***
С тех пор, как Людовику отправили известие о том, что его надежды на скорое рождение наследника тщетны, окружение Анны замерло в напряженном ожидании. Так прошла неделя. После ужина придворные дамы, как водится, собрались в Большом Кабинете королевы. По испанскому обычаю они расселись на подушках на полу вокруг доньи Эстефании, которая исполняла кастильские мотивы, аккомпанируя себе на гитаре. Остальные дамы подпевали ей. Анна занялась вышивкой, Мари сматывала пряжу в клубки и вполголоса беседовала с королевой. Та уже почти оправилась после злополучного происшествия, но выглядела еще слегка осунувшейся. Ее зеленые миндалевидные глаза с темными кругами под ними ярко выделялись на бледном лице. – Господин де Ля Фолен с посланием от его величества! – объявил де Ля Порт, распахнув дверь кабинета. И посторонился, пропуская дворянина в дорожной одежде и пыльных ботфортах. Тот подошел к королеве, низко поклонился, взмахнув шляпой, и с почтением подал Анне свернутый лист бумаги: – Прошу простить меня, мадам, что являюсь к вашему величеству в подобном виде, но у меня не было возможности переодеться: король приказал спешно доставить вам его письмо. Его величество также велел передать, что ответа не требуется. Анна быстро воткнула иглу в канву, метнула на Мари обеспокоенный взгляд и взяла из рук Ля Фолена письмо. Пение смолкло, в воздухе повисла гнетущая пауза. Королева обернулась в сторону дам и, стараясь не выказать волнения, потребовала: – Что же вы остановились? Продолжайте, донья Эстефания, я желаю слушать! При этом она резко раскрыла веер и начала им обмахиваться. Дамы запели вновь. Ля Фолен еще раз учтиво склонился и удалился. Анна непослушными пальцами вскрыла письмо и стала читать. Дойдя до конца, она вся покрылась краской, с силой сжала, а затем принялась яростно комкать лист, который держала в руке. После чего швырнула смятую бумагу на письменный стол, словно та жгла ей пальцы, и снова обратилась к своим дамам, нервно покусывая губы: – Оставьте меня! Все! Придворные дамы подхватили юбки и, торопливо присев в реверансе, друг за дружкой вышли в прихожую. Мари собиралась последовать их примеру, но ее удержал едва заметный знак королевы. Дверь кабинета закрылась, Анна оперлась на подлокотник кресла рукой, безвольно уронив на нее голову. Вторую руку она протянула в сторону лежащего на столе комка бумаги и тусклым голосом произнесла: – Прочтите… Мари взяла письмо, расправила и стала пробегать глазами текст: «Забота о поддержании порядка в Вашем доме побуждает меня произвести в нем изменения ради Вашего же блага, как Вы сами признаете со временем. Вот Вам моя воля, кою прошу исполнить как можно скорее, чтобы дать мне удовлетворение, которого я от Вас жду и которое, полагаю, Вы расположены мне доставить(2). Я лишаю мадемуазель де Верней и мадемуазель де Роан-Монбазон должностей фрейлин при вашей особе, им обеим надлежит безотлагательно покинуть Лувр». По мере чтения молодая женщина чувствовала, как в ней стремительно закипает возмущение. Она посмотрела на Анну: королева сидела в той же неловкой позе, раздавленная и беззащитная. Ее тело легко вздрагивало от сдерживаемых всхлипов. В сердце Мари всколыхнулся прилив жгучего сострадания. Любящий муж, нечего сказать! В каменном истукане больше чувств, чем в Людовике! Единственное, что его волнует по-настоящему – охота, на которой он готов пропадать дни напролет. Каких невероятных усилий Мари с герцогом де Люином стоило затащить короля в спальню супруги. Словно тот женат на Медузе Горгоне, а не на красивейшей женщине не только Франции, но и Европы! Так он еще и при первом удобном случае умчал на свою никчемную войну, когда жена так нуждается в его присутствии и поддержке. И кто последовал за ним? Извольте видеть, королева-мать! Рада-радешенька, что помирилась с сыном. Теперь использует любой предлог, чтобы держать его под своим влиянием. Бог весть что она там ему нашептывает, настраивая против жены. В каком тоне он позволяет себе писать Анне! Она только потеряла ребенка, а у Людовика не нашлось для нее ни единого теплого словечка. Черствый сухарь! Никогда Мари ему этого не простит! Он еще пожалеет… А саму Мари и свою сводную сестру он, значит, вышвыривает из Лувра, словно нашкодивших котят? Ее, Мари де Роан, чей род не просто равен Бурбонам, а гораздо древнее! Мари внутренне все больше распалялась, напрочь забыв, что ночью сама раздумывала, как найти слова, чтобы просить Анну об отставке. Мари опустилась перед королевой на колени, взяла ее ледяную безжизненную руку в свои и с нежностью коснулась губами. Анна вздрогнула, выходя из оцепенения. Медленно подняла голову. Королева силилась улыбнуться, но ее глаза были полны влаги. Крупная слеза нависла на ресницах и покатилась по щеке. – Моя милая Роан! Если б вы знали, сколь отрадно мне ваше дружеское участие. Для всех них, – Анна указала на закрытую дверь кабинета, – я – испанка. Чужая… Даже, если они сделают вид, что сочувствуют, это будет пустым притворством. И теперь король лишает меня поддержки моих истинных друзей. Это невозможно… Я не потерплю! Подайте перо и бумагу, я сейчас же напишу его величеству. В этот момент ребенок Мари напомнил о себе. В сущности, немилость короля пришлась кстати. Все, что имеет значенье сейчас – их с Оливье ребенок! Ужасно, что придется оставить Анну теперь, но Мари должна. Это не навсегда… С Людовиком можно поквитаться и после. Молодая женщина вновь почтительно поднесла руку королевы к губам и с жаром заговорила: – Моя королева! Я не хочу становиться предметом раздора между вами и вашим супругом. Я непременно вернусь ко двору… позже. Нужно дать его величеству время остыть. Даже если король не забудет окончательно о том злосчастном инциденте, воспоминания утратят остроту. Поверьте, мое сердце разрывается оттого, что буду вынуждена вас покинуть, но так будет лучше для всех… – Не спорьте, Мари! Король чудовищно несправедлив! Я не могу, не желаю обходиться без вас! – королева с негодованием притопнула ногой. – Я ничем себя не запятнала и не заслуживаю подобного обращения. Отправляя вас и мадемуазель де Верней в отставку, король наносит оскорбление мне. Перо и бумагу! Мари увидела, что в Анне взыграла гордость испанской инфанты. Оставалось повиноваться. Мари подала королеве письменные принадлежности, чувствуя, как в сердце вползает холодок отчаянья. Если Людовик пойдет навстречу жене, отыграть все обратно не будет никакой возможности. Королева быстро написала письмо и протянула Мари, чтобы та посыпала его песком: – Отправьте завтра рано утром с Пютанжем. Пусть доставит королю как можно скорее! После чего обессиленно откинулась в кресле: – Мою камеристку, я хочу лечь! Вы почитаете мне, это меня отвлечет. *** Утром по дороге из часовни к Мари подошел Ля Порт и подал записку. Развернув ее, Мари прочла: «Уповаю на небеса, что они подарят мне счастье лицезреть Вас. Дело не терпит отлагательства. Благоговейно целую землю, по которой ступали Ваши ножки». Подписи не было. Но Мари без труда узнала почерк, которым были написаны стихи от таинственного поклонника, полученные ею на февральском турнире. Она вопросительно посмотрела на Ля Порта. Камердинер королевы легким движением головы указал на уже знакомого ей слугу без ливреи, держащегося в стороне. Первым побуждением Мари было разорвать записку в клочья: ей сейчас было не до восторженных кавалеров. Но природное любопытство взяло верх, потому она нагнала королеву и склонилась к ее уху: – Мадам, позвольте ненадолго отлучиться. Я присоединюсь к вам в Большом Кабинете. Анна кивнула. Мари подошла к лакею, тот подобострастно поклонился, знаком предложив следовать за ним. И так же молча проводил молодую женщину в одну из галерей, где в нише лицом к приоткрытому окну стоял мужчина. Он был худощав, среднего роста, одет во все черное и походил на военного. Его ботфорты тоже покрывал слой пыли, как и сапоги Ля Фолена накануне. «Кажется, это входит в моду – появляться при дворе в неприглядном виде», – не удержалась от мысленной ремарки Мари. В галерее царил полумрак, но сквозь витражное стекло тянулся узкий солнечный луч, который подсвечивал волосы незнакомца, создавая огненно-красный ореол вокруг его головы. Мари, приближаясь, тщетно силилась разгадать, кто перед ней. Тут еле слышный порыв сквозняка приподнял полу короткого плаща мужчины, и подкладка на миг полыхнула лиловым бархатом. «Этого только недоставало!» – мелькнула у Мари догадка. Неизвестный обернулся на звук шагов Мари, и ее предположение подтвердилась: Она узнала узкое лицо и клиновидную эспаньолку епископа Люсонского, которого постоянно видела в окружении Марии Медичи и к которому не испытывала симпатии. В кои-то веки Мари была солидарна с Людовиком, относящимся к прелату с опасливой настороженностью. Епископ умел убеждать и даже очаровывать, но она инстинктивно чувствовала в нем едва уловимую фальшь, а в его отношениях с королевой-матерью угадывала двусмысленность. Он казался Мари ряженым и даже в сутане больше походил на ловкого царедворца, чем на служителя церкви. За вкрадчивыми, кошачьими манерами прелата Мари подозревала мастерски скрываемые честолюбие и нешуточные политические амбиции. Интуиция подсказывала ей, что бывшая регентша, а ныне стареющая женщина для Люсона лишь инструмент на пути к власти, которую тот рассчитывал получить из рук ее августейшего сына. – Ваше преосвященство, какой сюрприз! – Мари присела в не слишком глубоком реверансе и осталась на некотором отдалении, отнюдь не горя желанием целовать прелату руку. – Мадемуазель, прежде всего, здесь нет «его преосвященства»! Как видите, на мне светское платье, – епископ церемонно ее приветствовал, но руку для поцелуя протягивать не стал, а с полуулыбкой добавил: – Смею надеяться, сюрприз – приятный? – Во всяком случае, он удался, – тонко улыбнулась в ответ Мари, покусывая губы, чтоб не фыркнуть от смеха: Люсон в роли ее воздыхателя! Какой удар для Марии Медичи! И тут же подчеркнуто удивленно поинтересовалась, побуждая епископа прямо перейти к цели визита. Словно никогда не получала от него стихов: – Вы в Париже! Какими судьбами? Я была уверена, что личный секретарь королевы-матери сопровождает ее всюду. А она, насколько знаю, нынче следует вместе с его величеством в сторону Лангедока. – Ее величество отправила меня в Париж с поручением. Я не мог не воспользоваться случаем, чтобы увидеться с вами. И так спешил, что даже не переоделся с дороги! Похоже, над вашей прелестной головкой сгустились тучи. Мне стало известно, что король решил отправить вас в отставку. Я боялся вас не застать. – Ах вот значит как, вам это уже известно? Вы прекрасно информированы, – Мари все так же улыбалась, но вновь прикусила губу. На этот раз от досады. – О, в этом нет ничего удивительного, мадемуазель! Занимаемая мною должность обязывает меня быть в курсе многих вещей. «Скажи лучше, место в постели Марии Медичи!», – уточнила Мари про себя. Но промолчала, всем своим видом показывая, что с неподдельным интересом слушает собеседника. Тот меж тем продолжил: – Его величество давно жаловался матери, что окружение его жены, центром которого вы являетесь, внушает ему беспокойство. На вкус короля вокруг вас слишком много веселья, вы притягиваете мужчин… Людовик опасается, что вы дурно влияете на королеву, отвлекая ее от роли государыни и супруги. «Ну конечно! Интересно, где бы была ее роль супруги, если бы не мы с Люином? Но слушать досужие пересуды и обвинять других проще, нежели задуматься о собственных промахах», – продолжила парировать в уме Мари, а вслух заметила с неизменной улыбкой: – Король заблуждается и на счет ее величества, и на мой. У нас здесь нет возможности бывать в театре «Глобус» (3), как у жителей Лондона, но мне недавно презентовали томик пьес, которые там ставят. В одной из них сказано: «Верны мужьям шалуньи и насмешницы, а в маске благочестья ходят грешницы»(4). – Не уверен, что его величество способен оценить тех, кто читает комедии Шекспира. Но я – другое дело! Более того, думаю, я смогу уладить постигшие вас неприятности. Если, конечно, мы поладим… Мари посмотрела на прелата. Взгляд ее широко распахнутых глаз был ангельски чист. При этом она улыбнулась простодушно и немного смущенно, словно извиняясь: – Я не вполне понимаю вас, сударь… – Ручаюсь, мадемуазель, я весь перед вами, словно раскрытая книга! – епископ взял небольшую паузу и доверительно пояснил: – О многом я не прошу, просто уделите мне полчаса для беседы о тонкостях смысла процитированных вами строк. Наедине… Вам ведь известно, я тоже поэт. «Вот мы и добрались до сути. Каков наглец! От Медичи ты не откажешься, она еще слишком нужна тебе, но непрочь полакомиться кем-то помоложе и посвежее?» – мысленно возмутилась Мари. Тут же потупилась, по обыкновению прикрыв глаза ресницами, опасаясь взором прожечь епископа. С трудом удержалась при этом, чтобы не положить руку себе на живот в непроизвольном стремлении прикрыть ребенка от непрошенного ухажера. И ответила подчеркнуто смиренно, делая акцент на обращении: – Что вы, ваше преосвященство, я далеко не так искушена в поэзии, как ее величество королева-мать! – сокрушенно вздохнула и прибавила: – Воля короля священна, мне остается покориться. – Мадемуазель, ваша кротость выше всяких похвал! Но мне кажется, здесь дело в ином, – невозмутимо заметил прелат, ничем не выказав, что шпилька Мари достигла цели. И елейным голосом осведомился: – Вы, вероятно, рассчитываете на защиту Люина? Напрасно! Час заката «всесильного» фаворита ближе, чем думаете и вы, и он сам (5). А вот влияние Марии Медичи на сына как никогда велико. Как и мое на королеву-мать… Подумайте, дабы не ошибиться в выборе! Даже не удостоив епископа ответом, Мари развернулась и стремительно двинулась прочь, внутренне бурля глухим негодованием, которое росло в ней и в недалеком будущем грозило перейти в открытую вражду.***
Последующие дни показались Мари невыносимыми. Будь ее воля, она бы уехала прямо сейчас, хоть и не представляла, где взять денег на дорогу. Да и отправляться в путь в сопровождении только горничной было страшно. Но то, какими будут ее дальнейшие шаги, зависело от окончательного ответа Людовика. Пока Мари старалась об этом не думать, а уделить все внимание королеве, глубоко задетой письмом мужа. Анна много плакала и пребывала в скверном настроении, то и дело срываясь на окружении. В одном королева была непреклонна: она не признавала вины в случившемся ни за собой, ни за подругами и не была намерена мириться с постигшей их немилостью. В один из последних мартовских вечеров Ля Порт незаметно передал Мари записку, тихо шепнув: «От герцога де Люина». Это было совсем неожиданно: перед началом кампании Людовик произвел герцога в коннетабли, и тому следовало неотступно находиться при возглавляемой им армии. Мари улучила момент, чтобы развернуть записку, не привлекая внимания, и прочла: «Мадемуазель, мне необходимо увидеться с Вами, как только Вы освободитесь после отхода Ее Величества ко сну. Я буду ждать в галерее, куда выходят Ваши апартаменты. Постарайтесь присоединиться ко мне так, чтобы Вас не видели. Никто не должен знать, что я в Лувре, прежде, чем мы поговорим». Мари прикрыла глаза и сделала медленный вдох. Ей действительно следовало поговорить с герцогом. То, что он приехал, даже к лучшему. Когда Анна уснула, Мари поднялась из спальни королевы к себе. Села в кресло, не раздеваясь, и некоторое время нетерпеливо прислушивалась к звукам во дворце. Мари давно запретила горничной затягивать на себе корсет. Но, несмотря на это, к концу дня жесткая конструкция вкупе с тяжелым платьем ее утомляла. Сейчас ей больше всего хотелось поскорее освободиться от этого панциря, который вызывал сильную ломоту в спине, отдающую во всем теле, юркнуть в мягкую постель и уснуть. Вместо этого приходилось терпеть неудобства, ожидая, пока в Лувре уснут. Наконец она перестала различать какие-либо звуки, подошла к двери и приоткрыла. Снова чутко прислушалась и, убедившись, что путь свободен, выскользнула за порог. Догорающие факелы слабо освещали галерею. В свете одного из них вырисовывалась мужская тень. Мари остановилась, опасаясь подвоха, не зная, как убедиться, что это тот, кто ей нужен. Заметив ее нерешительность, мужчина отделился от колонны и стал так, чтобы свет упал ему на лицо. Мари облегченно вздохнула, узнав герцога, и подошла. – Благодарю, мадемуазель, что откликнулись на мою просьбу, – с поклоном в полголоса поблагодарил Люин и жестом указал на скамью в нише, возле которой стоял: – Прошу вас… Мари села, герцог остался стоять. – Мне стоило большого труда убедить Людовика отправить гонцом меня. Ее величество должна получить ответ короля не позднее утра. Но я ехал так быстро, как только мог, и мне удалось прибыть в Лувр нынче вечером. Увы, Людовик остался глух к мольбам супруги. Я хотел сообщить вам об этом первой, чтобы иметь возможность предложить выход из положения. Заклинаю, выслушайте! Мари склонила голову и принялась машинально разглаживать складки на юбке. Ее руки нервно дрожали, и молодая женщина пыталась их чем-то занять, чтобы заставить эту дрожь утихнуть. Волнение последних дней не отпускало, и Мари не чувствовала облегчения, даже услышав то, на что в тайне надеялась. Ее мысли сбивались: «Значит отставка! Для Анны это станет ударом… И отец страшно разгневается… Впрочем, обо всем можно подумать после, сейчас нужно объясниться с герцогом. Я должна ему, наконец, ответить!» Мари с печальной улыбкой взглянула на Люина и сказала: – Я слушаю, сударь. – Мари… – начал герцог, и молодая женщина резко вздрогнула: впервые со времени их знакомства Люин обратился к ней по имени. Она поняла, что сейчас последует. – Мари! Вам давно известны мои чувства к вам. Они прежние. Я обещал вам подождать ответа до вашего восемнадцатилетия в декабре. Но времени у нас больше нет. Существует только один способ позволить вам избежать немилости – заключить наш союз без промедления. Его величество ко мне благоволит и не станет отлучать от двора мою жену. Если вы согласны, я тотчас напишу вашему отцу, чтобы официально просить вашей руки. У вас будет все: положение, богатство, блеск… С той же стороной брака, которая в силу возраста, вероятно, вас страшит, я не стану вас торопить (6). Мари слушала, не проронив ни слова, и все так же теребила ткань своего платья. – Пожалуйста, не молчите! – герцог опустился на одно колено. Мари быстро закрыла лицо ладонями и отчаянно затрясла головой. Люин вызывал в ней неподдельную приязнь. В иной жизни она, возможно, приняла бы его предложение и даже была с ним счастлива. Но у нее уже есть муж, клятвы, принесенные ему, нерушимы, и у них будет ребенок. Мари так же быстро отняла руки, сцепила пальцы, зажмурилась, как перед прыжком с обрыва, и выдохнула: – Сударь, это невозможно! Встаньте… Я вам признательна, что не отвернулись от меня в моей опале, протянув руку помощи. Вы оказали мне огромную честь вашим предложением, но принять его я не могу. Как не могу ответить вам взаимностью. – Но почему?! – Не спрашивайте, Шарль, не мучьте себя и меня! Встаньте… – Как странно, – усмехнулся через силу герцог, поднимаясь. Он тяжело прислонился спиной к колонне, словно искал опору. – Делая вам предложение, я назвал вас по имени. А теперь слышу из ваших уст свое и вместо счастья испытываю чувство, близкое к безысходности. Ваше сердце принадлежит другому, я прав? Мари обратила на герцога взгляд, исполненный отчаянной мольбы. Люин встретился с ней глазами и отрешенно констатировал: – Я прав. Не тревожьтесь, я не стану допытываться. Это ничего не изменит. Предположим, я узнаю, кто мой счастливый соперник, и даже убью его на дуэли… Это может принести мне видимость удовлетворения. Но вряд ли заставит вас меня полюбить. К тому же, вы ничего мне не обещали. Потому не будем об этом, – герцог сделал нетерпеливый жест, словно хотел стереть что-то в воздухе. И продолжил уже обыденным тоном: – Что вы намерены делать? – Единственное, что мне остается сейчас – уехать в поместье отца близ Тура и ждать его возвращения, – Мари обхватила себя руками, ее бил озноб. Герцог сделал мимолетное движение – и что-то мягкое и тяжелое обволокло ее спину и плечи. Она в удивлении подняла глаза и вымолвила: – Спасибо. – Пустое! Этот разговор мучителен для нас обоих. Не будем его затягивать, тратя время на мелочи. Давайте о деле. У вас есть средства на дорогу? Мари отрицательно покачала головой. – Так я и думал. Я дам коней и сопровождение. – Я не могу принять! – Прошу, не отказывайте мне хоть в этой малости! Как другу… И, если измените решение, знайте, я все еще жду. Ни слова больше! Ступайте. В этот час галереи Лувра небезопасны, я хочу убедиться, что вы благополучно вернулись к себе. Мари спешно поднялась, оставив плащ герцога лежать на скамье темной массой. Перед тем, как войти в свои покои, она обернулась, но вновь смогла разглядеть лишь черную безликую тень.***
Еще спустя неделю Мари уже ехала по дороге из Орлеана в сторону Тура в отцовской карете с гербами, запряженной четверкой лошадей герцога. За каретой следовали двое его людей. Мари в который раз перечитывала письмо брата, сообщавшего, что он вынужден задержаться при английском дворе, и рассеяно поглядывала в окно. Что-то неуловимо знакомое почудилось ей внезапно в силуэте промелькнувшего мимо всадника. Словно влекомая непреодолимой силой она потянулась к окну, под ложечкой заныло от неясной тревоги… Малыш беспокойно забился, и все ощущения Мари немедленно сосредоточились на ребенке. Она откинулась на подушки, положила руку на живот и принялась поглаживать, приговаривая: «Ну-ну, маленький, успокойся, все хорошо. Мама здесь…» В том, что все действительно хорошо, сама Мари уверена не была. К горлу комом подступило предчувствие неумолимо надвигающейся беды. (1) «Что Бог соединил, того человек да не разлучает» – Евангелие от Матфея, 19 : 5 (2) Здесь воспроизведен подлинный текст письма Людовика к Анне после происшествия в тронном зале Лувра. Перевод автора. (3) Театр «Глобус» был построен в Лондоне в 1599 году на средства труппы актёров «Слуги лорда-камергера», к которой принадлежал Шекспир. (4) Уильям Шекспир «Виндзорские насмешницы», Акт IV. Сцена 2. (5) Будущий кардинал Ришелье принимал самое активное участие в кампании, которую пресса развязала против герцога де Люина в 1620-21 гг. Несколько из многочисленных памфлетов, распространяемых в то время, историки приписывают авторству самого епископа Люсонского. – Луи Батиффоль «Людовик XIII в двадцать лет», глава IX. (6) См. примечание о возрасте героини в шапке работы.