«Губы плавя в такой ухмылке, Что на зависть и королю, Он наколет на кончик вилки Мое трепетное «люблю». И с лукавством в медовом взоре Вкус божественным наречет. И графу о моем позоре Ему тоже запишут в счет». Вера Полозкова
— Джет, ты где потерялся? — Энни преградила путь в коридоре, встревожено глядя в его лицо. — Конец квартала, — пожал плечами Джет. — Два совещания подряд, встреча с клиентом у замдиректора — сама знаешь, мобильник надо отключать. Случилось землетрясение? — Да нет, в приемную дозвонились, тебя искали из магазина, не расслышала название: с половины шестого до шести курьер что-то сюда привезет. Все равно же задерживаешься? Джет неопределенно кивнул, желая как можно скорее добраться до своего кабинета. Планировал удрать после обеда, если уж отгул взять не удалось: завтра соревнования! Точнее, уже сегодня состоялись детские и подростковые заезды. Да, пусть он там не был нужен, но хотелось быть рядом с Энтони. А пришлось поздравлять по телефону: шестнадцатилетний ученик друга стал первым в группе. И если окажется в призерах соревнований штата, сможет оказаться в числе представляющих Пенсильванию на первенстве страны — давняя мечта тренера сбудется! А ему самому придется торчать в офисе до вечера — вместо того, чтобы быть с Брайаном, который волнуется, хотя и не показывает этого. Он уже давно сам не свой, и Джет устал делать вид, что не замечает! Брайан то молчал, уходя в себя и глядя на него так, словно и не видел. То порывался что-то сказать, но неясное и неведомое будто останавливало — ни разу не поделился тревогами и сомнениями. Не может же Джет внезапно начать рассказывать, как переживал перед первым университетским соревнованием! Казалось, что до мотоцикла не сумеет дойти: колени подогнутся. И несколько дней накануне ни о чем другом думать не мог — кое-как с помощью тренера собрал себя в кучу. И стал вторым! А сейчас Джет сам тренер. И должен найти подход к ученику, который, к тому же, не просто ученик — то, что их связывает, намного более значимо. В последние пару недель катание Брайана периодически становилось рваным и неровным — было такое и раньше. Порой Джету хотелось схватить его за плечи, встряхнуть и заорать: «Тебе вообще это нужно? Так какого…» Но что-то останавливало и его. У обоих было это «что-то», вставшее стеной между ними, и ни один не пытался ее пробить. Джет боялся сделать хуже: если не достучаться до Брайана, все может усугубиться… Но при этом Джет не сомневался в успехе: позавчера Брайан будто даже не проснулся, а вышел из комы. И последнюю тренировку откатал идеально. Энтони, обнимая его, говорил, что гордится ими обоими. А Брайан, улыбнувшись как-то криво, ответил: — Вот уж не думаю, что через несколько дней ты будешь того же мнения. А Джет не мог поверить: неужели впервые стал свидетелем того, что Брайан Кинни сомневается в собственных силах? Это было столь же невероятно, как если бы он вдруг объявил, что решил стать натуралом… Или же отправился бы на Либерти в образе, способном составить конкуренцию таинственной Мэрилин! Джет впервые за долгое время почувствовал себя потерянным. Где его твердая уверенность? Та самая, которую должен вселять в своего ученика? Быть непоколебимой стеной, защитой, поддержкой… Пусть даже речь идет о Брайане — человеке, о чьей силе характера легенды ходят! Почему не подумал об этой стороне тренерской работы?! Хотя бы не спросил совета у Энтони, которого ученики просто боготворили… Вдруг вспомнился обрывок телефонного разговора Брайана, услышанный на днях, когда Джет вернулся с работы: — Нет, до соревнований ничего делать не буду. Они важны не только для меня — надеюсь, не нужно объяснять, почему. Да… знаю… Наверное, Брайан отказывался от новых проектов, встреч с друзьями — всего, что могло помешать двигаться к цели. Точнее, двигать их обоих. А что он сам сделал? Кроме запрета Брайану смотреть выступления двоих, которые значатся в стартовом списке перед ним. Джет едва ли не силой заставил себя заняться отчетом: в последний день перед отпуском все должно быть закончено. Если повезет, приедет домой раньше Брайана, который разрывался между тренировками, «Киннетиком» и «Вавилоном» — тоже, наверное, до отъезда срочные дела завершал. И они спокойно проведут вечер. Примут душ, и стоит сделать Брайану расслабляющий массаж, чтобы попытаться снять напряжение, которое, кажется, уже переехало в лофт! А потом, в постели, можно будет долго и нежно ласкать его, наслаждаясь прикосновением к пахнущей свежестью коже. Снова почувствовать вкус любимых губ, сцеловывая легкую улыбку, держать Брайана на руках — точнее, забрать в свои руки и напомнить, что всегда — только он… «Ненавижу вспоминать этот момент: когда сидел за столом в последние минуты «той» жизни. Но, как назло, именно его часто подбрасывает не единожды проклятая память! И хочется со всего размаху и силы дать в морду — до всплесков алой крови, чтобы, вырвавшись из тела, растеклась и заполняла пространство, не давая дышать. И нет, не Брайану — себе! Выбить мерзкое до тошноты ощущение стыда за собственную глупость, наивность, растоптанные чувства и почти физическое ощущение вытираемых об обнаженное тело чужих ботинок. Если бы я мог возненавидеть Брайана Кинни хоть на сотую долю того, как сейчас ненавижу себя! За то, что оказался ему не нужен…»***
— Джет, это пришло с вечерней почтой. — Энни сделала несколько шагов от двери до стола и положила конверт. — Обратного адреса нет, но вроде бы там ничего опасного — похоже на бумагу. Все ушли, кроме уборщиц, пятница же… — Я тоже почти закончил, — перебил Джет, открывая папку, чтобы собрать в нее только что подписанные листы. — Оставь здесь, в понедельник все заберу и разложу. И удачного тебе отпуска! — Энни, махнув рукой, исчезла, а Джет повертел в руках нежданное послание: его имя, адрес фирмы, штамп питтсбургской почты… Кроме отсутствия координат отправителя — ничего, что отличало бы это письмо от обычной деловой корреспонденции. Джет, видимо, слишком сильно надорвал бумагу, потому что содержимое яркими пятнами красок рассыпалось по столу… «Наверное, это был момент, когда сердце в последний раз по-настоящему дернулось, будучи живым, и застыло в безмолвии. Я его не слышал. Я не слышал ничего… С фотографии на меня смотрело лицо Брайана. И тело… сплетенное с телом Джастина Тейлора!!! Незнакомая спальня и эти двое, обнаженные, слившиеся в поцелуе на кровати. Впивающееся миллионом игл в мои нервы выражение блаженства на лице Брайана… Его рука на белом бедре… Они оба возле вывески «Путник» над зеленым «Корветом». Вполборота… И Брайан смотрит на Тейлора так, как никогда не смотрел на меня: словно хочет сохранить в себе каждую черточку лица, которое и без этого никогда бы не смог забыть. И мягкая полуулыбка Тейлора, купающегося в этом взгляде с такой потрясающей уверенностью в любви Брайана, которой никогда не было у меня… И еще один снимок, не сразу мною замеченный: Брайан в расстегнутом пиджаке, с улыбкой и в то же время с какой-то внутренней решимостью идущий от машины, видимо, к мотелю. Какое «говорящее» фото… Сколько раз я называл Брайана фантастически красивым? Сколько говорил о своей любви? И вот он — финал таковой. Сжавший тисками, не позволяющий отвести глаз от всего, что я считал своей жизнью. В уравнение — неважно, с одним известным или неизвестным - изначально не вписывался не Тейлор. В него не вписывался я… Дата в нижнем углу: двадцатое мая. Сегодня — двадцать шестое. Излишнее уточнение — и без того мгновенно узнал гладко-серый галстук Брайана, который он купил пару недель назад. Когда я… Когда мы… Странная все-таки штука — человеческий мозг. Я одновременно пребывал в трансе, центром которого была острая, раздирающая на атомы боль, и анализировал увиденное, но в то же время, будто раздвоившись, видел себя со стороны, зависнув под потолком. Не знаю, сколько пребывал в таком состоянии — отвлекло появление незнакомого парня, выглядевшего так, словно прибыл сюда на скейтборде. — Мистер Стэнтон? Распишитесь, пожалуйста. Я черкнул что-то, не глядя — наверное, и собственный смертный приговор подписал бы без единой эмоции, — и остался один с маленьким пакетом в руках. Когда курьер ушел, открыл его без единой мысли о том, что это может быть. Синяя бархатная коробочка вспыхнула в сознании ярким мистическим пламенем, придавая этот оттенок всему, что находилось в кабинете. Я знал что не стоило ее сейчас открывать — вообще уже никогда не стоило. Но… Ободок из золота, добытого на североирландских рудниках Каванакау, с тремя небольшими верделитами сложной огранки, подчеркивающей болотный оттенок камня. Сейчас содрогаюсь от отвращения к себе, вспоминая, сколько сил и времени потратил на то, чтобы это было именно кольцо Брайана… Как выбирал камни точно под цвет глаз с прятавшейся в глубине ореховой бездны зеленью… И представлял кольцо на пальце Брайана Кинни как свидетельство того, что он помолвлен. Согласный вскоре дать мне брачные обеты… Кольцо сияло даже в стандартном свете офисных ламп, но руки не переставали дрожать, и я уронил коробочку — словно издеваясь, золотой ободок покатился по столу и остановился на фотографии, на которой Брайан и Тейлор смотрели друг на друга. Наверное, это было уже слишком, и я услышал надрывный, горький смех со сдавленными рыданиями, которым что-то не давало вырваться. И уж, тем более, не сразу понял, что сам являлся источником этих дьявольских звуков. А потом сгреб снимки и кольцо в карман и выскочил на улицу. Не знаю, как не попал в аварию, почти не глядя на дорогу и сосредоточившись на одной-единственной мысли: скорее попасть домой! Подальше от всего этого. И уже подъезжая к углу Тремонт и Фуллер я понял, что дома у меня больше нет…»