одержимость.

она была похожа на любимую катану её отца. приковывала к себе взгляд так, что её хвалёная сила воли обращалась в прах, рассыпалась на глазах. точёная красота каждый раз оборачивалась опасностью, стоило задержать взгляд дольше позволимого: о том, чтобы подойти, прикоснуться, она даже не мечтала. о том, чтобы ощутить в своих руках ледянящую сталь, провести ладонью по самому острию, не сразу понимая, почему в предплечье болью тянет дико, почему по пальцам багровая кровь вязко стекает, она и думать боялась. взглядом карих глаз молодую плоть обнажающая, одним голосом всю её изнутри рассекающая, каждым движением своим дыхание неосознанно задерживать заставляющая, она была её одержимостью. маленькой, постыдной тайной, о которой она никому никогда не расскажет. она не была легкомысленной симпатией, чтобы по телефону весело щебетать о ней с подружками. она не была глупой влюблённостью, чтобы по ночам обречённо прятать голову в подушку от захлёстывающих целиком и полностью чувств. она не была чистой любовью, чтобы крепко держать её за руку и всему миру кричать о том, что у них навсегда, у них навечно, у них вся жизнь, весь белый свет в глазах напротив. она была той, на кого смотреть можно лишь украдкой, боясь, стыдясь, страшась и всё же тайно-тайно, где-то совсем глубоко, на задворках сознания, желая поймать взгляд бесстыдных миндалевидных глаз цвета виски в отцовском стакане. той, чей голос, докладывающий обстановку в конкурирующем клане, заставлял её чёрным пеплом на ладонях оставаться, всё внутри в тугой-тугой узел сворачиваться. той, чьё присутствие её в ступор вводило, слово адекватного молвить не позволяло. она не была симпатией, влюблённостью или любовью. от неё пахнет ветром, азартом и революцией. она всегда носит чёрное, убивает свои лёгкие дешёвым табаком, собирает волосы в хвост на затылке и смотрит на мир из-под полуопущенных век, из-за чего длинные ресницы её тенью ложатся на бледные впалые щёки. она всё хочет научится выпускать дым изо рта кольцами, любит носить по нескольку колец на указательном и безымянном пальце и постоянно облизывает вечно обветренные, вечно шелушащиеся губы. она в детстве грызла ногти и вздрагивала от резких материных движений, потому что боялась сильно, дико боялась. она ходила в школу так редко, что учителя порой забывали, как она выглядит, она дралась с соседскими мальчишками, когда те называли её родителей нищими алкоголиками, а потом долго плакала на грязном, пыльном чердаке, потому что понимала, что это правда. она молчит в компании, хорошо делает свою работу, улыбается редко, эмоции никогда не показывает и нож к чужому горлу прикладывает быстрее, чем моргнуть успеешь. она всё выполняет безоговорочно и кровь со своих рук стирает, не глядя. она совсем-совсем не ведает, что одним только своим существованием творила с этой смешной девочкой-принцессой. с этим ребёнком, никогда бедности не знавшим, изящной ножкой топающим, обутой в кукольную туфельку, стоит чему-то случиться не по её сценарию, обо всех грязных, мерзких делах своего отца счастливо неведающим, потому что принцессы слишком мягкие, слишком хрупкие, чтобы в гнилой крови подол своего белого накрахмаленного платья пачкать. тронь её, принцессу, пальцем — и по хрустальной оболочке тут же трещины-паутинки побегут, сожми в ладони покрепче — и едва ощутимая боль руку пронзит, порезы в красный окрасятся, а на кончиках пальцев разве что пыльца точёной, изящной бабочки и останется. она в лучшей частной школе страны учится, около неё всегда с десяток подружек-фрейлин кружится, над ней нимб ангельский витает, а от каждого шага её земля, такая опошлённая, такая чёрная, чище становится. она своими полуденными глазами пристально на мир смотрит, улыбается ярко-ярко, так, что солнце, кажется, затмевает. смеётся громко, заразительно, искренне, и ни одной подлой мысли, ни одного злобного замысла, когда смотришь на неё такую — глупую, застрявшую в детстве, счастливую девочку-принцессу. и одна лишь чёрная, чёрная тайна, скрытая за семью замками, в сердце этого ангела хранится, всю её чистую сущность очерняет. тайна, которую она никогда, никогда, никогда никому не откроет, даже себе самой вслух о ней не скажет. она от белокурой макушки до носков туфелек чувствами к ней, скрывающейся за дымом сигарет, пропитана. она, пак чэвон, сон хеджу полностью и бесповоротно одержима.