Оливье понемногу приходил в себя. Сознание постепенно возвращалось. И хотя голову, казалось, заполнял какой-то густой и очень плотный туман, постепенно из этого тумана стало удаваться выудить обрывки мыслей, образов, воспоминаний.
Голова болела хоть и весьма еще ощутимо, но уже не так сильно, как первое время. Правда, были это дни, часы или минуты, Оливье не осознавал и едва ли что-то помнил о том периоде, кроме этой жуткой всепоглощающей головной боли. И неприятной сухости во рту: ему постоянно хотелось пить. В остальном Оливье абсолютно не отдавал себе отчета в происходящем.
Поначалу держать глаза открытыми не получалось совершенно. А когда Оливье на мгновенье, как он думал, их закрывал, то открывая их вновь, неожиданно для себя обнаруживал, что освещение опять поменялось: комнату, где он лежал, освещал попеременно то не слишком яркий дневной свет, то тусклое пламя свечи.
Периодически он замечал у своего изголовья тени каких-то людей. Когда, наконец, окружающие предметы перестали расплываться, и Оливье стало удаваться сфокусировать зрение, он смог определить, что это были двое мужчин. Один из них имел военную выправку и был еще довольно молод. Его лицо казалось знакомым. Второй был постарше, и его Оливье определенно видел впервые.
Кроме того, у его кровати постоянно дежурил, сидя на стуле, парень простоватой наружности, которого Оливье тоже, кажется, знал, но пока не предпринимал попыток вспомнить, как его зовут. Для этого требовалось усилие, на которое он еще не чувствовал себя способным.
Наконец, Оливье смог размокнуть веки и не закрыть их тотчас же вновь, а даже сумел осмотреться. Парень все так же сидел на стуле неподалеку и в данный момент дремал. Кто бы это мог быть? Оливье принялся его разглядывать: сухопарый, долговязый, с тонкими прямыми и слегка растрепанными волосами. По виду примерно одних лет с самим Оливье. В конце концов, Оливье сообразил, что именно этот юноша неотлучно находился рядом с ним все эти дни и поил с ложки водой, у которой периодически почему-то был горький привкус, и чем-то солоноватым и теплым. Оливье пришлось напрячься, и в сознании не сразу, но все же всплыло слово «бульон».
Оливье попытался повернуть голову, чтобы оглядеться и определить место, где он находится. Почему-то он был убежден, что непременно увидит здесь же светловолосую девушку то ли в белом воздушном, то ли в темном строгом платье… Но девушки не оказалось вовсе. Странно, не пригрезилась же она ему? За минуту до того, как Оливье открыл глаза, девушка казалась вполне реальной.
А вот движение спровоцировало очередной приступ волнообразной распирающей головной боли, правда, не такой острой, как ранее, а в придачу к ней тошноту и головокружение. Оливье чувствовал себя так, словно его поместили внутрь какого-то сосуда с жидкостью, и кто-то перекатывал этот сосуд, качая жидкость, а вместе с ней и самого Оливье. Окружающее предметы вновь принялись колыхаться и расплываться, и он снова вынужден был прикрыть глаза.
Странно, но когда Оливье открыл их опять, комната не погрузилась в темноту, а из окна напротив его постели по-прежнему падал дневной свет. Только какой-то уж очень необычно хмурый и серый для лета, даже для Бретани. И в комнате почему-то было слишком жарко натоплено для июля месяца.
Изучив обстановку вокруг, Оливье понял, что находится в корабельной каюте, выглядевшей знакомой. Еще через какое-то время он узнал в этой каюте свою собственную. Ну да, все верно, он ведь служит офицером на флоте. Вспоминать оказалось не так уж трудно, хотя и требовало усилий, а чересчур напрягать мозг он пока не решался.
Но если он находился на военном корабле, то было странным рассчитывать увидеть здесь девушку. Даже удивительно, что ему могла прийти в голову столь абсурдная мысль! Значит, все-таки это был сон. Сон, оставивший неясное ощущение смутной тоски.
Оливье предпринял попытку пошевелить руками и ногами, конечности казались непривычно тяжелыми, и сдвинуть их с места получилось с трудом.
В это время сидящий у кровати парень почувствовал на себе взгляд Оливье и в одну секунду вскочил и заговорил. Его голос доносился до Оливье как будто откуда-то издалека, но слова все же удавалось разобрать:
– Простите, господин граф, я думал, вы спите, и позволил себе ненадолго вздремнуть. Вам что-нибудь нужно?
«К кому он обращается?», – недоуменно подумал Оливье, но озираться по сторонам не стал, опасаясь спровоцировать очередной приступ головной боли и дурноты. Впрочем, еще минуту назад в комнате совершенно точно никакого графа не было. В ней не было никого, кроме этого парня и самого Оливье. Оливье де Ля Фер, шевалье, младшего из трех братьев. А граф де Ля Фер – это его отец, но он не здесь, а в их родовом замке в Пикардии. Так же, как и старшие братья. Надо же, ему все-таки удалось собрать всю эту мозаику воедино. Правда, это немедленно отдалось в голове новой пульсацией боли.
Оливье сделал паузу, подождав, пока боль утихнет, а вслух спросил лишь:
– Кто вы? – говорить получилось, но с трудом: язык был словно ватным и слушался крайне плохо. Эту короткую фразу Оливье удалось произнести лишь хриплым шепотом.
– Я Гримо, господин граф. Гримо, ваш слуга. Вы меня узнаете?
Чтобы не тратить силы на ответ, Оливье хотел было кивнуть, но вовремя спохватился, что даже минимальное движение головой повлечет за собой массу неприятных ощущений. Поэтому он счел, что наиболее благоразумным в данной ситуации будет закрыть и открыть глаза в ответ. Гримо… Да, теперь он вспомнил, что именно так звали его слугу. Хотя, собственно, почему звали? Его и сейчас так зовут, раз он стоит перед ним. Только малый, похоже, спятил, если величает его графом.
– Почему вы называете меня графом? – У Оливье получилось выговорить даже такую довольно длинную фразу, правда, все так же хриплым шепотом.
Гримо вдруг побледнел и, выпалив:
– Простите, сударь, я сейчас, – стремглав выбежал из каюты.
Вернулся он быстро в сопровождении того самого знакомого Оливье молодого мужчины лет тридцати-тридцати пяти с военной выправкой. Мужчина улыбнулся и произнес:
- Здравствуйте, сударь! Вот вы и очнулись, я крайне этому рад. Вы доставили нам немало беспокойства. Как вы себя чувствуете?
– Терпимо. Голова болит, – Оливье обнаружил, что если говорить шепотом и короткими фразами, то он вполне способен вести диалог.
– Вы узнаете меня? – спросил мужчина и, заметив в глазах Оливье некоторое колебание, пришел на помощь: – Я – Исаак де Разийи, капитан бретонской эскадры и ваш командир. Вы у себя в каюте на линкоре «Сен-Луи».
– Да, теперь узнаю.
– Вы знаете, как вас зовут?
Оливье удивленно раскрыл глаза в ответ на вопрос и выговорил:
– Конечно. Оливье де Ля Фер.
– Хорошо. Вас нашли без сознания четыре дня назад на улице, примыкающей к монастырю урсулинок в Ванне. На вас напали? Вы помните, что произошло?
Оливье задумался. Но на этот раз в тумане, заполнявшем его голову, несмотря на старания, ответ отыскать не удалось, и он вынужден был констатировать:
– Не помню… Четыре дня назад?
– Да, сегодня семнадцатое октября, а нашли вас тринадцатого утром.
– Октября? Сейчас июль… – не очень уверенно выговорил Оливье. Он считал, что на дворе – середина лета, но никак не осени. Вот почему день за окном был таким пасмурным, а в каюте было натоплено. И все же, полученная информация казалась невероятной.
– Сейчас октябрь, господин де Ля Фер. Четыре дня вы почти не приходили в себя. Мы думаем, что на вас кто-то напал. Мне необходимо с вами поговорить, но я бы хотел, чтобы прежде вас осмотрел лекарь. Он придет завтра утром. Сейчас отдыхайте, вы, должно быть, устали. Ваш слуга останется с вами. Если вам что-то понадобится, дайте ему знать. До завтра.
Разговор действительно утомил Оливье, поэтому после его окончания он почти сразу забылся сном. Засыпая, он даже не пытался вспомнить, что произошло несколько дней назад, что он делал у какого-то монастыря, и как могло случиться, что сейчас был октябрь, а не июль. Оливье лишь раз ненадолго проснулся в течение дня, получил от Гримо очередную порцию горькой жидкости и бульон, после чего проспал до следующего утра.
***
Наутро пришел лекарь. Им оказался тот самый незнакомый Оливье мужчина средних лет, которого он видел у своего изголовья вместе с капитаном де Разийи. Молодой человек встретил его сидя в постели, опершись на подушки. Он чувствовал себя намного лучше, чем накануне, и мог уже вполне сносно изъясняться. Лекарь осмотрел Оливье, расспросил его о самочувствии, попутно выясняя, что он помнит, а что нет, и в целом остался удовлетворен состоянием пациента. Оливье, так или иначе, помнил все, за исключением самого происшествия и событий последних трех месяцев до него.
Лекарь пояснил, что потеря памяти была вызвана ударом по голове, полученным, очевидно, в результате нападения. Восстановится память впоследствии или нет, врач с уверенностью сказать не мог. Но даже если этого не произойдет, серьезных неудобств Оливье это не доставит: три месяца – промежуток небольшой, а пробел в воспоминаниях он легко восстановит по рассказам своего окружения. Эскулап посоветовал пока не слишком усердствовать в попытках вспомнить забытое, больше отдыхать и набираться сил. После чего ушел, пообещав навестить молодого человека через неделю.
После ухода врача к Оливье в каюту зашел капитан, держа в руках пачку каких-то писем:
- Господин де Ля Фер, доктор, считает, что ваше состояние больше не внушает опасений, и через неделю-другую вы вернетесь в прежнюю форму. По его мнению вы можете выслушать то, что я должен вам сообщить. За последние месяцы вы несколько раз получили известия от вашей семьи, но травма стерла их из вашей памяти. Не скрою, известия – печальные. Здесь полученные вами письма, на время вашей болезни я распорядился отнести их на хранение в мою каюту. Позволю себе посоветовать вам прочесть их в том порядке, в каком вы их получили. Так вам будет легче восстановить хронологию событий. Мужайтесь.
И еще, незадолго до происшествия вы подали прошение об отставке по семейным обстоятельствам. Оно подписано. Вы сможете уехать домой, как только будете в состоянии это сделать.
С этими словами капитан протянул письма Оливье и вышел из каюты. Подобное вступление не предвещало ничего хорошего. Что могло случиться дома такого, что вынудило его просить об отставке? Тем более, что он собирался делать карьеру на флоте... Писем было три, на каждом из них стояла дата получения, проставленная его собственным почерком: 15 августа, 4 и 12 октября. Первые два были написаны рукою отца, третье было от поверенного в делах семьи мэтра Фурдена. Что же произошло, что не позволило отцу написать самому?
Оливье принялся за чтение не без некоторого опасения, а закончил его в состоянии глубокого шока. Так вот почему Гримо назвал его графом! Новость о том, что у него больше не было старших братьев Оливье воспринял с грустью, но спокойно, а вот весть о смерти отца Оливье совершенно ошеломила. Впрочем, в тот момент он вряд ли сумел бы подобрать слова, чтобы описать испытанное им потрясение.
Оливье выронил письма из рук и без сил откинулся на подушки, закрыв глаза. От напряжения у него опять разболелась голова. Он долго сидел, не меняя положения, в состоянии полнейшей апатии. Осмыслить то, что он узнал, пока не получалось. В мозгу засела единственная мысль: почему он ничего этого не помнит? Было очевидно, что он читал эти письма не в первый раз, и то, что в памяти не сохранилось о них совершенно никаких воспоминаний, казалось непостижимым… Хотя, в сущности, неважным. Теперь неважным…
Оливье непроизвольно протянул руку к груди, желая привычно ощутить в пальцах медальон с портретом матери, словно ища у нее поддержки, и похолодел… Он не обнаружил на шее знакомой цепочки. Медальона, с которым он не расставался, не было. Оливье пошарил рукой по постели, все было тщетно, под пальцами не было ничего, кроме ткани простыней. Неужели потерял? Где? Когда?
Появилось смутное ощущение, что он что-то сделал с медальоном. Оливье напряг память… Несмотря на усилия, мысль ускользала, упорно не желая оформляться во что-то осознанное. Очередные бесплодные попытки вспомнить только выматывали, и Оливье был вынужден их оставить. В конце концов, на фоне остального эта потеря была наименьшим из зол, ведь она была поправима. Вернувшись домой, он закажет себе новую копию портрета и новый медальон.
– Сударь! – голос Гримо, снова доносившийся будто издалека, заставил вздрогнуть и вывел из оцепенения. Оливье медленно поднял голову. – Господин капитан прислал узнать, с вами все в порядке?
– Гримо, вы не знаете, где мой медальон? – вопросом на вопрос ответил Оливье, поглощенный собственными мыслями.
– Нет, господин граф, когда вас доставили на корабль, медальона при вас не было.
– Значит потерял… – задумчиво произнес Оливье, и добавил: – Я в порядке. Гримо, передайте капитану, что ему не о чем беспокоиться. Но я бы хотел побыть один.
Слуга с поклоном удалился, однако через несколько минут явился снова. В руках он держал поднос с едой.
– Простите, господин граф, господин капитан велел отнести вам обед.
Сам Оливье об обеде даже и не вспомнил бы: есть не хотелось совершенно. Он собирался было разозлиться на Гримо, нарушившего его уединение, несмотря на запрет, но пообедать было необходимо. Он должен как можно скорее восстановить силы и ехать в поместье. Завтра нужно будет написать мэтру Фурдену о непредвиденной задержке, однако, затягивать со вступлением в права наследства не следует. Теперь, когда отца больше нет, он сам не просто наследник, а глава великого рода.
Гримо хотел подать обед Оливье в постель, но короткий взгляд хозяина заставил его замереть. Следом за взглядом отрывистый жест велел слуге сервировать еду на столе, а затем помочь Оливье подняться. Встать оказалось непросто, но все же с помощью Гримо у Оливье получилось. Хоть и не с первого раза. Новое положение тела немедленно вызвало головокружение и тошноту, к счастью, это длилось недолго. Оливье постоял, закрыв глаза, сжимая руку Гримо, затем медленно дошел до стола, опираясь на слугу, сел и заставил себя поесть.
Когда он заканчивал обедать, за окном каюты громко крича пронеслась стая чаек. Оливье задумчиво проводил их взглядом, и в сознании неожиданно всплыла хрупкая девичья фигурка, склонившаяся над розовым кустом в сказочном саду. Оливье недоуменно пожал плечами: более нелепую ассоциацию сложно было вообразить. Какая может быть связь между морскими чайками и садовыми розами? Да и момент для того, чтобы предаваться мечтам о девушках из сновидений, был более, чем неподходящим.
Оливье вспомнил, что отец писал о планах его женить. И был прав, как всегда, в сложившейся ситуации подумать о продолжении рода необходимо. Но все же, об этом после. Сейчас ему следует поскорее привести себя в физическую форму, достаточную для того, чтобы предпринять путешествие в Пикардию.
***
С этого дня Оливье довольно быстро пошел на поправку. Он был молод, крепок и обладал отменным здоровьем. По прошествии недели лекарь, как и обещал, нанес Оливье новый визит, после которого с удовлетворением констатировал, что в его услугах молодой человек больше не нуждается. Напоследок доктор все же рекомендовал Оливье выждать еще хотя бы неделю, прежде чем отправляться в столь дальний путь.
