг Джул с помощью портключа отправили себя и Доркас обратно в Техас, чтобы забрать остатки оружия с конспиративной квартиры, которая все еще была на ее имя. Квартира Ремуса же, как передал Кингсли, к этому времени уже была под запретом, осыпанная проклятиями и ловушками в ад и обратно — он весь день беспокоился, у Доркас тоже так, но ее дом был постоянным местом жительства, и поэтому его оставили в покое, хотя и под охраной фальшивой полицейской машины. Им пришлось проникнуть внутрь тайком. Очевидно, это было захватывающе. Ремус в пятницу взял дело вместе с Джеймсом — ничего слишком публичного, так как его имя было освещено ослепительным светом по крайней мере двум их врагам, а Джеймс Поттер, лучший друг Сириуса Блэка, был ходячей помехой. Это были раскопки на конспиративной квартире в Уайт-Плейнс. Там было не так много того, что можно было найти, кроме обрывков ткани, что содержали запахи, которые были туманными для Джеймса, своего рода эхом 1959 года, но все равно было приятно выбраться из дома и подальше от заточения в этой единственной комнате, даже если Ремус чувствовал себя плохо из-за того, что оставил Бенджи вампирам. (Это, хотя он еще не знал об этом, оказалось не проблемой. У того завязалась странная дружба с Андромедой. Если она притворялась пресыщенной по отношению к человеческой расе, то правда заключалась в том, что Андромеда жила и среди лачуг, и среди королев, и нигде ей не нравилось больше, чем в суете человеческой жизни, в метро Парижа и на рынках Сен-Тропе. Бенджи нравился ей. Он напоминал ей Джеймса, а Джеймс напоминал ей Бенджи. Ремус выяснил, что у них общая любовь к банановому хлебу и электрогитарам, хотя в настоящее время это не имело значения.) Они вернулись домой с наступлением темноты, и Ремус услышал крики квартета в поле у озера еще до того, как они переступили порог. — Я не буду воспитывать их сегодня, — пробормотал Джеймс, открывая дверь, чтобы Ремус мог войти. Он рассмеялся. — Не смейся надо мной! Ты когда-нибудь пробовал воспитывать детей в одиночку? — Это вряд ли, — сказал Ремус, пятясь в сторону кухни. — И не надо. Меня кусали так много раз, что я чувствую себя игрушкой для прорезывания зубов. Ремус расхохотался, распахнул дверь на кухню; Джеймс последовал за ним, и замер как вкопанный. Марлин, Доркас, Сириус, Пандора и Лили сидели за столом, рука Пандоры поднята, как бы отгоняя их. — О, это всего лишь вы. — Я же говорила, что они, — пробормотала Марлин. — Никогда нельзя быть слишком осторожным, — ответила Пандора, садясь обратно и наклоняясь, чтобы посмотреть на что-то, чего Ремус не мог видеть. Он нахмурился. Сириус смотрел прямо на него, и в его глазах было что-то прекрасное и пугающее. — Что случилось? — спросил Джеймс, и Сириус заговорил. — Сработало, — сказал он, и, словно по сигналу, Лили и Доркас повернулись в сторону, отодвинув головы, как занавески, чтобы показать пять кинжалов, разложенных на кухонном столе, слегка дымящихся, на толстой бежевой ткани, в которой было прожжено несколько дырочек. — Это сработало. — С первого раза? — спросил Ремус, разинув рот. — Со второго; измерения другие, но ингредиенты сработали идеально, в точности так, как мы предполагали, — сказала Пандора. Было трудно заметить, если вы не знали ее, но она почти дрожала от возбуждения. У Джеймса отвисла челюсть. — Ты... — Гений, знаю, тебе не нужно говорить об этом, — ответила она, убирая свои светлые локоны за спину. Она подняла глаза и улыбнулась Джеймсу, который покачал головой. — Я собирался сказать, что ты сумасшедшая, — пробормотал он, садясь между Доркас и Лили. Ни у одной, казалось, не возникло проблем с этим. — У тебя слишком много клеток мозга. Нужно уметь делиться, Дора. Пандора игриво парировала что-то в ответ, и Джеймс усмехнулся, но Ремус не слушал. Он обошел стол с другой стороны, где обзор был больше, рядом с Сириусом, который смотрел на него с вопросом. Ремус уставился на клинки. Они остановили выбор на пойньярах. Ремус знал, что он был прав. Они были длиннее и тоньше — не слишком, не такие тонкие, как традиционные кинжалы эпохи Возрождения, но достаточно. Его гипотеза состояла в том, что более длинным, более легким кинжалом было легче пронзить, он проникал дальше и выделял больше яда, чем более короткий. Это привело бы к сокращению времени убийства. Там, где для Крестража мог бы сработать любой кинжал, они неизбежно унесут с ним и жизни. Доркас спорила, но он знал, что это было лучшим решением. — Пойньяры, — пробормотал Сириус, глядя на него снизу вверх. Словно он мог читать его мысли. Вероятно, он мог. — Поздравляю. — Заткнись, — выдохнул Ремус, борясь с улыбкой. Он рухнул на сиденье рядом с ним и наклонился, уставившись на них. Они были прекрасны. Если стиль был предложением Ремуса, то Сириус использовал не какие-то там старые клинки, а набор из пяти одинаковых, смехотворно дорогих на вид (конечно, копаться в запасах его семьи было мерой предосторожности — чем дороже/долговечнее металл, тем меньше вероятность того, что яд разрушит его, — но броскость не была потеряна для Ремуса.) Рукоять была черной с золотым переплетением; это была изогнутая текстура, но лишь слегка — не настолько глубокая, чтобы ее было неудобно держать. Крестовина поднималась вверх так же свободно, как мазок кисти, а в верхней части рукояти был встроен маленький драгоценный камень; это было стоическое серебро, и оно блестело в тусклом свете. Он осторожно протянул руку и, когда никто не остановил его, двинулся, чтобы коснуться рукояти. Провел пальцем по прохладному металлу, по искривленной текстуре. Он чувствовал, что больше ничего не может сделать. Как будто это было свято. Джеймс же так не думал. — Посмотрите, — выдохнул он, держа клинок в руке. Металл самого лезвия все еще был горячим — здравый смысл подсказывал не прикасаться к нему, — но он поднес его так близко к лицу, что его поддельные очки запотели. Он повернулся, вероятно, более агрессивно, чем должен был, даже не будучи в состоянии видеть — Доркас взвизгнула и отскочила назад, немного скрипя стулом. Кинжал бы не коснулся ее. Она все равно выглядела разъяренной. — Если ты приблизишься ко мне с этой штукой, Поттер, это будет последнее, что ты когда-либо, блять, сделаешь, — сказала она, глядя на лезвие. Джеймс снял очки. Положил их на стол. Он держал кинжал в правой руке, и на мгновение воцарилась тишина. Веселье, казалось, поразило всех сразу. Ремус заметил это, когда посмотрел на Сириуса, и он так сильно боролся с улыбкой, что поднес кулак ко рту; он улыбнулся, посмотрел на Марлин, как раз когда она закрыла глаза и начала смеяться, и смех охватил их всех. Это было нелепо. Это было правда нелепо, но Джеймс резко выпятил губу и наклонился вперед, громко смеясь, и Доркас улыбнулась. Она оперлась локтями на стол, обхватила голову руками и беззвучно рассмеялась, когда Пандора взяла у Джеймса кинжал и положила его обратно на скатерть к остальным, прикрывая их. Ее губы были тонкими, а в глазах Лили стояли слезы, и Сириус наклонился вбок и на мгновение уткнулся лицом в плечо Ремуса, и они были вечны. — Может, мне не следовало этого делать, — заметил Джеймс, когда хихиканье стихло. Он просто запустил его по новой. Смех отражался от стен, как оперные звуковые волны; да здравствует бесконечность. *** — Ладно, Марли, — насмешливо сплюнул Джеймс, стоя прямо перед плакучей ивой. — Покажи на что способна, сучка. Марлин хрустнула костяшками пальцев в ярком лунном свете. Она выглядела странно, невероятно, как Сириус. Поместье Малфоев было назначено на понедельник. Они собрались на кухне и коллективно решили, что (это был вечер пятницы) трех дней будет достаточно для составления планов и разведданных и тщательной подготовки, хотя Ремус не был уверен в полном согласии Сириуса. Он казался несколько встревоженным. Он не был уверен, заметил ли это кто-нибудь еще, но за обеденным столом Джеймс придвинулся к нему ближе, чем обычно, и отвел в сторону, чтобы тихо и быстро поговорить в темном углу коридора, прислонившись к краю резного георгианского стола, на котором стояла одна стеклянная ваза, в течение получаса. Это было полчаса назад. А теперь Ремус стоял на холоде. — Давайте уже, а, — простонал он. — Мне холодно. — Совершенства не достичь в спешке, Ремус, — насмехнулась Марлин, изгибаясь и хрустя спиной, шеей. Он стоял рядом с Лили и Доркас, засунув руки в карманы, когда пронизывающий ранний мартовский ветер угрожал порезать ему лицо. Он скорчил ей гримасу, а она показала язык в ответ. Затем она, казалось, сломала палец и щелкнула им, возвращая на место. Вампиры. Справа от них раздался глухой удар, и Ремус обернулся, чтобы увидеть Оливера Вуда, ползущего по поникшему спасательному тросу ивы, как паук. Изабелла уже стояла на земле, уперев руки в бока, и смотрела, как он карабкается. Он закружился на виноградных лозах, и она так злобно шлепнула его по заднице, что звук отдался эхом, и тот выкрикнул какое-то широкое шотландское ругательство, которое начиналось с «подрыва моей добродетели» и заканчивалось «ты паршивая мокрощелка». — Эй, лузеры, — позвал Джеймс. — Хватит нападать друг на друга и будьте внимательны. Я тут буквально собираюсь убить Марлин ради вас. — Мечтай, — пробормотала Марлин. Это было их нынешнее место тренировок. Озеро пустовало, деревья колыхал легкий ветерок, когда они стояли друг напротив друга, готовясь к боевой стойке. Сириус съебался в маленькую библиотеку с Дорой, оставив их троих и Марлин (хотя она пошла абсолютно добровольно, узнав, что у нее будет шанс надрать задницу Джеймсу) побыть на улице. Их миссия была в понедельник, но сегодня была пятница. Сегодня были банально-соседние торжества мастера зелий. Сегодня, когда зашло солнце и монстры начали рыскать, была, самое главное, пятница Бойцовского Клуба Джеймса Поттера. Еще один порыв ветра ударил в Ремуса, и он прищурился, агрессивно пыхтя. Ему было не по себе на холоде. Джеймс снимал пальто, Перси сидел на спине Изабеллы, притворяясь, что защищает свою задницу, а Лили закатывала глаза на Ремуса. — Иди сюда, плебей, — сказала она, вытаскивая его руки из карманов и заключая их в свои. Ремус ахнул от удовольствия, почувствовав тепло. — О боже, — простонал он, наклоняясь вперед; он уткнулся в нее носом, прижимаясь холодной щекой к ее шее, заставляя ее вскрикнуть. Он вздрогнул, уткнувшись ей в ключицу. — О, я и забыл, что ты гребаная человеческая печка. Ебать. О, блять, как хорошо. — Хватит, Люпин, или ты меня заведешь, — бросил Джеймс через плечо. Ремус вырвал свои холодные руки из уютных объятий Лили и показал средний палец. Лили искренне, тепло рассмеялась и попыталась обхватить одной рукой обе его, а другой за талию, под рубашкой, чтобы согреть. Он закрыл глаза, уткнувшись ей в шею, и открыл только тогда, когда Доркас ударила его по голове. — Они начинают, — пробормотала она, туго обмотав шарф вокруг шеи. Ремус открыл глаза и поднялся так, чтобы видеть, изогнувшись, как рыболовный крючок, боком на плече Лили. Дети заткнулись и сбились в кучу, чтобы посмотреть. Марлин облизнула губы и побежала. Она двигалась со скоростью света, и, хотя Джеймс тоже двигался в оппозиции, у Марлин были другие идеи. Она схватила его за плечи и подпрыгнула, едва не схватив его за лодыжку, и крутанулась в воздухе так, что села ему на плечи, крепко обхватив бедрами чужую шею, откинув его голову назад и в восторге запустив руку в волосы. Он хрюкнул, когда она сжала его шею, но побежал к противоположному дубу — пробежал два шага вверх по горизонтали и сбросил ее, отскочив назад и повернувшись так, чтобы приземлиться рядом. Он в мгновение ока оказался над ней на четвереньках, прижимая ее руки к траве над головой. Она зашипела, сверкая клыками, и он зашипел в ответ, а затем она засмеялась; засмеялась и ударила его головой, и еще раз; засмеялась и ударила его коленом в промежность, а когда его руки ослабли, схватила за рубашку и повернула так, чтобы они лежали лицом друг к другу на боку. Прежде чем Джеймс успел среагировать, она подтянула колени к груди, пнула его обеими ногами в грудь и отправила в полет прямо в озеро. Астория начала хлопать. — Спасибо, — сказала Марлин, вскакивая и кланяясь. Ее волосы были растрепаны. — Большое спасибо. Голова Джеймса показалась из воды — озеро у берега (или озеро в целом) действительно было не таким глубоким, и он вылез и побежал к ней без угрозы. Она обернулась, и он завертел головой, как собака, прямо ей в лицо. — О боже мой... — пробормотала она, вода из озера брызнула ей на лицо. — Джеймс! — Сама напросилась, — усмехнулся он, убирая с глаз мокрые, сумасшедшие волосы и скручивая рубашку, слегка обнажая низ живота и пыль волос ниже пупка. — Ты жульничала. — А вот и нет! — Ты использовала озеро! — Это огромный водоем, а ты выглядишь как утонувшая крыса, когда мокрый, как я могу не использовать озеро... Их прервал Оливер Вуд. Ремус мало разговаривал с мальчиком, не так часто, как с Перси и Асторией, но он знал, что у него есть склонность к неприятностям, и это стало очевидным, когда он пробежал через промежуток между Джеймсом и Марлин в порыве импульса и катапультировался в озеро, взорвавшись под поверхностью с катастрофически громким всплеском. Лили громко рассмеялась. — Ну и для чего, блять, это было? — крикнул ему Джеймс, когда тот вынырнул, и хоть и было темно, но наружного освещения было достаточно, чтобы Ремус мог видеть ухмылку на его лице. — Выглядело забавно, — сказал он, вылезая, и Ремус оглянулся, чтобы увидеть, как Перси улыбается и качает головой, а Астория сидит, скрестив ноги, у его ног и смеется, как маленький ребенок, которым она и была. — Верно, — авторитетно сказал Джеймс, в последний раз качая головой. С него все еще капало. Марлин отступила в сторону и подошла к ним, обхватив Ремуса за руку с другой стороны. — Дети! Общий сбор! Сегодня у нас кое-что новенькое. Сегодня у нас есть прекрасный охотник для драки. Он ухмыльнулся Ремусу, который почувствовал, как его желудок вывалился из задницы. — Я? — сказал он, отрывая голову от плеча Лили и качая ей. — Я не... Я просто пришел посмотреть. Джеймс пожал плечами. — Но будет весело. Ну же. У тебя ж кинжал с собой? С собой, по чистой случайности. Он нашел свой старый кинжал со святой водой в спортивной сумке и вложил в карман только сегодня, чтобы снова не потерять. Лили и Марлин посмотрели друг на друга, обе обнимающие его, а затем вместе слегка толкнули. Он обернулся. Бросил на них взгляд, который, как он надеялся, выражал полное и абсолютное предательство. Умоляюще посмотрел на Доркас. — Давай, — сказала она, ухмыляясь, устраиваясь рядом с Лили. — Развлеки детишек. Не разочаровывай их. Ремус прищурился, глядя на нее, но все равно сделал шаг вперед, побежденный. Джеймс ухмыльнулся, подходя ближе. — Обычно я более наряжен, чем сейчас, когда сражаюсь с вампирами, — сказал он. — Это нечестный бой. — Ну, мы пытаемся обучить детей, не причиняя им боли всерьез, поэтому использовать колья мы не можем. — А то что они причиняют боль мне, тут все нормально? Джеймс ослепительно улыбнулся ему. — Это не было бы бойцовским клубом, если бы кому-то не надирали задницу, верно, Ремус? Он закатил глаза. — Этот кинжал пропитан святой водой, — сказал он, вытаскивая его из сумки и вертя в руке. — И... О, черт, — сказал он, вытаскивая из-за спины крошечный-крошечный пистолет. — Даже и не подозревал, что он с собой. Деревянные пули, порядок? Джеймс улыбнулся. — Блестяще. Только не слишком близко к сердцу или голове, — он повернулся и откашлялся. — Ладно, мы проведем что-то вроде эстафеты — как вы, ребята, делаете со мной, кроме укрощения, потому что он человек. Можете немного обработать его... — Джеймс! — ...но без укусов. Без царапин. Вообще никаких повреждений кожи, если получится. На самом деле мне очень нравится Ремус, и я не верю, что вы не съедите его. — Это утешает, — пробормотал Ремус, и Джеймс рассмеялся. — Я хочу, чтобы вы в основном сосредоточились на рукопашном бою, окей? В полевых условиях вы, конечно, сможете укусить врага, но в будущем у вас может не хватить возможностей или досягаемости для этого. Ремус вертел в руке кинжал и наблюдал, как они вчетвером выстроились в стройную линию. — Они делали это раньше? — Да, они делают так со мной, — сказал Джеймс. — По одному за раз. Как только их ранят — или, в моем случае, кусают — они отступают, и выходит следующий, — он помолчал, а затем повернулся к очереди. — Как только того, кто перед вами, порежут или застрелят, не забудьте дать старому доброму Реми добрых пять секунд, чтобы прийти в себя, прежде чем продолжать, ладно? Все дети кивнули, и Джеймс хлопнул его по спине. Ремус слегка присел, готовя кинжал. — Веселись, приятель, — сказал Джеймс, и Ремус насмешливо усмехнулся ему (а может и нет), прежде чем сделал несколько шагов назад, чтобы встать рядом с девочками, около Доркас. — Поехали! Первым вампиром был Оливер Вуд — он был самым крупным из четверки, большим и мускулистым, но его боевые действия были предсказуемы. Сначала он ударил Ремуса в лицо — тот блокировал его, и Оливер ударил в живот, который Ремус снова заблокировал, отступив на шаг и нанеся удар по лицу. В порыве он взмахнул кинжалом и нанес легкий порез. Оливер откинул волосы назад и сделал типичное фальшивое движение, сделав вид, что качнулся влево, а затем качнулся вправо — Ремус не поддался на это, но Оливер так растянул движение, что двигался недостаточно быстро, и его следующий удар пришелся сбоку в челюсть, зацепив ухо. Он снова поднял руку, и Ремус нырнул под нее, двигаясь так изящно и быстро, как он привык, сражаясь с вампирами, и поймал Оливера сзади, прежде чем тот смог полностью развернуться, обхватил его за шею и вонзил кинжал в низ живота. Мальчик засмеялся, когда тот закончил, и Ремус поймал себя на том, что тоже смеется. — Господи, это чертовски больно, — сказал он тихо и хрипло, когда Ремус вынул кинжал и развернул его. Он кивнул. — Хорошая игра. И в одно мгновение тот уже стоял рядом с Джеймсом, а в его поле зрения была Изабелла. Она сцепила пальцы вместе и вытянула их, на ее лице появилась улыбка. Она, очевидно, была гораздо лучше в рукопашном бою. Она дважды поймала Ремуса за пять секунд (у него повсюду будут синяки) и хорошо блокировала. Она использовала свои блоки в своих интересах; там, куда двигался Ремус, он всегда где-то да оставался открытым, и она находила выгодную позицию; однако он и его рефлексы быстро адаптировались. После третьего блока он поймал ее руку, когда она приближалась к нему — она была слишком близко, чтобы пробить, поэтому он приставил свой клинок плашмя к ее горлу, покрыв его волдырями и заставив ее закричать; это было намного больнее, чем Сириусу или Джеймсу, из-за юного возраста. Она тут же отступила и, пошатнувшись, отошла на несколько шагов, на что Ремус слегка наклонился и коварно метнул свой кинжал; он взмыл в воздух и вонзился ей в живот. Точно в тот момент, когда он опустился на одно колено, выхватил пистолет и прицелился, закрыв один глаз. Изабелла была в полном стазисе. Она посмотрела на свою царапину, рот был в форме идеального «О». — Давай уже, — засмеялась она, выпятив живот. — Забирай его, caçador. Ремус рассмеялся, сунул пистолет обратно в сумку и двинулся вперед, чтобы вытащить его из ее живота. В тот момент, когда он сделал это, она пробила ему апперкот под подбородок. Ремус почувствовал, как его зубы клацнули друг о друга, и застонал. — Хей, Бел, — позвал Джеймс. — Это жульничество! — Извиняюсь! — сказала она, казалось, наполовину искренне обеспокоенная и наполовину гордая собой. — Рефлекс. Ремус помассировал свою больную челюсть, но ухмыльнулся, пожимая ей руку, и она удалилась, подпрыгнув и поклонившись. Следующим был Перси. Ремус был лучше всех знаком с Перси не только потому, что проводил с ним больше всего времени, но и потому, что они обучались у одних и тех же учителей. Перси провел первые семнадцать лет своей жизни, обучаясь рукопашному бою, как и Ремус, и поэтому был практически имитатором. Ремус, таким образом, изменил свой собственный стиль боя. Он сделал его немного сложнее для Перси, зная, что именно так он улучшил свои навыки, рука на предплечье, кинжал рассекает воздух; они больше не были вампиром и человеком, а охотником и стажером. Его воспитание может сейчас вызывает у него презрение, но эти установки останутся навсегда. И Ремус может помочь ему усовершенствовать их. Он выстрелил Перси в плечо. Мальчик хмуро посмотрел на него, но в его взгляде не было настоящего жара. Астория была последней. Она была ниже ростом, но невероятно проворной. Она подбежала к нему так уверенно, что, если бы ее ноги были вне поля его зрения, он мог бы подумать, что та летит. Ее боевой стиль был гораздо более непредсказуемым — она, конечно, была немного менее подготовлена, чем другие, учитывая возраст, но вампиризм и жизнь, в которой она родилась, имели свои преимущества, и она, несомненно, могла постоять за себя. Она нанесла один или два удара — слабее остальных, но ощутимые (по крайней мере, Ремус найдет хорошее применение целебной мази), а Ремус порезал ей руку, когда та подняла ее, чтобы заблокировать его, и слегка отшатнулась назад. Она побежала к нему, и они снова заняли свои позиции, но когда она двинулась, чтобы ударить его, ее кулак был недостаточно близко; рука Ремуса потянулась для блокировки, и в какой-то ужасной последовательности она скользнула по его предплечью, непреднамеренно проводя ногтями по коже, проливая кровь. Она тут же напряглась. Ремус зашипел и отдернул руку, делая шаг назад, осматривая ее — раны были просто чуть хуже, чем ссадины, правда, крошечные лужицы крови пузырились, но Астория была молода, а ее глаза темны. Она слегка приоткрыла рот в шоке, и за долю секунды, которая потребовалась Джеймсу, чтобы подбежать, она побежала в противоположную сторону и бросилась в озеро точно так же, как это сделал Оливер. Двое мальчиков подбежали к краю озера и встали на колени у него, в то время как Джеймс просто стоял, потрясенный. — Ты в порядке? — спросила Марлин, подбегая; Ремус кивнул и показал свою руку. — Нормально, — сказал он; он услышал всплеск, и Астория вынырнула, брызгая водой, и мальчики кинулись, чтобы добраться до нее, Изабелла за ними. Джеймс повернулся к нему. — Это первый раз, когда она смогла сопротивляться человеческой крови, — сказал он. — Я пытался помочь ей — говорил, чтобы она выходила из ситуаций, — но это был первый раз, когда ей действительно удалось. Ремус медленно вздохнул и повернулся, чтобы посмотреть на их группу, покачивающую головами в залитой лунным светом воде. Они явно праздновали то же самое. Перси сжал ее, и она засмеялась, а Оливер обернул руки вокруг нее. Изабелла подбежала, и все трое завизжали, когда она прыгнула бомбочкой как можно дальше, и вокруг был смех. — Скажи, что я ей горжусь, — сказал Ремус, усмехнувшись, обнаружив, что на самом деле говорит правду. А затем, через секунду, он встретился глазами с Асторией, и ее улыбка сменилась чем-то более мягким. Она кивнула, и он понял, что она услышала. — Точно, — сказал Джеймс, ухмыляясь. — Она справилась потрясающе, но мы не хотим рисковать в другой раз, верно? — Только не с ними, — пропищала Доркас, делая пылкий шаг вперед и выуживая два своих одинаковых ножа будто из разреженного воздуха. — Ты и я, Поттер. Теперь тебе не мешают эти дурацкие запотевшие очки. Джеймс разинул рот, а затем ухмыльнулся. — Ну, блять, давай, Медоуз, — сказал он, и в глазах Доркас сверкнуло что-то, чего Ремус не видел уже очень, очень давно. Ярость. Она выпотрошила его. А как иначе-то. Ремус прижал подрумяненное тело Лили к своей груди и наблюдал, как Доркас опустошила целую фабрику ножей Эмерсона из своих маленьких кармашков и мешочков; как четверо в озере превратились в пятерых, Марлин выплыла, чтобы присоединиться к ним, Астория лежала на спине, глядя на звезды; как Джеймс Поттер получил пять ножей в живот и двойник кинжала Ремуса в горло и вопил, что ему нужно переливание крови на оставшуюся часть вечера. *** Он наносил заживляющую пасту на нижнюю часть подбородка, когда его дверь распахнулась. Было почти 11:30, в доме было тихо. Лили легла спать, чувствуя, по ее словам, опосредованную усталость после того, как наблюдала за их борьбой. (Вообще-то Джеймс жаловался ему и Лили, когда все закончилось тем, что они остались втроем на кухне, и все произошло примерно так: — Чаю? — спросила Лили, ее голос отдавался эхом, когда она встала на цыпочки, чтобы открыть шкафы, в которых стояли кружки. — Кофе? Горячее какао? — Чай, пожалуйста, — сказал Ремус. — Я нормально — сказал Джеймс. — Уверен? — она посмотрела на него через плечо, держа две чашки в своих маленьких ручках. Он улыбнулся. Это было нежно. — Ага, — настаивал он. Он обошел стол и направился к холодильнику. — Вообще, я в порядке. Лили пожала плечами и повернулась, чтобы поискать пакетики с чаем. Ремус наполнил и включил чайник, и они оба одновременно повернулись к Джеймсу, сидящему за столом и посасывающему красный лед поп. Ремус глубоко вздохнул. Закрыл глаза. Открыл. — Пожалуйста, скажи мне, что это не то, что я думаю, — сказал он. Джеймс пожал плечами. — О боже, — сказала Лили. — Это вкусно! — Это... — Ремус сморщил лицо, чувствуя себя наполовину истеричным в хорошем смысле и наполовину в плохом. — Он вообще хорошо заморожен? — О боже, — повторила Лили, прижимая ладони к глазам. Она боролась со смехом, но совершенно безуспешно. — Он очень хорошо заморожен, — заметил он. — Помогает при прорезывании зубов. — Прорезывании...?! Джеймс откинул голову назад и разразился таким заразительным хохотом, что Ремус зажал рот рукой. Он покачал головой, а затем кивнул. — Нет, я совершенно серьезно, — сказал он сквозь совершенно несерьезное хихиканье. Лили смотрела на него так, словно никогда не видела. — О, черт. Я вот вообще ни капли не шучу. Спроси Сириуса. Просто спроси Сириуса.) Итак, дверь распахнулась, может, три часа спустя, в 11:30. Ремус — рефлекторно — потянулся и прицелился из пистолета, за исключением того, что он держал в руке маленькую стеклянную ванночку с бледно-зеленой лечебной пастой, а Сириус был перед ним и поймал ее в мгновение ока. И Ремусу было все равно. — Ты раньше использовал замороженную кровь для зубов? — вырвалось у него изо рта, прежде чем Сириус даже выпрямился. Выражение его лица сменилось с чего-то ужасно встревоженного на что-то антропоморфно растерянное. — Чего? — Ты замораживал кровь, а потом грыз ее при прорезывании зубов, когда был ребенком? — спросил он, чувствуя себя слегка сумасшедшим. — Мне нужно знать. Ты не представляешь, как сильно мне нужно это знать. Мне так, так необходимо, чтобы мне предоставили эту информацию прямо сейчас. Сириус моргнул, глядя на него. Это был очень похожий взгляд на тот, которым Лили одарила Джеймса. — Кто вообще сказал тебе... — О боже, это правда, — сказал Ремус, опуская пистолет и роняя голову на руки. Он почему-то смеялся. — Слушай, это реально больно, когда режутся клыки, окей... — О боже, — сказал Ремус со слезами на глазах. — ...и у моей матери была ведьма... — Прекрати болтать, — задыхался Ремус. — Прекрати, о боже, я сейчас сдохну. Ремус оперся на комод, все еще смеясь; он сделал прерывистый вдох, чтобы успокоиться, а затем встретился взглядом с Сириусом и снова расхохотался, прижав руку ко рту, его хихиканье превратилось в тихое хрипение, когда Сириус наблюдал за ним, улыбка росла на его лице, как бы он ни пытался это скрыть. — Нет, не торопись, — сказал Сириус наполовину раздраженно, с улыбкой, обозначавшей любую враждебность, что была в его милых костях. — Продолжай смеяться надо мной, все в порядке. Не то чтобы я хотел сказать что-то важное. — Прорезывание... — пискнул он. — Мы были детьми! — воскликнул Сириус, невольно рассмеявшись. — Это не было прорезыванием, просто как... когда режутся зубы мудрости и вы облегчаете это. Или когда люди по телеку вырезают гланды и едят мороженое. За исключением того, что у нас на два зуба больше, чем у обычного человека, и, если ты не заметил, они еще и немного острее. Эта херня причиняет боль, — он прикусил губу, а затем: — Не могу поверить, что Джеймс рассказал тебе. — Я не говорил, что это Джеймс. — Джеймс — единственный, кто знает, гребаный желудь, — сказал он с нежностью, расплываясь в глупой улыбке, когда Ремус разразился новым смехом. Потребовалось целых две минуты, чтобы снова успокоиться. — Ты закончил? — спросил Сириус, теперь скрестив руки на груди. Ремус кивнул. — Да. — Обещаешь? — Обещаю, — сказал Ремус, а затем: — Просто... не показывай мне свои зубы какое-то время. Не думаю, что смогу остановить это, если снова начну. — Господи, — пробормотал Сириус, пощипывая себя за переносицу. — Ты невыносим. — А ты все еще выносишь меня. Сириус опустил руку и, прищурившись, посмотрел на него. Ремус поджал губы. — О, ты знаешь, что я имею в виду, — прошипел он, в то же время, когда Сириус пробормотал: — Определенно. — Зачем пришел? Он, глядя сейчас на Сириуса, наблюдал, как остатки того, что он почти назвал бы паникой — ее подавленной формой, тревогой, волнением — вновь проступили на его лице. Он вздохнул, зажмурился, крепко держась одной рукой за край комода, словно упадет без этого. — Я помню, — сказал Сириус. Ремус моргнул. — Ты что? — Дневник, — сказал он, поворачиваясь на каблуках и расхаживая взад-вперед. — Дневник, я знаю, где видел этот дневник раньше. То, что говорил Регулус — атлас, знаешь... я знаю... Ты уже видел его раньше. Ты уже видел его раньше. Достань дневник. Ты уже видел его раньше. — Хей, — сказал Ремус, останавливая его, положив руку ему на плечо. Он на мгновение разинул рот, а затем кивнул. — Ладно. Спокойно. Откуда ты знаешь? Он резко выдохнул и, обойдя Ремуса, сел на край его кровати. Ремус последовал за ним, осторожно присев рядом. — В пятнадцатом веке, — начал он, — мы с Регулусом использовали эти куски пергамента, так? Они были зачарованы. Магия тогда была другой, вещи развивались, но они были зачарованы какой-то странной манипуляцией с Фиделиусом так, что слова исчезали сразу после того, как мы их писали, и только тот, кого пишущий выбрал и кому доверял, мог видеть, что было написано. Мы с Регулусом доверяли только друг другу, и поэтому разговаривали через них — по сути, как передача записок в классе, за исключением того, что физически нас никогда бы не поймали. Это был бы просто чистый лист пергамента. Ремус кивнул, чувствуя, как его захлестывает чувство веселья при мысли о том, что Сириус и его брат передают записки, как школьники. Он продолжал: — Думаю, моя мать нашла их, поняла, что мы делаем, и сожгла примерно через семьдесят лет, — сказал он. — Я не знаю, это не имеет значения, но я имею в виду, что с тех пор я особо не думал о них. Так? Пока... — сказал он громче, глядя в глаза Ремусу. А потом моргнул. — Я когда-нибудь говорил тебе, почему я вообще был со своей семьей, когда ты убил их? Прозрачность его убийства (если это можно так назвать) на мгновение застала Ремуса врасплох, но он покачал головой. — Нет. Сириус облизнул губы. — Точно. Так... так, это был 2006, когда мой брат нашел меня. Я не видел его пятьдесят лет. Я был в Берлине один, а он... Ну, я поехал не по своей воле. Он умолял меня прийти. — Он умолял тебя? — Десять лет, — продолжал Сириус. — Десять лет, сказал он, как ультиматум, а затем, если по истечении десяти лет я не захочу оставаться, он уйдет со мной. Он обещал, что уйдет со мной, — он перевел дыхание, а затем сказал, — По сей день я не знаю, было ли это правдой. Как ты знаешь, мы не дожили с ними до этих десяти лет. Ремус действительно знал. Он проглотил что-то виноватое в горле. 2014, Корнуолл. Пик. Финал. — В любом случае, — настаивал Сириус. — Одной из первых вещей, которые он сделал для того, чтобы... я не знаю, наладить наши отношения, было показать мне обновленные версии тех чар, которым мы так долго пользовались, когда были молоды. В нашем поместье в Лондоне была книга, точно такая же, как та, которой мы пользовались раньше; за исключением того, что магия была усовершенствована, ну, знаешь, края там стали более гладкими, чем шестьсот лет назад. По сути, у нее был пароль. Как я уже сказал, это была интерпретация Фиделиуса. Мой брат просто показал его мне, потому что подумал, что это круто, что они возвращают магию, которую мы использовали раньше. Но ведьма, которая его создала, умерла, видишь ли, — теперь он тяжело дышал, его глаза были дикими от внезапной ясности. — Устроила переворот или типа того. Была убита. Она сделала только два таких, и никто не знал, какие чары она использовала и смешивала и какие магические источники брала, чтобы смешивать сглазы, поэтому их и осталось два. — Как ты все это запомнил? — изумленно спросил Ремус, и Сириус улыбнулся. — Сивилла, — сказал он со смехом. — Ты помнишь ее? Маленькая эксцентричная секретарша с вьющимися волосами. Ремус кивнул. — Вампиры из отеля находятся в моем фамильном поместье, так? Она прислала мне фото окна в библиотеке, спрашивая, может ли она, блять, поменять шторы, потому что те уже моль съела — очевидно, может, — но слева на фотографии была книжная полка, и книга была там. Я попросил прислать мне ее на видео — совершенно пустая книга. Та же самая. Я видел его раньше. — Черт, — выдохнул Ремус. — Так, что, ты думаешь... — он зажмурился, пытаясь переварить информацию. — Если это тот конкретный дневник... — Тогда логически... — В нем что-то есть? — Спрятано, — сказал Сириус, умоляюще глядя на него. — Защищено... — Малфоями, — пробормотал Ремус. — Вот почему он с Малфоями. Вот почему он так тщательно защищен. Люциус — один из его самых доверенных людей. Могу поспорить на все, что Люциус даже не знает, что это такое, реально, и могу поспорить на все, что он может в это влезть. — Ты что делать собрался, — Ремус слегка рассмеялся. — Похитить Люциуса Малфоя? Сириус ничего не ответил. Его улыбка дрогнула. — О боже, ты собрался похитить Люциуса Малфоя. — Я не собираюсь похищать его, — прошипел Сириус. — Мне просто нужна ваша команда, чтобы сохранить ему жизнь, и нужно вытащить его из оберегов Малфоев. Джеймс засек периметр и сказал, что они действуют пять миль, но дома находятся почти в шести друг от друга, а это значит, что прямо в середине треугольника должна быть квадратная миля свободного пространства. Он будет вдали от любой защиты разума. Пандора может очаровать его тупо, мы можем вытащить это из него... — Вытащить это из него там? — спросил Ремус. — Это кажется рискованным? Почему мы не можем взять его сюда... Сириус поднял брови. — Хорошо, в другое место. В любое место. — Мы могли бы, — кивнул Сириус, глядя в пространство. — Мы можем. Я просто не знаю, как трудно с ним будет. Я старше его на триста лет, но все же... Он замолчал, прикусив губу. Ремус сделал глубокий вдох. — Я имею в виду, они все равно знают, что мы охотимся на них, — логично сказал он, позволяя ветвям переплетаться в его голове. — Так что это не будет случаем, когда ему не разрешат уйти, потому что он пошлет информацию о том, что у нас есть самая глубокая, самая темная тайна Реддла, потому что Реддл знает, что у нас есть его самая глубокая, самая темная тайна. Это тот случай, когда ты делаешь это и пытаешься остаться в живых. Потому что... возможность, о которой мы даже не подозреваем, ни к чему не приведет. — Но может, — прошептал Сириус. Но может. Может. Может, может, может. В эти дни все было подстраховкой. Этот дом, эти клыки, этот мир были приливной волной, и ты не знаешь, всплывешь ли ты. Горящие легкие были давно знакомы. — Регулус все делает загадками, — пробормотал Сириус. — Он пишет загадками. Говорит ими. Это приводит в бешенство и сбивает с толку, когда он говорит одно, а это может означать другое, что полностью отрицает то, что он кричит своими глазами, но это то, как он выжил. Он бы умер в этой семье, если бы не научился говорить то, что было необходимо, и держать подробности при себе. Он ни за что не стал бы подчеркивать ту деталь, что это была именно эта заколдованная книга, если бы не думал, что мы сможем ее использовать. Ремус кивнул. Он протянул руку и нежно положил ее на руку Сириуса, и это было согласие. Соединили мизинцы вместе; и его ноги, казалось, внезапно осознали, как их тянет к земле, а не швыряет в космос. Он вращался вокруг Сириуса. И всегда так было. Сириус тоже вращался вокруг него, нежно проведя рукой по скуле. Он нахмурился и провел большим пальцем по тому, что, как знал Ремус, было уменьшающимся синяком. — Что здесь произошло? — спросил он, бросив взгляд на мазь, лежащую на комоде. — Я принес ее тебе из обычной вежливости, а не в качестве мотиватора, чтобы тебя избили. Ремус закатил глаза. — Это были дети из бойцовского клуба Джеймса. — Оох, — прошипел Сириус, скривив лицо, как будто только что услышал что-то отвратительное. — Это еще более неловко. — Эй! Сириус рассмеялся, и это было музыкой. — Слушай, — сказал Ремус, вспыхнув. — Тебе придется рассказать Джеймсу и Андромеде о своем плане. Пандоре тоже. И лучше сказать Доркас, чтобы она не уничтожила крестраж, а потом завтра мы позаботимся о том, чтобы все в нашей команде знали, что нельзя убивать Люциуса Малфоя, если представится такая возможность. А там видно будет. Сириус кивнул. Он откинулся назад, а затем сморщил нос, о чем-то задумавшись. — На самом деле, я не уверен, что ты будешь здесь завтра. — Что? Почему? — Они хотят, чтобы ты вышел на поле, — сказал он, сжимая его мизинец. — Серия взрывов в округе Ориндж. Там, где старый особняк Лестрейнджей. Фрэнк и Эдгар были там, но им нужны глаза охотника. — Мои глаза охотника? Сириус промурлыкал. — Очевидно. — Почему? Сириус посмотрел на него и усмехнулся. Они были невероятно близко. — Потому что ты гений, идиот, — пробормотал он, теребя воротник Ремуса. — И лучший охотник на вампиров, которого я знаю. Я проделал весь этот гребаный путь до Техаса для того, чтобы найти тебя для этого дела, не из-за какой-то второсортной киски, которая боится рисковать. — В моем кармане есть нож, который опасно близок к тому, чтобы вонзиться тебе в горло, — прошептал Ремус, наклоняясь ближе. Глаза Сириуса блеснули. — Сделай это, — сказал он, а затем поцеловал его. Его губы были холодными, а Ремуса — теплыми, и это, казалось, создавало какое-то статическое напряжение, от которого у Ремуса загорелись кости. Или превратились в желе. С таким же успехом он мог бы превратиться в лужу. Быть дождем, барабанящим по пальме, и быть приливной волной, обрушивающейся на ничего не подозревающий берег, двумя пальцами в песке, двумя пальцами в его волосах, двумя пальцами на поясе. Сириус и жизнь внутри него. Он такой живой, — это все, что вертелось в голове у Ремуса; он такой живой, он такой живой, ты такой живой, такой живой, так много, так много. Ремус, казалось, бессознательно отступил назад, чтобы приспособиться к Сириусу — он бессознательно освобождал место для Сириуса в течение многих лет, отталкивая всю язвительность своего пылающего существа, чтобы освободить место для этого монстра, хватая его за волосы и целуя в уголок рта, влажный и тоскующий; неуклюжие колени по обе стороны от его собственных. Сириус не мог быть ничем иным, как тяжестью на коленях Ремуса и рукой, обхватившей его бьющееся сердце. Его рука дрожала от пульса, отдававшегося эхом в ребрах, бедрах, шеях и коже, такой тонкой и осязаемой, что он был кем угодно, только не монстром. И все же он был достаточно жив и без сердцебиения. Предложение Ремуса было милосердием. Сириусу это было не нужно. Он горел достаточно ярко, чтобы целый континент бьющихся сердец, вероятно, почувствовал его тепло, и в этом беспорядке было что-то прекрасное. Ослепительная ебаная орбита. Правдивый разворот гравитации. Мило. Руки обвились вокруг его шеи. Сириус опустил голову, и долгое, долгое мгновение никто из них не двигался. — Я не должен быть так близко к твоей шее, — тихо сказал Сириус. Ремус резко усмехнулся. — Что, собираешься укусить меня? — Однажды, — просто сказал он. — Однажды у меня будешь весь ты, — ложь. У тебя уже есть весь я, и немного больше. — Но сейчас я просто... Он замолчал, слегка наклонившись, так что его нос приблизился к уху Ремуса. Он пососал нежную кожу за ней и спустился вниз, его горячее дыхание щекотало Ремуса так приятно, что он дернул бедрами и гортанно застонал от различных чувств, которые не хотел озвучивать, потому что предпочел бы продержаться дольше пяти минут, спасибо. — Хочу, чтобы тебе было хорошо, — пробормотал Сириус, проводя руками по рубашке Ремуса. — Все время. — Думаешь, это чувство вины? — выдохнул Ремус, запустив руки в его волосы. Сириус заскулил. Он не был уверен в том, что говорит. Он не был уверен, как двигаются его губы, когда даже не чувствовал их. — За те восемь лет, что ты заставлял меня чувствовать себя дерьмом? Сириус что-то промычал, покачал головой. Пососал самое чувствительное место. Ремус точно знал, где он, блять, находится. — Я не заставлял тебя чувствовать себя дерьмом, — пробормотал он, обдувая кожу Ремуса струями воздуха. Его бедра были сжаты, а во рту пересохло. Рот Сириуса был мокрым, мокрым, мокрым. Он отстранился и наклонился ближе к Ремусу, так что их губы практически соприкоснулись. — Я заставлял тебя чувствовать себя живым, — прошептал он, и Ремус поцеловал его. И на вкус он был как дым и какая-то пряность, и Ремус почувствовал, как его мозг начинает слегка затуманиваться, и задался вопросом, были ли это руки Сириуса на его бедрах, язык Сириуса во рту или имя Сириуса в глубине его горла в каком-то неловком утверждении, которое, кажется, вырывалось из него вместе со всей его сущностью и, вероятно, душой, когда Сириус целовал его. Сириус нашел его кинжал. — Ох, блять, — сказал он, откидываясь назад и осторожно вытаскивая его из кармана. — Ты не шутил. Ремус моргнул. Он лежал дальше на кровати, а Сириус сидел на нем верхом, и он, наверное, не смог бы и сосчитать до десяти, если бы его попросили, но Сириус, к счастью, не казался таким уж любопытным к арифметике в пользу сверкающего металла и его тела. — Нет, — сказал Ремус, легко забирая его у него и вертя в руках. Он сел там, где раньше лежал на локтях, и подвинулся, поудобнее устроив Сириуса у себя на коленях. Он провел кончиком ножа по его челюсти и вниз, к кончику подбородка. Наклонил вверх. Сириус внутренне содрогнулся. — Это что-то с тобой делает? — Мхм. Ремус замурлыкал. Прижал плашмя к его подбородку. Его кожа горела. Сириус закрыл глаза и тяжело вздохнул. — И это тоже? — Мммм. Он убрал кинжал. Сириус облизнул губы и открыл глаза, и они были темными. Ремус поднял палец, чтобы заправить прядь упавших волос за ухо Сириуса. Он провел рукой вниз по подбородку, пока указательный палец не коснулся губ, провел по нижней, влажной, покусанной и вишневой. А затем Ремус поднял кинжал, отвел руку назад и прижал острие лезвия к указательному пальцу. Он прикусил губу, вдавил лезвие достаточно глубоко, чтобы пустить кровь — о, да благословит господь эту гребаную иронию — и прокрутил его, пока не пролил кровь. Маленький, крошечный, крошечный порез на кончике пальца. Толстый сгусток красной крови. Что был похож на слезу. Сириус резко вдохнул. — Что ты... Ремус поднял палец вверх, поколебался перед его губами, и Сириус перестал дышать. Его глаза были похотливыми и голодными, а рот надутым и красивым, и Ремус размазал кровь по его нижней губе. Сириус по-настоящему рассмеялся. Его клыки блестели в тусклом свете. — О, пошел ты, — выдавил он, и Ремус положил палец ему в рот. Сириус тут же засосал. Низкий беспомощный стон вырвался из глубокой, впалой задней части его горла, и он слегка прикусил палец Ремуса передними зубами, проводя языком вверх, снова и снова вокруг него, пока Ремус не отдернул его, подальше от этого великолепного взгляда, и Сириус испустил прерывистый вздох и крепче сжал оба плеча Ремуса, воздух дышал воздухом, легкие дышали легкими. Его грудь тяжело вздымалась. Верхняя губа подергивалась, совсем чуть-чуть, от вожделения или жажды, Ремус не знал — может, и того, и другого; вероятно, и того, и другого. И Ремус чувствовал себя таким чертовски пьяным в контроле. Он чувствовал себя опьяненным великолепной маленькой дрожащей вещицей, что была в его полном распоряжении, под светом его лампы, восхищенный и возбужденный его указательным пальцем, окровавленным и в синяках, и прекрасным, прекрасным, прекрасным. Он обхватил ладонями лицо Сириуса, и его губы прижались к его ладони. Его зубы впились в ладонь. Сириус закрыл глаза и открыл рот, позволяя нижней губе скользнуть по коже. Он прикусил и слегка перекатил кожу между двумя передними зубами. Отпустил ситуацию. Он посмотрел на Ремуса. С вопросом и ответом. — У тебя может быть это, — прошептал Ремус. — У тебя могу быть я, — его большой палец над приоткрытыми губами Сириуса. Его пальцы в руках Сириуса. Его правда. Его управление. Его независимость. Его Сириус. — Мой красавчик, — пробормотал Сириус, мягко убирая руку Ремуса со своего лица. Повернул ее так, чтобы его губы оказались на одной линии с внешней стороной ладони. Глаза, затрепетав, закрываются. — Мой красавчик, мой, мой... мой... Он приподнял верхнюю губу, медленно выдохнул и впился зубами в руку Ремуса. И никто никогда не говорил Ремусу, как это должно было ощущаться. Ремус никогда не чувствовал этого раньше, по-настоящему. Не с вампиром в Остине. Не с вампиром до него. Не с тем, что был у него на руке, вытянутой вверх, с кровопролитием и костями; не с самым первым вампиром, который укусил его в плечо. Этого шрама больше не было видно. А этот будет. Этот будет. Это было эйфорично. Эйфория не охватывала его. Ремус знал, что такое боль. Он знал боль, как — ха, хаха — как свои пять пальцев, он впитывал ее. Он брал ее, взбивал и выплевывал вместе с зубом, сгустком крови и частью своей психики. Он брал ее и взбалтывал, а у него на коленях сидел прекрасный парень, и часть его была в его плоти, впивалась в кожу, и там, где Ремус чувствовал боль, боль и только боль, и смешанную боль с яростью, клыки в его коже, его кости, его разуме, Ремус, с Сириусом здесь, держащим его, чувствовал удовольствие, и чувствовал безумие. Он чувствовал истерику и обожание. Он чувствовал... он чувствовал... он чувствовал так много. Так много, так много, но не слишком. Все больше и больше, но не максимум. Жизнь. Он был таким живым. Ремус был таким мертвым. Ремус истекал кровью, а на Сириусе ни царапины. Они идеально подходили друг другу. Рот Сириуса должен быть, влажный, вокруг его кожи. Ремус только что понял, что это то, чему он принадлежит. Здесь его место. Ремус застонал и позволил своей голове упасть вперед на плечо Сириуса, а свободной руке двинуться вверх, вверх по позвоночнику, по его лопаткам. Он был картой, а Ремус — картографом. Он был Богом, а Ремус — идопоклонником. Он понимает, что идолопоклонство не идеально в лучших обстоятельствах, но Ремус думал, что они могли бы заставить это заработать, если бы это было так. О, Боже. О, Господи, и, о, блять, Сириус. — Сириус, — выдохнул Ремус ему в плечо, и тот оторвал рот. — Ты в порядке? — вздохнул он, уткнувшись носом в лоб Ремуса, чтобы поднять его лицо, и рука Ремуса сильно болела, но все было в порядке. Он поднял голову и кивнул. На нижней губе Сириуса была кровь. Он поцеловал уголок, поцеловал его в губы, поцеловал его и попробовал себя на вкус. — Я... — Я знаю, — пробормотал Сириус, кивая. Рука Ремуса зависла в воздухе. Царапины были не очень глубокими и не сильно кровоточили, но одна из ран сочилась струйкой вниз вокруг запястья Ремуса, и Сириус поймал ее языком. Он лизнул руку Ремуса, снова пососал раны. Поцеловал их. Поцеловал его. Ремус был под таким кайфом, что это было просто божественно. Поэтому, когда Сириус толкнул его обратно, чтобы заставить лечь, скользнул вниз и расстегнул молнию на его брюках, Ремус приподнял бедра и помог их снять. И когда его влажный насыщенный дьявольский рот обвел его языком и вобрал в себя, все, о чем мог думать Ремус, было то, что каждый философ искал не в тех местах. Все эпистемологическое начинается и заканчивается здесь. С выгнутой спиной, окровавленной рукой и Сириусом Блэком на нем, повсюду, повсюду. Это чистый ад. У Ремуса не было ни единого шанса.