***
Из-за запаха он волновался недолго, но крепко. Своим носом проблему было не заметить, и потому он поглядывал за другими: как ширятся ноздри, когда он был близко. Не то, чтобы проморгать сморщенное лицо с одного плеча и с другого, было сложно. Первые дни Курт пытался садиться как можно дальше от людей. Но они оборачивались, высоко подняв головы, и смотрели в плохо освещённый угол. Когда разочарование становилось нестерпимым, Змей думал, что церковь вдыхает в него слишком много радости. За один большой, изматывающий скачок он никак не добирался до той церкви – пробы заканчивались, когда демон падал ниц за три улицы от нужного порога и до слез боролся с воздухом. Дело всегда оборачивалось дюжиной. Наверное, в прачечной он начал появляться чаще самого одержимого чистюли в школе – Оуэн Литтл. Он крутился с Сэмми Дирком и было странно, когда меж ними завязывался безобидный разговор: он щедро делился с Куртом секретами хорошего одежного запаха. Когда бес осмелился заправить стиралку до кучи содой и уксусом и не пожаловаться опосля, Оуэн сиял. Как-то раз он прилип с тем же советом к Оливеру. Предотвращение драки стоило ему лишней стирки – слюна на футболке впитываться и не пахнуть тиной не собиралась. Правое плечо ненадолго парализовало. Новые знакомства, к слову, на том не закончились. Отец Патрик был коренастым, худощавым человеком с немолодым лицом. Глаза были впалыми, и потому казалось, что на всех, даже тех, кто нравился, священник смотрел исподлобья. Его лысина, увенчанная тремя проросшими родинками. Курт не видел, чтобы у него водились шляпы даже в самый жаркий день, но смущало его отнюдь не это. Священник не разделял общего недоумения о его присутствии. Для него демон был если не пустым местом, то явно не привлекательнее остальных. И не хуже – вот, что важно; при том, что он знал. Курт успел забыть, каков опреснок на вкус. И возродить тихую, зябкую ночь, когда за алфавитом и ржавой лампой Преподобный Магн угощал его, помогло причащение. Отец Патрик не боялся, не брезговал и совсем не любопытствовал, какого цвета язык, кладя гостию. Он ни на ком не задерживал взгляд во время проповеди. И даже не гнушался подавать поцелованную Куртом руку другим мирянам! Впервые за долгое время Вагнер чувствовал, что находился там, где должен был. Он был незверем в этом месте. Уродливым, с запашком, но незверем. Он чувствовал связь с теми, кто сидел с ним на скамье. Под кожей они были одинаковыми – иначе б ходили не в ветхую церквушку. И это было волшебно. И то, что Жанна-Мари Бобье, полушепотом распекла его за день, когда с Уоррена сняли железняк, его только обрадовало: — В любом случае нужно было прийти! В храме молитва сильнее, чем на дому. Кроме подслушанного имени и того, что она держалась всегда неподалёку (именно неподалёку: когда Курт пробовал поприветствовать, она поспешила спрятаться за знакомыми), он ничего не знал о ней. Может, ей посчастливиться не сделать вещей хуже. Жанна не выглядела старше него и немногим напоминала Хейзер. Ему нравился еë стиль – простой и закрытый. Аскетичный. Ничего кроме юбки в пол и большой кофты с высоким горлом он на ней не видел – страшно было представить, что она надевала в действительно холодную погоду. Что ему действительно не нравилось, так это еë заинтересованность. Ему могло мерещится это в одной девушке, в двух – предел. Но она, как чума, прибирала себе беспартийных прихожанок. Раньше это не было проблемой: незнакомки всегда относились к нему, как к диковинке. Глазели, удивлялись. Но они не пытались завладеть его вниманием – не спрашивали, чем он занимается, откуда приехал или какие псалмы читает. "Что-то не так," - подумал демон, когда Новый Завет медленно перетëк в «Новую надежду». Его передëргивало от мысли, что кто-то может быть заинтересован в нëм, и чаще всего от такого желудок сворачивался. Он знал, что женщины тоже падки перед плотью, но не был готов представлять это. По крайней мере, будучи в здоровом теле и сравнительно здоровом уме, не хотел этого. Вагнер дергался, как ужаленный, когда какая-нибудь любознательная старушонка ("Господи, ну ради них смилуйся!") украдкой касалась его руки. Или лопатки. Или чего пониже. Пред порогом хвост отныне поджимался к ноге. Пока он не восставал, Курт был готов терпеть. Но юноша соврал бы, сказав, что каждое утро проверять трусы, ожидая дурного, не утомляет. Крошечная радость от того, что не случилось сегодня, и рядом не стояла с тревогой о завтра. Он чувствовал себя озабоченным, и потому вдвойне презирал собственную тушу. Ни на миг из головы ни шел случай с клеткой. Когда отобрали одеяло. Когда пиками подталкивали к горящей от нетерпения решëтке. Когда снаружи больно тыкали и щипали спину, лишь бы он развернулся и показал им срам. Ночью он мог дважды встать и проверить, закрыты ли дверь и окно. Благо, некоторое время перед сном после того, как закончились ночные вылазки, он был занят менее экстремально. Умом его правила книжица. Книга. Книжище! Какое уж там «некоторое»: всë чаще он стал спать не более пяти часов. Ему везло – в те дни никто не требовал от него бурной мозговой деятельности. Курт пытался читать «Остров Сокровищ» с словариком. Возможно, из-за чар подушки он совсем не пытался разобрать, что только что накорябал карандашом. А возможно, ему так нравился Джимми Хокинс, что на одно маленькое слово в абзаце было чхать. Странно признаваться, но он чувствовал, они могли бы подружиться. Курт никогда раньше не задумывался, каково держать в руке саблю или мушкет. Порой Змей ненадолго опускал книгу, представляя запах прибоя, перезвон пиастр и вкус рома. В пределах головы ничего из этого не казалось преступным. Даже пиратство, к которому мысленно относил себя мальчик, казалось захватывающим, рискованным приключением. Он плыл по страницам небыстро, но явно упоëнно, в упор не замечая ни крови, ни подлости. Ужасов ему хватало наперëд. "Мистер Уильямс был прав," - подумал мальчик однажды, лежа на кровати и предчувствуя короткий, но безбрежный сон. За минувшие недели он и половины таблеток от новой банки не успел проглотить.***
— Я читал еë, когда был маленьким. Ну то есть читали мне, а я старался сидеть на месте. Помню, как меня бесил этот болтливый хер... Как его там... — Тр-реплони? Низкий, чистый, добрый смех. У Курта волоски на шее встали дыбом. Переливающиеся звуки его голоса ставили крест на мрачном начале их «дружбы». Ангел ведь совсем не изменился – как бы он смог, если демон всë время рядом? И всë же, куда-то делись жесть, немощь в парах рук и ног. Даже татуировки, казалось, поблекли. Волосы на висках уже дотягивались до ушей. И как будто его подколки казались не такими острыми. Быть может, бесенок сам немного загрубел? Уоррен сидел сам и почти мог стоять. Последним он пренебрегал всей душой, потому что для самостоятельной ходьбы ему вручили ходунки. "Придержите до Рождества или для Ксавьера," - сказал он им сердито, решив ковылять только под руку с кем-то. Его дистанции были достойны самых щедрых похвал: Ангел почти без отдышки и постанываний мог дойти до соседней кровати. Он и сам безмерно гордился тем что упал всего лишь с дюжину раз. Когда он склонялся над едой, голубые края на спине расходились и полоска кожи показывала затягивающиеся прорези. Курт старался держаться спереди, чтобы не нервировать. В этом тоже были минусы. Иногда, когда их не занимали карты, упражнения и уход (Уортингтону было невтерпёж пойти, и он настаивал, чтобы пляски у кровати продолжались сверх нормы, что, как правило, заканчивалось ломящей болью в спине, шее и ногах), Змей скрючивался на ближайшем подоконнике за книгой. Лицо его тогда быстро пламенело. От солнца, конечно. Иногда Уоррен проводил зрительную атаку, иногда – оборону. Курт даже для вида не перелистывал странички. Он думал, что его действительно волнует болезненность щëк, и растворялся в мыслях о прогулках. Невольно вспоминался миг, когда он поднес Ангела к окну: бледно-зелëные глаза в свету превратились в сверкающие камни. Слава Богу, юноша тогда смотрел в окно. Как-то раз за постройкой червово-трефовой башни, они разговорились. — В той Академии учились ведь не только мальчики? — Верно, — прокашлявшись, ответил он. — Как ты избегал внимания? — Мальчиков или немальчиков? Сам пошутил, сам посмеялся. Курт закатил глаза. — Делал одну большую глупость, о которой не мог не знать даже ленивый, — ровно сообщил Уоррен вдруг, гипнотизируя положенную шестерку. — Это пр-равда помогало? — Поначалу нет. Кто не хочет спросить странного парня, почему он такой странный, и зачем он творит странную херню? Со временем все забудется и останутся только слухи. Дурная репутация, как правило, – лучшая защита от окружающих. Одна беда – любопытные. От любопытных даже за океаном не спрячешься. — И сколько таких глупостей ты сделал? — Не считать случая, когда я удрал с Псайлок и Кэмероном в сранную Европу без гроша и плана, немного... Пожалуй, у меня было только два огромных косяка до этого. — Что это было? — Сначала я стал общаться с хитрым выродком, а потом – с бездушной прагматичкой. Он поставил карты треугольником: новый этаж оказался в клетке из рук и лап. Змей не мог сказать, кто был для друга бóльшей раной. Не стоило уточнять. Ох, не стоило. — А почему спрашиваешь? Замаливать за мной собрался? Польщен. Он показал самую красивую, самую коварную улыбку из арсенала. Курту на миг почему-то показалось, что если он признается в спонтанном намерении, то окажется оскорблённым. Как будто в этом могло быть что-то низкое. — Хотел узнать, глупо ли общаться с демоническим дур-рачком. Теперь была его очередь светить клыками. Бог свидетель: Змей сделал это не для того, чтобы Ангелу было неловко. Уоррена вообще редко брали его потуги быть смешным. — Мне кажется, кое-кому не повредит немного внимания. Знаешь, там ухода, ласки... Губно-горловой, например. Чего-то такого и следовало ожидать. К этому времени он полюбовно разошелся с мыслью исправить его. Уоррен будет Уорреном, хоть Ангелом его назови, хоть Архангелом. Молитвы за него – бальзам на сердце змея. Следовало просить за тех, кто его окружает, чтоб они жили долго, в здравии и достатке. ''Назло помолюсь за Бетти и Кэмерона и не скажу,'' - пообещал себе мальчик. — Это очень стр-ранная симпатия. Я не вполне понимаю, чего от меня хотят... Они вр-роде хотят коснуться меня, и вместе с тем говор-р-рить, — продолжил мальчик вопреки, — Не знаю, как сказать... Может, я выдумываю... На тебя девочки смотр-р-рели когда-нибудь свысока? — Нет. Но по-моему вполне очевидно, чего они добиваются. — Они хотят подр-раться? — с хилой надеждой предположил он. — Ну вроде того. Пчелки так же с цветочками дерутся. Плечи опустились. Он сник. Иногда Курт размышлял, почему это было так важно и значимо. — Ты выглядишь так, будто можешь предложить им то, чего не могут другие парни. Поэтому они и лезут. "Неправда. Я не делаю и не говорю больше других. Да я же только с отцом Патриком и говорю там!" - думал он. — Какая р-разница, как я выгляжу? — он не верил собственным ушам. Демон не мог говорить это не про себя ни в коем из контекстов: образина, которой его прокляли силы небесные, ни дня не давала о себе забыть. Была огромная разница, и Вагнер врал невольно, — Нельзя же так пр-росто сблизиться с кем-то только из-за... лица. — Можно. — Nine. Это не близость. — И что же, если не она? — Не важно. Это не идет от сер-рдца! Было ясно как день, что в красивое слово они вкладывали совершенно разное. Уортингтон вздохнул уж очень снисходительно для человека, на которого смотрят сверху вниз. — Уже не обязательно звать каждую под венец, чтобы, как ты говоришь, сблизиться. Ты опоздал с этой движухой примерно на несколько веков. Он стих, когда понял, что Курт не слушает. Его пальцы дрожали над новой вехой картонного «монолита». Демон выглядел отрешенным, будто взгляд его был не здесь. И вдруг Уоррен непривычно мягко заговорил: — Впрочем, слушай меня меньше: я и Кэнди представлял в белом, и Псайлок, и Гретту... Я, должно быть, тогда был в говнище; хотя вру, в тринадцать я ещë не пил. С Кэнди это действительно было странно, — вид у него был расслабленным, даже мечтательным. Курт не торопился избавится от подозрений – как в воду глядел. На точенном лице выросла усмешка, — Что касается Гретты... Не уверен, что это еë настоящее имя. Господи, ну и скандал бы был. Знаешь, как у вас называется улица, на которой живут такие Гретты? — Знаю, — не без холодка заявил черт. — Прошу прощения? Вагнер поздно подумал, что ответ вслух больше подсобил его честному имени, чем гордое молчание. Башенка пошатнулась – он приподнялся на локтях. Его глаза загорелись, точно перед ним было живое чудо. — Срань Господня! У тебя была клубничка! — Я оказался там случайно, — негромко добавил Змей. Но Уоррену, кажется, было всë равно. — Искуситель ебанный! А слов-то было, а слов-то! Ну и сколько безгрешных овец ты уже отнял у церкви? "Не больше твоего," - в сердцах хотелось сказать ему. В терпении Курта было действительно что-то ангельское. — Не повер-р-ришь, если скажу. — Да мне до сих пор не вериться! В животе вертелись колья. По глазам, ухмылке и смутной напористости в позе предчувствовалось, что он спросит. Но он его удивлял уже в который раз. — И ты серьёзно мне всë не скажешь? — Боюсь, эти кар-р-рты останутся пр-ри мне, — Курт резал его насмешливый тон серьёзным взглядом. Уоррен мастерски парировал: — Так и быть. Унесу твой грязный секретик в могилу. Все твои секретики. — Спасибо, — скрипя зубами, выдавил из себя Змей. — Пожалуйста, — сардонически огрызнулся Ангел. Он хлопнул хвостом по койке. Башня всë же упала.***
В другой день нестерпимо хотелось спать. Отнятые часы небодрствования рано или поздно должны были о себе напомнить. Голову накачали свинцом и пускали электрические волны. Когда Курт, оставив цирк, бродяжничал было точно так же плохо: ночлеги не располагали ни постоянностью, ни безопасностью. Нежданные гости (или хозяева) редко вспылали приязнью. Если бы он не повторял себе раз за разом, что Господь его не оставит, то наверняка не то, чтобы никогда не спал – помешался бы. На каждом голосе, доносящимся снизу, на каждом скрипе и шорохе, особенно на адском гудеже машин. Нескончаемые гряды крикливых автомобилей в ужасе своëм превосходили мнительных деревенских жителей с топорами – они мигали. Свет их был тлетворным, до дрожи омерзительным. Хоть демон и размышлял над холодной, но бестревожной смертью, шторы никогда не вывешивал. Неудивительно, что служебный матрас, вываленный Бог знает в чем, в сыром подвале казался ему вполне пристойным спальником. Уоррен развлекал вялую, болящую голову как мог (Змей запомнил, что зомби его назвали только раз), но всë же к вечеру его силы иссякли. В качестве компенсации пришлось оставить лампу и свою книгу. Ноги сами шли в библиотеку. По прибытии мальчик замешкался: взять ли «Сердца трех» или вернуться. Но она как будто подстерегала его. Ждала удобного момента. Она наверняка так изворачивалась не только с ним. Бессилие помножилось на раздражение. Даже обсуждать деликатные темы с Уорреном было не так утомительно, как говорить с Рейвен о чем угодно. Одна радость – женщина оказала услугу, опустив эпизоды ночных вылазок, и сразу перешла к мякотке. Мистик хотела помочь и собиралась это сделать несмотря ни на что. Новая книжка была почти вытянута с полки. Она толкнула стеллаж, на котором он полз. Курту, конечно, повезло больше, чем Джеку. С треском вылетевшие несколько страниц мальчик, ловко сеганув, поспешил собрать. Книгу подняла она. "Думай обо мне, что захочешь", "Я делаю это не ради себя", "Потом ты будешь благодарен". Хвост больно ударял по бокам. Он повторял, как манру: его нельзя обидеть. Его нельзя обидеть, потому что у него нет гордости. Но "Я никогда бы не пожелала тебе зла" доказала обратное. Она могла бы добавить, что никогда бы не рассказала его близким друзьям о Стефане, никогда бы не выставила его ничтожеством перед сокомандниками и никогда не стала бы сплетничать о его проблемах с телепатом для пущей правдоподобности. О, эта иголочка попала прямо в нарыв. Вагнер начал бы коренить еë благонамеренность на чем свет стоит (и не покаялся бы), если б не чудо во плоти: в библиотеку кто-то шумно зашел. Счастье Мистик, что книжку она держала некрепко. Отчитавшись у кафедры, он улизнул – задел только темненькую девушку с белой головой. В уединенной комнатке она не могла его достать. Подумать только, как быстро спасительница, героиня, кровь его крови, стала последним, кого бы он хотел видеть рядом. Теперь никто не мог его достать. Он вздохнул спокойно. Купаться втроëм Уоррен отказывался теперь с бóльшим упорством, и чаще всего «везло» бесу. Он не знал пощады: брызгался водой, шлепал по мокрой одежде гелем и особенно падок был на стегание полотенцем. Курт не ждал от него ребячливости, но не торопился оставаться в долгу, лишний раз поливая в лицо. При всем этом Хэнку, за которым такого опыта не наблюдалось, мальчик не завидовал. И почему он вспомнил об этом именно сейчас? Когда вода падала на голову, затем бежала по груди и спине. Когда распаренная кожа покрывалась мурашками. Когда уши плавились от шума и струй. Он бездумно выкрутил краник так, чтобы напор был несильным, но теплым, как если бы мочку трогали тонкие, почти эфирные пальцы. Чувство было ему давно знакомо – нужное, затапливающее, пробивающее до кончика хвоста. Курт вдохнул. Это чувство вело в темноту. Он покорно закрыл глаза. Стоило бояться черноты в собственной голове: у неë были сильные руки, широкие плечи, шрамы на животе. Бледные щёки. Змей продер глаза и, уставившись на плитку, понял, что не понял, что увидел. Поддавшись прихоти растереть себя губкой, он постарался не увидеть это снова. Получалось недолго: вода не спрашивала, куда ей попадать, и стремилась в глаза. Но это растаяло словно дымка, не оставив даже тревоги. Вода стала тоскливо тихой. Курт действительно был один. Его согревала только вода, с ним говорила только вода – и убегала его твердыня прямо в сифон. Хвост ежился между ног. Здесь – не в месте, — было слишком горячо и душно. И в комнате оказалось не лучше. Отправиться в последний путь, сварившись в кипятке, было заманчивее смерти от бреда в каменном (пусть уютном) мешке. Но шальные мысли про открытые окна его не манили с прежней силой. Мальчик с виной посмотрел на «Сердца трёх». Было что-то постыдное в том, чтобы испоганить книжку, и потом не открывать еë. Но у него не было сил. Мольба его прерывалась от устали. Он рухнул на кровать ничком, и на мокрой подушке демона быстро сморило. Его качало на волнах. Было слышно падающие капли. Так такие сны у него обычно и начинались. Жаль, в моменте он всегда забывал, чем обернется вся Он ясно помнил, как сквозь шумный мрак разглядел матроску о голубых полосах. Чистая, как будто только что выглаженная. Она хорошо сидела на раскидистой, твердой, груди. Курт увлеченно, с неясным волнением и страхом разглядывал еë. Стоило потянуться к ней, как лапы стали невидимыми, неосязающими. Но так ему даже больше нравилось. О том, чем были два темно-розовых полукруга в ковре прозрачно-золотистых волос, выглядывающие из под небывало высокого края, Курт не подумал. Лучше бы не просыпался. Чудилось, что у мебели и стен открылись глаза, чтобы взирать на него с укоризной. Вагнера выворачивало наизнанку от стыда. Ни молебен, ни воспоминания о Бородатой Даме, безумного старика в волдырях, распоротой хлыстом кобылы (у него в голове был припасен альманах неприятных увиденностей), ни судорожное хождение по потолку не сделали член мягким. Это было вынуждено. И потому сухо, рвано, слишком туго: он был тих, потому что иначе возненавидел бы себя за слабостью. Горело жутко, ни капельки не приятно. Позор его остался на крае простыни. Честно говоря, ему было больше жаль руки – бес втирал мыльную пену так, словно от этого зависила его душа. Это было нечестно! Курт искренне не понимал почему иногда против воли желал несбыточного, настолько греховного. Это было божественной насмешкой! Почему нельзя было всем телом желать чего-то более приземленного? Вроде ломтика колбасы в пятницу или рубашки, чуть дороже, чем у других? Даже если бы он посмел фантазировать о ком-то достаточно храбром и милосердном или глупом и обречённым, его присутствие было бы... убогим. Сделало бы всё убогим. Он не до конца представлял, что должен делать мужчина в такой ситуации. Его познания о сексе ограничивались похабными историями старших из цирка. Курт ещë до встречи с отцом Магном подозревал, что «конские агрегаты» и «королевские бидоны» – что-то из категории фантастики. И хотя учитель не объяснил, что такое «фонтан», «сэндвич» и «салат», юноша усвоил: половые страсти не ради детей Богу не нравятся. Смертельно не нравятся. Не так давно демон решил, что в его жизни места беременностям не будет. Наверное, это было из-за тех девушек в церкви. Самая голубая-преголубая мечта, где у него были бы домик, овца и жена, не могла допустить этого звена. Ни один малыш не заслуживает жить так, как он. То, что он слушал похотливые байки, вместе со Стефаном, не разбавило тухлых мыслей. Он пришëл в лазарет чернее тучи. Сердито передал Ангелу завтрак и сгорбился над раковиной, вымывая опорожниловку. Доходило до восьми. Уоррен хмурился, но не злился. Молчал, ожидая ни то оправданий, ни то жалоб. Он недоумевал. Курт заметил приоткрытый ящик раньше, чем закладку из бинта в книжке. Там не могло быть перьев – уговор был отдать их все Леншерру, как плату. — Кто тебя достал вперед меня? Не могло и речи идти и о том, чтобы обсуждать с ним секс. Ангел не поймёт. Лишний раз укажет на очевидное, намеренно полоснет по груди без ножа и останется довольным. Его проблема не так сильно бросалась в глаза. Неужели он не заслужил хотя бы пары минут не думать о правде? Хотя бы чуть-чуть зализать раны? Уж лучше дождаться Питера. Или опять вывалить всë на священника. А Уоррен смотрел, сидя у сáмой подушки. Он правда смятен или опять придумывает шутку? — Ich habe von Ketzerei geträumt, — пробурчал бес, присаживаясь рядом.***
Завтрак был ещë одной отдушиной – безбрежным, сытным мирком, куда провели вентиляцию воздуха. Вопреки логике, как только косяк людей расплылся кто куда, окна начали открывать чаще. Курт не жаловался: его аппетиту были только на пользу умеренный шум сонных голов и отсутствие адского амбре из пота, духов и прочей гадости. Ему казалось, будто порции стали больше, оттого их приходилось запихивать в себя, чтобы успеть вовремя. Можно сказать, теперь у трапез не было ничего лишнего. Он был безгранично благодарен повару, думая, что Дункан кормил всех одинаково вкусно. Краем уха мальчик слышал, как его иногда обзывали «латиносом». Змею казалось, что для такого этноса у Дункана слишком светлые волосы, но не сказать, что от этого он не находил его красивым. Всегда в чистой форме, он улыбался ему чудесно, кривозубо. Может быть, и потому что чертик хватался за любую возможность оценить его работы. Иногда никакие слова не могло растопить его – благо, черных дней за лето выдалось не так уж много. Курт познакомился с его близнецом не так давно – случайно называл Карла именем брата, думая, что второй готовит еду и для Уоррена тоже. В то утро демон чувствовал себя дебилом. Сколько раз до этого он успел назвать Карла Дунканом? А сколько ещë будет? Ему совсем их не отличить! С первым укусом сэндвича с ветчиной досада выветрилась. Если ангел ел хотя бы вполовину столь чудесную еду, непонятно, как он оставался таким язвительным. "Даже как-то не верится, что в ещë одной не преподавательской отрасли работает больше одного человека," - подумал вдруг Курт. — Больше не в настроении крушить? — Ороро улыбалась глазами. — Пр-р-ривет, — подрастерявшись, негромко сказал Змей. Глядя на лямку лифа, выглядывающую из кофты, он нашел мутное пятно. Урывки вечера в библиотеке и еë странная реплика встроились друг в друга сходу, и чертенок всë вспомнил, — Ох, я blinder Kopf... М-мне так жаль! Болит? — Если не давить, то вообще ерунда. — У меня есть кр-рем от ушибов. Скажи, если нужно... — Все в порядке. Само как-нибудь заживет. Еë щечки посерели. — Вот мы и одни... — растерянно заметил мальчик. — Ага. Джин на стройке. Вместе с Профессором и Хэнком. — Was? Стр-ройка? — Курт не слышал ничего и близко похожего на шум. — А ты не знал? Рядом строят корпус для среднего звена. Наконец-то вздохнëм спокойно, да? — Дети сильно мешали? — Про учебу знаю не больше твоего, но вот с общагой из-за них туго. Слышала, у Людей-Икс никогда не было соседей, а другие ребята и втроем жили. Да и малышне было тесновато. Курт нахмурился. Когда мальчик обсуждал с Джин затею с Церебро, в еë комнате не было ничего, что не принадлежало бы не ей. Как и в его. "К нам что, так страшно кого-то подселить?" - мрачно пронеслось в голове. Ясное дело, почему старик не стал кого-то заталкивать к нему, но Джин? Что она не могла контролировать? Количество изгрызенных ручек на столе? Неужели Чарльз не видит, как ей тоскливо одной? Вагнер понадеялся, что это разрешится через внезапную стройку. Было что-то безнадежное в том, что только один человек волновался за связь с другим. — А у Скотта был сосед? — Не поверишь кто. Змей чувствовал себя тряпичной игрушкой, которую одной никой терпеливо распутывают руки кукольника. Он бы развил мысль, почему парень, которому для вреда другим нужно очень постараться, опаснее того, кому для того же достаточно просто снять очки. Развил бы, не будь ему так грустно. — Сдаюсь. — Сэмми. — Сэмми, ага... Погоди-ка... — как тесен мир! — Может, мне тоже научиться двигать вещи, чтобы с ним ладить? Он посмеивался тихо, робко, когда она загоготала, как гусыня. У Ороро была очень стройная шея. — У тебя есть кто-то знакомый, кто не сильно любит чесать языком и не тает от одного удара? — Что-то случилось? — заволновался Змей. — Просто хочется размять руки. Поспарринговать. Не знаю, как тебе, но мне без тренировок скучно. Я вижу, ты целыми днями занят в лазарете и не хочу отвлекать, — акцент и странный, неневзначайный тон слепили уши, — Не подумай, это клëво, когда парень умеет о ком-то заботится. Показывать чувства... Многим нравятся клевые парни. В общем-то мне... Ну, не важно. Я поспрашиваю ещë кого-нибудь. Курт стиснул зубы, глядя на крошки. Не только потому что ему опять что-то мерещилось в чужом тоне. Не только потому что обделить еë, почти приятельницу, помощью было бы неправильно, низко. Мальчик вдруг ощутил, это его шанс. Пугающе соблазнительная возможность внести разнообразие в режим «Уоррен-церковь-Уоррен-комната». На практике это был не очень-то и порочный круг: особенно когда появлялся Питер. Наверное, для него и тех дней, когда Курт ходил на учебу, было сверх меры. К собственному стыду ему хотелось провести время с ней. Ненадолго предать чьë-то доверие и оказаться в непривычном, волнующем событии, что добавило б обычному распорядку дня чуть большей значимости... Хотелось ещë немного побыть нормальным. И вспомнился случай в Молле. Как одна маленькая затея привела к одним из самых унизительных моментов жизни. Тогда нормальность того стоила – к тому же он позлил Рейвен. Змей понимал, такие желания отравляют его и без того проклятую душонку. Именно из-за таких желаний он не был достоин спокойной и сытной жизни. У настоящего христианина было на порядок больше скромности и меньше гордыни, а у него... Эх. Он поднял голову на Ороро. Кому бы всерьёз навредила незапланированная тренировка? Они и носа за двери спортзала не высунут. А у Уоррена была тревожка. Книга. Еду он отнесет сейчас и, быть может, они найдут компромисс. — У Мистик неплохой удар-р-р, ты знала?***
Иногда Курт думал, что не может в полной мере чувствовать правильность. Он понимал, что делает хорошее дело определенно не для удовольствия, но почему-то даже удовлетворения было так мало, что казалось, будто дело было плохим. Будто надо переступить через себя, чтобы продолжить это делать. Но что могло быть в том, что делал демон, дурного? Он выбрал одного нуждающегося вместо другого только с расчетом на то, что самому ему не будет никакой выгоды. Может ему не нравилось, что за этот выбор его сложно было осудить? Ближе к середине дня демон совсем запутался в своих размышлениях. Не так всë уж было плохо, чтобы об этом так думать. — Ты ещë не хочешь домой? — Стараюсь об этом не думать. Крылья пятнистыми балками сложились на спине, доставая до пят. Ноги до сих пор немного подрагивали от упражнений. Лежа на боку и подпирая голову рукой, Уоррен выглядел так, будто с него написали когда-то картину (и он это явно знал). Свет уходящего солнца порядочности его болезненной красоте не придавал. — А я хотел бы встр-ретиться с мамой. — Почему ты так говоришь? Ему и в голову не пришло, что Уоррена могло зацепить сослагательное. — У здешних особые пр-редставления о семье. Слишком. — О. Не в бровь, а в глаз. Пока мамочка пристаëт с какой-то херней, папочка пилит голову серьезно. Тебя, конечно, любят и абсолютно принимают, — всезнающим, высокомерным тоном набрасывал мальчик, — До первого косяка. — Скор-рее уж дядюшка. — Дядюшка Чарли... Он просит так себя называть? — Нет. Он знает, что я откажусь. — Было б забавно. А мне повезло больше. Мой дядя – нормальный, но мама думает, что он пытается отравить отца. Курт опустил голову, пряча улыбку. Способность Уоррена говорить о невзгодах голосом, точно о шутке, не могла не впечатлять. — И вот опять это загадочное молчание, — а вот это уже не должно было смешить. — О чем ты? — Ты сливаешься почти всегда, когда речь заходит о чем-то важном. Меня это бесит. — Непр-р-равда. Я всегда слушаю, что ты говор-ришь. И всë помню. — Может быть, это мне уже пора послушать и позапоминать? — он говорил это так просто, будто не душу предлагал вскрыть, а хотел поменяться местами за столом. Курт тихо вдохнул. Это была правда. С недавних пор его личное перед Уорреном было канатным мостиком, над которым разверзлась пропасть из цветных шариков и острых пик. Почему, если он почти всегда падал на что-то воздушное и яркое, у него начинали чесаться бока? Почему это чувство появилось сейчас опять? — Я пр-р-росто не хочу, чтобы над такими вещами смеялись. Это... знаешь, когда живых близких можно пересчитать по собственным пальцам, открываться кому-то... Нелегко. К тому же... — бес прикусил язык. Зря, зря, зря. — «К тому же»? — тон у него колебался между обиженным и готовым обижать. ...Как и излишнюю прямоту тоже. Слону в посудной лавке уже сделали несколько замечаний, и заявить ему, что в даже у самой железной кружки лопается ручка, следовало бы давно. — Да, Уор-р-рен. К тому же. — Значит, по-твоему, я неотесанный, бестактный, вульгарный, напыщенный кретин, что не замечает несвоих проблем, но при том пытается знать всë про всех? К послужному списку собеседника следовало бы добавить «разговорчивый». Но Курту совсем не обязательно было говорить. Этот прием можно было начинать считать его главным козырем. — Ты не назвал себя злым. И я тоже. И Хэнк. — И Хейзер? — Иногда нужно довольствоваться малым, — растягивая «и», резюмировал Змей. Ухмылка не скрасила печальное лицо. Ангел выглядел так, будто ему предложили конфету, что на языке оказалась кислой. Вагнер не сожалел о сказанном – он давал цель, пусть это и звучало слишком покровительственно. Уоррен и прежде понимал, слова могут ранить, но теперь в порожнем взгляде виделась тень надежды. Юноша натянуто лёг на койку (бросалось в глаза, как он старается казаться расслабленным), поджимая губы. Руки сменили положение под подбородком пару раз. Ну разве не так выглядит человек, осознавший свои ошибки? Курт всего на миг засомневался – какая конкретно мысль могла родиться у него в голове? "Он же не может стать ещë грубее?" - нервно задумался демон. — Если тебя пробьет перемывать косточки предкам, я к твоим услугам. В любое время. Демон не вздохнул с облегчением, но в сердцах он ликовал. Внутри плещилась радость. Это явно хороший знак. — Я загадочно молчу, потому что это важно. Danke. А теперь можно было и к сложному перейти. — Сегодня была пр-р-роповедь. Читали про то, как Авр-р-раам приносил Богу жер-ртву. Ко мне после кое-кто подошел... — Девчонки решили действовать? Мне заготовить поздравления? — Я видел женщину, котор-рую видел р-р-раньше... Как глупо прозвучало! Он замешкался только потому что подбирал слова. — Боже мой! Ты видел женщину! — Я часто видел еë у вор-рот школы. И в цер-р-ркви, вместе с каким-то мужчиной. Этот человек подходил к нам с Хэнком, когда мы... ездили по делам. Эта женщина... В общем, спр-рашивала о тебе. Она знает твоих р-р-родителей. Лицо его стало нечитаемым. Курт уже видел его таким: когда дурак истаскал всю свою прелесть, Уоррен заледенел. — Что ты сказал ей? — Ничего. Но она узнала, что мы знакомы. И она угрожала. — Дерьмо. Она знает и при этом... Да кем она себя возомнила?! — Она сказала, будет нехор-рошо, если всплывет, что Пр-рофессор-р пр-рячет от суда пособника Апокалипсиса. — Пф. Скажи колясочнику достать вправить ей мозги и дело с концом. Курт и сам знал, что за его спиной сила непреодолимая и бесконтрольная. Но не вцепиться в это было бы так же неправильно, как не помочь Джин. Благо, такая любовь была ему известна, и цену ей демон знал очень хорошо. — Она сказала, что Кэтр-р-рин очень скучает по тебе. Они надеются, что с тобой всë в порядке. Думаешь, они ждут...? — Сдался я им, как же. — Ты же сам говор-рил, что они почти нор-р-рмальные. — А ещë я говорил, что не простил им крылья. Он скрестил руки на груди, равнодушно уронив голову на кровать. — Твоя... Маргали когда-нибудь хотела, чтобы ты добровольно отказался от своего хвоста? — Я бы без надоумок отказался от своего хвоста, будь возможность. Уоррен потерял дал речи. — Брехня. Ты не стал бы... — пробормотал он, — Просто никто ещë не называл его красивым. Если бы хоть кто-то сказал это, ты бы не смог, — в этом звучало что-то личное. Курту стало любопытно, была это Псайлок или другая девушка, — А от ушей? Уши бы пустил под нож? "Про уши мне тоже ещë не врали," - чуть не сорвалось с языка. — Не понимаю, почему убежденный ортодокс этого не понимает. Это ведь часть тебя. Вроде детали замысла тебя. — Легко говор-рить, когда у тебя эта деталь кр-р-расивая. — Ты думаешь, меня никогда не называли уродом? Спорить было бесполезно. У Ангела ныли ссадины, у демона – отрезанные конечности. Они были отделены от мира прозрачных человеческих вещей и, казалось, обречены. — Это был отец? — Мама. Иногда я представляю, как познакомлю вас и как её тонкое чувство прекрасного покатится в ад. Отец узнал с первыми перьями, что я выиграл генетическую лотерею. Я думал, он молчит, потому что... Каким же идиотом я был. Бьюсь об заклад, он не был против того, чтобы я с корнем выдрал их... Всë это время он искал способ исправить меня. Внутренности похолодели. Язык слегка присох. Он не хотел представлять, как светленький ребëнок пытается выкорчевать из спины безобидные отростки. Распаханная веха заставила его потускнеть. — Ты ведь любишь их? — Ещë бы не любил! Я сожалею о том, что просрал их! Всë самое хорошее в моей жизни связано с ними! — Я пр-ро р-р-родителей. Призадумался. Черт удивился, если б он этого не сделал. —... Наверное, я привязался к ним? — Так почему пр-росто не уступил? Может быть, у отвергнутых не так много общего, как ему казалось прежде. Для Курта это не было чем-то из ряда вон. Уоррен же молчал вопреки – наружу рвалось что-то большое, очень неприятное. Лицо его вмиг покраснело от исступления. Вздох вышел громким. Под веками метались зрачки, за щекой дрожали жевалки. "Это не хорошо," - подумал бесенок неуверенно. Было сложно бояться его. Это был уже не Всадник Смерти и не Архангел. Это был Уоррен, настолько притеревшийся, что в глубине души, куда не падал свет разума, Курт хотел напарываться на его шипы. Хотя бы иногда. — Временами ты такой придурок, знаешь, — скрипя зубами, выдал Уортингтон. Глупо было растрогаться от того, что он проглотил свою желчь и не поперхнулся, но чертик не мог ничего с собой поделать. И от этого, должно быть, забылся. — Возможно, стоило бы быть чуточку внимательнее к людям, подар-рившим безбедную жизнь и готовым тебя пр-ринять? Он видел, как его глаза загорелись и адским пламенем. Курт не понимал – ведь старался быть аккуратным! — Если б ты был хор-р-рошим сыном... — Я бы рехнулся! Я бы стал ебанным ничем! Эта высота недостижима! — вскричал он, — Я не знаю, что значит «быть хорошим сыном» и не хочу знать! Хвост туго перекрутился. Ладони вспотели. Отвернулся. Отвернулся! Это не должны было ощущаться так, будто Змей бросил камень в кого, и тем более, так, будто он попал себе в затылок. У демона было стойкое чувство, что он был далеко не последним, кто упрекнëт Уоррена в подобном. Кто не будет на его стороне. Кто не поддержит его. Если бы Питер сказал, что ему стоило покориться каждому взмаху хлыста, его сердце дало бы трещину. Если бы Питер сказал, что ему нужно было уйти в цирк уродов, оно бы рухнуло. И видит Бог, что бы случилось, скажи Питер, быть хорошим не просто ради и для кого-то, а для неё. И это он причинил Уоррену. Курт искренне пожелал себе провалиться куда похуже. — Извини. Не подумал, что сказал... Я ненар-рочно... А ведь стоило! Стоило включить голову и обнаружить – в семье даже слишком нормальной от детей ждут не просто парочки трюков на трапеции. ''Золотой крест не легче деревянного,'' - подумал демон. — Хочешь побыть один? — Молчи. Твоя деликатность плешит. Я просто хочу позлиться. Благо, хоть в чем-то Курт мог не навредить ему. В равной мере для обоих было пыткой без малого часок обиженно не разговаривать друг с другом. Не оставалось непеределанных дел, а притворяться, что пыль с полудня видима, Курт не собирался. На лежанку он забрался, неудобно уперевшись лицом в стекло. Закатное солнце слепило глаза. Оказалось, Уортингтон мог очень показательно, но при том не ненавязчиво дышать укором. Утомительно. Справедливое наказание. — Я должен был уточнить, что непротив честить преимущественно твоих предков. Твою мамку. Ну... Синюю задницу. — Тепер-рь квиты? — М-м-м... Да, но мне будет легче, если я еще раз назову тебя тупицей. И как сказал один очень хороший человек: — К твоим услугам. В любое вр-ремя. — Ты тупица, Курт. Спасибо, — от этого тона могли растаять ледники.