Поражение разума

Франкен Штейн не всегда был таким. С перерывами. Еще с рождения охваченный нескончаемым желанием познать этот мир, он долго шел к принятию границ дозволенного, много раз пересекая грань и возвращаясь обратно. Пробуждение Кишина разделило его шаткое сознание на части, заставило биться на два фронта: против надвигающегося хаоса и против собственного, подавляемого годами безумия. Это стало заметным не сразу. Первое время, он как обычно, посещал уроки, выполнял возложенные на него Шинигами обязанности и был нормальным, в том самом смысле, в котором Штейн вообще может быть таковым. Даже приехавшая по вызову Смерти Старшего Мари по началу не заметила изменений. Все знали, что для Штейна происходящее станет нелегким испытанием, но никто не предполагал, что оно начнется так скоро. Спирит был первым, кто почувствовал. Однажды столкнувшись с профессором в коридоре академии, он вдруг ощутил с трудом забытый ужас, который годами заставлял просыпаться на мокрых от холодного пота простынях и отталкивать руки тогда еще трепетно любящей жены. Спирит терпеть не мог это чувство. Терпеть не мог мурашки, бегущие по коже, и тем более ощущение загнанного подопытного зайца, которому некуда деться от своей участи. Однако Албарн никогда не ненавидел их причину. Упорство, с которым Спирит из раза в раз отталкивал собственные страхи и был рядом со Штейном, заставляло пересматривать утвержденную роль главного безумца. Закрыть глаза на все и просто вступить в упорное противостояние чужому сумасшествию казалось единственно верным. С пробуждением Кишина, он стал чаще ходить в дом профессора или искать его в коридорах академии, подолгу разговаривать с ним о былом и о грядущем. Очень часто неспешные беседы сводились к Мари, которая завидев излишнее внимание Спирита тоже начала крутиться рядом. Никто не был против. Она не раздражала. Штейн наверняка заметил развернувшееся вокруг него масштабное действо, но виду особо не подал. Отстранённость, с которой профессор относился к собственному состоянию и попыткам помочь беспокоила Спирита больше всего. Он остро ощущал, что скрываясь за маской равнодушия, Штейн прятал что-то еще. Что-то липкое и мерзкое, что-то, что имело свойство накапливаться как гнойник и грозило лопнуть, снося на своем пути все живое. Завеса тайн стала приподниматься, когда у стен академии появилась Медуза. Несмотря на то, что пришла сдаваться, выглядела она скорее как победитель. Говорила мало, вела себя спокойно и вольно, позволила заковать себя и отвести в темницу. Спирит тогда не смог понять ее мотивов, но то, как изменилось с появлением ведьмы лицо Штейна, наталкивало на мысль, что это ненадолго. Лучше бы он ошибся. Хотел он или нет, правда стала разворачиваться как пергаментный свиток в тот же самый день, вечером. Утомленный растянувшимся рабочим днем, Спирит надеялся как обычно пропустить пару бокалов и расслабиться в женской компании, но ожидающий его у выхода Франкен явно имел иные планы. Едва они переступили порог профессорского дома, Штейн впервые за вечер нарушил молчание. То, что он говорил, медленно растягивая слова, заставило сердце Спирита биться с перерывами. Сначала про врата, а затем про жуткий скрежет, от которого не спасал даже винт, что профессор в последнее время крутил с завидной регулярностью. Не покидающее всю дорогу беспокойство, неприятно сосавшее под ложечкой, наконец, обрело причину. Кажется, началось. Штейн начал теряться. Минута, две, десять, все это время профессор нес абсолютно несвязный бред, а Албарн стоял как вкопанный, без возможности даже шелохнуться. Паника нарастала с каждым новым словом, лишая последних крупиц разума. – Я хочу разрезать тебя на кусочки, сэмпай. – В завершении доверительно прошептал Штейн, почти вплотную приблизившись к Спириту. – Можно? Инстинкт самосохранения сработал быстрее, чем мозг. С силой оттолкнув друга, Албарн вылетел из дома, за углом превращаясь в косу и звонко падая на кирпичный пол. Спирит добрался до своей квартиры с растущим осознанием того, что все попытки принять собственный страх и бороться с оцепенением на деле не имели никого результата. Впервые он в полной мере ощутил глухое отчаяние, которое к утру затопило его с головой. На следующий же рабочий день, он застал Штейна привалившимся к двери допросной . Он что-то говорил, плотно прижав очки к переносице, и все время поддергивал плечами. Вскинув подбородок, Албарн спросил профессора о причине и с замиранием сердца ждал результат, не осознавая, чего именно страшился. Штейн смотрел на него долго – дольше, чем требовалось для ответа, даже с учетом присущей ему в последнее время заторможенности. Его плечи поднялись и опустились в неопределенном жесте. – Иди домой, Штейн. Тебе нельзя находиться без присмотра. Спирит не сдвинулся с места, пока профессор не скрылся из виду за каменной стеной. Медуза предстала еще более расслабленной, чем обычно; отвечала на вопросы с легкой усмешкой, ни на секунду не сводила с него поблескивающих в свете глаз. – У меня есть информация жизненно важная для академии, – слегка утомившись, произнесла она, – Я буду говорить только с Шинигами. Предлагаю сделку. Спирит про себя протяжно застонал, неприятно осознавая, абсолютную бесполезность потраченных сил и времени. Жизненно важной информацией (за которую Медуза просила свободу и неприкосновенность) оказалось место нахождения Брю. Не долго думая, Шинигами отправил туда спец отряд и к вечеру странная металлическая коробка уже лежала на чайном столике. – И вы готовы принять ее условия? Смерть Старший пожал плечами. Выбора у них особо не было. Либо Брю, либо ведьма. Вечер вступил в свои права, позволив закопанному в саду мертвецу вздохнуть полной грудью. В окнах дома профессора загорелся яркий свет, и длинная тень, бродившая из угла в угол, все время над чем-то наклоняясь, а потом содрогаясь как от приступов эпилепсии и снова распрямлялась начала зловеще подсвечиваться. – И долго еще будем стоять? Штейн смотрел на друга в упор, с непонятным то ли насмешливым, то ли оценивающим выражением. Поле зрения Спирита неожиданно сузилось до этого лица. Глаза напротив смотрели осмысленно, хоть и немного кровожадно. Навевало воспоминания о прошлом. Жилистая ладонь коснулась подбородка, а потом спустилась вниз, останавливаясь на уровне правого соска, чуть сжимая его. – Давай как тогда, – на лице Штейна проскользнула неловкость: изначальная брешь в скорлупе сумасшествия, или ловушка, в которую тут же попалась неудачливая жертва, – Если не хочешь. Я не буду настаивать. Чужая рука к тому моменту сползла еще ниже, мягко оглаживая талию через ткань. Ноги превратились в желе, а напряжение, скопившееся в теле от позабытых прикосновений кричало о том, как сильно Спирит желал этого. Штейн взял его прямо в коридоре, пригнув к старой кушетке. После они долго разговаривали о прошлом. Профессор сменял одну сигарету за другой, наблюдал за лежащим рядом бывшим любовником. Спирит говорил о своей жене, долго рассуждал на тему собственного выбора и возможных альтернатив. Потом он говорил о Мари. Штейн был удивительно расслаблен, выглядел осмысленно и слушал внимательно. Спирит видел, как горит зеленый. Он мог продолжать. Утром Спирит нашел профессора в кухне у окна. Тот был слегка мрачен и еще не брит, но выглядел спокойным. Смотрел куда-то за спину Албарна, словно на кого-то третьего в этой квартире. Спирит чудом смог подавить в себе желание обернуться. Внезапно, тяжёлая рука профессора опустилась на его шею, и, помешкав, притянула ближе. – Тебе пора уходить, – прошептал Штейн в самые губы и отстранился. Медузу отпустили после обеда. Она шествовала по академии как победитель и самодовольно улыбалась, уродуя лицо маленького ребенка до неузнаваемости. Когда ноги ее коснулись первых ступеней - она громко расхохоталась. Волна дрожи прокатилась по всем студентам. От этого триумфального смеха стало не по себе даже Шинигами, который весь день был необычайно тих и задумчив. Поздним вечером, утомленный мрачной атмосферой академии, Спирит, обнаружил профессора в доме, который покинул несколькими часами ранее. Лицо выглядело взволнованным, речь была сбивчивой и абсолютно несвязной от волнения. Трясущийся голос просил объяснить, что происходит. Этот голос – был голосом профессора Мари.