***
На ночлег остановились уже в полной темноте. Тамирис была готова идти хоть всю ночь, но тело решило за нее. С огромным трудом она вытащила из башмаков распухшие горящие ступни и чуть не расплакалась от боли. Дварфу пришлось разбивать лагерь в одиночку. Ворчать по этому поводу он не стал, но Тамирис все же постаралась загладить вину, вскипятив чаю. Хотела и кулеш сварить, но руки тоже налились свинцовой тяжестью. Так что поели купленного в Лейлоне хлеба с козьим сыром. Дварф от души хлебнул чаю, а вот проглотил уже не так быстро. — Крепок! — проговорил он, отдышавшись. — Ты чего туда добавила, спирту? — Нет, пряностей. Гвоздика, корица... клюквы немного. Хорошо греет. Разве невкусно? Заваривать чай Тамирис любила, но отец без вопросов выпил бы даже болотную жижу, а Бивил и Эми... что ж, были ее друзьями. Теперь надо было привыкать к тому, что придется думать и о вкусах попутчика тоже. — Это по невервинтерскому рецепту, — зачем-то добавила она. — Там все... ну, многие... так пьют. — Ха! Тогда понятно, чего эти рукомашцы такие водохлебы: насосутся своих забористых чаев и на старый добрый эль уже не глядят! А я ведь так им и сказал: «Вы не в своем кислом Невервинтере, давайте-ка пить с нами!» — Рукомашцы? — Ногодрыжцы... головобойцы... монахи, вот. Оставили меня без двух отличных зубов — и это за дружеское предложение! — Может, это были не монахи? Они ведь должны быть кроткими, смиренными... — Ну да, те еще задохлики в платьицах — но ты бы видела, как они дерутся! Я всего-то и успел опрокинуть их стол с чайком, как моей бородой вытерли пол от стены до стены — устроили первую осеннюю уборку лет за сто! Дварф расхохотался во все горло — беззлобно, словно славному воспоминанию. Тамирис уже ничего не понимала. — Ты идешь в Невервинтер, чтобы поквитаться с монахами? — Поквитаться? Ты чего! Я хочу, чтобы они научили меня драться так же, даже если для этого придется напялить платье... — Рясу. Монахи носят рясы. — ...От дружеского спарринга тоже не откажусь, но сначала — учение! Я бы сразу напросился, да, понимаешь, еще часа два лежал, пуская пузыри, как младенец. Мне сказали, в Невервинтере есть целый домище, куда монахи набились, как семена в коробочку мака. Там-то они никуда от меня не денутся! Сделают монахом, как миленькие, даже если это будет стоить мне всех оставшихся зубов! Тамирис откашлялась. — Мне кажется, ты не очень понимаешь: монах — это путь духа... — Так это мне и надо! Я, знаешь ли, всегда дерусь с душой. Есть ребята, которые всех задирают почем зря или вообще за деньги лупасят, а я... — дварф ударил себя в широкую грудь, — ...я сердцем выбираю. Есть те, кого надо поучить, а кому-то охота расслабиться, вот как этим водохлебам, но они первыми стесняются начать. Ты бы видела, какие у них были счастливые рожи после того, как они надо мной поработали! Я создан для монашества. Определенно, попытки его переубедить не стоили риска драки, и разговор затих сам собой. Дварф с любопытством наблюдал, как Тамирис кормит с руки Эльму: та соблаговолила откликнуться на зов, соблазненная кусочками яблока, и теперь усердно набивала защечные мешки. — Экая у тебя смешная зверушка! Вроде игрушки? — Нет, это мой фамилиар. Я же колдунья, помнишь? — И что он делает? Молниями пуляется? — Это она. Нет, Эльма ничего такого не умеет... — И все же ей показалось обидным принижать роль фамилиара до обычного питомца. — Она выслеживает врагов. Предупреждает об опасности. Настоящий сторожевой зверь! Не только дварф, но и Эльма теперь смотрели на нее во все глаза. «А что? Именно это ты и делала в развалинах, — мысленно ответила ей Тамирис, — значит, можешь нас охранять. Теперь мы далеко от дома. Надо все время быть внимательными и осторожными, чтобы остаться в живых». Влажный розовый нос беспокойно заходил из стороны в сторону. Тревожные видения бессонных ночей, мокрых лап и слипшегося от грязи меха наполнили сознание Тамирис. Разум Эльмы полыхнул яростным протестом. — Может, пока она не очень тренированная, но это ведь дело практики, — с напором сказала Тамирис уже вслух. — А ты куда дел своего барсука? — Э? Какого барсука? — С которым обнимался в «Плакучей иве». — Мне-то откуда знать! Залез ко мне в солому, чуть нос зубами не отхватил. Зато поднял вовремя: вот была бы досада такую драку пропустить! Свирепая зверюга, тут не поспоришь, но не моя, – что-то похожее на сожаление промелькнуло в голосе дварфа. — То есть барсук появился из ниоткуда и пропал в никуда? — Ну да. А что не так? — Это странно... немножко, — Тамирис подумала о камешках, которые кто-то бросал в ее окно. — Да не бери в голову! Что ты, жрица деревьев, чтоб за зверюшек пережива... ааать? — Дварф зевнул во весь рот. — Длинный был день! Ты как хочешь, а я на боковую. Спокночки!.. Он залез в шалаш. Какое-то время изнутри доносились счастливое бормотание и возня, потом все стихло. Тамирис осталась одна возле потрескивающего костерка, в кольце темного леса. И все же здесь было и вполовину не так страшно, как в Топях. Ничьи призрачные глаза не следили за ней из мрака, и только сонная пичуга возилась на дереве. Подняв голову, Тамирис могла рассмотреть все щербинки на желтом лике Селунэ, а Туманность Галеона особенно ярко сверкала на чистом небе. Наверное, было бы даже приятно сидеть вот так, посреди нигде, с кружкой пахучего чая, и любоваться осенними звездами... вместе с друзьями. Эльма негодующе пискнула. — Да-да, ты со мной, я не забываю, — Тамирис почесала пушистый загривок. — Пойдем-ка тоже спать. «Без стражи?» — с подозрением уточнила Эльма. «Без стражи». В конце концов, их спутник преспокойно улегся спать, не оставив никаких распоряжений. Наверное, стоило довериться его... опытности? У Тамирис не осталось ни сил, ни желания разбираться с этим самой. Ей стало немного не по себе от того, каким маленьким оказался шалаш, когда половину занял дварф, широко раскинувший руки и ноги. Протискиваясь мимо него, Тамирис невольно затаила дыхание. Конечно, он был добр к ней... и вообще собирался стать монахом... но это был совершенно чужой мужчина, и мало ли что было у него на уме? Но дварф продолжал посвистывать носом, даже когда Тамирис улеглась рядом, натянув одеяло до самого подбородка. Эльма закопошилась, поудобнее устраиваясь на ее волосах. Лапник оказался не таким уж плохим ложем, но почему-то именно сейчас мужество вновь изменило Тамирис. Старое походное одеяло пахло домом — полынью и пижмой, которыми отец перекладывал вещи, не доверяя покупным лавандовым шарикам. Тамирис накрылась с головой, чувствуя, как от знакомого горьковатого запаха слезы сами собой бегут по щекам — кипучие, неудержимые, мерзкие. Первый раз она ложилась спать вот так: одетая, не вымыв ног, не переплетя косы. Конечно, к этому привыкают, наверняка даже перестают замечать. Надо просто уснуть сейчас, и наутро она проснется чуть более опытной путешественницей, чем была вечером. Однако, несмотря на усталость, сон не шел. Поддавшись малодушному порыву, Тамирис попыталась вообразить, что лежит в своей постели. Если повернуть голову влево, щеку защекочет жесткий мех варговой шкуры. Когда-то она лежала в отцовской спальне, а теперь, уже немного вытертая, доживает свой век на стене, защищая от сквозняков. По правую сторону — книжный шкаф. Можно дотянуться до него рукой, почти не рискуя свалиться с кровати. Книг не так уж много, заполнены две средние полки, но все равно настоящая библиотека. Мысленно Тамирис принялась перебирать одну книгу за другой и, кажется, незаметно для себя задремала. Кажется — потому что когда она вновь открыла глаза, то и впрямь обнаружила себя в комнате, своей и не своей одновременно. Шкура варга исчезла, а на месте шкафа стояла детская кроватка. От вида куклы на комоде и коня-качалки в углу сердце Тамирис екнуло. Их она помнила — полысевшими и замызганными, без всякой жалости сосланными Дэйгуном сначала в сарай, а потом и в мусорную кучу. Эти же игрушки были новенькими, не знавшими цепких детских рук. Белки лошадиных глаз и оскаленные зубы недобро белели в темноте, а кукла, с ее безучастным фарфоровым личиком, казалась маленьким мертвецом. Выпростав руку, Тамирис пощупала одеяло, потом стену. Все казалось настоящим: колючая шерсть, шероховатая штукатурка, слабый запах восковой мастики и трав. Рывком она села на постели, попыталась зажечь огонек, но между пальцев не пробежало даже крошечной искорки. Наоборот, темнота как будто сгустилась, давила на глаза, словно плотная повязка. Конечно, это был сон. Причудливая, глупая смесь воспоминаний, чужих рассказов и собственных страхов. Ей просто нужно было проснуться. Что есть силы Тамирис ущипнула себя за руку. Боль тоже была настоящей, до брызнувших слез, но комната никуда не делась. Тамирис спустила ноги с кровати и вздрогнула, ступив намозоленными ступнями на гладкие половицы. Подошла к темному окну. Ставни были не заперты, но квадратики желтого и розового стекла помутнели, чем-то запорошенные. Тамирис знала, что это был не снег. Она прижала руку к стеклу, но на этот раз ничего не почувствовала. От ее прикосновения дом растворился, словно кусок сахара в горячем чае. Теперь Тамирис стояла среди серой пустоши, которая когда-то была садом. Пепел валил стеной, забивая глаза и рот. Ветки деревьев ломались под его тяжестью, кусты поседели. Стены, мебель — все исчезло, только кукольная голова еще торчала из сугроба. Светлые волосы растрепались, полуприкрытые глаза мутно блестели под слипшимися ресницами. Тамирис вдруг поняла, что смотрит на себя — крошечную поломанную копию. Ветер сметал пепел с бледного фарфорового лица, раздувал пламя в бесчисленных трещинках, пока все оно не покрылось огненным узором. Покоробившиеся от жара губы шевельнулись. Хриплым мужским голосом кукла произнесла: «Светленькая, как моя Шандра».***
— Светленькая, как моя Шандра... Тамирис разбудил звук собственного голоса — в полусне она пробормотала эту бессмысленную фразу. Смущенная, она торопливо огляделась, но вторая половина шалаша была пуста, а снаружи кто-то фальшиво напевал: «Уронили молот на палец Йорлу, ля-ля-ля, ля-ля-ля!» Вкусно пахло поджаренным хлебом, и желудок в предвкушении заурчал. Вздохнув, Тамирис сбросила одеяло и выпутала из волос разомлевшую сонную Эльму, невзирая на ее скрипучие протесты. Рукав задрался, открывая свежий синяк, и Тамирис торопливо прикрыла его снова, чувствуя в груди неприятный холодок. Что ж, по крайней мере, это был не один из тех кошмаров, после которых она просыпалась мокрая как мышь, с колотящимся сердцем и стиснутыми кулаками. И все же отдых ничуть ее не взбодрил. Потирая будто набитые песком глаза, Тамирис вылезла из шалаша. Дварф, напротив, был румян и свеж, и встретил ее широкой улыбкой. — Утречка! Смотрю, твой сторожевой зверь до сих пор дрыхнет, — пробасил он, подмигнув. — Ну так ночь была спокойная. Почему бы Эльме не поспать подольше? Тамирис постаралась произнести это как можно небрежнее, но внутри чуть не сгорела со стыда: зачем она соврала про способности фамилиара? Да еще заспалась так, что спутнику пришлось заняться и стряпней тоже. Если это продолжится, ее выкинут в канаву, точно износившийся башмак, и поделом! Казалось, этим утром все было полно для Тамирис упрека, даже поджаренные ломти хлеба с соленым маслом, заботливо разложенные на тряпице, — любимый завтрак отца. Она жевала их уныло, почти не ощущая вкуса. Дварф, прихлебывая чай, все посматривал на нее искоса, как ворон на своего бестолкового птенца. — Что-то ты квелая. Спалось, что ль, плохо с непривычки? Тамирис помотала головой. — Нет, просто... мне бы умыться. Она надеялась, что не покраснела, произнося эти слова. И так-то было непросто отлучаться за деревья при чужом мужчине, а уж если он догадается, зачем она берет с собой тряпицы и кружку... Но дварф просто ткнул пальцем в нужную сторону. — Шагов тридцать до родника. Не заблудишься? — Меня охотник растил. Она произнесла эти слова, не подумав, и будто сорвала едва запекшуюся корочку с раны. «Что ты хотела, меня охотник растил!» — «А ты чего ждала от ученицы волшебника?» — «Эй, я тоже ученица волшебника!» — «Как, ты отрекаешься от своего отца?» Так глупо, что даже Бивил смотрел с недоумением, и все-таки они с Эми покатывались со смеху от этих пикировок. Тамирис умылась, поплакала, снова умылась и вдруг почувствовала себя почти прежней. Раньше ей и в голову не приходило, что возможность согреть воду магией и вымыть все, что нуждалось в мытье, дарует душе такой покой. Больше не чувствуя себя големом из пота и грязи, Тамирис расчесала и вновь заплела волосы, уже с любопытством оглядываясь по сторонам. Еще никогда она не заходила так далеко на север. Лейлон стоял на самой границе Топей, на той же влажной, словно разбухшая губка, земле, а здесь, всего-то на десять миль дальше, лес был совсем другим. Ковер из иголок и прелых листьев не пружинил так под ногами и даже пах тоньше, приятнее. Нигде не было видно искривленных, задушенных мхом деревьев — стройные стволы тянулись к небу, точно храмовые колонны. Тамирис засмотрелась на солнце, проглянувшее между сосен, и чуть не подскочила, услышав за спиной мощные хлопки. Но это всего лишь глухарь сел на качнувшуюся ветку, надменно глядя сверху на жалкого человечка. Тамирис уже решила его прогнать (она никогда не любила больших птиц, похожих на раздутые пернатые мешки), но тут ей в голову пришла совсем другая мысль. Сочное белое мясо, истекающее пахучим соком, — вот это был бы королевский обед, не то что волокнистые полоски сушеной говядины! Рот наполнился слюной, словно Тамирис не поела только что. Может, и дварф наконец посмотрел бы на нее без обидной снисходительности, как на равную, добытчицу? Очень медленно она начала поднимать руку, но глухарь, почуяв неладное, тут же перелетел на дерево подальше. — Ну уж нет! Тамирис послала ледяной луч ему вслед. Конечно, на таком расстоянии рука дрогнула. Кристаллики льда заблестели на пернатом боку. Птица с резким криком подлетела в воздух, но вместо того, чтобы шлепнуться на землю, вновь забила крыльями, пытаясь уйти в безопасную глубь леса. Отступиться от уже запеченной и съеденной мечты было невозможно. Как зачарованная, Тамирис двинулась за ним, но вовремя рванувшая за волосы ветка привела ее в чувство. Хороша дочь охотника: бросилась бы за добычей, не разбирая дороги, и костей бы не нашли! Она поспешно сотворила заговор: блестки посыпались с пальцев, оставляя на земле сверкающий след. Тяжелые хлопки крыльев послышались вновь. Глухарь теперь летел совсем низко, но сдаваться не желал. Подошвы Тамирис скользили по влажным листьям; пару раз, оступившись, она падала, но в азарте тут же вскакивала и продолжала погоню, посылая вслед глухарю луч за лучом. Теперь оба бежали, словно на дикой охоте маларитов, и подмороженная жертва слабела. — Попался! — Руки Тамирис наконец сомкнулись вокруг забившегося тела. Без церемоний она свернула глухарю шею и осталась сидеть с добычей в руках, запыхавшаяся, в промокших штанах, но счастливая. Какой он был здоровый, отъевшийся за лето! В Топях даже Дэйгун таких не добывал. Все еще дрожа от восторга, Тамирис поднялась на ноги. Лес вокруг снова выглядел иначе, чем у родника: моложе, светлее, но тише. Птичьи голоса слышались издалека. Возможно, их распугали часто бывавшие здесь люди — то тут, то там виднелись какие-то рвы — но что-то в виде разбросанной земли встревожило Тамирис. Неуверенно она подошла к ближайшей яме. Похоже, ее выкопали не очень давно: на дне виднелось совсем немного блестящих от росы желтых листьев. Зато хватало мусора: обрывков ткани, сгнивших ремешков, пряжек. Валялся даже проржавевший нож. Волоски на затылке Тамирис поднялись дыбом: она вдруг поняла, на что это похоже. На разверстую братскую могилу. Тамирис отшатнулась от края, в панике огляделась. Кто-то мелькнул там, за деревьями, или показалось? Испытывать судьбу она не захотела — бросилась прочь, по искрящемуся волшебному следу. Что-то хрустело под каблуками — или прямо за спиной? Ее собственное дыхание со свистом рвалось из груди — или чудовища хрипели, наступая ей на пятки? Обдирая руки, Тамирис вскарабкалась по скользкому склону, продралась через колючие кусты и со всего маху влетела в кого-то. Холодные руки обвились вокруг ее тела. Тамирис врезала глухарем по оскаленной морде. — Вот тебе, вот тебе, отцепись! — вопила она, отгоняя мертвеца, будто приставучего пса. — Да не верещи ты! Совсем обалдела? — Голос звучал знакомо и как-то придушенно. Перестав отбиваться, Тамирис глянула на противника и наконец узнала бородатое, очевидно живое лицо. Дварф мрачно выплюнул перышко. — Ну, даешь! — Т-ты что тут делаешь? — Тамирис вдруг начала заикаться. — А ты что? Пошла умываться и пропала! Комары тебя унесли, что ли, девочка? На этот раз ей точно не померещился шум позади. Тамирис обернулась и обомлела. Лучше бы это были зомби, медленные и неповоротливые! Но за ней гнались легкие, быстрые скелеты. Казалось, их было больше, чем деревьев в лесу — даже в глазах зарябило. Тамирис вскинула руку, призывая, как в Западной Гавани, громовой раскат. Несколько ухмыляющихся черепов послетало с плеч, ребра брызнули в стороны, как гнилая щепа. Но скольких ей удалось разметать — пятерых из сотни? Как глупо она растратила столько сил на глухаря, на подогретую воду! Земля заходила ходуном под ее ногами. Казалось, огромная кошка потягивалась под землей, прежде чем выгнуть спину. Слежавшаяся дерновая корка лопнула, расползлась. Тамирис неверяще уставилась на удивительное зрелище: склон ощетинивался корнями. Они росли стремительно, опутывая скелетов, словно хваткие щупальца. Кости затрещали. — Чего встала? Бежим! — дварф шлепнул Тамирис по заду, как заартачившуюся лошадь. И они побежали.***
Проклятый лес остался далеко позади, когда беглецы наконец отважились перевести дух. — Горящие пятки Клангеддина! — простонал дварф, грузно оседая на землю. — Как еще мои кости из мяса не выскочили от такой беготни? Крупные, как горох, капли пота скатывались по багровому лицу, лысый череп, казалось, вот-вот задымится. Едва ли Тамирис выглядела лучше. Без сил она опустилась рядом, кое-как обтерла рукавом пылающие щеки. Зажатый под мышкой предмет страшно мешал, но она не сразу догадалась выпустить его, а сделав это, не поверила собственным глазам. Клятый глухарь! Весь вывалянный в лесном мусоре, с обтрепавшимися перьями и помутневшими глазами — и все же за каким-то дьяволом она тащила его всю дорогу, словно драгоценное дитя! — Это что? — оторопело спросил дварф, глядя на птицу. — Наш обед... — ответа умнее просто не получилось придумать. — Обед! А котелок-то бросили! — А я кружку забыла... — холодея, Тамирис начала припоминать. — И одеяло! Она вскочила, готовая бежать обратно, но дварф с удивительным проворством заступил ей дорогу. — Ты совсем скаженная, девочка? Будешь плащом укрываться, что уж теперь! Чего надумала: лагерь, небось, мертвяки уже по веточкам разобрали... Ну, не реви! Не реви, ты чего! Из-за тряпки какой-то! Тамирис и сама не могла объяснить, отчего снова плачет. Но одеяло было не просто тряпкой. Она как будто оставила позади еще один кусочек жизни, вещь, которую отец бережно сберегал десятилетиями. И так глупо ее потерять... — Я сам-то хорош, — дварф, вздохнув, похлопал Тамирис по бедру. — Ну надо ж было, а! Ну надо ж! От каких-то... каких-то... Он удрученно потряс головой. Неужто ему было совестно за то, что он обратился в бегство при виде скелетов, а не покрошил их своими кулачищами? — Их же там десятки были, — сказала Тамирис утешительно и, подумав, прибавила: — А может, сотни. Дварф сразу повеселел. — Точно! Тысяча, я сосчитал! Один Айронфист стоит сотни скелетов, но эти твари безмозглые числом же возьмут, а не умением. Зато ты как хорошо удумала с колдунством! — Каким колдунством? — Ну, корешки эти. Ловко ты костлявых пришпилила! Очевидно, он что-то прочел по ее лицу, потому что улыбка истаяла так же стремительно, как появилась. — Это не я, — виновато прошептала Тамирис.