доброе утро Паши Пестеля

Как рассказать человеку, что ты состоишь в открытых отношениях? Миша Бестужев-Рюмин обычно так и говорит: — У нас с Сержем открытые отношения. А дальше всё зависит от реакции собеседника. Паша вот тормозит. Тормозит и смотрит. Голодно, как будто с обидой. — Не понимаю, что значит «открытые»? — Он то ли пытается доебаться, то ли и правда интересуется — Миша ещё недостаточно хорошо его знает, чтобы разобрать нюанс. — Типа изменять друг другу разрешаете? Как-то это не по-человечески, не знаю… Он морщит нос, но взгляда с Миши не сводит и рефлекторно облизывается, и блеск слюны на нижней губе выдаёт его с головой. Интересуется. А то и хочет. — Какие тут измены, я Серёжку люблю. И он меня. Мы это давно решили, это никакими «и жили они долго и счастливо» подтверждать не надо. И иногда мы решаем любить других людей. Если тут можно что-то самому решить, конечно… Я не знаю, Серёжа очень хорошо про это говорит, у него всегда слова верные есть и ссылки для домашнего изучения, — Миша смеётся, открыто и подчёркивая по возможности безобидность своего рассказа. Боится спугнуть. — А я просто знаю, что мне другие любить его не мешают. Наоборот, бывает… Он улыбается лукаво и тут же опускает голову, прячет полный воспоминаний и этих самых «наоборот» взгляд за чёлкой. Ему не нужно видеть Пашу, чтобы чувствовать на себе его жадное внимание. — Вы это делаете вместе, что ли? Как решаете? — Да как, как... демократическим голосованием! Миша ржёт — не над чужой неграмотностью, нет. В конце концов, интерес тут в его пользу, просто шутка забавная даже после сотого повторения. На его громкий голос оборачиваются люди, сидящие за соседним столиком, и тоже смотрят — на них с Пашей. И видят их вместе. Серёжа почему-то про Пашу понимает сразу, в первый раз ещё, когда они его встречают. У него нюх на такое. Легонько толкнув Мишу под локоть, он кивает подбородком в Пашину сторону. Паша отчаянно жестикулирует и толкает что-то восхитительно убедительное перед слегка раскрывшими рты случайными зрителями его импровизированной лекции. Миша тоже развешивает уши, и у него аж встаёт, насколько тот умный и горячий в этот момент. Властный, знающий, компетентный, и его руки в том пиджаке... Серёжа редко ошибается. Проходит не так много времени, и вот они здесь — в Мишином любимом баре, обсуждают отношения, полиаморию и прочие жизненные вопросы — что кажется Мише хорошим знаком. Следующая его улыбка предназначается одному лишь Паше, и дело остаётся за малым — убедить его в том, что это хорошая идея. Миша наклоняется ближе и шепчет: — По-разному бывает. Вот если б речь, например, о тебе была, то почему бы и вместе не попробовать? Паша продолжает зависать. Серёжа, вон, рассказывает про полиаморию по-своему. У него припасена тысяча умных слов, он держит в голове все эти цитаты и цифры, вспоминает классиков и последние социологические исследования. В следующий раз Миша садится от них в сторонке, давая им познакомиться поближе, и его смешит, насколько очевидно по ним двоим можно понять про Мишин типаж в сердечных вопросах. А то что Паша с ними — про сердце, а не лишь про постель, Миша решает почти сразу, когда Паша отдрачивает ему во второй раз. У него широкая уверенная ладонь, и Миша уже вот-вот готов кончить, когда ловит его взгляд в полумраке. Тёплый, внимательный, полный заботы, и Мишино сердце неожиданно затапливает горячая волна, толкающая его через край. — Т-ш-ш, — шепчет Паша ему на ухо и, прижимая к себе всё ещё содрогающегося Мишу, целует его в висок. Миша тает. — Я не могу понять: тот агрессивный мужик с твоим Серёжей ругается или флиртует? — спрашивает горячий бармен Дима (так написано на бейджике — его подарили ему по пьяни Миша с Тохой, и с тех пор он носит его с гордостью и невозмутимостью человека, работающего за чаевые). — Окучивает, — хвастается Миша и мысленно потирает руки, предчувствуя скорую Серёжину победу. Дима упирается ладонями в стойку перед ним и задумчиво поджимает губы. — Не, это ты скорее вокруг своих мужиков вьёшься — как огородник вокруг рассады. Сергей обычно всё чётко под контролем держит, а сейчас и вовсе скорее акулу напоминает — опасную и смертельную. Миша вскидывается, обиженный. Это его Серёжа-то? Он же самый хороший и заботливый человек на свете… а потом он натыкается на взгляд, которым Серёжка сейчас пожирает распалённого и красивого Пашу прямо посреди людного бара. И многие другие его взгляды. В спальне. В набитом вагоне метро, когда толпа грозится унести Мишу от него подальше. В тот раз, когда какой-то мудак в баре попробовал не понять значение слова «нет». Серёжа про Пашу тоже решил, раз и навсегда, и поэтому сейчас невероятно и убийственно серьёзен. Ну что ж, Миша бесконечно влюблён в самую заботливую акулу-убийцу на свете. Всё ещё попробуйте доказать, что ему не повезло больше всех прочих людей в мире. Когда они решают пойти куда-нибудь втроём, у Паши неожиданно сдают нервы прямо посреди вечеринки и он напивается в хлам. Вроде с него и взятки гладки — пятница, бар, все свои! А вроде и по-другому планировали же вечер провести, ну. Когда Миша пьяный, он становится веселее, громче, разрушительнее. Сразу хочется разнузданно трахаться, буянить, пить шампанское из горла и, может быть, застрелиться — не обязательно в этом порядке. Серёжа пьёт мало, а когда пьёт — по-дедовски отрубается где сидел, зато утром никогда не страдает от похмелья. Паша же сначала пьёт, чтобы набраться смелости. Но этого оказывается недостаточно, и он пьёт ещё: чтобы забыть себя, Мишу с Серёжей, жизнь вокруг и все свои желания разом. Но смотреть, жадно, тоскливо, при этом не перестаёт. У Миши от шампанского кружится голова, он перехватывает его взгляд и первый бьёт тревогу. Вызывает им такси, пока Серёжа расплачивается по счёту. Они пытаются узнать Пашин адрес, но тот сопротивляется: — Собирались же к вам отсюда? Поехали! Поехали, я сказал! Серёжа тащит его на себе до самой квартиры. Миша сперва радуется своей субтильной комплекции, но ему нечем занять руки и вместо этого он начинает не к месту переживать и суетиться. Серёжа успокаивает обоих. Он ловит Мишу за руку, велит принести аптечку и воды, чтобы занять, дать цель, чем в действительности ожидая помощи. Вместе они укладывают Пашу на гостевом диване, гораздо более удобном, чем обычный диван, кстати, потому что у них постоянно кто-нибудь останавливается — от Трубецкого, которого в очередной раз выгоняет его поэт, до бесконечных Ипполитовых друзей с самим Ипполитом во главе. Когда ему придают горизонтальное положение, Паша храбрится ещё буквально минуту, две, а потом вырубается, как кукла, лежит так же мертво и неестественно, но дышит. Облегчение накатывает волной. Миша липнет к Серёже, адреналин заполняет вены, и он, всё ещё пьяный и возбуждённый, лезет целоваться. — Не тут, — пробует произнести Серёжа, но отказать такому Мише не так-то просто, и его руки обвиваются вокруг Мишиной талии, притягивая к себе ближе, и он первый размыкает губы, запуская язык в Мишин рот и смакуя его жар и стоны. Они так и целуются, стоя спиной к спящему Паше. Темноту и тишину комнаты нарушают лишь мирное Пашино дыхание, шелест одежды и влажные звуки, с каждой минутой становящиеся всё более настойчивыми. Серёжа пробует ещё раз: — Пойдём. Но алкоголь и адреналин в Мишиной крови сводит его с ума окончательно, он хочет сейчас и отчего-то непременно здесь, толкает Серёжу в кресло, снова шелестит одеждой — майка и штаны, по звукам может определить Серёжа. Миша усаживается сверху, и Серёжа стонет, довольный и забывшийся на мгновение, потому что для него счастье выглядит как объятия с абсолютно голым Мишей — уж Миша-то знает наверняка. Они снова целуются, Миша задирает голову, подставляя под жадные укусы шею, острый разлёт ключиц и тощую грудь, а затем выскальзывает из его объятий и приподнимается на коленях. Серёжа тянется за ним, но Миша упирается ему плечо одной рукой, пригвождая к месту, а другой ловит Серёжину ладонь, целует его пальцы и тянет, заводит себе за спину и между ног. Пальцы проникают сразу по фалангу, привычно, знакомо, как делали это тысячу раз, но в комнате они не одни, и Миша знает, что это его смущает, мешает ужасно. Он чувствует, что Серёжа хочет вернуть себе контроль и уйти, увести их обоих в спальню, с каким трудом он отрывается от Мишиного тела. Он так же чувствует, как тот натыкается на блестящий в темноте взгляд Пашиных глаз, и зажмуривается сам. Ему не нужно видеть взгляд, которым они обмениваются, он и так знает, что Паша не отвернётся, даже не моргнёт, и когда Серёжа снова поднимет глаза на Мишу — безумного, страстного, демонического — тот улыбнётся ему, показывая, что знает обо всём с самого начала. И произнесёт одними губами, так близко, что Серёжа сможет понять его без звука: «Покажи ему». Ничего не остаётся, кроме как подчиниться. Миша ловко расстёгивает пуговицу на его брюках, берёт в руку член, красуясь, изгибается в спине. Паше наверняка не видно всё ещё примерно ничего, но они устраивают прекрасное звуковое шоу. Миша плюёт на ладонь, сжимает их члены вместе, пока Серёжа жёсткой хваткой впивается в его поясницу, помогая удерживать равновесие, и погружает пальцы ещё глубже. Алкоголь замедляет реакции, и весь процесс кажется им невероятно долгим. Становится душно, мокро от пота и сорванных вздохов, у Миши мелко дрожат разведённые бёдра, его разрывает от ощущений, но он держится до конца и срывается, сжимаясь вокруг его пальцев, повторяет Серёжино имя и кончает ему на живот. Серёжа подхватывает его, опуская на свою грудь, и додрочивает, втягивая носом его запах и слабые стоны. Какое-то время они приходят в себя — все трое. Серёжа поудобнее усаживает Мишу себе на колени, а тот, извернувшись, смотрит на них обоих, но больше на Пашу, и пытается по его взгляду прочесть, что тот думает. Серёжа наблюдает за ними обоими, снова спокойный и надёжный. Будто весь его страх ушёл вместе с только что случившимся пьяным сексом, оставив за собой только уверенность, какую он чувствует, держа своего Мишу в руках. А своего Пашу (теперь, видимо, действительно своего) — в поле зрения. — В следующий раз меня позовите, чо, — нарушает тишину Паша и переворачивается на другой бок, будто до сих пор пьяный и недовольный, но пока не готовый признать случившееся. — В следующий раз сам присоединяйся, чо! — тонко выкрикивает обиженный Миша и пытается тощей ногой дотянуться до дивана, чтобы лягнуть его вместо ответа. Серёжа тихо фыркает и уносит Мишу из комнаты. За ними закрывается дверь, оставляя Пашу наедине со своими мыслями — хочется надеяться, что они оставляют его одного в последний раз. Сколько бы они ни выпили сегодня, следующим утром всем им придётся вспомнить произошедшее и попробовать спланировать будущее, обозначить нехоженые доселе границы и принять новый основной закон, по которому потечёт жизнь для них троих. Миша готовится к серьёзным дебатам, но всерьёз надеется на новое светлое будущее.