Прогоняя страхи

      Дети, толпящиеся на перроне пёстрой кучкой и похожие на нахохлившихся на морозе пташек, радостно машут руками, когда пассажирский поезд с характерным металлическим скрипом трогается с места. Наблюдая за малышнёй из окна купе, Зарксис почти завидует тому восторгу, который вызывает у них многотонный состав — поезда наводят на него если не трепетный ужас, то по меньшей мере чувство тревоги.       Тридцать лет, вычеркнутых из его жизни — немалый срок не только для отдельно взятого человека, но и для переменчивого мира, который не остановился подождать. Со временем Брейк привык смотреть на этот новый чужой мир единственным глазом, но к некоторым вещам в нём так и не смог привыкнуть до конца. В том числе и к этому чудовищу, дышащему в морозное декабрьское небо густым серым паром. Зарксис ощущает, как трогаясь с места, оно содрогается всем своим чёрным чугунным телом, когда вздыхает по-особому тяжко, совсем как живое.       Его несказанно радует, что им предстоят лишь сутки пути по железной дороге. Всего один день и одна ночь. А потом ещё долгие часы в экипаже Пандоры, который встретит на станции, но такие путешествия — обычная часть их службы.       — Если не повезёт с погодой, рискуем встретить Сочельник в трясущейся по ухабам карете, — досадует Гилберт, наблюдая в окно за снегопадом, начавшимся едва они успели обустроиться в своём купе.       Брейка мало интересует снег, а потому, стоит перрону вместе с той смешной стайкой детишек скрыться из поля видимости, заиндевелое квадратное окошко перестаёт представлять для него хоть какой-то интерес. Теперь объектом беззастенчивого внимания становится острый профиль сидящего напротив Гилберта.       Всё утро перед поездкой Брейку довелось наблюдать, как он нервно щёлкает спичкой у рта, но, так и не докурив, гасит и наполовину не истлевшую сигарету о пепельницу, наполняя комнату ожидания табачным дымом, несколько раз перекладывает портсигар из брючного кармана в карман пальто, а из него во внутренний, и всякий раз теряется, не обнаружив на прежнем месте. Но стоило им сесть в поезд, как нервозность Гилберта сменилась уверенным слегка меланхоличным спокойствием, будто передавшись Зарксису.       Если говорить начистоту, Брейк до сих пор не понимает, почему они едут вдвоём в миссию, которая должна была стать одиночной. В конце концов, вряд-ли во всей Пандоре найдётся много желающих отметить Рождество вдали от столицы, в совсем другой части страны, ради того, чтобы добыть крупицу информации по делу столетней давности… если повезёт. Но Гилберт вызвался сам, загородив собой двери перед решившим навестить его накануне отъезда Брейком, в тот момент, когда тот уже собирался уходить, и буквально потребовав взять его с собой. Сначала Зарксис грешным делом решил, что здесь не обошлось без влияния герцогини, с которой сталось бы втайне от него дать Гилберту поручение, однако возражать не стал.       — Ты ведь сам хотел встретить его подальше от поместья Найтреев, — Зарксис хитро улыбается, понимая, что попал в самое яблочко, в тот же момент, как встречается взглядом с Гилбертом. — Я даже и не догадался сразу, откуда такое рвение.       — Ладно, хорошо, ты меня раскусил, — стянув с руки белую перчатку, Гилберт коротко машет ею перед собой на манер флага в знак признания поражения. — Всё лучше, чем возвращаться туда в рождественские дни. Но что до тебя, Брейк? Дело не тянет на безотлагательное. Что тебя вынудило сорваться с места в преддверии Рождества?       — О, всё весьма прозаично, — хихикнув, отвечает Зарксис, разворачивая конфету с нугой (ему жизненно необходимо съесть что-то сладкое прямо сейчас, лишь бы обмануть собственный мозг, отвлечь вкусом тающей во рту сладости от ритмичного стука колёс и едва уловимого равномерного покачивания вагона). — В этом году дом Рейнсворт устраивает рождественский бал. Останься я в столице, мне непременно пришлось бы присутствовать вопреки своему нежеланию. К тому же, положа руку на сердце, танцор из меня отвратительнейший.       Возможно, названная им причина звучит не слишком убедительно. Гилберт смотрит на Зарксиса в упор, словно решает, насколько буквально стоит воспринять его слова, и Брейк не может сказать наверняка, к какому выводу тот приходит на сей раз. Но делает мысленную пометку — стоит почаще вспоминать, что Гилберт уже не тот мальчишка с глазами, словно два золотых блюдечка, принимающий каждое его слово за чистую монету.       — Так значит, мы оба, не сговариваясь, решили сбежать в это Рождество? — Брейк заговорщически улыбается.       Он замечает слабую ответную улыбку на лице Гилберта и испытывает сиюминутное желание задержать её на губах. Всё равно, что попытаться ухватить ладонью ускользающего солнечного зайчика. Когда Гилберт был младше, его робкую искреннюю улыбку вызывали сладости, подаренные Брейком, и фокусы, которые тот показывал. Теперь он стал равнодушен к сладкому и давно не удивляется, когда прямо перед его носом конфеты появляются в ладони Зарксиса из ниоткуда, как по волшебству. Брейку даже не обидно: мальчик повзрослел, и нет смысла обижаться на естественный ход вещей.       Вместо сладостей Зарксис предлагает Гилберту пряное вино прямо из горлышка бутылки — господин Оскар подсуетился и вручил свой рождественский подарок заранее, накануне отъезда.       — Ну всё, всё, будет тебе, — посмеивается Зарксис, отнимая бутылку у своего спутника, стоит тому сделать всего два затяжных глотка, которых хватает для того, чтобы щёки залились хмельным румянцем. — Путь неблизкий, и чем же мы будем согреваться, если ты выхлебаешь всю бутылку?       Сам Брейк обходится парой небольших глотков напитка, напоминающего остывший глинтвейн с имбирём и корицей, и закупоривает бутылку, убирая обратно в дорожную сумку. Алкоголь, пусть давно его не веселит, и впрямь неплохо согревает, разгоняя кровь.       Снаружи проносится, громыхая, встречный состав, заставляя Брейка отпрянуть от окна и перебраться на дальний от него край сидения. Ему хочется зажать ладонями уши — кажется, что вот-вот раздастся скрежет металла, когда поезда притрутся друг к другу боками вагонов и те, конечно же, не выдержат странного порыва нежности двух чудовищ, сминаясь легко, будто консервные банки. Но этого не происходит, и Брейк, чьё сердце секунду назад готово было выпрыгнуть из груди, недоумевающе глядит на Гилберта, вновь погрузившегося в меланхолию и прислонившегося лбом к оконному стеклу.       Чужое спокойствие действует отрезвляюще, давая понять, что они оба в безопасности и у Зарксиса нет ни единой причины испытывать нечто сродни страху. Но вопреки здравому смыслу, сковывающее чувство никуда не уходит, угнездившись в его грудной клетке.       Тёплая ладонь почти касается костяшками его щеки и серебряных кончиков волос, поднимая и поправляя воротник пальто. Гилберт, оказавшийся прямо напротив Брейка, краснеет — то ли от выпитого алкоголя, которого ему хватило с головой, то ли от собственных действий.       — Кажется, ты дрожишь… Замёрз?       Брейк заверяет, что он в полном порядке. Гилберт не должен волноваться о нём, и подавно не должен заботиться о нём так, как делает это. Младшие не должны беспокоиться о старших, если речь, конечно, не о совсем немощных стариках. Зарксис не намерен становиться таким. Он привык к роли старшего брата, каким видят его все его близкие — бесстрашного, способного решить любую проблему… и уж точно не имеющего права на глупые и странные фобии. Но Гилберт, как назло, проницателен.       — Ты выглядишь каким-то напряжённым, — не унимается он. — Ты чем-то обеспокоен?       — Нет-нет, — Брейк улыбается, качая головой. — Просто этот стук колёс… Слегка нервирует. Он перебивает даже мои собственные мысли.       — Впервые путешествуешь поездом? — догадывается Гилберт и во второй раз одаривает Брейка улыбкой. Впору бы подивиться такой щедрости, даже если всю оставшуюся дорогу он собирается просидеть, хмуря своё очаровательное лицо.       — Да, знаешь, люди в моём возрасте часто относятся с недоверием к новым способам передвижения, — отшучивается Брейк.       — Так сколько же тебе лет? — Гилберт задаёт вопрос, являясь достаточно благоразумным, чтобы даже не надеяться получить ответ. Зарксис, конечно же, не отвечает.        Гилберт утыкается в какую-то книгу в синей тисненой обложке, на корешке которой не различить ни названия ни имени автора, открыв её на самой первой странице. Кажется, весь мир за пределами существующего на страницах книги, перестаёт существовать для него, а значит можно беззастенчиво смотреть, как смоляные кудри спадают на лицо Гилберта и как неловко, не отрываясь от чтения, он сдувает непослушную прядь чёлки, щекочущую кончик носа, а та раз за разом возвращается на прежнее место.       Как только населённые пункты остаются позади, а пейзаж за окном перестаёт пестрить разноцветными домами, припорошенными снегом и напоминающими пряничные домики, щедро усыпанные сахарной пудрой, сливаясь в сплошную белую линию, становится как-то тревожно тихо. Кажется, даже все эти неугомонные люди, продолжавшие бесконечно сновать за дверью и после отправления, вдруг разошлись по своим купе, словно во всём вагоне объявили тихий час. И лишь этот проклятый стук колёс дробит тишину на равные частицы.       Брейк не выносит мерных ритмичных звуков. Его раздражает эта выверенная механическая точность, отсутствие погрешности. Это сводит с ума — что-то вроде пытки каплями воды, о которой он узнал из какой-то книги в далёкой юности — хотя раньше он не обратил бы на фоновый шум никакого внимания. Чем быстрее падает зрение, тем более чутким становится слух. Пару месяцев назад Зарксис приказал убрать часы из его спальни в поместье, промучившись целую ночь в тщетных попытках уснуть из-за их тиканья.       — Ты мог бы читать вслух? — обращается он к Гилберту, не выдержав и пятнадцати минут.       — Вслух?.. — Гилберт отрывается от страниц книги и поднимает голову, наконец рукой откидывая назад мешающую прядь, с которой наверное уже почти примирился. — Я не уверен, что тебе правда будет интересно.       — За это можешь не волноваться, я благодарный слушатель, — вздыхает Брейк. — Я очень давно не имею возможности читать книг — со зрением стало совсем плохо, не хотелось бы перенапрячь единственный глаз. О чём она?       — Я пока не разобрался, — простодушно отвечает Гилберт. — Это подарок от леди Шерон на Рождество, который она вручила мне заранее.       Зарксис надеется, что это не одна из книг обширной «коллекции романтики» его дорогой госпожи. Хотя прямо сейчас он согласен на что угодно, даже если это окажется очередной том любовных приключений леди Сильвии.       Гилберт продолжает читать с того места, где остановился — Брейк уверяет, что и без того поймёт, о чём речь. На самом деле даже не пытается вслушаться в смысл слов, зачарованный вкрадчивым звучанием голоса, тёплого, словно чашка вечернего чая в морозный день вроде сегодняшнего, и сладкого, как послевкусие нуги, тянущейся и тающей во рту Зарксиса. Но слова сплетаются в причудливый образ мира, где пассажирские судна ходят не по воде, а по небу, да и похожи скорее не на корабли, а на целые воздушные замки. А ещё там есть огромный город — наверное, даже больше Риверры — под названием Париж, куда судьба занесла главного героя. Вымышленный, конечно, город, на карте такого не найти. И целый параллельный мир, населённый вампирами — они похожи на людей, только глаза их меняют цвет, становясь алыми, когда они жаждут крови.       Зарксис усмехается дурацкой мысли, что со своей-то кроваво-красной радужкой вполне мог бы быть вампиром. Только миры отчего-то перепутал, по ошибке родившись в этом, вот и остаётся теперь лишь слушать, а вместо небесного замка-корабля трястись в холодном едва отапливаемом поезде, будь он неладен. Но наверное, оно к лучшему — достаточно посмотреть прямо перед собой.       Вдруг замолкнув, Гилберт смотрит на него поверх переплёта и кладёт раскрытую книгу на колени.       — Пересядь ко мне, — просит он. — От окна сквозит, так тебе станет теплее.       Спорить почему-то не хочется, и Брейк перебирается со своего места поближе к Гилберту, садясь почти под боком. Весь оставшийся день и часть вечера они посвящают чтению, решив не пойти на обед в вагон-ресторан, а попросить принести закуски прямо в купе.       Главный герой хочет вернуть друга детства, несколько лет назад погибшего по вине страшного проклятия. Зарксис чисто по-человечески понимает этого славного юношу, но знает наверняка, насколько это гиблая идея — пытаться изменить прошлое, особенно ради того, чтобы вернуть кого-то к жизни. Он мог бы привести сколько угодно примеров, начав с самого себя, но конечно же, не станет — в книгах всё совсем не так, как в жизни, потому что иначе в них не останется никакого смысла.       Ночью, когда снегопад утихает, становится хуже. Поезд тормозит на какой-то безлюдной станции, занесённой снегом, и в этот раз Зарксис всё же закрывает уши ладонями, а затем почти до боли сжимает, желая оглохнуть на несколько мгновений, лишь бы не слышать, как отчаянно состав цепляется за рельсы. Какие-то люди торопливо сходят с поезда. А может и не люди, а призраки — чёрт их разберёт в тусклом освещении, эти силуэты, бредущие по колено в снегу, но так кажется даже логичнее. Кто из живых покинет Риверру — живую, нарядную сверкающую сотнями огней — чтобы отметить Рождество в глуши?.. Ответ на вопрос приходит сам собой.       Мимо проносится поезд, даже не думающий остановиться посреди неизвестности, наверное мчащий на всех парах в столицу — а куда же ещё?       — Ты не спишь? — должно быть, Брейк слишком резко вздрагивает и делает слишком глубокий вдох, поскольку Гилберт тут же подаёт голос и садится на своём месте, кутаясь в одеяло и двигаясь к окну. — Мне тоже не спится.       — Могу предложить традиционный метод лечения бессонницы, — Зарксис хитро улыбается.       Как только грохот встречного состава растворяется где-то вдали, наступает долгожданная тишина. Брейк слышит размеренное дыхание Гилберта и чувствует себя в безопасности, слегка потеснив его и пристроившись рядом вместе со своим одеялом и почти полной бутылкой пряного вина, которую он хотел оставить до конца поездки.       Они растягивают удовольствие — пьют по глотку, передавая бутылку из рук в руки. От алкоголя Гилберт становится разговорчивым и рассуждает вслух о героях книги. Брейк, вымотанный дорогой, напротив становится тише, чем обычно, и склоняет голову, касаясь макушкой его плеча.       Отпив вина и слегка взболтнув остаток на дне, убедившись, что его хватит на ещё один глоток, Зарксис не глядя протягивает бутылку Гилберту. На пальцы ложится тепло, в первую секунду почти обжигая касанием.       — У тебя руки ледяные, — произносит Гилберт, мягко забирая бутылку, и вместо того, чтобы поднести её к губам, ставит прямо на пол.       — Они такие всегда.       Одеяла в поездах не слишком широкие — одного почти впритык хватает для того, чтобы им смог укрыться один человек. Но очень постаравшись, можно обнаружить, что гораздо лучше они согревают, если укутаться на манер пледа, накинув второе одеяло поверх первого. Приходится потесниться для того, чтобы места в тёплом коконе хватило для обоих, и Брейк обнимает Гилберта за талию, пока тот заботливо поправляет на его плечах одеяло, так и норовящее сползти.       А ещё можно совершенно случайно обнаружить, что под звук ударов живого пылкого сердца (потому что лишь такие бывают у обладателей самых горячих на свете рук) засыпается куда приятнее и легче, чем под скрипучий механический стук колёс.       За всеми этими удивительными открытиями Зарксис не замечает, что поезд давно тронулся с места.