***
Когда начинается сезон, буквально из каждого угла вылезают болельщики, чирлидерши заполняют все коридоры своими помпонами, а бессменный хромой тренер команды куда чаще выползает из своего кабинета. Расписание предстоящих игр на ярких листовках появляется на всех доступных поверхностях, а многие учителя даже завышают футболистам оценки в честь поддержания боевого духа. Семнадцать игровых недель, шестнадцать матчей, одиннадцать орлов против всех остальных. Лютик проталкивается в фойе мимо стайки пёстрых девчонок, его выпихивают к огромному плакату. Ничего необычного, перед открывающей игрой какие-нибудь энтузиасты всегда готовят афиши, но в этом году художники постарались. Леттенхофф едва сдерживает гадостную улыбочку, когда рассматривает рыцаря в полном обмундировании, на груди которого изображена эмблема их школы — четырёхугольный геральдический щит с круглым основанием. На красном поле — белая коронованная птица неприятной наружности, сжимающая в правой лапе скипетр. Лучшая часть этого произведения, конечно же, стихотворная речёвка:«Белые орлы — ввысь!
Драные кошки — брысь!»
Очевидно, первая игра предстоит с командой «Диких Котов». Леттенхофф на дух не переносит всё это спортивное сумасшествие, но даже его иногда утягивает в водоворот всеобщей сплочённости. И однажды это случилось по вине Присциллы, когда она притащила его с собой на финальную игру прошлого сезона. Коты сожрали вяло трепыхающихся Орлов на завтрак и даже не облизнулись. Кагыру тогда досталось на орехи от капитана — Бреген Йелло вынес его в трибуну в самом начале, обозначив этим старт зверства. Рицци затоптали трое, Рейну едва не сломали руку, Флавиус уползал с дёрна в сторону скамейки с льющейся по удивлённому лицу кровью. Разгромный счёт, полнейшее разочарование для всех болельщиков Орлов. Лютик чувствовал себя на вершине блаженства, когда его мучителей сбивали в прыжке, толкали и унижали. После матча Йелло стащил с головы шлем, рука взвилась с ним вверх, а победный вопль не смог перекричать даже комментатор: «Летите домой, курицы!» — Что рассматриваешь? — девичья стайка выплевывает Цири почти также, как и Леттенхоффа, и Эмрейс несколько секунд молча изучает плакат. — А, ну да. Футбол. Особой воодушевлённости событием у неё нет. Даже не улыбается. Лютик бросает на неё заинтересованный взгляд, но не решается спросить, что случилось. Цири выглядит бледновато. — Наслаждаюсь особой поэтичностью материала… Даже, скорее всего, посмотрю как Коты втопчут птичек в грязь ещё в первой четверти. Цири возводит глаза к потолку, издаёт протяжное и непередаваемое буквосочетание и наконец смотрит на Юлиана: — Ты болеешь против Орлов? — Я болею за нанесение телесных тяжких, — не скрывает Леттенхофф, — Всей команде, кроме Кеаллаха и Беляу. — Жестоко, — сухо резюмирует Эмрейс, а потом максимально отстранённо интересуется, — Как разговор с Геральтом? Разговор как разговор. За окном вспыхивали и гасли молнии, периодически инфернально грохотало. Геральт во всей этой демонической обстановке по-прежнему казался отсутствующим. Пил чай, задавал наводящие вопросы. Рассказал про цветы и Сатану. — Узнал, что Люцифер скрывался в зарослях лютиков от архангела Михаила. Цири одаривает его полным жалости взглядом. Лютик с улыбкой похлопывает её по плечу и торопится в сторону класса, уже привычно затерявшись в броуновском движении учащихся.***
Самый короткий путь — не всегда оптимальный выбор дороги. Лютик, стараясь миновать толпу на главной лестнице, сворачивает на злополучную, ступени которой пересчитал копчиком. На ней действительно никого, зато в коридоре, выходящем к кабинету физики, кучкуются какие-то мутные личности. Леттенхофф сбавляет шаг — и вовремя — мимо него брошенным снарядом пролетает идеальный в моральном отношении Кагыр и врезается спиной в закрытую дверь класса. Толпа опасливо жмётся к стенам, Юлиан не дурак оставаться в векторе движения уже подскочившего Кеаллаха, он тоже отходит. Капитан Орлов небрежным движением скидывает пиджак, а беговые кроссовки неожиданно тяжело печатают шаг. В синих глазах никакого высокомерия, только жажда крови, как у мифического берсерка. Долго гадать, кого конкретно футболист мечтает испепелить не приходится — Рицци вырастает в паре метров впереди, и на его лице откровенно издевательская улыбочка, впрочем, Лютик намётанным взглядом отмечает и содранную на скуле кожу. Не первый обмен любезностями, видимо. — Скажи ещё раз, кусок дерьма, — взрыкивает Кагыр. Рицци театрально изображает удивление, прижав ладонь к груди: — Кагыр, дружище, о чём ты? Ещё пара шагов, и обзор Лютику перекрывает кто-то широкоплечий. Пока Леттенхофф пытается просочиться поближе к разворачивающейся батальной сцене, он может только слушать. Толпа единогласно издает ошеломлённый выдох, слышно, как два тела падают на пол. Несколько ударов, глухих, сопровождаемых вознёй и неровным гулом наблюдающих. После — удары тяжелее. Скорее всего это чугунная голова Мишеле соприкасается с полом. Юлиан наконец находит себе нормальную точку обзора: Рицци спихивает капитана с себя, подминает и отвешивает ему пощёчину. Всё лицо шатена представляет из себя какую-то абстрактную картину: нос явно левее, чем был до этого, фирменная футболка с номером в кровавых разводах. Кровь капает и Кагыру на лицо, он извивается, стараясь сбросить с себя футболиста. Безрезультатно. Лютик прекрасно знает, как неудобно выпутываться из фирменного захвата Мишеле — он чрезвычайно ловко обездвиживает. Ещё одна пощечина, ответный рык Кеаллаха, который всё-таки умудряется почти отцепить пальцы противника от собственного горла, и откуда-то вылетает взмыленный Рейнмар. Беляу не церемонится, пинком отправляя Рицци валяться на полу. Неудивительно, Рейн в команде как раз специализируется на пинках. Подтягивается кто-то ещё из футболистов, вроде бы его зовут Адриен, но это неважно. Вдвоём с Рейном они растаскивают дерущихся в разные стороны коридора. — Тебе пиздец, — шипит Кагыр из удушающего Адриена, взгляд прикован к Мишеле, окружающие для него испарились или вообще никогда не существовали. Он дергается, напарывается на локоть, оскал отдаёт всё той неутолимой жаждой пристукнуть шатена, — Мотылёк, бля… Пусти, я ему… Что Кеаллах планирует сделать с Мишеле, Лютик уже не дослушивает. В любом случае, это не его драка и совершенно не его дело.***
Дети иногда дерутся. Они начинают применять силу довольно рано, но к старшим классам обычно выражают своё неудовольствие в куда более социально приемлемых формах. Во всяком случае, бо́льшая часть детей. Геральт выслушивает вопли директора с абсолютной уверенностью в том, что ситуация вряд ли так сильно нуждается в его помощи. Но всё-таки удивляется, когда на вопрос об участниках Йохан очень нехотя выплёвывает имя Кагыра. Безупречная характеристика, поведение, посещаемость, успеваемость — подставьте нужное. — Кто второй участник конфликта? — Геральт прижимает телефон к уху плечом, задумчиво чешет щёку. — Рицци Мишеле, — отзывается трубка, — Ржезник, во имя Негасимого Пламени, заставь эти маленькие куски нормальных граждан не поубивать друг друга до игры с Котами. Это мой квотербек и центровой, игра в субботу, — Геральт едва не выругивается прямо в трубку, стискивает челюсти. Игра, значит, в субботу. Плевать на детей, главное: кубок в общий зачёт. — Делай что угодно, понял? — Уловил, мистер Нескенс, — вместо прощания очень медленно проговаривает Геральт. Он несколько минут приводит мысли в порядок: перед разговором с тренером нужно остыть, а после решительно покидает кабинет. В тренерской его ожидает ещё один удивительный сюрприз. Некоторых людей из памяти не выкинешь никогда, пусть знакомство и выходит недолгим. Тренер поднимается из-за стола, почти двухметровый обрюзгший бывший спортсмен. Когда-то Эскель выдал достаточно подробное определение, и с годами ничего во внешности не изменилось: свежеотмытый боров. Они обмениваются рукопожатиями, и Геральт чуть заметно морщится, когда Сигизмунд Дийкстра, зачем-то сменивший фамилию на Ройвена, излишне сильно стискивает пальцы: тоже, значит, помнит их первую встречу. Помимо Дийкстры в довольно просторном помещении обнаруживается и Кагыр, похожий на каменное изваяние. Мокрые волосы небрежно зачёсаны назад, а на сером джемпере внимательный взгляд отмечает бурые разводы — хреново замытые кровавые пятна. Костяшки сбиты. Психолог опускается на стул. — Итак, — начинает он, предпочитая обращаться к Кеаллаху, — Кагыр, давай обсудим, что произошло. — Вам не сообщили? — возглас заставляет Геральта повернуть голову. — Абсолютно нормальная ситуация для популярных спортсменов. Мальчикам нужно где-то сбрасывать напряжение. В выпускном классе они тоже увлекались спортом. Во всяком случае, увлекался Ламберт. Он вообще любил постоянно находиться в несколько истероидном движении: больше, больше, больше внимания. Геральт и Эскель, не страдающие столь явным эгоцентризмом, просто составляли ему компанию. На тот момент Коппа куда больше интересовала молодая учительница биологии, чем корзина и трёхочковые, а Геральт всерьёз задумывался о Харлее и даже обзавёлся по случаю пафосной косухой. В тот, ещё по-зимнему прохладный мартовский вечер они, привычно пользуясь хорошим отношением Весемира, неторопливо тащились в одно широко известное в узких кругах злачное местечко, где хозяин и бармен в одном лице делал вид, что верит в совершеннолетие посетителей. Биологичка в очередной раз отвергла Эскеля, Ильгнера выпнули с поля на скамейку, а Геральт потащился с ними исключительно следуя за духом приключений. Официально: самое убогое его решение в жизни. Нет, началось всё вполне цивилизованно. Они заняли один из угловых столиков, худощавый бармен с задорным весельем в антрацитовых глазах плеснул три пинты «Чемпиона», настроение немного повысилось. В колонках «I wanna rock» сменилась «Back in Black», опрокинули ещё по две пинты. Смертельная тоска Эскеля понемногу начала теряться в объятиях этилового спирта, Ламберт у кого-то выцарапал наполовину полную пачку «Lucky Strike» — когда ты юн, у тебя не случается наполовину пустых пачек и стаканов — и под пристальным весельем товарищей пытался удержать сигарету на кончике носа. Очередной променад к стойке исполнил уже сам Геральт, искренне надеясь, что бедра его не предадут и не начнут выделываться — по радио вовсю зажигал Король, и тюрьма начала танцевать свинг — сложно удержаться. Бармен — просто Эмиель Регис, друг мой — предложил попробовать кое-что поинтереснее пива. Геральт отсчитал двадцатку и получил в объятья пальцев «Красивую Женщину». «По личному рецепту, — с улыбкой подмигнул Годфрой, — настойка высшего класса!» Не успел Ржезник двинуться обратно, как задел локтём что-то невыразимо здоровое и широкое. Он поднял голову, Элвис пел, дым сигарет и не только щекотал ноздри, а сверху уже кривилось неприятное лицо некрасивого по всем параметрам парня. — Смотри куда идёшь, — и мерзкий бритоголовый пихнул в грудь ладонью. Извиняться после такого как-то сразу расхотелось. Геральт влетел в барный стул, пальцы вцепились в стойку, удерживая от падения, он покрепче сжал горлышко прохладной бутылки, и всё вокруг на мгновение замерло. Не замер только Ламберт: Ржезник и выдохнуть не успел, как бритоголовому в затылок врезалась пустая пивная кружка и разлетелась фейерверком. — Не трогай Геральта, свинья! — взорвался подскочивший со своего места Эскель. Регис нырнул куда-то под стойку, когда вторая запущенная Ильгнером кружка выбила с полки какую-то бутылку. И все танцуют, сука, рок-н-ролл! Дальше завертелось. Геральт никогда не ценил объятий и слишком близких контактов, а уж после того как бритоголовый схватил его за отвороты косухи — вообще возненавидел. «Белладонна» практически без его замысла резко взметнулась вверх и впилась в лысину. «Свинье» настойка как-то не зашла, и Геральт полетел. Недалеко, до ближайшего стола, снеся по дороге охнувшего байкера. Обнялись, приложились об пол. Геральт едва успел перевернуться и ужом проскочить под следующий стол. Когда он вылез, друзья байкера уже отрывались на приятелях бритоголового. Один из них выкрикнул: — Сиги! Вон та падаль! — Палец уткнулся прямо в Геральта. А после он отвлекся на опускающийся ему на макушку стул, и больше ничего не сказал. Бессознательные не разговаривают. Бритоголовый рванул к нему, Ржезник подобрался и принял стойку, но удар прилетел куда раньше, чем Сиги прибежал. Ухо взорвалось болью, шум сжался до комариного писка — Геральт не целясь ударил локтем. Локоть врезался во что-то хрупкое, затрещало и застонало, да отвалилось. Справа бешено скакал юркий Ильгнер, степенный Эскель вальсировал слева. Регис высунулся из-под стойки и снова юркнул обратно, когда кого-то из байкеров осенило швырнуть пепельницу. Да, детка, это тенор-саксофон!.. Геральт бил и получал в ответ. Что-то орали справа, сверху, из ада — везде. Суровый рыжий коротышка исполнил прыжок со стойки в толпу с боевым кличем: «Куг’вы ваши матег’и!», и юношу едва не пробило на смех от его картавости. Ламбертом протерли пока что целый стол. Копп исполнил шикарнейший взмах оторванной от стены доской для дартса, сбив противника с ног. С улицы угрожающе ворвались в общую какофонию сирены полиции — ноги сами понесли Геральта к стойке, пальцы по дороге схватились за Ильгнера («Легавые, волк, нам крышка!) и откуда-то нарисовался шмыгающий окровавленным носом Эскель — Ржезник взлетел на стул, но оступился, рухнул вниз. Под задницей что-то трагично взвыло. Он вскочил, особо не глядя швырнул взвизгнувшего не своим голосом Ламберта через стойку, Копп перемахнул следом. Обернулся в последний раз и тогда только понял, что скулит на полу. Сиги. Сиги с переломанной ногой, обломок кости угрожающе торчит, на лице — ни кровинки. «Я тебя запомнил». — Прочитал по губам Геральт, а в следующую секунду Регис вытолкал его из бара и захлопнул дверь чёрного хода. На улице оказалась глубокая ночь, и от Весемира им предстояла та ещё взбучка. Но… Во всяком случае не ночёвка в полицейском участке, и на том спасибо. — Вы отработаете, маленькие засранцы — теперь в антрацитовых глазах не было ни капли веселья. Волк кивнул. Эскель шмыгнул носом. Ламберт сплюнул на ладонь зуб. Напряжение сбросили они тогда знатно. Почти до сентября натирали стойку, протирали столы и разносили пиво. Ламберт научился виртуозно свистеть, а Эскель даже выучил пару рецептов коктейлей. А самое главное — Сигизмунд Дийкстра, подававший до травмы большие надежды в футболе, запомнил Геральта. И вот он сидит напротив, за его спиной растянут звёздно-полосатый флаг, по правую руку доска, изображающая поле и исписанная расстановкой на ближайший матч, а слева — окаменевший Кеаллах. И он говорит: мальчикам где-то нужно сбрасывать напряжение. — Я хочу услышать мнение студента, мистер Ройвен, — с нажимом произносит Геральт. Он ждёт практически четверть часа, но Кеаллах не реагирует ни на какие раздражители. Почему подрались? Были причины. Кто виноват? Я виноват. Дрался ли раньше с Рицци? Нет, ни с кем не дрался. Маленький, а уже упёртый как стадо баранов. Сигизмунд в расспросы не вмешивается, хотя Ржезник и чувствует его тяжёлый нечитаемый взгляд все пятнадцать минут. Дийкстра и не думает изображать незаинтересованность в психологе. Кагыр не дёргается, когда после короткого стука в тренерской появляется и второй участник конфликта. Его Геральт ещё не опрашивал, но во взгляде читается что-то уж больно знакомое. Торжество? Как можно радоваться тому, что о тебя сбили костяшки? — Иди, Кеаллах, — взмахивает двумя пальцами в сторону двери тренер, и Кагыр поднимается. Он кивает на прощание Геральту и почти успевает переступить порог, когда его нагоняет и вторая часть фразы Дийкстры, — кстати. Я снимаю тебя с должности капитана команды, Кагыр. За порочащее честь школы поведение. Ответа не следует. Мишеле разваливается на стуле и, закинув ногу на ногу, сцепляет пальцы на колене. Геральт видит, что ему большого труда стоит не улыбаться, и это просто отвратительно. Почему-то ему кажется, что именно о выступающие части тела этого парня может всё время ударяться и Леттенхофф. — Рицци, расскажи мистеру Ржезнику, почему тебя избил Кагыр, — неожиданно мягко произносит Сиги. Геральт, полоснув по нему взглядом, стискивает пальцы в кулак и переводит взгляд на футболиста. Ну что же, Рицци, расскажи мистеру Ржезнику, зачем тебе было нужно, чтобы тебя избил Кагыр.***
— Уже слышал новости? — Присс появляется прямо как капитан «Летучего Голландца» — из ниоткуда. Лютик переводит на неё взгляд и кивает. Он буквально на расстоянии вытянутой руки видел, как новости рождались. — Рейне одна птичка шепнула, что Кагыр за тебя заступился, — и, хотя вид у Присциллы отнюдь не воинственный, скорее заинтересованный в крайней степени, Леттенхофф начинает закипать. Почему-то именно во время обеда подруге нужно объявиться и отбить ему ко всем песьим чертям аппетит. — Возможно, его удалят из команды после первой игры. — Если ты хочешь от меня услышать, что-то по поводу Кагыра, — рука девушки уже почти дотягивается до бумажного стакана с кофе, но Леттенхофф перехватывает его и, отсалютовав, отпивает, — то ты не по адресу. Я тебе уже объяснял, что просто познакомил его с Цири. — Всё так и было, — присаживается рядом Эмрейс. — А я слышала, что Кагыр больше не будет капитаном «Орлов», и Рицци, — девочка склоняется над своей тарелкой и с каким-то странным бешенством вонзает вилку в кусок курицы, — претендовал на это место последние два года, что он в команде. Присцилла поджимает губы, на секунду сощуривается, кивает Юлиану и резко переводит взгляд на Цири. Если переводить на человеческий язык, она говорит: «И почему эта малявка все ещё здесь? По-моему мы её не звали!» — Очень увлекательная история, chérie, — нарочито вежливо улыбается Присцилла, — но, детка, ты не ошиблась столиком? — Прекрати, — Лютик роняет ладонь на плечо уже начавшей подниматься Цириллы, — Держи себя в руках, пожалуйста. Я не вижу здесь никаких табличек, что стол зарезервирован для великой Присциллы… То есть Рицци спровоцировал Кагыра на драку, чтобы стать капитаном команды? Кеаллаха в таком случае жаль. В отличие от тупорылого Рейна, которого Юлиан терпит исключительно из-за подруги (а он тупорылый, раз собрал команду и объявил: «Друзья, давайте не будем издеваться над слабыми! Это некрасиво…») Кагыр в принципе никому и никогда ничего плохого не делал. И, когда Леттенхофф в очередной раз рыкнул кому-то в коридоре, что ненавидит своё прозвище, он стал звать его исключительно по имени. Может, он не такой уж высокомерный. — Я тебе больше скажу, Лютик, — Цири отодвигает поднос и, упершись в стол ладонью, садится вполоборота к Юлиану, — он и его брат остановились около Кагыра и минут десять рассказывали друг другу, как Кагыр мечтает тебе вставить. Во всех подробностях с порнхаба. Кагыр попросил их держать собственные желания также глубоко, как они друг у друга берут в рот, а дальше закрутилось. — И откуда же у тебя такие познания, Цири? — елейным тоном интересуется Присцилла. О, боже, она снова пытается сыграть грёбаную Королеву Драмы, как будто её первенство здесь кто-то пытается оспорить. Лютик старательно не обращает на подругу внимания — не до этого: — Вряд ли Рицци рассчитывал, что по лицу получит он, а не Флави… Он слишком о себе беспокоится и всегда кидает на амбразуру брата, — торопливо поясняет Юлиан. — Просто что-то пошло не по его плану. — В любом случае у Рицци останется на память о его дебильной выходке сломанный нос, — подытоживает Эмрейс и немного тише добавляет, — Геральта вызвали на беседу и с Кагыром, и с этим… уродом. Может, он что-нибудь расскажет. — Тогда пошли, — Леттенхоффу уж очень не нравится пристальный и обиженный взгляд Присс, которая пытается делать вид, что не слушает. Он поднимается, цепляет свой кофе и забирает с пола рюкзак, — узнаем у него, как можно помочь Кагыру. — С каких пор ты помогаешь кому-то, Лютик? И кому — футболисту, — ладонь Присс довольно громко приземляется на столешницу, — не ожидала от тебя. — Выключи суку, — довольно грубо прерывает девушку Юлиан и снова сжимает пальцами плечо Цириллы, уже готовой высказать Присцилле всё, что о ней думает, — твоя ревность это просто смешно. Последнее, что Леттенхофф видит перед тем, как отойти от стола, это Присцилла, которая хватает ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. В конце концов — это, конечно, слабоватое утешение, но всё же — иногда даже настолько шикарных женщин как всеми обожаемая умничка Присцилла необходимо осаживать. В конце концов когда-нибудь надо начинать помогать кому-то. Даже если этот «кто-то» футболист.