We Are

Арсений всегда был доебой. В чистой-то журналистике без этого никуда, что уж тут говорить о незаконных (с незаконной точки зрения законодателей) частных расследованиях. Этим своим качеством он научился гордиться: мало кто понимал, что грамотно и красиво доебаться — это не у комиков с федерального канала выпытывать, что больнее: когда лупасят током или когда щемят пальцы на ногах мышеловками. Доеб — это искусство. Чтобы грамотно доебаться, нужно, чтобы мысль плыла, плавно проворачивая от одного всратого факта к другому и увлекая за собой попадающиеся на пути ассоциации. О, как Арсений это умел. Он мог пиздеть, не затыкаясь, часами, ненавязчиво вворачивая в свою речь вопросы-полунамеки и выводя на эмоции завуалированными сомнениями в компетентности собеседника. Подавляющее большинство людей, которым не посчастливилось попасться на его пути к истине и справедливости, в душе не ебало, как отвечать на первое и с яростью оскорбленной невинности бросалось опровергать второе, и, теряясь, выдавало явки, пароли, источники и правду на радость пронырливой арсеньевской душе и его не менее требовательному банковскому счету. Расследования, которые получались после кропотливого копошения над монтажом, стабильно висели в топе Ютуба, радуя глаз и позволяя без ужимок закупаться дизайнерскими шмотками, элитным алкоголем, drinkware ему под стать и навороченными секс-игрушками. В общем, доебчивость Арсения подтверждалась словом и делом, и к своим двадцати девяти годам он считал себя самым невыносимым человеком в мире (в России уж так точно). До тех пор, пока не подцепил Антона. Антон определенно расширил для него границы понятия: он был невыносим аж в двух смыслах этого слова — что морально, что физически. Мало того, что он кривился на Арсов любимый «The Prodigy» (музыкальный центр с чистейшим звуком, за который Арсений отвалил две месячных заначки, грустно молчал всеми своими ЦАПами и усилителями уже два месяца) и доебывался до каждого Арсового суждения. Он жрал Арсову печень! Он прям жрал ее! Да, это было один раз, и в том состоянии, в котором тогда был Антон, требовать от него осознанности в выборе пищи не приходилось, но Арсений хоть и не был злопамятным, память у него была хорошей. И он был достаточной сукой, чтобы припоминать Антону этот факт до конца их дней. Антону было, по сути, похуй, потому что выводить Арсения из его сучливого состояния он научился за пару недель совместного бытия. А еще потому что он знал, что хоть Арсений и пытался по привычке давить на эмоции, в глубине души за этот эпизод его простил почти сразу. Знал, потому что был инопланетянином-симбиотом, живущим в его теле и мыслях. Антона и звали-то на самом деле совсем не Антон, но человеческий речевой аппарат оказался не в состоянии воспроизвести тот набор шипяще-стрекочущих звуков, на который он отзывался свою внеземную жизнь. Арсений, пребывавший тогда в состоянии шока от первой встречи лицом к лицу с полуматериализовавшимся симбиотом, рявкнул на него, чтобы выбрал любое человеческое. — Арсений. — Тч! Это мое! Бери себе другое, ты у меня и так тело забрал, щупальца свои прочь от имени хотя бы! — Я не знаю других. — Да хоть Антон! — Антон… Мне нравится. Буду Антоном. Вносить ещё большую смуту в бесконечную череду Антонов, окружающих Арсения, оказалось идеей глупой, но в стрессе мозг ожидаемо выпалил первую же ассоциацию, а упрямый симбиот менять имя отказался. — Я не хочу другое. У тебя в детстве была такая круглая штука, которую ты кидал на пол, и она возвращалась обратно, и звук был такой «помм-помм», упругий, красивый. «Антон» похоже. Тем более тебе, похоже, нравятся Антоны, — распохабничался симбиот, тонкими ниточками чёрной жижи забираясь в воспоминания. «О боже...ты что?..» «Всего лишь Антон». Арсений тогда в очередной раз пожалел, что перед их первым контактом у него перед глазами, как в VR-игре, не высветилось окошко с предложением сохраниться. Он бы обязательно умер как-нибудь, вернулся назад и драпал бы со всех ног от этих подозрительных контейнеров, а не совал бы туда руки бесстрашно. История вообще получилась глупой настолько, что было даже неудивительно. Вот Арсений заметил в новостях гордые отчеты Роскосмоса о покорении вселенских просторов. Вот зацепился за заминку «образцы...для исследований» в словах гендира РКК «Энергии», на территории которой за последние пару лет внезапно выросла парочка новых зданий, неясно значившихся в планах как «лаборатории». Вот он, пройдясь по «рукопожатиям», втерся в доверие к неуверенному в себе, а оттого хвастливому, лаборанту. И вот он, улизнув от импровизированной экскурсии с ловко стащенным со стола пропуском якобы «в туалет», стоял перед странными контейнерами со стеклянными вставками, внутри которых переливалось чёрной жижей нечто. Арсений, если честно, обожал Россию. Где ещё в 2049 можно было найти на объекте государственной важности не биометрические пропуска, а допотопные электронки? А людей, которые оставляли их валяться на столах, а контейнеры с космическими образцами хранили в углу общей лаборатории? Контейнеры тоже представляли собой почти музейный экспонат — с полностью отсутствующей эргономикой и кодовым замком, который ломался портативным переборщиком за минуту и семнадцать секунд. Арсений аж не выдержал и протянул тихое: «Серьезно?..», разводя ладони и поднимая плечи в удивлении, и голос от эмоций и адреналина дал петуха. Остальные воспоминания слились в мутную кашу: движущаяся чернота внутри грозно застрекотала, а потом бесследно исчезла, стоило только ткнуть в неё нагло украденной вместе с пропуском ручкой. Арсению показалось, что по ладони скользнуло что-то влажно-скользко-липко-горячее, но ощущение было мимолетным, а на коже не осталось никаких следов. Следов черноты тоже нигде не обнаружилось, и Арсений, справедливо рассудивший, что писать о неведомой хуйне, часть которой пропала прям у него из-под носа — себе дороже, по-быстрому вернул контейнер на исходную позицию и, заговорив зубы лаборанту, слинял с территории «Энергии». Не показалось. Чёрная хуйня никуда не делась. Вернее, теперь это Арсению было от неё («Него!») никуда не деться, о чем глубокий голос внутри его головы сообщил на перегоне между Мытищенской и Челобитьево (Мытищенская война за метро была выиграна в 2046 со счетом 3 станции : 1 срубленный под застройку парк в пользу мирных жителей). Арсений тогда своим воплем напугал до чёртиков спящую бабку, которой не повезло делить с ним вагон, блеванул от стресса на скамейке в центре зала на Челобитьево (за что ему до сих пор перед работницей метрополитена с сочувствующим округлым лицом было стыдно) и всю дорогу до дома шел, не замолкая шепча: «Мне просто послышалось, мне просто послышалось, мне просто...». Оно бы, может, и сработало, если бы голос внутри не начал ехидно интересоваться: «И сейчас? А теперь?». К голосу Арсений привык дня за три. Возможно это было не сильно здоровой реакцией, но он никогда на стропроцентную ясность ума и не претендовал. Были у него в загашнике и детские травмы (строгий отец, придерживающийся в воспитании сына доработаного метода кнута и пряника: когда бьют и первым, и вторым), и целый набор установок, вросших в его личность до основания — часть команды, часть корабля. Так что одним ПТСРом больше, одним меньше — обошлось диссоциацией и слава богу. Четвертый день под аккомпанемент ноющего живота и температуры под тридцать девять ушел на осознание того, что им попытались перекусить, но в итоге почти виновато сообщили, что «хотелось очень есть, в контейнере том хер знает столько просидел, а ты не жрешь совсем, мне че ваще делать было?!». На еду из доставки симбиот скривился Арсеньевским лицом и его же руками отодвинул контейнер с баварскими колбасками и картофельным пюре, заявив, что «испорченное огнем мясо» есть не будет. Сошлись на стейках с кровью. Арсений тоскливо подумал о том, что инопланетный симбиот в качестве домашнего животного обойдется сильно дороже кошки, о которой так страстно мечталось все детство. Получил за сравнение с домашним животным. На пятый день попросил снова показаться. Смотрел на собственные узловатые пальцы, по которым скользила горячая черная жижа, глянцево блестевшая в свете светодиодных ламп, и удивлялся клокочущему внутри восхищению, почти полностью вытеснившему страх. На шестой день установил Бог симбиоз как постоянный союз между человеком и симбиотом, и благословил его и скрепил самыми тесными узами: будут одна плоть. На шестой день Антон показал свою истинную форму. Они стояли в центре арсеньевской спальни, сплетенные плотью и мыслями, и из огромного, во всю стену зеркала на них смотрел монстр. «Все мужики уроды, конечно, но че сразу монстр-то», — обиделся Антон. Монстр был метра два с половиной ростом и не шкрябал гладкой макушкой потолок исключильно потому, что Арсений любил повыебываться, и квартиру снимал в раритетной сталинке. Маслянистой чернотой отливали сухощавые мышцы, не скрытые кожей, хищно скалился зубастый рот, разрезавший пополам вытянутую морду с зеленовато-белесыми глазами. Арсений тогда с удивлением то переминался с ноги на ногу, привыкая к новому центру тяжести, то отдавал управление Антону, ощущая под пальцами прохладу тридцатимиллиметрового круглого проката (Антон заставил притащить, пообещал шоу), который его покрытые пластичным экзоскелетом симбиотических мышц руки с легкостью сворачивали в петельку. Это завораживало, манило, будоражило и не пугало совершенно. Что ж, Арсений всегда был немного с ебанцой. Ночью Антон повел его «прогуляться». Мир вертелся, крутился, несся вокруг цветной пеленой, они обгоняли запоздавшие вагоны метро и лихачей на полупустых улицах, асфальт под голыми ногами ощущался каждой выпуклой крошкой, но не впивался больнючими колючками, а приятно щекотал шершавостью. Где-то на шпиле высотки на Котельнической, ловя щеками хлесткие пощечины ветра, Арсений поймал их на мысли, что они чувствуют себя…правильно. Как будто они были как пилоты боевых машин из древнего фильма про мистический разлом на дне океана — дрифт-совместимы. Антон был доебой, заглядывался в супермаркетах на сырое мясо, от которого Арсения тошнило, не переносил рок-музыку и шум аэропортов, перешерстил все его стыдные воспоминания и стебал за каждую вторую фразу, и это было так тупо, но он ощущался на своем месте. На их месте. Арсений, наверное, окончательно поехал крышечкой, но с Антоном было клево. В симбиотическом теле было проще добывать информацию для расследований — куда не удавалось проникнуть полностью, всегда можно было дотянуться нитями симбиотической материи. Хохочущий под ухом симбиот, подсевший на стендап и потреблявший юмористический контент с рвением пятиклашки, открывшего мир бесплатного порно, разбавлял унылые ночи, проводимые за монтажом. Пару раз Арсений, имеющий дурацкую привычку засыпать за ноутбуком, даже просыпался в кровати, заботливо прикрытый теплой черной жижей — концепт одеял Антон отрицал. Насчет физических личных границ у них сложились негласные правила — все, касающееся интимных частей тела, отдавалось на распоряжение Арсению. Антон прикола не выкупал, искренне недоумевая, почему какие-то из частей тела его носитель был готов демонстрировать всему свету (а, между прочим, щиколоткам на ветру в человеческой форме было нехило так холодно!), а какие-то прятал аж за несколькими слоями ткани. Концепт ткани тоже был херней по скромному симбиотическому мнению, но со своим уставом в чужую цивилизацию не лезут, особенно если не хотят, чтобы «поймали и на опыты сдали». Когда первый шок улегся, Арсений аккуратно навел справки об оставшихся в «Энергии» контейнерах и с удивлением, граничащим с истерикой, узнал, что работающие в лабах ученые... их проебали. Думали, носились по бесконечным архивам с бумажками, собирали подписи и штампы, и когда вся бюрократическая канитель закончилась, и контейнеры наконец открыли, оказалось, что заточенные в них симбиоты уже умерли. Антон сказал, что от голода, и его полуматериализовавшаяся зубастая голова выглядела при этом так убито и несчастно, что Арсений не знал сначала, куда себя деть, чувствуя перед инопланетным существом вину — это ведь его вид до смерти замучил Антоновых соплеменников. Возможно среди них были его друзья или даже родные... — Нет, там только пара знакомых было, — отозвался на его невысказанную мысль Антон. — Я был...ммм...вы таких называете «разведчики». Шаримся по галактикам, ждем, пока кто-нибудь нас подберет. Если планета пригодная, то устраиваем вылазку за ждущими переселения колониями. Подходящих планет много, «разведчиков» тоже, так что пропавших никто не ищет — просто считают, что им не повезло. Так что не бойся, никто на твою Землю любимую претендовать не будет больше — там наши ее из списков вычеркнули и наверняка уже где-то на другом конце галактики счастья пытают. А я вот тут с тобой как этот остался — ты в детстве читал книжку про моряка. — Как Робинзон Крузо. — Ага. Быть тебе моим Пятницей до скончания дней. Арсений стрельнул глазами в сторону примостившегося над его плечом симбиота и, не дав себе подумать лишний раз, положил ладонь ему на голову, скользя по ней пальцами и прижимая его подбородком к ключице. Боль и грусть Антона отдавалась в их сознании, и его хотелось утешить. Последовавшая за удивлением теплота, разлившаяся по телу от собственного прикосновения, грела. Антон молчал, прижимаясь горячностью своей головы к плечу и обволакивая нитями мягкой черноты спину. Наверное это можно было назвать объятиями. Антон наблюдал. Поперек всех их договоренностей, исподтишка и молча, но Арсений чувствовал. Смотрел его глазами в зеркало, когда он переодевался, чувствовал его руками, когда те скользили по телу, размазывая пенящийся гель. Арсений списывал это на любопытство — это теперь и его тело тоже, конечно ему было интересно, как выглядит новая оболочка, как ощущается, каково это — быть ею. Это все было так запутанно — хоть их сознания и были отдельными, но как будто и немного слитными тоже. Арсений ощущал его интерес таким же покалывающим в кончиках пальцев холодком. Шарики ехали все дальше, и с каждым днем, с каждым разделенным на двоих всплеском адреналина на очередном расследовании, с каждой бессонной ночью перед ноутбуком, с каждым душем, завтраком, походом по магазинам и поездкой в метро реакции симбиота все больше вплетались в Арсения, все глубже задевали его собственные, резонировали. Иногда Арсений, в полудреме лежа перед телевизором — «Антон, проще просто показать тебе фильм, чем четыре часа объяснять, откуда взялась эта отсылка» — сквозь подбирающийся сон ощущал, как черная, маслянистая на ощупь материя оплетала его плечи, поддерживала под затылок голову, мягко пульсировала и гладила, разминая закаменевшие мышцы и успокаивая мечущийся разум. Антон оказался тактильным. Арсений был до ласки жадным и, видимо, конченным извращенцем, если раз за разом и сам позволял себе чуть больше. Почесать клыкастую морду за «ушком» (их у симбиота не было, но у человеческой головы они были бы именно на этом месте), положить руку на обвивший его талию сгусток материи, чуть утопая в ней пальцами, откинуть голову вбок, открывая шею неторопливым поглаживаниям сплетенной из тонких мягких нитей плоти. Они валялись на диване, отдыхая после плотного ужина (почти сырые стейки для Антона и черничные блинчики для Арсения), привычно укутанные друг в друга. Арсений чувствовал свои же прикосновения, а то, что он чувствовал, чувствовал Антон, и Арсений чувствовал, что он чувствует, что… Ощущения множились как отражения в стеклянном коридоре, ставя мозг в тупик и мураша своей множественностью. На фоне шел «Интерстеллар», и Арсений, в который раз потерявшись где-то на середине логических обоснований, млел от мягких прикосновений Антона, приклеившегося жаркими присосками к его вискам и шарящимся тонкими нитями жижи в волосах. Влажно-гладкий усик скользнул по щеке, мимолетно гладя скулу, и Арсений, повинуясь тянущему в груди, сладкому ощущению правильности, повернул голову, легонько чмокая его в самый кончик. Он щеками почувствовал смущение Антона, его непонимание, растерянность, то же самое ощущение правильности, и положил ладонь на клубящийся сгусток черноты у себя на бедре, вплетая в него пальцы и слегка перекатывая мягкую плоть. Антон в ответ вздохнул легкими Арсения, погладил теплым усиком по щеке настойчивей, подставил его к губам, собирая легкие, нежные касания. — Мне с тобой хорошо, — выдохнул Арсений зачем-то вслух, сжимая ритмично пальцы и накрывая второй рукой усик, прижимая его крепче к губам, — нам хорошо. «Нам хорошо», — отозвался эхом Антон, обволакивая влажной чернотой всю его ладонь, перетекая между пальцами. Антона хотелось поцеловать, погладить, обнять, прижать к себе крепко, и Арсений, совершенно не понимая, как приласкать аморфную субстанцию, нежно сжимающую его тело в теплых тисках, шарил беспорядочно руками, натыкаясь то на бархатистость своей же кожи, то на скользкую гладкость симбиота. «Я чувствую тебя через тебя», — неловко объяснился Антон, укладывая Арсову руку ему же на шею и поглаживая пальцами кадык, ключицы, яремную впадину. — «Но не знаю, что делать. Я не знаю даже, что я хочу сделать, но мне нравится, когда нам так хорошо». Арсений притерся щекой к покрытой черной жижей ладони, поцеловал мягко в самый центр, фантомно ощущая свои же губы на конечности, ему не принадлежавшей, и параллельно млея от ощущений Антона, сладко сводивших ребра. Выпутал вторую руку из хватки на бедре, пошарил по поверхности дивана в поисках пульта. Нашел, щелкнул кнопкой, снова поцеловал их в ладонь. «Я знаю, что ты наблюдал за мной в душе», — начал он, вставая с дивана и торопливо шагая в спальню. Антон внутри всклокотал, чуть было не сбивая его с ног. — «Не ерепенься, сейчас в косяк нас впишешь. Я знаю, что наблюдал. Телом в смысле. Ты же чувствовал все?» «Да». «Если я трогаю себя, то, получается, что я трогаю нас? И ласкаю нас. Тебя, в смысле». «Да. Но у нас...нет такого. Я видел и ощущал в твоих воспоминаниях, но ни с одним видом мы таким не занимались раньше, так что, блин, столько ощущений», — забубнил Антон, и Арсений снова ощутил горящими щеками его смущение. — Лишаю тебя космической девственности, — захихикал он вслух, но через секунду замер в проходе, хватая легкими хлесткий холод. Как будто ему на голову кувшин с ледяной водой опрокинули. Ведь он, по сути, втягивает другое существо в сексуальный контакт, не получив его согласие, просто потому что его ощущения передаются Антону. С другой стороны Антон ведь не спрашивал разрешения поселиться в его теле, так что получается, насильник тут он. Но как он может быть насильником, если Арсений не против, а очень даже за, и они вот вместе живут, гладятся, и Арсению хочется, чтобы его разложили на кровати и гладили черной жижей всего до изнеможения. И самому хочется гладить эту жижу и целовать, и... Мораль покатилась в пизду, прихватив с собой логику, причинно-следственные связи и концепцию активного согласия. Как у них все запутано. — Так, я не собираюсь тебя насиловать, так что если ты не хочешь, то, ну, давай тебе кролика найдем какого-нибудь, ты в нем пересидишь, пока я...не успокоюсь. Неловко тикали в тишине олдскульные настенные часы. «Арсений, какого, блять, кролика?!» — Ну, в смысле я сейчас ну, хочу...тебя, но даже если я сейчас решу свою проблему холодным душем и лягу спать, то рано или поздно я в любом случае захочу дрочить или там с кем-нибудь другим трахаться, и я не хочу втягивать тебя в это против твоей воли... Ну, в смысле ты меня во всю эту симбиотскую тему втянул, не спрашивая, но я и сам полез, и я сначала был против, но теперь я не против, в смысле... «В смысле трахаться с кем-то другим?..» — Антон, мне двадцать девять лет, я не собираюсь до конца своих дней играть в это ебучее воздержание, конечно я собираюсь трахаться с другими людьми! «Но подожди, ты же... Арсений, пойдем в спальню». — Ты что, не... «Арс. Спальня». Антон повел их сам, включил на ходу прикроватную подсветку — надо же, совсем освоился. Усадил их тело на кровать и вынырнул из-под Арсовой лопатки, зависая клыкастой головой перед его лицом. — Поговорим? — Да, поговорим. — Что случилось? Все же было...хорошо. Тебе было приятно, мне было приятно, нам было хорошо. Я что-то не то сказал? Арсений заковырял пальцами одеяло, нервно скручивая его в розеточки. Мысли разбегались, беспокойство Антона разгоняло их еще сильнее. — Я просто подумал, что вдруг... Нет, давай с начала. Ты у меня украл тело. Ну, наполовину. И я сначала был сильно против, и это было, считай, насилие — нет, дай доскажу! — но мы как-то ужились вместе, и я сейчас не хочу, чтобы ты уходил, потому что мне с тобой хорошо. И, возможно, мне пора в дурку, но я не то чтобы рассчитывал, что после того, как окажусь повязан с разумным инопланетным паразитом — не бубни, ты паразит, мы смотрели Дискавери, и ты согласился — останусь прям адекватным, поэтому мне все равно. То есть я прям пришибленный, но мне окей, и это мой сознательный выбор. И мне с тобой нравится, и мне приятно с тобой тактильничать, лежать вот так в обнимку. Оно как-то ощущается...правильно. Мне было приятно тебя целовать, и я бы хотел большего, хоть и не очень пока понимаю, как. И мне показалось, что ты ощущаешь то же самое, потому что я тоже могу чувствовать твои ощущения, но вдруг это просто проекция моих? Ебаная рекурсия. — А зачем кролик? — Кроли... А. Ну, если ты вдруг не хочешь, а я, как уже сказал, не хочу втягивать тебя насильно, то нам нужно будет как-то разделиться, чтобы я мог, ну, пойти там, сделать свои дела, и тебе бы не пришлось участвовать. Арсений ни к селу, ни к городу представил, как они смотрятся со стороны: человек говорит с висящей в воздухе зубастой монстрячей головой о том, что хочет ее трахнуть, но если та вдруг не хочет, то он все поймет. Даже готов предоставить кролика в качестве временного сосуда. Высший сюрреализм. — Но я хочу. В смысле нахуй других людей, я хочу тебя, нас. Арсений молча продолжил крутить розочки, и Антон, не получив никакой отдачи, затараторил дальше: — В смысле я не очень все еще понимаю, но, как я сказал, я знаю твои воспоминания, и мы смотрели фильмы, так что... — Иди сюда? — Арсений вскинул взгляд, протягивая вперед раскрытую ладонь. — Обнимешь меня? Антон замолк, ныряя лицом в ладонь, растворяясь в ней и в следующий момент обвил горячей чернотой талию Арсения, запустил привычно нити материи в его волосы, перебирая и поглаживая, ласкаясь уже так привычно, правильно. Когда это стало ощущаться так? Неделю назад? Месяц? Сразу?.. «Тебя очень приятно трогать» — пробормотал Антон чуть смущенно, но настойчиво, перекатывая слова в голове. — «Что собой, что тобой». Арсений провел кончиками пальцев по глянцевому жгуту, обнимающему живот, пульсирующе шарящемуся по ребрам. Подставил ладонь к щеке, приглашая Антона вернуться к прерванной ласке. Тот нырнул в пальцы вязкостью охотно, обволакивая кисть, сжимая нежно запястье, и Арсений чувствовал поверхностью его полуматериализовавшегося тела свой собственный пульс. «Тебя очень приятно ощущать. Ты теплый». «Мне от себя тепло из-за тебя», — улыбнулся Антон их губами. — «Странно, но охуенно. Ты охуенный. Поцелуй?» Арсений прижал переплетенную с его пальцами плоть к губам, мягко прижимая и покрывая хаотичными поцелуями. Материя под его пальцами клубилась, перетекала, ластилась. Арсений ластился в ответ. Антон трогал неспешно, перетекал по предплечьям выше к шее, сжимался на талии, и Арсений не мог за всеми этими ощущениями разобрать то ли тянет так в груди от сжимающего его за ребра симбиота, то ли от того, что этот симбиот, стрекоча тихо на ухо, касался своими влажно-скользкими усиками бесчисленных конечностей нежного местечка за ухом, наглаживая по кругу чувствительную кожу. Арсений снова вернул руку на шею, поглаживая сперва сам, а затем чувствуя, как Антон перехватывает контроль и ведет их рукой вниз, забираясь пальцами под ворот домашней футболки. Нити плоти на талии скользнули вниз по спине, пробираясь к голой коже, гладили, заползая в ямочки на пояснице, и Арсений сполз по спинке кровати вниз, укладываясь на бок и обнимая сам себя за ребра. «Хочу тебя обнимать». «Ты обнимаешь, я чувствую». — Рука на ребрах сжалась не по его воле, и Арсений улыбнулся. — «И я тебя обнимаю. Мы нас обнимаем». Внутри клокотали возбуждение, нежность и ощущение правильности, помноженные на два, и Арсений принялся гладить вперемешку себя, появляющегося то там, то тут Антона, и в конце концов стянул с себя футболку, позволяя тому растечься по его торсу мириадами тонких нитей, то сплетающихся в толстые лозы, то разбегающихся невесомыми касаниями. Они перекатывались по постели, обнимаясь то друг с другом, то сами с собой, и непонятно чьи вздохи и тихие стоны заполняли комнату. Антон вязкой черной жижей скользнул вниз по груди, накрывая соски и сворачиваясь вокруг них влажными черными сгустками. Арсений втянул воздух сквозь зубы, выгибаясь спиной — его словно ласкали два горячих рта, вылизывали ему соски широкими гладкими языками. Легко кружили по навершиям, втягивали в податливый вакуум, нагнетая кровь к чувствительным нервам. Антон в прямом смысле считывал его реакции, подстраиваясь под каждый рваный вдох. То тер сильнее, то добавлял влаги, то пощипывал тонкими нитями своей черноты. Арсений чувствовал, как возбуждение импульсами отдается в пах, вскидывал неосознанно бедрами, и Антон на это отвечал своими реакциями вкупе с еще более рьяными полизываниями, разгоняя и так зашкаливающее возбуждение до предела. Он скользнул жижей от задней части шеи по плечам, спустился ниже, вплетаясь нитями в пальцы и прижимая руки Арсения к кровати, поглаживая нежно ладони. Тонкие усики около лица гладили щеки, подставляясь под хаотичные поцелуи, перепадающие им между судорожными вдохами. Теплая гладкость потекла с талии вниз, поглаживая невесомо низ живота, дразняще подцепляя резинку мягких штанов. «Можно?» — услышал Арсений в своей голове и выдохнул: «Да», не успев дослушать. Штаны поползли вниз, ведомые проворной черной материей, и в следующий момент Арсений услышал звук, который не сразу идентифицировал как их разделенный на двоих с Антоном полустон-полувсхлип. Тот скользнул горячим прикосновением по внутренней стороне бедер, идеально сжимая, притираясь, ласкаясь, и у Арсения поплыло перед глазами от двойственных ощущений — он получал и давал ласку одновременно. Ловил бедрами жаркие «поцелуи» и «целовал» нежную кожу, покрытую редкими жесткими волосками. Чувствовал, как течет по паховой складке вязкая упругость симбиота, и ощущал фантомной конечностью жар стоящего члена и поджимающихся яиц. Арсений выпутал правую руку из хватки, мазнул привычно раскрытой ладонью по головке, собирая смазку, и обхватил ствол, тут же срываясь на рваные движения кулаком. «Такой чувствительный», — выдохнули они вдвоем, усмехаясь губами Арсения, и Антон нитями скользнул по его руке, добавляя к узости ладони жар и влажность своей плоти, заставляя замедлить движения. «Дай я», — зашептал Антон прямо в мозжечок. — «Хочу тебя заласкать». Арсений задышал стонами, полностью отдавая контроль над руками Антону и только мелко толкаясь бедрами навстречу их конечностям. «Ты знаешь, как мне нравится, даже если думаешь, что не знаешь. Такой хороший, Антон, мой», — поласкал словами, раз уж не получалось додать ласки действиями. «Да, знаю», — улыбнулся Антон. — «Твой. Наш». И снова скользнул к соскам, размеренно двигая по члену Арсовой рукой, переплетенной со своими тонкими, мягкими и влажными нитями симбиотической формы. Арсений потерялся в ощущениях — Антон был везде. Гладил, сжимал, «облизывал», толкнулся толстым жгутом горячей плоти в рот, притираясь к языку, «целуя» горячо, мокро, невыносимо нежно. Его губы стонали вперемешку «Арс», «Антон», «мой», «наш», бедра дрожали, колени расползались все шире и шире, и на невысказанную мысль Антон ответил со всем рвением — потек вязкой маслянистой жижей вниз по члену, оглаживая яички и спускаясь ниже. Притерся влажно, толкнулся мягко внутрь, закатывая глаза от крышесносящих ощущений Арсовыми веками, и заскользил плавно, выглаживая скругленным кончиком то набухающей, то опадающей конечности мягкие стенки. Арсений на эту ласку захныкал совсем замученно, выстанывая на каждом выдохе жалкие «еще» и «да», задвигал бедрами навстречу, стараясь насадиться сильнее, и, задрожав ногами и сжав до сведенных предплечий пальцы с маслянистой чернотой в ладонях, кончил, заливая спермой живот и свернувшегося на нем кольцом Антона. Он лениво приоткрыл глаза, отрешенно наблюдая, как сквозь, казалось бы, каждую клеточку его кожи просачивается, обволакивая и закрывая от всего мира, маслянисто-черная жижа, заворачивая его в свои теплые, нежные объятия. «Арс…ты охуенный», — прошелестел на задворках сознания пораженный голос, и он ударил Арсения своим трепетом в самое сердце. «Мы охуенные», — ответил он, легонько сжимая в ладони смутные очертания как будто бы человеческой руки.