das Wiederherstellung

       Уоррен наблюдал за тем, как над протянутой рукой колдовал трёхпалый синий эльф. Он не переживал угрызений совести за своё поведение; кроме мыслей о том, что Хейзер Хантингтон была недостаточно терпеливой и спокойной, чтобы работать медсестрой, блондинистую голову ничего не занимало, не мешало чувствовать себя немного свободнее с маленьким демоном, который за неделю научился понимать, что не на все провокации нужно поддаваться. Ну, почти ничего ангелу в том не мешало.        Юноша взглянул на часы над дверью. "Без шести шесть, - заметил он отчего-то угрюмо, - скоро он уйдёт".        — Рука болит? — задушив беспокойство, спросил Ангел как-то буднично и скучающе. Он начал замечать за собой такой упадок после каждого боя — чувства покидали сознание, оставляя в эфире сухой прагматизм. Кажется, парень настолько несильно хотел сломать синему бесу что-то, что, даже наверное, вовсе не хотел сломать синему что-то или хотел, но не синему вовсе.        — Немного. А у тебя? — ответил Курт, разматывая бинт на левой руке. Он снял компресс как всегда аккуратно. Змей ухватил руку за кисть и локоть и начал её сгибать-разгибать.        — Я... почти не чувствую её.       Ангел не признавался, что паузы самая нелюбимая его часть разговора — кажется, он понял это недавно.        — Залпы не было слышно.        — О чём ты?        — Так четвёртое уже.        — ...Уже пр-рошло. Четвёр-р-ртое было вчер-ра.        Наверное, это было предсказуемо. Уоррен не хотел слышать чепуху про сложившиеся обстоятельства. Ему чудилось, будто руки вспотели; он обтёр их сорочкой, про себя заметив, что это неравноценно умыванию.        — Хэнк собир-р-рался впр-р-равить тебе ноги сегодня.        — Даже не знаю, что из двух зол хуже, — заметил Уоррен, поднимая взгляд в потолок, — когда тебе вправляет кости нехирург или когда это делает Хейзер.        — Du wirst es bald verstehen, — Курт тоже улыбнулся. Если Зверь не покажет что-то выдающееся сегодня, то Змей так и останется на вершине рейтинга костоправов. Но что-то Уоррена насторожило в его словах.        — Погоди, ты что, не придёшь?        — Raven versprach ein langes Training... Ich fürchte, ich werde zu spät sein.        — Эта та синяя..? — он чуть не сказал «милашка». В его арсенале это было самое мягкое выражения, каким только можно было описать ему женщину, больше походящую на подростка, чем на чью-то мать.        — Напряжёнка с английским, да? — не угадал, но сообразил юноша, не в первый раз замечавший у Курта привычку неосторожно переходить на родной, немецкий язык.        — Не то что бы... Пр-росто в цир-р-рке особо гр-р-рамоте не учили.        — Где же ты учился?        — В пр-риходской школе, — сказал Курт, поднимая голову от внимательного и бережного обмазывания руки какой-то густой мазью с терпким запахом лаванды, — В пр-риходской школе Святого Магна и где пр-р-ридётся.        — Святоша, значит... — задумчиво проговорил Уоррен.        — А где учился ты?        — Академия Экстерса, — просто ответил Уортингтон. Ему было ни тепло, ни холодно от мыслей об училище. Никак иначе реагировать на место, в котором он смог расправить крылья и тут же пасть в пламя, он не мог.        — Я недоучился год.        — Мне оставалось где-то четыр-ре года до втор-р-рой ступени. Кажется.        Компресс и приятно, и неприятно одновременно облизал колючим льдом его бездыханную конечность. Курт начал фиксировать её бинтом, и, пока он это делал, Уоррен отметил про себя не только мягкость его лап, но ещё и какие-то тёмные рисунки, тянувшиеся странной росписью ниже кисти вглубь халата. Что-то сильно похожее, но в то же время другое, он уже видел где-то. Это что, дежавю? Уоррена вдруг осенило. Он видел такие же символы, когда бес переодевался в халат!        — Что за татуировки? — с теми же повседневными нотками в голосе спросил Ангел, казалось бы, то, что следовало спросить раньше.        — Ох, это... Это пр-росто... послания Ар-р-рхангела Гавр-риила... — уклончиво ответил Курт, по неосторожности затягивая гипс по туже и делая Уоррену больно. Он шумно выдохнул, — Пр-рости! Пожалуйста, пр-рости, я-я не хотел!        — Типа, церковная свастика? — тут же решил отыграться Уортингтон.        — Это не свастика, — тут же сказал Змей строго, не поднимая головы, — и это... не татуир-р-ровки.        Репетиторы читали с ним Ясперса. И Архангел понимал, что сказанное было неприемлемо, хотя и не знал, кого оскорбил сильнее: верующих или жертв господского режима. Уоррену эти две ячейки населения были в равной степени важны, как и какие-нибудь голодающие в далёкой Эфиопии или сахарные диабетики первого типа на окраине Манхэттена. Он думал об этом каждое божье утро, когда просыпался после обеда, и каждый божий вечер, когда засыпал до обеда.        Однако его равнодушие было особенным, неоднородным — людей, разделяющих взгляды о преобладании одной расы над другими, он презирал принципиально, а верующих в зависимости от степени их фанатичности. Мог ли Курт разделять подобные идеи? Конечно, нет, это Курт. А Уоррен? ''Я же нормальный. Я бы не стал поддерживать уничтожение масс,'' - подумал он искренне.        Тем не менее Уоррен, конечно, ему не поверил. Змей разумно предпочёл не смотреть в ему в лицо. "В жвачке нашёл. Как я сразу и не догадался," - думал парень, внимательно разглядывая чёрный контур непонятных ему кривулек на лапах Курта.        Они, тобиш рисунки, казались ангелу слишком глубокими, очень реалистичными для ненастоящих. На мгновение Уоррену даже показалось, что они вырезаны на плоти. Могли ли его так изорудовать в цирке? Но, изувечь его кто-то так насильственно и безбожно, он бы не относился к этому так спокойно... А с чего Уоррен взял, что Курт относится к шрамам так спокойно? "Он точно чего-то недоговаривает," - убеждённо думал ангел, колеблющийся между тем, чтобы оставить всё, как есть, и тем, чтобы разговорными пытками или иными средствами вытащить ясный, правдивый ответ. Но не всё ли ему равно? Он хочет показать, что обижен? После всех этих дней Уоррен собирается казаться уязвлённым?        А тем временем, Вагнер отвернулся за чем-то к тумбочке, чем невольно подал Ангелу удобный момент. Уортингтон не раздумывал, не побрезговал и не стал медлить: сгребая все сомнения и догадки в одно небольшое усилие, сосредотачиваемое в кончиках пальцев левой руки, он, превозмогая явно не самые приятные ощущения, схватил демоническое отродье за запястье, ощущая под ладонью невысокие линии. От старости или от тощести? Демон был субтильным, жира в нём набралось едва ли на пиалочку. Получается, они новые? Даже горячая правая рука похолодела, когда Змей посмотрел на него искренне непонимающе.        — Was? — спросил Курт, видимо, думая, что страх, мерцающий в зелёных глазах, — плод какого-то неудобства, вроде сильно затянутого гипса или потребности в стакане воды.        — Кто это сделал с тобой? — не думая, о том, что это никоем образом его, незнакомого Вагнеру человека, не касается, серьёзно спросил Уоррен. Он видел, как его взгляд падает на собственную лапу, заложницу цепкой руки Ангела.        — Я.        Так спокойно говорят, вечером ожидается дождь. Уортингтон отпустил его. Пока мысль балансировала между «Блять, он мазохист» и «Блять, он религиозный фанатик», он взирал на Курта.        — Это наказание, — аккуратно объяснился мальчик, потирая отпущенной вдруг рукой шею, — По одному за каждый гр-р-рех.        Язык к нёбу присох. Он недостаточно преисполнился в любви Богу, чтобы понимать сакральную прелесть искупления ошибок болью самобичевания. Ещё больше он не понимал, откуда за душонкой у такого создания так много грехов, что их история тянется от макушки до кончиков пальцев. Неужели не шутка: хлюпик перед ним — беспощадное чудовище, кошмарящее стариков и детей. Он смотрел на Курта, который смотрел на него в ответ, и пытался поверить в это. Лютый и бессердечный монстр, который только недавно перестал дрожать, как несчастная собачонка, в его обществе. Как правдоподобно.        Ангел думал, что Змей не стал бы себя резать из-за всякой ерунды по типу маленькой лжи или лишней конфетки. Так почему он это делает? Голова стремительно наполнялась новыми и новыми вопросами, не обретающими не только ответов, но даже каких-то необъяснимых, быстрых, интуитивных рассуждений. ''Видимо, для него очень важна церковь,'' - хмурясь, подумал мальчишка.        Он пытался опровергнуть навязчивые мысли о Курте-фанатике: парень, который сидел перед ним, будь он одержимым католиком, не переменул бы с пеной у рта доказать, что эти библейские знаки несут в себе нечто очень важное, что для исцеления души ему, как воздух, необходима добродетель, а не жестокосердие, что он — овца, блуждающая в потёмках боли, страха и злых мыслей и тому подобный бред. Но он, даже если вынашивал такие планы в сердце, ничего подобного и близко не делал. Кое в чём Уоррен был уверен наверняка — Курт Вагнер тупой, как пробка, следовательно, если бы он хотел мимикрировать, то прокололся бы сходу.        — Ты же не собирался делать это за то, что было в Каире и Берлине?        Тот молчал, глаза метались из стороны в сторону. А ведь ему не горело брать ответственность за то, что какой-то синий отморозок порежется!        — Ты что, уже сделал это? — громче спросил Уоррен. Его угрюмый вид, видимо, показался устрашающим.        — Nine..! — торопливо ответил Курт, — Nine...        — Ты с кем-нибудь об этом говорил? — он зазвучал осторожнее, потому что вовремя сообразил, что о чём-то настолько личном, будет неуместно агрессивно допрашивать.        — С пр-р-рофессор-р-ром.        Хвост натужно свернулся. А он не очень-то и любил коммуницировать, как Уоррену сперва показалось.        — И что сказал колясочник?        — Это непр-р-равильно, — повторил слова Чарльза Змей как-то неуверенно, будто сомневался в том, что это была правда. Будто считал членовредительство залогом избавления от грехов.        — И это мучительно.        Он стал необычайно мрачен. Кэмерон однажды спросил его, о чём больше переживал Уоррен Младший, когда застал его с бритвой в ванной: о том, что сын мутант, или о том, что сын повредит лицо. Тогда Уоррен Третий увидел первые признаки его недалёкости — для отца между этими тревогами смело ставилось равно.        — Я-я... Иногда мне кажется, что Он меня не слышит... — признался Змей, упоминая о Боге одновременно очень трепетно и сожалеюще.        — Почему ты так думаешь?        — Не могу сказать...        Ангел посмотрел вопросительно, но языку воли не дал. Уоррен пока что не успел задуматься о том, тиранил ли он Змея, если бы тема их беседы была иного характера. Природа его снисходительности в этом вопросе объясняется тем лишь, что он сам не до конца отрицал Бога. Корни эта причуда брала из детства: каждое Рождество речь заходила о прелестном ангелочке. Одна из его нянек оказалась протестанткой, она же и объяснила ему бэкграунд Христа и рассказала многие байки из Нового Завета. Мама не впечатлилась, когда услышала от него историю про копьё Сары, которая стала второй женой Адама, потому что он оторвал голову Давида, после чего умыл руки из какой-то чашки, что на самом деле было сном Иосифа, который задремал на Нагорной проповеди из-за сильной засухи. В череде других надзорщиков, разных неприятных событий он быстро выбросил из головы всё это, пока вдруг не понял, что всё это время за ним кто-то неустанно наблюдает и смеётся. Он где-то читал, что к вере часто обращаются невротики, ища заглавную фигуру, диктующую жизнь. Но если парень был уверен, что каждый сам плетёт свою судьбу, то почему видел перед собой тому контраргумент, к тому же сам им являлся? Так не должно быть. И всё же ангела и демона разделяло чуть больше трёх метров.        — Я должен быть благодар-р-рен за то, в чём Всевышний мне не отказывал, — сказал Вагнер вдруг немного весело, будто предмет разговора неизменно дарил, то есть не отказывал, два хороших подарка в год. Мальчик, с удовольствием опираясь на локоть, насмешливо любовался бы его откровениями — позволяли бы обстоятельства. Интересно, сколько раз бы он угадал с его мечтами? Курт не выглядел, как парень, грёзящий о золотых горах, праздной жизни или хотя бы об одной непринципиальной девушке.        — За что ты обычно молишься?        — За р-р-разное...        — Например?        — Я... Я молюсь за здор-р-ровье моих матер-рей, за здор-р-ровье всех близких. Молюсь за то, чтобы ты и Питер-р-р выздор-р-ровели. Иногда молюсь за то, чтобы никто не косился, когда я иду мимо... — объяснил он, скованно сжимая воздух. В другой реальности Уортингтон непременно бросил бы взгляд на мимоходом бредущего Змея. Глупо было спорить с тем, что люди за стеной могли разглядеть в нём пусть и добродушного парня, но далеко не самого красивого. Наверное, это было главной ошибкой окружающих.        Но зацепился он по большей части за другое. ''Он сказал «матерей»... Мне показалось? Нет, я чётко слышал...'' - размышлял Уоррен, хмурясь так, будто это касалось его собственных родителей. Парень пришёл к выводу, что по статистике даже в самой злополучной части света в семье с детьми только одна мама; потому он поинтересовался, не выказывая преждевременной скорби:        — Что случилось с твоей матерью?        — Э-это сложно объяснить... — ещё одна попытка соскользнуть вынудила Архангела припомнить все подобные ответки, а их было не так много, чтобы отнять хотя бы немного времени. Пустышек было три минимум. ''Я думал, что из меня будут вытягивать клешнями ответы,'' - вредно заметил он, и эта вредность очень живописно отразилась на его лице, что не мог не увидеть Курт, — У меня две мамы, и одна из них в Бавар-р-рии...        — Две мамы... — тупо и чуть громче повторил Уоррен, анализируя наличие матери в количестве больше, чем одна штука, у (не)обыкновенного мальчика-христианина. ''Я нихера не понимаю...'' - понял юноша, нервно улыбаясь и предоставляя прекрасную возможность рассмотреть истинный ступор.        — Две мамы. И одна из них в Бавар-р-рии, — качая головой в такт слогам продолжил Курт, будто бы объяснял это маленькому ребёнку, а не своему ровеснику, — Мистик и Мар-р-ргали Шар-рдос. Когда я р-р-родился, Р-рейвен, — моя биологическая мать (помнишь, она вытащила нас из клетки..?), — не могла позаботиться обо мне. Она была в бегах из-за долгов er Vater. Он умер-р-р от оспы в Обераммергау до того, как я появился на свет. Мистик пр-ришлось отдать меня Мар-р-ргали и скр-рыться в Евр-р-ропе. Р-рейвен сожалеет, что почти не участвовала в моей жизни. От неё я узнал, — Курт невесело улыбнулся, тупя взгляд об пол, — что жители той дер-ревни думали, что я посланник Дьявола и пытались убить нас обоих.        — Какого чёрта ты говоришь об этом так..? — «просто» хотелось добавить нахмуренному Ангелу. Всё не могло быть так радужно; не могла международная героиня, слава о чьей неуловимости облетела весь шар земной, Рейвен Даркхолм, передать в руки малознакомой аферистки своего ребёнка. Даже под угрозой смерти не могла бы, люби его по-настоящему. Уоррен действительно не понимал, почему Курт этого не понимает. Вагнер лишь хохотнул, не оголяя клыков.        — Если бы мне давали шоколадку каждый р-раз, когда люди считали меня посланником ада, — сверкая глазами, сказал он, — у меня бы быть тр-р-ри шоколадки.        После этих слов желание поддевать Змея поуменьшилось. Оказалось, что это не имело никакого значения. Курт не захочет думать и удобно перекроит все зловредные звуки — хорошо. Курт услышит что-то простое и обидное — тоже хорошо, ведь тогда его время здесь окупится. Одни только плюсы. Даже немного завидно. Интересно, он считает это наградой за свои труды? Для него есть неприемлемая боль? Уоррену нравилось гадать, хотя и небольшой осадок ему докучал.        — Я остался в Бавар-р-рии с Мар-р-ргали. Нас подобр-р-рал Мюнхенский цир-рк. Там она р-растила меня вместе со своими детьми. Она хор-р-роший, добр-рый человек, — набирая уверенность, продолжил Курт, заметивший перемену настроения Ангела.        — Она вырастила тебя в цирке, — притворившись, будто бы ничего сверхстранного не было сказано, добавил Уоррен, почему-то мгновенно представивший себе смуглую гадалку, показывающую маленького визгливого синего младенца на потеху публике.        — Она никогда не пыталась посадить меня в клетку! — будто читая его мысли, тут же заступился за человека демон, с жаром верующего, чья святыня была оскорблена сомнением, — Мар-р-ргали любила меня так, будто я был её сыном. Я и был им, с ним... Она всегда говор-р-рила, что я был особенным, и однажды я пр-р-росто повер-р-рил ей... Я бы никогда не пр-р-рыгнул с вышки, не зная, что meine Mutter поймает меня. Если бы не она, я бы не стал er erstaunlicher Springer, самым искусным акр-р-робатом в Гер-р-рмании, — Курт сказал это так вдохновенно, что тут же пристыдился. Боялся похвастаться? Только у бывалого скептика остались бы подозрения касательно его таланта, Уоррен был таким сортом неверующих.        Ангел подождал, прежде чем сказать равнодушное: ''Ого''. Это была вся его реакция. Курт вздохнул как можно тише, и в шёпоте дыхания слышалось сожаление о том, как много личного было рассказано тому, кому, кажется, на всё это было совершенно фиолетово.        Только потом, в неудобной тишине Уоррен начал неспешно перерабатывать то, что услышал и то, что дал услышать. Забитый, вопиюще-правильный чертёнок, вопреки всем снесённым грозам, возился с ним, Уорреном Уортингтоном III, желчным и самовлюблённым мясным паштетом, который на бескорыстную заботу намеренно безразлично плевал. Со стороны это казалось действительно ужасным поступком. Но почему он должен проявить снисходительность, если никогда не просил помощи? И почему его подмывало как-то оправдаться, если всё понимал?        ''Высший пилотаж,'' - скверно думал он о себе, поджимая губы и стараясь смотреть куда угодно, только не на Курта, взаимно избегающего его раненную фигуру. Так странно: чуть грязный кафель интереснее такого собеседника. Думать о том, что меньше, чем за пару часов, он повредил руку и унизил мать единственного человека, который по собственной воле тянулся к нему, было очень стыдно. Ещё стыднее было думать, что какому-то голодранцу с родителями повезло гораздо больше, чем ему, выходцу одной из солиднейших семейств, не взирая на то, что один вырос на цирковой помойке, а другой с серебряной ложкой во рту.        Уоррен — не Курт. Ему вместо тяжёлой судьбы обычного человека попалась конфетка, шанс на миллион — рождение в богатом доме. Ему никто не говорил попытаться расчёсывать едва появившиеся пёрышки, вместо того, чтобы срезать их под корень. Ему никто не говорил попытаться взлететь, вместо того, чтобы выбирать плащ потолще-подлиннее. Ангел, горделивый Ангел, ведясь на поводу упрямой глупости, силился не признавать очевидного: ему хотелось, чтобы хотя бы мама раз за семнадцать лет сказала ему что-то тёплое и ободрительное на этот счёт. Как бы не бился он в попытках убедить себя в обратном, в глубине своей души он желал, всей душой желал именно этого. Как бы она могла это сказать? ''Сынок, твои крылья весьма бесподобны''. Да, может и так. Она всегда говорила снисходительно, когда её что-то не устраивало. О папе и говорить нечего. Даже в вообразить его не таким, как обычно, было невозможно.        Взбередив старую рану, этот юродивый, наверняка не подозревая ни о чём, разбудил давнюю обиду на предков. Чем быстрее Уоррен понимал, что, питая зависть, он признаёт некоторое преимущество демона над собой, тем мрачнее он становился. Для заносчивого подростка, который мог чуть больше, чем дождевой червячок, было малотерпимым признание превосходства даже беспородной собачонки над собой. Не прошло слишком много времени для торжества здравого смысла в кудрявой голове: все эти невысказанные, необоснованный претензии к заведомо неплохому, пусть и необычному парню не более чем глупость или, если быть точным, «херня ебучая». Бетти предложила бы закатать губу, замкнув очередь тошнотворной ненависти на нём самом. И всё же, увязнув в поганой трясине, он потешил своё эго хорошим микропоступком — не стал о ней спрашивать.        Пока Уоррен переживал этот богатый спектр чувств, Змей тихо, как мышь, снял белый халат, ненадолго остановив широкую ладонь на толстой повязке, снял холодную, сухую рубашку со спинки стула. Он громко встряхнул её, распыляя крошечные моросинки, больше напоминающие пыль, чем воду в лунном свете, чем привлёк к себе внимание. Уортингтон смотрел на Курта так удивлённо, будто бы он не надевал рубашку, а снимал её не весть Бог для каких целей. Демон смотрел ему прямо в глаза и молчал.        — Так ты всё-таки пойдёшь на тренировку? — раздражённо хмурясь, спросил Ангел.        — Ja, — как ни в чём не бывало отозвался Змей, — Я должен.        — У тебя рука расхуячена в мясо.        — И что?        Против воли на миг заиграли жевалки.        — Просто хотел пожелать удачи, — не подумав, ляпнул он привычно сардонически. У Уортингтона получалось вкладывать в слова сарказм даже там, где он этого не хотел делать, — Черт...        Курт, не посмотрев на это, застегнул оставшиеся пуговицы, немного попялился на свои ноги какое-то время и, убедившись в том, что он уже почти опоздал, при взгляде на настенные часы, сел обратно.        — От одной пропущенной тренировки никому хуже не станет, — негромко прозвучал Ангел. Как будто виновато.        — Я люблю подер-р-рживать фор-рму.        — Ты не в лучшем виде, чтобы поддерживать форму, — снова гнул своё Уоррен. ''А ты не в лучшем виде, чтобы раздавать советы,'' - подумал он едко про себя.        — Я не обязан быть всегда лучшим, — Вагнер прозвучал небрежно. Но так как лимит на плохие слова исчерпался две глумилки назад, Уоррен простил камень в свой огород.        — Да, верно. Ты обязан молиться за всех своих друзей, — попытался пожать плечами парень, которого практически идентичная собственной упрямость начинала подбешивать. В силу некоторых особенностей положения, жест вышел принуждённым.        Курт посмотрел на него тяжёлым взглядом, будто бы пытался что-то сказать, но в том ему что-то препятствовало. И Уоррен не мог махнуть на это рукой. Они просидели в тишине ещё с десять минут, прежде чем Ангел, переломив минутное колебание, нашёл в себе волю сказать что-то искренне безобидное:        — Скажи Рейвен, что не можешь тренироваться из-за того, что я повредил тебе руку.        — Но ты не...        — Скажи Рейвен, что случилось, — твердо оборвал его на полуслове Уоррен, — Не надо вредить себе. Ты не должен... Это гнусно.        Вагнер натянуто ухмыльнулся в попытке придать и без того натужной обстановке естественности. Наверное, если бы он этого не сделал, никто всерьёз не поверил бы, что всё нормально, но, к счастью, с неудобствами от недоговорок мириться долго не пришлось: у небезызвестного пропавшего на наручных часах был установлен чудо-таймер, сводящий стрелки часов именно к тому моменту, когда следовало разбегаться, с точностью до секунды и с регулярностью до каждого раза, когда представлялась возможность видеться перед тренировкой. Череда удачных совпадений была настолько подозрительной, что только самый глупый человек на свете не заподозрил бы Зверя в чем-то. Уоррен заметил и сопоставил это только сейчас. Если это не очередной приказ Ксавьера с призрачным вознаграждением, то вплоне возможно, что самые сильные самоненавистнические флюиды источает вовсе и не Курт.        Кроме благодарности за терпение Курт, к слову, как всегда пожелавший им доброй ночи, ничего в свой адрес не получил. Хэнк увалился за документы и с головой нырнул в работу. Очевидно, целлюлоза так прочно вписалась в его график, что заменяла большую часть естественных вещей. Хуже того Зверь в теории мог уединятся с блокнотом или папкой, единственно было одно — он ничего не ответил демонёнку. Забыл про него, как про назойливую муху. ''Неслыханная наглость!'' - подумал Уоррен, покачав головой.