Медленно выдыхаю, указательным пальчиком устремляясь в темную кнопочку звонка. Протяжный вопль разносится по лестничной клетке. Правая кисть аккуратно соприкасается с низом животика, прикрытого трикотажной тканью платья. Глуповатая улыбка озаряет моё лицо в такт уже формировавшимся материнским инстинктам.
Дверь распахивается, и в проеме виднеется наилучший силуэт друга. Эмоция неожиданности озаряет его лицо, хотя моя прибытие не было для него сюрпризом.
Наваливается с тёплыми и такими родными объятиями, притягивая к себе за тонкую женскую шею. Несколько раз трогает мои волосы, и я лопатками ощущаю, вытянувшийся в изумлении рот хозяина квартиры. Отстригла ровно половину. И вместе с увесистыми отростками ушла тяжесть прошлого и воспоминаний. А у меня снова нет выбора, хотя это самое осознанное решение за мои восемнадцать лет.
— Ой, я тебе ниче не передавил там? — обеспокоено произносит Платоша, немного отодвинув моё тело, но все же цепляясь за тонкие женские предплечья.
Искренне смеюсь.
— Я так скучала. — мило протягиваю, оставляя влажный след на щеке парня.
— Блять, а я то как. Пойдем скорее.
По-джентельменски приглашает в квартиру, перенимает крупную искусственную шубку-пальто с моего тела и уставляется на мою худенькую оболочку с изумлением и, кажется, восхищением.
Да, тело определенно претерпело изменения. Грудь налилась и увеличилась, а аккуратный животик ежесекундно напоминает о наилучшем времени в моей жизни. Кажется, я свечусь изнутри и ослепляю окружающих.
— Блять, Кирюх, ты словно и не в положении. — суетливо заявляет Егор, в спешке заваривая чай. — Какой уже срок?
— Двадцать две недели. — спокойно отвечаю, сталкиваясь с эмоцией недоумения на мужском лице. — Шестой месяц.
Закатываю глаза и искренне усмехаюсь неведению мужского пола в столь очевидных (больше математических вопросах).
Ставит розовую кружку перед моим носом, доставая из закромов большое количество различных сладостей и снеков.
Человек внутри меня искренне радуется и ударяет носочком в районе пупочного кольца. Вот же безжалостный.
— Надолго?
Пожимаю плечами.
— Извини, я—дрянь, но приехала я несколько дней назад. Был суд последней инстанции, и эти суки вызвали меня по повестке. Не хотела рассказывать, пока не была бы уверена, что папеньку упекут за решетку на увесистый срок. — несколько оправдывающе произношу я и неспешно отпиваю теплую жидкость с приятными отголосками мелиссы и мяты.
— Таблоиды горели про майора. Я рад, что ты решилась и его слить. Этот уебок должен сидеть за решёткой.
— Я бы не сделала этого, если бы не Лиля. Она просила об этом, не желая больше жить в тени. Я просто не могла не отплатить ей монетой эмоциональной свободы, когда она подарила мне ее в физическом плане.
При упоминании этой стойкой девушки, мои кулаки непроизвольно сжимаются. Вынести подобное и выйти победителем—то, чему стоит поучиться каждому. Всегда виноват насильник. Всегда.
Как жаль, что она осознала это только сейчас. Как прекрасно, что в моей жизни есть чудесная Лиля, обогревшая и создавшая кокон вокруг моей жизни на южном побережье. Почти четыре месяца умиротворения, спокойствия и «передержки» для статуса совершеннолетней.
— Ты же думаешь, чтобы остаться, правда же? — его вопрос звучит немного умоляюще, и уголки моих губ немного приподнимаются.
Отрицательно покачиваю головой.
— Как он?
Мой вопрос звучит неуверенно и тихо. Кажется, бессознательное яростно пыталось заполучить хоть малейшую информацию о человеке, пробудившем во мне самую искреннюю эмоцию — благодарность. За то, какая я сейчас, за то, что я стала смелой, открытой, громко смеюсь, кричу, когда грустно и всегда всеобъятно счастлива. И в этом его заслуга.
— Месячный запой. Эмоциональные срывы. Но нужно признать, что твой побег послужил отправной точкой в его карьере. Он стал играть мячом, а не пинать хуи. — сдержанно рассказывает Платонов, явно стараясь огородить мой гормонально нестабильный организм от подробностей.
А мне они и не нужны.
— И в центр он вернулся. Почти сразу. Батрачит в статусе приходящего препода. И все стало немного похоже на то, что было до тебя. — тон друга почти спадает на шепот и звучит несколько грустно. — Но тебя никто не упоминает, Кира. Все боятся, что любая хуйня спровоцирует его срыв и беспросветный запой.
— Все снова жалеют бедного мальчика.
Моя колкость воспроизводится самостоятельно. Без какой-либо агрессивности и апатичности. Просто так, как должно быть.
И хоть он не знал, но я была истоптана. И хоть он не знал, в Краснодаре я была счастлива. И почти не вспоминала его навязчивый образ. Ведь он просто круглосуточно жил в моей голове.
— Я буду уебком, если скажу, что ты должна ему рассказать. Но блять, он же должен знать, верно? Так будет правильно, даже если вы в расходе. Я вижу, как тебе хуево недоговаривать. Это не про тебя, Кира. Ты не лгунья.
— За неделю до той сцены в актовом зале я сидела на унитазе, сжимая положительный тест. Он был пятым или даже седьмым. Страх поработил. Кажется, я даже не могла свыкнуться с той мыслью, что скоро обрету статус, перепрыгнув остальные ступени осознанности. Но я ни разу не вспомнила об аборте. Вот это про меня, Егор. Про меня, когда я втихую прятала свое несварение, боясь сожрать что-то не то. Про меня, когда почти шесть дней носила этот чертов тест в коробочке, желая преподнести сюрпризом, под стать видосов из сети. А после радостно пошагать в будущее с человеком, которого считала спасателем. Любимым спасателем. Это про меня. А когда он думал про меня? В какой чертов момент? Когда подвозил меня к клинике, но даже не додумался узнать с какой целью я туда направляюсь? Или когда вставлял свой член в меня, явно зная, что ни единый способ предохранения не дает стопроцентной гарантии. А после заявил, что никаких детей и не планируется. Вот это про меня.
Мой эмоциональный монолог звучит сдержанно (насколько это возможно). Поверхностный эпителий покрывается крупными мурашками, и я ежусь. Кажется, это то, что я должна была заявлять человеку с серыми глазами, всматриваясь куда-то в переносицу. Ибо смелости бы не хватило. Всегда тяжело признавать свои ошибки. И моя главная, что я солгала. Позволила эмоциональности взять вверх и не сообщить о самом важном факте в жизни каждого человека. И не важно, кто как относится к новому статусу. Я могла это сделать немного позже, через неделю или две, когда первичные эмоции подстрелить под ластиком новой среды обитания, работы репетитором по иностранным языкам и выполнением переводов на заказ. Номер был поменян, симка выкинута и даже все чертовы фотографии стерты. Кроме одной случайной. Где мы счастливы. А потом осознание. Что вот Я и я счастлива вопреки. И его присутствие в моей жизни никак на это не влияет. Он подарил частичку, а мой организм с усердием взращивает нового человека. То счастье, что невосполнимо для каждого человека.
— И я приехала, чтобы рассказать.
***
Группа моих бывших сокамерников-уголовников с усердием бегают по полю, очищенному от декабрьского, но все ещё, очень мягкого снега. На них профессиональное термобелье с логотипом их футбольной команды и такого же цветы шарфы, замотанные вокруг губ. И правда, их название соответствует снаряжению Богов.
Он стоит профилем к моей персоне. Что-то вырисовывает в смартфоне, словно составляя какие-то заметки для предстоящих матчей. Усердно трет переносицу и, кажется, даже не ощущает прожигательный изумрудный взгляд на своем теле. И осознание, что скучала больше, чем предполагала, порабощает слишком эмоционально. Учащенный пульс и глубокий вздох.
— Здравствуй.
Между нашими телами около метра. Между нашей эмоциональной привязанностью—пропасть.
Оборачивается. В серых глазах напротив вспыхивает жизнь. Спешно нащупывает карман, судорожно запихивая туда мобильник.
И он выглядит очаровательно мило. Когда волнуется, когда недоумевает, когда не ожидал. Когда я ощущаю острую необходимость в его присутствии.
— Я боюсь, что сейчас моргну и ты исчезнешь. — тихо произносит Антон, несколько поджимая нижнюю губу. — Ты же снова в моей голове, правда?
Отрицательно покачиваю головой и неуверенно соприкасаюсь с предплечьем спасателя.
Его тело содрогается. Взгляд мечется с моей кисти до женского лица и обратно.
— Боже, Кира. — пугаюсь, когда в его глазах поблёскивает жидкость, оттеняющая цветную радужку.
Страх побуждает отпрянуть от чужого тела и недоумевать. Гримаса боли на его лице загоняет в тупик лабиринта моей дурости и правдивости. Нельзя было поступить как-то, не задев частичку эмоционального и живого в друг друге.
— Извини, я не ожидала столь бурной реакции. — мои брови немного хмурятся, и я стараюсь справиться с резким перепадом ощущений.
— Почему ты уехала?
Его вопрос звучит подобно шторму. Неизведанное русло диалога с невозможностью предугадать дальнейшее течение.
— Я подслушала твой разговор с Вероникой. И выбрала себя.
— И что ты там услышала, что позволило тебе выбросить меня из своей жизни и смыть мои чувства в унитаз? Что я сделал не так, Кира? Пожалуйста, скажи мне! — срывается на крик, и я отступаю назад.
Рефлекс защиты в своей ипостаси.
— Ты пугаешь меня! — эмоционально выкрикиваю я, наблюдая, как глаза собеседника округляются.
Я не боюсь его.
Знаю, что он никогда не причинит мне вред. Но что-то внутри предостерегает от любой эмоциональной реакции, позволяющей ввести моё тело в дисбаланс.
— Что с тобой? Пожалуйста, скажи мне. Я почти стал чертовым алкоголиком, сходил с ума, когда натыкался на твои фото, но пересматривал их снова и снова! Специально. Чтобы прочувствовать боль, прожечь ее в своей грудной клетке и вдолбить себе в башку, что я снова облажался и проебал самого чудесного человека в моей жизни! — слезы скатываются по лицу молодого мужчины, а жестикуляция застывает в воздухе.
Подхожу ближе, окунаясь в капкан любви и в прошлом эмоциональной привязанности. Ласково поглаживает по мой спине, и я что-то успокаивающее шепчу ему на ушко. Невнятное, что-то, что похоже на колыбельную для деток. Прижимает к себе ещё ближе, и я старательно отодвигаю таз назад, не позволяя навредить внушительной счастливой оболочки, хоть и не видимой под открытыми объемными частями пальто.
— Кира, я тебя очень сильно люблю. Не оставляй меня, пожалуйста. Я сдохну без тебя.
— Чш-чш. — заботливо шепчу я, медленно проводя рукой по мягким русым волосам. — Мне нужно тебе кое-что показать.
Старательно отдаляюсь от мужского тела, натыкаясь на зажмуриные глаза. Слезы всё ещё обжигают его лицо, и я осознаю всю боль, что подарила ему своим уходом. Закрытым, без какого-либо любовного письма или даже краткого сообщения с прощаниями. Ушла и даже не обернулась для произношения какой-то подбадривающей речи или оскорблений. Жестоко, но справедливо. Как тогда казалось, это было единственное верное решение.
— Пожалуйста, открой глаза. — умоляюще и до одури ласково шепчу я и через несколько мгновений нахожу контакт в зрачках напротив.
Немного отодвигаю края верхней одежды, обнажая округленный живот, почти не заметный в анфас. Совершаю несколько шажочков в сторону, меняя траекторию. Поглаживаю кокон человека внутри меня и вновь борюсь со страхом поднять глаза на второго создателя столь очаровательного шедевра.
И мне столько ему нужно показать. Красивые фото малыша со скрининга и то, как он икает внутри меня, а натянутая кожа на животике ходит ходуном. Улыбаюсь собственным мыслям, натыкаясь на широкую улыбку мужчины. Краска недоумения, смешанная с восторгом. И всё это—лицо Антона Ковалева.
— Спасибо, спасибо, спасибо. — повторяет словно мантру, плюхаясь на колени возле меня.
Становится неловко. Но мои попытки поднять мужское тело оказываются тщетны.
Обнимает меня за талию, губами прижимаясь к оболочке человека.
— Прости меня, малыш. Я всегда буду рядом. Папа больше не будет уебком и не позволит сморозить какую-то херню. Я сейчас в шоке. Но я тебя очень жду. Я до одури люблю твою маму и сделаю всё, чтобы вы были счастливы.
Усмехаюсь диалогу (или все же монологу) между звездой футбольного мира и пузожителем.
— Спасибо. — вновь вторит Антон, поднимаясь на ноги и обращаясь ко мне.
И я, очевидно знаю, за что именно он благодарит.
Но убить в себе возможность стать мамой самого очаровательного дитя от любимого спасателя, я бы не позволила. И я уверена, что он это знает. Но восхищение горит ярким огнями в его зрачках. Он счастлив.
— Кир, я тебя прошу, останься. Все сделаю. И мудаком перестану быть.
Усмехаюсь.
Поглаживаю толстовку на его теле, немного приближаясь навстречу к губам.
Оставляет несмелый и нежный поцелуй на моих устах, и моё тело вновь пробивает множество иголочек удовольствия. И те воспоминания, когда я была с ним счастлива всегда будут выигрывать. И то, что он всегда будет осознавать свои ошибки позволит мне выигрывать вдвойне.
Он любящий. Заботливый. И самый любимый. Никак иначе.
— Люблю тебя, Антон Ковалев. И благодарна за самое важное, что только есть в моей жизни.
— Ты уже знаешь, кто там живет? — мило поглаживает животик, и я ощущаю, как малыш радостно реагирует на голос отца.
И задевает печень.
Видимо платит маме за то, что раньше она так метко употребляла алкоголь. Спасибо, солнышко.
— Лея. Принцесса Лея.
Слезы счастья вновь блестят в глаза мужчины напротив.
И я уверена, что мысленно он проводит коронацию по возвращению заблудшей самой сильной любви его жизни.
И с усердием умножает это надвое, выливая диадему для крошечной принцессы, которая так скоро появится на свет.
И это история про меня.
Настоящую, искалеченную, но всё же счастливую.
И про нас.
Таких важных друг для друга и до безумия любимых.
И про Лею.
Принцессу Лею.
***
