***
Когда Рябинов вернулся в комнату, Летов уже полностью ушёл в тяжёлые раздумья. Об этом указывал его «взгляд в никуда», и чуть наморщенный лоб. Костя подал другу стакан, и тот машинально его принял. Казалось, Игорь не хотел говорить. Он только молча выпил содержимое стакана и закрыл глаза. Так он просидел всего лишь с минуту, но Рябинову показалось, что молчат они уже целую вечность. Чуть откашлявшись, якобы напоминая Летову о своем присутствии, Костя начал непростой разговор: — Я не хочу идти на глупые манипуляции, мол, встань и пойди ради меня. Да ты и не сможешь… — тут Рябинов осекся, однако реакции на лице Егора не было никакой. — Но ты должен принять себя таким, какой ты есть. И исключительно ради себя. Я и остальные тоже, там, счастливы будем, но ведь главное… — Кузя, — перебил Летов и открыл глаза. — Я могу ходить, но только с тобой по очереди. Тащи шахматы. Костя недоуменно смотрел на Егора, а потом словно расцвел на глазах. И затрясся в беззвучном смехе. — Доперло, да? — спросил Летов, довольный эффектом. — Вообще, — голос Игоря стал серьезным, — вы не понимаете моей трагедии. Меня не напрягает мое жалкое положение. Тем более… Янка-то погибла. А я нет. Тут дело в другом. — В чем? Летов только развел руками. Мотнул головой на мятые листы вокруг себя. На пыль и беспорядок в комнате. Нераздвинутые шторы, в которые еле-еле пробивается тусклый свет осеннего денька. — Мне стыдно жить дальше, — тихо сказал Игорь. — Я ничего не могу делать. Почему я не умер вместе с ней, как и должно было быть? Нахуй я здесь нужен, калека? — Оставили, значит, нужен… — неуверенно произнес Рябинов. — Откуда тебе знать, как должно было быть? — Это я точно знаю, — усмехнулся Егор, но Костя услышал, как его голос дрогнул. — Внутри что-то постоянно твердит, что я не нужен здесь. Что все должно было закончиться. За то что живу — доебы совести и никакого вдохновения. Да что там вдохновение, простое желание жить отобрали… вместе с ней. Летов замолчал. Несколько капель упало на какой-то лист. Кузя никогда не видел, чтобы Игорь плакал. Но теперь Рябинов прочувствовал весь смысл, вкладываемый в фразу «скупые мужские слезы». Это слёзы поэта, потерявшего вдохновение. Слезы мужчины, потерявшего любимую женщину. — Но жизнь-то не кончается на одном человеке, — неожиданно для самого себя сказал Костя. — И не в одном, э-э-э, предназначении. Если там, — Рябинов поднял указательный палец вверх, — если там решили, что тебе еще не время, то вряд ли они хотят, чтоб ты тут сидел и пытался высрать стишок. — Да мне, блять, какое дело до этих пидорасов сверху?! — крикнул Егор. Вдруг хитро ухмыльнулся, глянул на Костю своим кокетливым взглядом. — Пидорасы сверху. Смешно. А ведь как точно я сказал. Сверху над нами какие-то пидорасы, которые только и делают, что нас ебут, а виноватыми выставляют кого? Правильно. Тех, что снизу. — Летов, сукин сын, ты гений. — Рябинов даже захлопал. — А теперь пошли на улицу, скатаемся до ближайшего магазина. Купим тортика. Когда в последний раз тортик ел? — Да не помню я. Каждый день ведь, бля, тортами питаюсь.***
На улице, собственно, во всей своей красе расположилась осень-хуесосень. Костя толкал инвалидную коляску, в которой расположился Егор, бледный от просиживания дома, но уже с какими-никакими красивыми руками — не те веревки, что были раньше. А чему тут удивляться? Рябинов бы не удивился, если б Летов вдруг отрастил крылья, чтобы подлететь к холодильнику за пивом. На коленях у Игоря чуть покачивался дешевый тортик с обилием непонятного, безвкусного, но зато цветного крема — будто взорвался попугай, а его остатки сковыряли со стены и сделали из этого торт. Навстречу Рябинову и Летову двигалась другая процессия, тоже с коляской, но с детской. Девочка, лет тринадцати, мальчик, чуть младше, двое совсем маленьких детей-дошкольников и коляска. Проходя мимо, дети уставились на Егора; старшие отвели глаза, а младшие к ним прижались. Игорь проводил их взглядом, и когда те скрылись за поворотом, спросил у Рябинова: — Странно, где у них родители-то? Шестого делают, а этих погулять выгнали? — Не знаю я, — пожал плечами Костя. — Все мы дети, которых непонятно куда непутёвые родители отправили. Пошли-ка чаю выпьем. — Ага, давай, смотри не отставай за мной, — хмыкнул Егор, задумавшись над словами Рябинова.Осень-хуесосень, счастья нет в помине, Подорваться что ли на амфетамине, И рекой растечься Обью, Обищей, И жизнь покажется ещё уёбищней...
Осень-говнососень угощает чаем, Нас ебут, мы то слабеем, то крепчаем, Дилер не занёс товар, товарище, Но слава богу есть друзья-товарищи