Веточка вербы.

«Мы не имеем права пользоваться счастьем, если мы не насажаем его, как не имеем права пользоваться богатством, не заработав его.» Б. Шоу. Электрофорез — Всё было так. Утро начинается не с кофе в доме Горьянова и Ягуна практически всегда. Как правило оно, утро это проклятое, начинается с Горьяновских пиздюлей. И конкретно это воскресенье началось по знакомому обоим, уже триста раз пройденному сценарию. — Ягун, ёб твою мать, сколько можно, бабка тебя твоя же подери!.. — раздался громкий вопль на всё побережье озера Ойбурское и в сенки, за спешно улёптывающим комментатором, который по пути доедал бутерброд и натягивал на глаза шапку, выскочил злой, как осиный рой, Демьян в рабочем фартуке, держащий в руках внушающих размеров соломенный веник. — Блять, сто пятьсот тысяч раз было говорено, чтобы никаких смазок на моём, сука, столе! Испортил мне два зелья, сволочь, чтоб ты со своего пылесоса грохнулся! А ну стоять, я не договорил! — огромный снежный ком поднялся в воздух и приземлился внуку Ягге в копчик, от чего тот с громким воплем грохнулся носом в сугроб, потеряв, всё же, заветный бутерброд. Горьянов поставил ему на спину ногу в домашних тапочках и погрозил перед побеждённым носом веником: — Тебе крайне повезло, что убийства караются законом в магическом мире, иначе бы я давно свернул тебе шею! Твою мать, Ягун, я с этими зельями неделю возился, мне теперь всё заново переделывать, ещё и перед боссом оправдываться! Тебе не стыдно, падла ты трояновская?! — Ну Демьяш, ну прости… — проныл Ягун, кок-как поднимаясь и семеня за своим мужем обратно в дом. — Ну я больше не буду… Хочешь, я тебе помогу с этими зельями? — Спасибо, помощник хренов, уж обойдусь! — Демьян залетел в сенки и швырнул веник в сторону с такой силой, что с ужасающим грохотом своротил какое-то ведро. — Иди на свои пылесосные сборки и не появляйся на глазах моих до вечера, а то, не дай Род, я всё-таки сяду за убийство! — Дёма, ну послушай… — Отвали, морда хмыриная! — Горьянов впихнул парню узел с вещами и едой, и сморщил нос вместо прощального поцелуя. — И вообще, я обиделся! Задрал ты меня, сил моих больше нет! Ни светлых, ни тёмных! — и на этой потрясающей ноте он смачно хлопнул дверью перед Ягуновым красным носом. А вот это уже новости колоссального масштаба, конечно. Горьянов обиделся. Нормальной жизни можно не ждать недели три… — Ну не смотри ты на меня так, усатый! Он сам виноват, тем более, что это повторяется уже не один раз! Да сколько ж можно-то?! — яростно толча дубовую кору в ступке, сказал Демьян и вытер пот со лба. Чихустик что-то «мрякнул» на своём кошачьем, осуждающе глядя на хозяина. — И нечего его оправдывать! У него есть целая комната для своих горючек, а я всего один стол во всём доме попросил не трогать, неужели это настолько сложно?! — база для зелья в котле закипела раньше положенного срока, подогретая раздражением зельевара и Горьянов раздосадованно щёлкнул пальцами: — Ну ты меня ещё не беси сегодня, ради отца, сына и святого духа! — жижа, пахнущая донником, послушно успокоилась, а кот снова что-то мявкнул. — И ничего я не жестокий, я эмоциональный! Вместо веника могла в него и кочерга полететь, это я ещё сдерживался! — стены, обмотанные малахитом, мелко задрожали. — Да я спокоен, как пульс покойника, хватит реветь! — рявкнул хозяин и стены снова послушно стали неподвижны, а Демьян бросил в котёл мелкую дубовую пыль и накрыл его крышкой: — Bene tardus! Всё, теперь три дня вываривать, добавляя кориандр, шалфей и зверобой. — он вытер руки о серый фартук и устало плюхнулся на стул около окна. — Чихустик, где опять Ланка? Снова мышей по подполу гоняет? Кот многозначительно чихнул и уселся рядом с хозяином на подоконнике, словно говоря, что сумасбродной кошке он давно уже не нянька. Горьянов повернул голову к окну, опёршись о подоконник рукой, разглядывая заснеженный палисадник. Календула в горшке, стоящая рядом, грустно поникла лепестками, почувствовав грусть сидящего рядом человека и Горьянов тяжело вздохнул, мысленно заметив, что надо бы развесить по дому побольше малахита. Вообще, буквально каждый день в их с Ягуном доме, который гордо стоял на отшибе посёлка Мирного, на правом побережье озера Ойбурского, расположенного в Крыму, проходил если не в ссоре, то, как минимум, в сварливом Демьяновском бурчании, ибо хорошего настроения просто так у него не бывало чисто по определению, так сказать, последствия от пребывания на тёмном факультете. Горьянов постоянно шипел, бурчал, фыркал и возмущался, и периодически задумывался о том, как, блин, Баб-Ягун вообще до сих пор с ним живёт и почти не жалуется. Ибо чтобы успокоить Демьяна, нужны были нервы, силы и терпение, не говоря уже об эмоциональной стабильности. Сам Демьян себя бы и часа не вытерпел, уж он-то об этом точно знал… В отличие от Шурасика и Жики, с которыми было всё понятно ещё на первых курсах Тибидохса, история Демьяна и Ягуна (конкретно любовная) началась уже после выпуска, за время обучения успевшая только пустить первые корни. Вплоть до пятого курса, последнего и заключительного, их отношения можно было описать лишь одним словосочетанием: ненависть и сарказм. Любое взаимодействие заканчивалось стычкой, если не кулачной, то словесной, каждый спор — жуткой ссорой на весь Тибидохс, а мало-мальское оскорбление — порчами, запуками и проклятиями, за которыми с упоением, почти каждый день, наблюдали все жители школы, как за любимым субботним сериалом. Единственным временем, когда они нормально взаимодействовали, были карточные вечера в компании Дыра, Жики и Гломова, когда они все вместе играли на деньги и желания. К слову, на желания Демьян играть не любил: стоило ему хоть раз проиграть, пахать носом песок на поле приходилось чуть ли не неделю, ибо в пытках Ягун был ну очень изощрён. Ну, ещё они периодически встречались у Ягге в госпитале, ибо Горьянов очень часто консультировался с ней по поводу зельев, а во время матчей они вообще оба там чуть ли не жили, стараясь не взаимодействовать никак: с Ягге было особо не побалуешь, не говоря уже о бесконечных сварах… Но однажды, на одной из многочисленных тренировок… В тот раз он снова со всей силы впечатался затылком в песок: Ртутный очень уж разыгрался, особенно постаравшись с Горьяновым. «Буран» валялся где-то неподалёку, песок же забился абсолютно везде: в косматые, нечёсанные волосы цвета гречки, в непримечательные серо-зелёные глаза, в узкий рот, в какую-то не пойми какого цвета футболку, в старые коричневые брюки и кроссовки с отошедшей подошвой… Горьянов сел на этом проклятом песке, поднял голову к пасмурному, хмурому, серому и тоскливому небу и понял, что, чёрт возьми, лучше бы он вообще нахрен не рождался. Ягун во всём был лучше. Остроумнее, хитрее, изобретательнее. Словарный запас был больше, каверзных шутеек вагон и тридцать восемь маленьких тележек, способностей просто не перечислить, всё же, телепатизм и говорливость были далеко не единственными достоинствами. Он был выше, тело не худое и угловатое, а сильное и рельефное, красивое, в отличие от нескладного, угловатого, непримечательного Демьяна. Волосы не обычные, ломкие, а густые, золотистые, блестящие. Глаза глубокие, небесно-голубые, умные… Завораживающие. И одет он был всегда с иголочки, стильно, притягивал взгляд, хотя, казалось бы, его стипендия была не выше, чем у остальных жителей Тибидохса, просто у Ягуна, в отличие от них ото всех, был стиль. Его круг общения был широк: от Таньки с Катей до первокурсников, абсолютно везде его холили и лелеяли, любили настолько сильно, насколько это было вообще возможно. И Демьян больше не мог сдержать своей зависти. Своей обиды. Своей глубокой, всепоглощающей ненависти, которая была рождена первородной, просто вопиющей несправедливостью. Потому что Ягун доставался всем вокруг, безвозмездно и добровольно. Всем, кроме Демьяна Горьянова, который никогда и никому не был нужен. — Слышь, Горьянов, ты чё уселся посреди поля? Все разошлись уже триста раз. — Ягун, уже переговоривший с командой, недоумённо нагнулся над неприятелем, разглядывая его если не с пренебрежением, то, по крайней мере, с лёгкой скептичностью. — Сломал что-то? Или башкой тюкнулся? — Горьянов был готов поклясться, что чрезмерная забота о его персоне была вызвана капитальной нехваткой игроков, ибо матч был ближе, чем на носу, и искать сейчас замену было крайне нежелательно. Демьян устало покачал головой, не в силах ни ответить, ни даже сам подняться с ненавистного песка. — Пошли тогда, а то на ужин опоздаешь. И так на кильку дохлую похож, не хватало, чтоб ты перед самым матчем окочурился. — Баб-Ягун протянул ему руку, предлагая встать. Горьянов послал свою гордость к Трояну, ненависть к Чернобогу и молча ухватился за ладонь, плюнув на все шутки, которые могут вылететь вскоре изо рта Ягуна. Он резко поднялся на ноги, после чего, отряхнув «Буран» от песка, направился к Тибидохсу, кинув через плечо кроткое, чуть смущённое: — Спасибо. Ягун, явно ошалевший от такой вежливости, поспешно подхватил свою машину и направился за тёмным, в Зал Двух Стихий, пытаясь понять, сильно ли, всё же, Демьян ударился затылком и не надо ли отправляться за Ягге. А Демьян тогда головой не очень сильно ударился, если честно, едва-едва, совсем чуть-чуть. Просто в тот день он, наконец, сломался и решил не отдавать этому ни толики отчёта. Потому что с того момента, всё если не кардинально изменилось, то, по крайней мере, пошло в другую сторону, в более светлую, чистую. И Демьян, пусть и был тёмным магом до самых корней волос, был этому, всё же, очень рад. — Горьяньчик, а, Горьяньчик! — издевательски-смешливо пропел однажды Ягун, проходя мимо тёмного во время того, как тот что-то варил по поручению Ягге. — Неужто ты нам костеросток выращиваешь, м? Поди, отравишь все, для меня-то, любимого! — Ягун, отвали по-хорошему, а. — отмахнулся Демьян, кроша в чан мелкие кусочки свежего мяса и не отрывая взгляда от какой-то книги, что лежала перед ним. — Я занят, не видно, что ли? Ягун поперхнулся воздухом, но ничего не ответил, явно поражённый до глубины души. Чтоб Демьян, да от свары отказался? Всё же, остался без субботнего сериала несчастный Тибидохс… — Горьянов, погнали в картишки, а? Там Жика с Пнём через пару часиков подтянутся, они на отработке у Соловья… — Ягун, сигареты не будет? У меня закончились… — Горьяныч, я на Лысую Гору! Тебе что-нибудь взять? — Ягун, у тебя ссадина на половину лица, дай залатаю по-быстрому, пока Ягге не хватилась… — Дёмыч, а ты точно спал? Я понимаю, экзамены, всё такое, но, блин, ты похуже Бейбарсова смотришься… И продолжалось всё в таком великолепном духе вплоть до конца курса, то есть, до финального матча, в котором Демьян принимал непосредственное участие, а потом лечил большую часть команды на пару с Ягге, сам расхаживая по магпункту со сломанной кистью, отбитой пламягасительным мячом. Ягун, как оказалось вскоре, пациентом был просто невыносимым, если Ягге не было в магпункте: то попить, то пописать, то покурить, то с ложки его покормить и не дай Велес, если что-то не сделать, нытья и рёву было потом на весь Тибидохс столько, что мама не горюй. Хотя, отчасти внука Ягге было даже немного жаль, ибо пострадал он больше всех: сломаны были обе ноги, рука, а ещё он получил сильный ушиб шейного позвонка и был вынужден ходить с жутко неудобным ошейником ещё целый месяц после выписки. Поэтому Горьянов, не совсем на тот момент понимающий, что к внуку Ягге чувствовал, всё-таки его иногда слушался: водил в туалет, включал зудильник, проносил в магпункт сигареты (под угрозой смертной казни, конечно же) и даже пару раз кормил с ложки, ибо из-за костеросток сил у играющего комментатора было не очень много. Естественно, не обошлось без пары ударов ложкой по лбу и запертого в туалете ревущего на весь Тибидохс Ягуна, но это же так, мелочи… Тем более, что Ягге такие выходки поощряла и даже советовала, что с внуком вытворить в следующий раз, если тот снова вздумает нарушать рекомендации и режим. Ну, а Ягун, видимо, оказанной доброты не забыл. После успешно сданных экзаменов и бурно отмеченного выпускного у новоиспечённых магов было два пути: магспирантура и несколько городов на выбор, с квартирой от Сарданапала на первое время. Магспирантура Горьянову не светила, ибо, во-первых, итоги выпуска у него были совсем не впечатляющие, во-вторых, магспирантура по зельеварению в тот раз не открыла набор, а Ягге магспирантов вообще никогда не брала. В принципе, можно было остаться на кафедре драконбола, но Демьян знал, что ничего особо блестящего его в этой карьере не ждёт, в отличие от той же Гроттер, поэтому решил не занимать место, а просто договориться о промежуточных матчах, чтобы не «потерять форму». Не сказать бы, что Соловей был в восторге от его решения уйти, но и препятствовать не стал: таких промежуточных драконоболистов на его веках было не сосчитать. Так и выбрал Демьян Краснодар — хороший город, интересный, плюс, там недавно открыли бизнес по выращиванию пираний, и молодому агентству требовались сотрудники… До вылета оставалось три дня. В принципе, в Тибидохсе можно было оставаться до конца лета, но июль подходил к концу, всё, что можно было подучить и взять у Ягге, было взято и получено, новые первокурсники уже начинали потихоньку прибывать, да и учителя уже посматривали настороженно, особенно Поклёп: не очень хотелось задерживаться. Более того, чем дольше остаёшься, тем дольше не хочешь улетать. Сарданапал вздыхал, мол, что шестнадцатилетних детей слишком торопят во взрослую жизнь, да только оставаться Горьянов уже не видел смысла. Было больно покидать место, в котором он провел лучшие годы своей жизни, но время жгло ноги, хотелось вырваться, хотелось стать свободным… Этим и подгонял себя Демьян, заглушая ноющую тоску, которая разрасталась с каждой последней минутой всё больше и больше. Тренировки теперь приносили скорее скорбь по утерянному детству, нежели опьяняющее чувство полёта и Ягун с Танькой, да Катя, Дыр и Рита иногда молча сидели на трибунах, наблюдая за резвящимися драконами: Горьянов, стоящий рядом, думал, что, пожалуй, эти моменты самые тяжёлые в их последних днях. Скалистый берег, на котором искренней радостью было найти кусочек малахита… Лукоморский дуб, в ветвях которого можно было изредка заметить хвост Баюна… Библиотека, в которой были проведены бессонные ночи, персидские ковры, величавые атланты… Зал Двух Стихий, еда в котором была теперь особенно вкусной… Приведения, которые не решались теперь шутить над грустящими выпускниками и лишь изредка пролетали сквозь них… Грустью было наполнено всё вокруг, а в особенности сердца улетающих, которые готовились расстаться с этим местом навсегда. Многие из них часто бесцельно бродили по пустеющим коридорам, оглядываясь, вспоминая, трогая — пытаясь удержать сквозь пальцы осколки детских воспоминаний и ускользающего хрупкого счастья. Немногие учителя решались в тот момент трогать расстроенных, резко повзрослевших детей — одного взгляда в их полные скорби глаза хватало, чтобы понять, как сложно было расставаться с их первым и настоящим домом. Однажды Рита, которая должна была улетать за два дня до Демьяна, расплакалась в Зале Двух Стихий, на ужине: просто не сдержала двух скупых слёз, оглядев в последний раз родной до трепета в груди Зал, наполненный сотнями воспоминаний. Вслед за ней не смогла сдержаться эмоциональная Вера, общее настроение подхватила и Дуся, а за ней уронил в суп несколько слезинок и сам пуленепробиваемый Демьян, от чего несчастная солянка окрасилась в синий цвет. Зашмыгала носом каменная, нерушимая Таня, зажалась Катя, Ягун молча спрятал красное лицо в ладонях и отвернулся. Преподаватели, заметившие этот общий всплеск грусти и скорби, сами не смогли сдержать чувств, особенно Зубодёриха, прошептавшая в куртку Гофрида что-то вроде «Каждый год даётся мне всё сложнее…». Даже Медузия многозначительно отвернулась, а о взвывшем Тарарахе и говорить нечего. Соловей… что Соловей? Соловью не пристало хныкать, аки девица, по крайней мере, на людях… — Туки-туки, Дёмчик! Эй! Ну открой ты, я здесь, за окном! Уж чего-чего, а того, что Баб-Ягун будет стучаться к нему в окно в полпервого ночи, Демьян уж точно не ожидал, в тот момент перечитывающий собственные зельеварские записи и потихоньку собирающий многочисленные сумки. — Ты совсем ошалел что ли, Ягун?! Для тебя дверей не существует?! И вообще, ты время, блять, видел?! Тебя Поклёп на филе драконам покрамсает, если узнает! — зашипел Горьянов, открывая окно нараспашку. Если честно, то в последнее время ему Ягуна даже немного не хватало, хотя долго думать об этом, конечно же, не хотелось. Поникший, задумчивый внук Ягге был теперь, скорее, тенью жизнерадостного комментатора и от его вида всем вокруг становилось лишь тоскливее. — Ты что здесь делаешь, кикимора тебя пожри?! — Да не ворчи ты! Погнали на крышу, а? — сверкая довольными донельзя глазами, заговорщески прошептал Ягун, подлетая к самому окну и чуть не утыкаясь в лицо Демьяна собственным. — У меня есть пара банок колы, вишнёвый блейзер и целый блок сигарет! — Ягун, да ты же ебанулся в край! — скорее восхищённо, нежели зло, прошептал Демьян в самое лицо играющего комментатора. — А если Поклёп узнает? — А мы не ученики, мы выпускники теперь! Взрослые, самостоятельные люди! Да даже если и узнает, бабуся отмажет! Погнали, ну! Не ломайся, как девственница перед первым сексом! — Ну и сравнения у тебя… Подожди, пылесос достану… — Не вздумай, блин! Твой агрегат своим рёвом весь Тибидохс перебудит! Прыгай сзади меня, мой пылесос бесшумный, я глушилку на днях заказал, пролетим тише гарпий! — не упустив шанса похвастаться своим детищем, хлопнул по дополнительному сиденью внук Ягге. «Понтовщик хренов…» — фыркнул про себя Горьянов, послушно забираясь через открытое окно к Ягуну, который нетерпеливо дёргал ногой. — Ты долго, ну? — не выдержал тот, оборачиваясь на усаживающегося пассажира. — Гну, нахуй! Терпи, я в качестве балласта редко езжу! — окрысился Горьянов, чуть прихлопнув за собой окно. — Всё, погнали. — Наконец-то! — внук Ягге направил трубу к крыше Большой Башни, нажав на какую-то кнопку на корпусе. — Прокачу с ветерком! В те считанные минуты, которые они летели до крыши, Горьянов, убеждённый богохульник и скептик, поверил в православного бога, так как помолился не только ему, но ещё и Перуну, и Велесу, и Зничу, и Трояну, для общего комплекта. Ибо то, как водил пылесос Ягун, можно было описать одной великолепной фразой, сказанной Соловьём года четыре назад: «Пиздец за рулём — пиздец пассажиру.» — Еболай, ты что, на Торопыгусе летел?! — заорал Демьян, как только встал на твёрдую черепицу башни. — Ты ебанулся?! У тебя пылесос перегружен, человек сзади тебя чуть скальп не снял из-за ветра, а ты на сраный Тикалус не удосужился сойти?! — Не реви! Это для скорости, чтобы Поклёп не засёк! — невозмутимо ответил внук Ягге, поставив пылесос за выступ и подходя к краю башни. — Ну скажи же, весело со мной, а? — После этого ты спрашиваешь, почему чаще всех в магпункте валяешься… — горестно вздохнул Демьян и огляделся. Вид с Большой Башни открывался поистине великолепный — было видно весь огромный, необъятный Буян, каждую рощицу, каждую скалу на песочно-каменистом береге, даже богатырей-вышибал, квасящих около главных ворот, было заметно… Демьян сел на самый край Башни, свесив ноги и откинулся на руки, подав лицо свежему летнему ветру. Высоты он уже много лет не боялся, также, как и все остальные драконоболисты, что иногда, конечно, граничило с придурью и безрассудством, прямо как сейчас, когда под ногами лежал необъятный Буян, а из подстраховки под рукой было только кольцо. Когда ты практически каждый день поднимаешься под самый купол, ветер свистит в ушах, а за тобой на бешеной скорости несётся разъярённый дракон, бояться не то, чтобы нет смысла: нет времени, именно поэтому инстинкт самосохранения с годами иссох как-то сам за ненадобностью. В последние пару лет Горьянову иногда даже казалось, что он просто-напросто не может разбиться, также, как и сгореть: это казалось чем-то противоестественным, неправильным, поэтому в это верилось с трудом, из-за чего травм, ожогов и переломов с каждой тренировкой становилось всё больше — со временем всё больше верилось в собственную неуязвимость, а тело, всё же, оставалось прежним. Соловей ругался, конечно, почём свет стоит, но какой был смысл в его ругательствах? Всё же, именно он, их тренер, взрастил в них эту непоколебимую уверенность, эту пугающую смелость, которая граничила с полным отсутствием страха перед болью и смертью, и уж точно не ему было упрекать своих подопечных в этом всепоглощающем безрассудстве. Ягун в это время достал из потайной щели в стене качественно запрятанные сигареты, блейзер и колу, после чего плюхнулся рядом с парнем, протянув ему одну из бутылок. Отпив из горла и ощутив знакомый химический привкус сока и спирта, Демьян, наконец, решился задать терзающий его вопрос: — Слышь, Ягун… А почему именно я? — внук Ягге недоумённо вздёрнул бровь и Горьянов пояснил: — В плане, у тебя собутыльников, что ли, нет? Таня там, Ванька? Да и без них, ни в жизнь не поверю, что я — единственный человек во всём Тибидохсе, с которым можно выпить на крыше Большой Башни поздно ночью. Катю, вот, хоть взять… — Да я и не знаю даже. — простодушно пожал плечами Ягун, глядя на верхушки деревьев, которые расстилались у него под ногами. — Танька… О чём с Танькой можно поговорить, кроме как о аспирантуре, драконболе или Ваньке? С Ванькой та же хрень, только вместо аспирантуры и драконбола — философия, животные и тайга. Кто ещё? Пень? От его разговоров о деньгах меня уже тошнит, с Жикиным вообще общаться невозможно, просто не мой типаж. Шурасик? Смешно, я ж его пришибу минут через пятнадцать разговора. Катя? Не согласится она пиво на крыше полпервого ночи пить, ей романтику подавай… — А я, можно подумать, великий собеседник… — хмыкнул Демьян, вскрывая пачку и зажигая сигарету. — С тобой, Горьянов, молчать хорошо. — просто ответил Ягун, отставляя от себя бутылку. — Я честно скажу, что собеседник ты откровенно хреновый, если не касаться каких-то определённых тем, а вот если с тобой молчать — так одно удовольствие… Я ведь тоже, честно говоря, иногда устаю от болтовни, комментаторства, вообще, от словарного поноса… — он тоже зажёг сигарету и, выдохнув в тёплый воздух столб слабого дыма, продолжил: — Иногда и мне хочется простого человеческого молчания, как бы странно это не звучало. А одному молчать не комильфо как-то… Вот я и захотел тебя позвать. Ты, Горьянов, не плохой человек, пусть я тебя до конца этого курса не особо-то любил. Сейчас мы уже не дети. Ты — вольный взрослый, я — аспирант, не знающий, куда толком податься. Всё, что было раньше, там и осталось, я так считаю. Это лето — последняя кроха детства, которую мы все пытаемся по крупицам удержать в руках, посмаковать напоследок, насладиться отведёнными днями, минутами… Что толку распыляться на обиды и предрассудки? Проще уж начать с чистого листа… Горьянов не ответил, отрешённо глядя на особенно яркие сегодня созвездия. Ягун, как это часто и бывало, вновь оказался несомненно прав. Они уже не дети и даже не подростки, им уже по семнадцать-восемнадцать лет, они взрослеют, становятся старше, мудрее, проницательнее… Ягун не был подарком: саркастичный, болтливый, часто невнимательный и до обидного пофигистичный, что создавало в нём образ самовлюблённого эгоиста, бабушкиного внучка, рассчётливую гадину и пошлого телепата. Но ведь и сам Горьян далеко не лапушка. Мрачный, грубый, не особенно красивый, так и брыжущий кислотой влево-вправо при разговоре. Они не новогодние подарки, а то, что они это теперь всецело осознают и признают — самое главное. — Ты улетаешь через три дня, верно? — вновь подал голос Ягун, пшикая банкой кока-колы. — Да. — Куда решил направиться? — У меня в планах Краснодар. Хороший город, тёплый, работы завались, я ведь никогда не любил холода. — Демьян затушил окурок и вздохнул: — Хотя, конечно, пираньи и подмастерье какого-нибудь сборщика по пылесосам мне в корне не улыбается, хочется вплотную заняться зельеварением. Думаю, этот год покоплю на мастерскую, а дальше буду рассматривать некрупные города, чтобы не было особой конкуренции. Может, если получится, в Крым сорвусь, а лучше — на Алтай… — Алтай… — задумчиво-мечтательно, словно пробуя слово на вкус, протянул внук Ягге. — Да, Алтай — это здорово… Я бывал там пару раз с бабусей на шабашах, что за чудесное место… А травники, травники какие, мммм… Лучше них только некоторые уральские… — Так рассказываешь, что аж слюнки текут… — зажмурился Демьян, представляя бескрайние вересковые поля, душистый алтайский мёд и запах горных снадобий. — Скорее бы… Больше они почти не разговаривали, лишь изредка зажигали новые сигареты, вскрывали пачки и пшикали банками колы, созерцая бескрайние созвездия, которые на Буяне почему-то всегда были особенно заметными. У них впереди — целый мир. И кто знает, возможно, в этом мире они снова когда-нибудь встретятся… Демьян привык считать, что он сам виноват в своей отвратительной жизни и давно перестал ждать, что кто-нибудь возьмётся его спасти. Промозглая, сырая Воркута не радовала погодой, в принципе, как обычно. За грязным стеклом пыль по асфальту размывал частый дождь, в мутно-сером небе изредка мелькали невесёлые, усталые молнии. Где-то далеко-далеко глухо рычал гром, словно нехотя, подчиняясь меланхоличному настроению Перуна. Демьян усмехнулся. Вот он, такой никчёмный, никудышный маг, из которого ничего не получилось, совсем чуть-чуть смог сблизиться с чем-то настолько великим, как славянское божество. Квартира отбивала от стен рокот грома, разнося его по пустым коридорам и серым комнатам. Демьян знал, что квартира в самом бедном и проблемном уголке Воркуты досталась ему по чистой случайности и за это стоит благодарить судьбу, ведь жить было негде, а горячая еда давно стала непозволительной роскошью, да только чему радоваться? Воркута умирает, достать здесь жильё — как пальцем щёлкнуть, тем более, для мага. И, конечно, стоило бы наладить отопление, водопровод, газ и можно бы было хотя бы стать похожим на нормального человека, но Демьян не мог встать со своей кровати, которая досталась от мёртвой бабули (прошлой владелицы квартирки) вот уже третий день подряд. В Воркуте маги не особо нужны, здесь своих хватает выше крыши, работу можно найти только в местной столовке, провонявшей рыбными котлетами и дешёвыми духами сотрудниц, а переехать куда-то для Демьяна — смех и грех, он до Воркуты-то из остатков желания выжить добрался. После того, как Тарарах с Ванькой расформировали конюшню вампиров, идти было некуда, плюсом, переодически за Горьяновым велась слежка, что желания выделяться не добавляло совершенно. Демьян вздохнул и спрятал лицо в руках, которые сложил на коленях. Три порванных в разных местах свитера, шарф, найденный на улице, штаны, украденные из секонд-хэнда, ботинки с отваливающейся подошвой и волосы, грязные, свалившиеся, давно не стриженные… Да, выглядел Горьянов, мягко сказать, не очень эстетично. Можно бы было подправить это магией, но в последнее время он начал испытывать отвращение к ремеслу, которое изучал большую часть своей жизни. Какой смысл от заклинаний, если ни одно из не может подсказать ему, для чего стоит жить? Если он немедленно не встанет и не поест, не попьёт или не вымоется, он умрёт, в лучшем случае, на следующей неделе. Прямо как бывшая хозяйка, ей-богу. Аида Плаховна вряд ли будет рада повидаться с ним, да только какой смысл пытаться что-то делать? Демьян никчёмен. Пуст. Абсолютно непригоден для существования в нормальном мире, магическом или немагическом. Так не лучше ли дать новой душе, возможно, великой и амбициозной, родиться вместо его, грязной и мелочной душонки? Вдруг, где-то в соседней комнате, раздался стук в окно. Четвёртый этаж, однако. Может быть, купидончик? Хотя, кто бы мог ему написать? Кэрилин? Она же иногда отправляет ему открытки… Или Тибидохцы? Возможно, ищут кого-то в команду или снова собирают курс вместе. Ни то, ни другое Демьяна не впечатлило. Для драконбола он слишком сильно отощал и потерял всякую допустимую форму, а сбор выпускников раз от раза приносил ему убеждение в том, какой он неудачник. Так что вставать с кровати он не стал и только глубже уткнулся горбатым носом в колени. Всё равно заплатить купидону за письмо ему нечем. Стук повторился три раза и стих. Демьян подумал было, что купидончик улетел, но из комнаты послышался тихий скрежет, а после — скрип открывающейся оконной рамы. Значит, это маг и, скорее всего, светлый, ибо тёмные заходят внаглую, ломая к чёртовой матери всё на своём пути. Только вот кто из светлых мог пожаловать в Демьяновскую смурную обитель? Танька? Давно бы спросила, кто дома или бы вообще через дверь прошла. Ванька? То же самое. Катька? Хотя, что ей могло от него понадобиться? На этом варианты закончились. В любом случае, Горьянову плевать. Красть нечего, а он сам слишком слаб, чтобы сражаться. Раздались неуверенные шаги. Старые, полупрогнившие половицы отдавались натужным скрежетом — скорее всего, маг был достаточно тяжёлым. Неизвестный медленно прошёлся по коридору и направился в сторону спальни, в которой сидел Горьянов. Тот высунул голову: если уж и помирать, то хоть увидит своего палача в лицо. Пришелец остановился и в следующую секунду в комнату просунулась взъерошенная, мокрая голова прибывшего. Они встретились взглядами. Повисла тишина, разбавляемая грохотом грома и шумом дождя. — Привет. — Привет. Ягун вышел из-за стены и прошел дальше по комнате, к окну, волоча за собой пылесос. Его светло-соломенные волосы, собранные в хвост, были сырыми насквозь, с них падали крупные капли, оставляя на пыльном полу разводы. Кожаная куртка, обвешанная оберегами, в местах износилась, а сапоги до колена, главная изюминка в его имидже, были заляпаны грязью чуть ли не до голени. В ухе сверкала крупная серьга в виде морды гарпии. Он поставил пылесос и одним махом вспрыгнул на подоконник. Поджал к себе ноги и немного отрешённо уставился в окно. Где-то далеко громко ударила молния. — Ужасная погодка. — Да уж. — Как ты здесь? — Гнию, как видишь. — усмехнулся Горьянов, наблюдая, как светлый маг переводит на него взгляд. — Ты как здесь очутился? Это место не похоже на города, в которых ты живёшь. — Пролетал над океаном от Таньки, ливень, зараза, посреди дороги застал. Вот я и… — он снова отвёл взгляд на грязное оконное стекло. — Ты никогда не умел лгать. — хмыкнул Демьян, откидывая голову. — Буян в другой стороне, Ягун. — Что имею, на то не жалуюсь. — пожал плечами внук Ягге. На улице кто-то смачно выругался. Ягун достал из-за пазухи какой-то полиэтиленовый пакет и, не произнося заклинаний, перенёс его к Горьянову на кровать. Тот опустил взгляд на подачку. Абрикосы. Жёлтые такие, твёрдые с виду. И пакет сухой, несмотря на то, что из комментатора можно было воду выжимать. — Дедок какой-то в переулке тут торговал, под навесом. Жалко беднягу, холодно. Да и ты, видать, пару дней ни крошки в рот. — отвечая на немой вопрос, сказал Ягун. Горьянов вспомнил, что несколько дней назад около дома действительно какой-то дед торговал абрикосами, яблоками, сухофруктами. Смуглый, седой, явно с юга сюда переехал. Да уж, не для таких людей Воркута создана. Звонко выстрелила молния. Комната озарилась мимолётной вспышкой света и снова погрузилась в меланхоличный полумрак. — У меня намечается матч на Буяне на следующей неделе. Тибидохс против полярных духов играет. — протянул Ягун. — У нас игроков не хватает, Феклищева недавно ноги переломала, упав с лестницы. — он помолчал. — Полетишь со мной? Демьян ответил не сразу. — Зачем я тебе там сдался? — наконец сказал он, после долгого молчания. — Я тощий, как глиста, мышц не осталось, да и сноровку всю растерял. Ещё и возиться со мной неделю, выхаживать… Будто у тебя хлопот других нет. Ягун тоже достаточно долго медлил с ответом. — Я бы, конечно, мог оставить тебя здесь, гнить и помирать в этой богом забытой залупе, и вообще не заморачиваться, ведь мы, по факту, друг другу никто… — он медленно перевёл пронзительный взгляд на Горьянова. — Но я не хочу. У Демьяна на секунду перехватило дыхание. В следующее мгновение он почувствовал резкий укол голода и, выцарапав абрикос из пакета, вцепился в него острыми зубами. Это и было ответом на вопрос для Ягуна. Дождь начал успокаиваться, гром рокотал едва слышно, а молнии давно скрылись. — Как абрикосы? Вкусные? — спросил Баб-Ягун, с лукавой улыбкой глядя, как его бывший однокурсник уничтожает фрукты один за одним. Тот криво улыбнулся: — Ничего хуже в своей жизни не ел. Ягун громко, заливисто расхохотался, откинув голову и Горьянов рвано захихикал вместе с ним, стараясь не подавиться куском полуразжёванного абрикоса. Дождь прекратился окончательно. Комната ярко озарилась вечерним солнечным светом. Не так уж и плоха Воркута, на самом-то деле. Горьянов криво усмехнулся и почесал кота за ушком, бездумно разглядывая белый зимний пейзаж за окном. После того памятного заезда, Демьян, как только более менее отоспался и набрал сил для перелёта, мгновенно сорвался вместе с Ягуном в Тибидохс, хотя тот настаивал, чтобы Горьянов ещё хотя бы пару дней пересидел в квартире и хотя бы чуть-чуть поднабрал веса, ибо похож тогда Горьянов был на обтянутый кожей облезлый скелет — Склеповский Паж тихо в сторонке курил с его отвратительного вида. Демьян его не послушал — и валялся в Тибидохсе ещё пару дней, маясь с диким перелётным отходником… А как Ягун водил его по школе, пока он более менее пришёл в себя после полугодовалой голодовки! Оно и неудивительно — живущая тогда в Тибидохсе Таня, повстречавшая бывших недругов в коридоре, искренне испугалась вида Горьянова и, как Ягун потом рассказывал, спрашивала у него, не стал ли Горьянов жертвой вампировой конюшни, которая захотела ему отомстить. Внук Ягге под руку, аккуратно водил Демьяна по школе, сидел с ним рядом на приёмах пищи, гулял с ним по лесу, водил к Ягге под строгим конвоем и не спускал с него глаз, отмечая малейшие изменения в самочувствии тёмного и выхаживая его ещё на протяжении двух месяцев, пока шла полная реабилитация и восстановление организма. По-настоящему Горьянов оживал лишь на драконбольном поле, пользуясь вместо своего пылесоса казённой доской для сёрфинга, на которой ощущал себя словно рыба в воде. Тогда, в Тибидохсе, он родился заново — полностью восстановил организм (а весил он тогда, стоит заметить, всего сорок два килограмма, при росте метр семьдесят восемь), вновь научился со вкусом летать и играть в горячо любимый драконбол, а что самое главное, там, на Буяне, он новыми глазами посмотрел на Ягуна и влюбился в него без памяти, заполучив окончательно и полностью — ровно так, как мечтал во время учёбы, пусть и неосознанно. Ягун, к тому времени, успел поменять около пятидесяти городов, так и не найдя собственного места. В больших мегаполисах, наподобие Москвы и Санкт-Петербурга, ему было слишком просторно, для него там было слишком много места, слишком громко, слишком часто для него там не хватало элементарной тишины леса, как на Буяне, на котором он вырос и никак не мог от него отвыкнуть. В больших городах он задыхался от постоянной беготни и толкучки, там ему нечем было дышать от смога и гари, поэтому в мегаполисах он старался надолго не задерживаться, оставаясь там на месяца лишь по долгу комментаторской, да филиальной работы. В маленьких городах, вроде Горнозаводска, Воркуты или Серова ему было скучно: там было нечем заняться, драконбольные матчи там проходили редко, если только в маленьких волшебных школах и то, изредка, так что даже неделя для Ягуна там была не в радость, даже любимые леса и бурные реки не могли его там надолго задержать. Чаще всего он задерживался в городах среднего размера, в основном, в Екатеринбурге, Перми, Нижнем Новгороде, Тагиле или в Самаре, но и там, спустя пару месяцев проживания, он начинал скучать и вновь мотался туда-сюда, не в силах найти нужного места и окончательного пристанища. Хотя, дело было не в том, что ему было скучно. Проблема, как оказалось, заключалась лишь в том, что он никак не мог найти нужного человека. С Катей, которая мечтала о замужестве ещё в Тибидохсе, всё закончилось спустя три года после переезда в Казань. Ей в конце концов надоело то, что Ягуна постоянно нет дома, он уделяет ей мало внимания и постоянно где-то пропадает, ну, а сам Ягун устал мириться с тем, что его девушка так и не смогла привыкнуть к тому, насколько внук Ягге непостоянен, громок, насколько тяжко ему было сидеть в четырёх стенах дольше одного месяца. Ягун был странником по своей натуре, ему всё время надо было куда-то лететь, куда-то идти, жить в походе и в путешествии, переходить с места на место, не находя постоянного пристанища, но имея при этом место, в которое всегда можно было вернуться. Они разошлись мирно — переписали квартиру на Катю, продали часть купленной вместе техники, разделили между собой деньги и расстались с прощальными объятиями и поцелуем: всё-таки, стоит признать, они многому успели научиться за эти пять долгих лет их отношений. Катя сказала, что всегда готова принять его у себя, когда он снова будет в Казани. Ягун до сих пор на матчах мимолётно утверждал, что ему повезло, что такая замечательная девушка однажды обратила на него внимание. Демьян не злился и не ревновал. В конце концов, они теперь — всего лишь близкие друзья, знающие друг о друге очень и очень многое. Ягун ещё около года ездил к Демьяну в Воркуту после того памятного заезда. Сначала предлогом было то, что за Демьяном надо было приглядывать даже после реабилитации, потом, он ездил навещать Рамзеса (немецкую овчарку, которую Ягун притащил к Демьяну ещё щенком, маленьким и тощим, брошенным хозяевами в лютую стужу), потом Ланку, потом снова был драконбол… И в конце концов, Ягун начал оставаться на целые недели, ведь всё, наконец, пришло к тому, что они начали встречаться, устав от постоянной недосказанности в отношении друг друга. Демьяна ни капли не напрягало то, что Ягун периодически отсутствовал неделями — они успевали отдохнуть друг от друга и восстановить силы, в конце концов, их натуры были разными: Ягун — беспокойный странник, которому нужен был воздух, свистящий в ушах, лес, в котором ночлег могла предложить лишь палая листва, реки, которые тёплыми бывали лишь летом, но, не смотря на это, Ягуну нужен был дом, в котором он мог задержаться дольше, чем на месяц, когда топтать дороги ему наскучит. Демьян — осевший, но не увязший в рутине стабильный человек, который любил одиночество, также, как и чужие тёплые руки, мог найти себе сотни занятий, находясь на одном месте годами, но, при этом, всегда готовый отправиться куда-то по долгу собственной работы. Ну, а то, что самого Горьянова нужно было нередко добиваться даже ради обычного ужина, внука Ягге всегда лишь заводило, ведь он никогда не искал лёгких путей — ни в лесах, ни дома, ни в Тибидохсе. Конечно, не обходилось без проблем и ссор — несколько раз, ещё в Воркуте, внук Ягге был вынужден лететь обратно по городам, выставленный за порог квартиры со всеми монатками, они периодически орали друг на друга благим матом, так, что приходили соседи снизу, пару раз даже опускались до битья — однажды, Горьянов ошпарил испорченным зельем внука Ягге так, что ожог не проходил месяц, а Ягун, в свою очередь, так запустил в Демьяна веником, что тот был вынужден вправлять себе плечо. Они и сейчас время от времени собачились так, что дом ходил ходуном — благо, для таких случаев они и выбрали хату на самом отшибе посёлка, чтобы в случае ссоры не пострадали невинные лопухоиды. Но Демьян всё равно был уверен в том, что лучше человека, чем Ягун, он не сможет найти себе никогда. Он любил его, как любил его и Ягун — и именно поэтому они всегда извинялись друг перед другом, искали компромиссы, старались обходить очередные ссоры стороной, вовремя найдя подходящий им обоим вариант решения проблемы. И это было правильно. Ведь никому, ничего и никогда не даётся просто так, за «пожалуйста». — Ой, а чем у нас так вкусно пахнет? — на кухню просунулась всклоченная голова Ягуна, лицо которого было перемазано в масле для пылесоса. — Запах ещё на улице слышно! — Жареной рыбой, картошкой с грибами и отварными яйцами. — кратко ответил Демьян, хозяйничающий за плитой. — Иди мой руки, всё уже готово. И лицо вымой, весь в этой дряни перемазался! — Я мигом! — радостно закивал внук Ягге, скрываясь в дверном пролёте. Чем Демьян иногда грешил, так это тем, что прекрасно знал, что перед Ягуном желательно почаще извиняться сытным ужином. Благодаря элементарной тарелке макарон, тушёному мясу и миске салата, он мгновенно отходил от чего угодно, начиная переломанными в спешке насадками и заканчивая разрезанной на тряпки любимой футболкой. Демьян нечасто готовил много и заковыристо, как правило, они оба перебивались консервами и полуфабрикатами, если уж Ягун не брался за супы (к слову, только супы и выпечка у него и получались на отлично, что нельзя сказать о мясе, которое у него постоянно то пригорало в угли, то получалось настолько жёстким, что невозможно было откусить, не переломав половину зубов), но иногда, в редкие моменты резкого желания поготовить, ну, или ради того, чтобы Ягун долго не дулся, Горьянов брался-таки за рыбу, мясо или грибы, желая разрядить обстановку. Ну, так было проще. В конце концов, никто на свете не безгрешен, особенно, если касаться желания упростить себе жизнь, в чём тёмные всегда были на шаг впереди светлых. — Голодный, как гарпия с зимнего перелёта! — потирая руки, плюхнулся Ягун на стул. — Но уже не такой злой! Представляешь, наши стажёры сегодня три пылесоса к Аиде Плаховне чуть не перемолотили, пришлось всё за ними переделывать! Было сильное желание в них родовым проклятием шмальнуть, слава Перуну, сдержался, а то начальник в штабе сегодня был! Приятного аппетита! — Угу, тебе тоже. — садясь напротив и ставя на стол стакан с облепиховым чаем, кивнул Демьян. — На. — Ооо, это вообще самое то сейчас, спасибо! — кивнул внук Ягге, остервенело поглощая картошку с грибами. Отпив чаю, он с трудом проглотил: — Демьяш, ты прости за утреннее, чего-то я и правда совсем берега попутал, не надо было эту горючку к тебе на стол ставить. Завтра я дома, так что я тебе помогу с этими зельями. — Да ладно, я тоже что-то совсем разорался, видать, не выспался. — отмахнулся Горьянов. — Но с зельями всё-таки помоги, их желательно к следующей неделе сдать. — Всё будет! — закивал с набитым ртом Ягун, очищая жареную в муке щуку от косточек. — К слову, уже февраль. Соловей уже присылал что-нибудь кроме январского письма по этому поводу? — Только то, что я в основном составе, а ты, скорее всего, будешь в запасных. — жуя яйцо, ответил Ягун. — Ты ему на скамейке нужен, как напольный врач, в случае, если Лунные Ведьмы совсем разгуляются. В основной состав он принял трёх пятикурсников, Вику Рыжову, Колю Кирьянова и Андрея Рахло, с ними команда вообще взрывоопасная станет, к тому же, природная магия Коли противоречит твоей, из-за чего там половину поля может разнести, так что Соловей решил не накалять обстановку перед Кощеевым и Тиштрёй. — Лучше бы наколил, конечно, а то эти падлы совсем оборзели — такой матч на май ставить, в разгар экзаменов! — фыркнул Горьянов, отпивая чаю. — Чтоб их там всех пучило не по-детски… Ягун засмеялся: — Будет я не переживай, Сарданапал собирается их молочной скатертью перед матчем почивать! — Демьян улыбнулся, а Ягун продолжил: — Кстати, в этом году Гоярына не будет, вместо него заступает Рада. — А чего так? — вздёрнул бровь Горьянов. — Он болеет в последнее время, Тарарах от него ни на шаг не отходит. Говорит, что его надо в принудительно спячку отправлять, а то, не дай Велес, совсем из сил выбьется. Да и не удивительно — старик наш уже совсем подустал от такой бурной драконбольной деятельности… За ленным, насущным обсуждением драконбола, состава команды и того, какие же всё-таки Тиштря и Кощеев сволочи, они оба совсем уже и позабыли об утренней сваре, которой они успели перебудить весь Мирный. И Горьянов уже в который раз убедился, что, всё-таки, Ягун уже давно и бесповоротно принадлежит только ему. Как бы часто он ни пропадал на своих бесчисленных комментаторских командировках… Ночь стала ещё сильней Мне с ней больше не справиться Но я не буду больше прятать своей зависти, зависти, зависти К твоим парням, к твоим парням Среди берёз, болот и звёзд Цыганских свадеб, волчьих слёз Мир был тесен И разгребая пену дней Во тьме живых госпиталей Ты был лучше всех.*