Как можно больше

Косыгин привык не строить крепких связей с людьми. Рядом с ним жить просто опасно — ты сразу становишься мишенью сотни людей, которых он, если не упрятал за решётку, то сломал психологически. Потому он сторонится ото всех, учится на ошибках. Его ошибки — могильные плиты семьи; его привязанность — дорога в один конец; его работа — постоянная опасность. Илья холодится и отмахивается на все приставания Птицы, а после сам на себя злиться. Злиться, смотря как тот на его отмашки, уходя, губы в тонкую линию поджимает и глаза закатывает. Злиться, что в спину ему смотрит, провожает взглядом и глаз не сводит. Потому что Птица увлекающий, интересный; его хочется знать, быть рядом. А ещё Птица — опасен. Мишень на его спине и без привязанности Косыгина горит неоновой вывеской, но это не оправдание. Птицу не надо оберегать, потому что он сам вооружен огнемётами до зубов, но это этого не легче. Рядом с Птицей ему хорошо. Они находят самих себя друг в друге: в понимании несправедливости судебной системы; в жестокости расправ над теми, кто от неё ушел; в безумии, которое является следствием этой опьяняющей жестокости; в тоске по потере самих себя в безумии. Они похожи даже в нужде быть с кем-то, пусть вслух ни один из них этого не скажет. Илья близость позволить себе не может, но хочет; а Птица чувствам не даёт названий, но тянется за ними, чтобы ощутить больше. Первый раз — адреналин после набега, перепачканная одежда и укусы поверх синяков, полученных в драке, резкость движений; а после — пустота и отрешенность, смешанная с невыносимым желанием приласкать. Илья тянет руку к задремавшему на соседнем сиденье автомобиля Птице, убирает прядь волос с щеки, и его мысли замирают вместе с сердцем. Косыгину до теплоты в груди хорошо рядом с Птицей, но любить его нельзя, он себе не позволяет. От второго раза не спасают даже раздельные номера в хостеле; после они лежат на слишком узкой для двоих кровати, их ноги переплетены поверх сбившегося одеяла, а мысли заняты рефлексией произошедшего. Птица курит прямо в постели, его грудная клетка поднимается и опускается с содроганием то ли слишком тугих затяжек, то ли от того, как Илья подушечками пальцев оглаживает его искусанные соски, осматривая свои же следы на чужом теле. Его тянет поцеловать их, принежить, как хотелось ещё в первый раз, но он останавливает себя снова, и Птица вздыхает слишком разочарованно, нарушая тишину, повисшую в комнате. Косыгину вдруг страшно представить, что думает его партнёр в этот момент — чувствует ли он себя использованным, нежеланным? Это бьёт по нервам, заглушая все выработанные механизмы самоконтроля и стирая выстроенные в три ряда личные границы. Илья поднимает Птицу за талию, переворачивает, заставляя упасть того себе на грудь, и целует прежде чем, тот успевает съязвить или затушить сигарету. Целует так, как давно этого хотел — нежно, не давя, но и не позволяя отстраниться. Дальше — хуже, потому что такого изо дня в день хочется больше, и эта зависимость хуже привязанности. Каждый закрывает гештальт по-своему: Илья ищет куда выпустить нежность, которую он не успел отдать своей покойной жене; Птица ищет заботу, которой не знал с самого детства. Вместе им хорошо.