Ничего нового

Почувствовав прикосновение к бедру, Марина проснулась. Сквозь занавески пробивался серый утренний свет. Она прислушалась. За окном моросил дождь. Как хорошо, что у нее сегодня нет уроков и можно просто лежать в постели и никуда не торопиться. — Муррр, — рука Риты легла на ее грудь, — доброе утро. — Доброе, — Марина с хрустом потянулась, — который час? — Какая разница, — не дав ей опомниться, Рита оказалась сверху, языком обвела по ареоле соска и пробормотала. — Тебе сегодня никуда не надо. — Точно. Люблю среду. — А еще что ты любишь? — голос у Буниной был низкий, хрипловатый, многообещающий. Марина, без нажима проведя ногтями по спине до резинки пижамных штанов, запустила в них руку: — Это-о-о… И с удовольствием ощутила, как упругие теплые ягодицы вздрогнули под ее ладонью. — Ну что за умница, — Рита спустила штаны, влажно и горячо вжалась между ног, — и как тебя не трахнуть? Телефон, лежащий возле кровати на тумбочке, зазвонил в самый неподходящий момент. Марина наморщила лоб. Пятую симфонию она установила на Ермакову. Рита, не убирая пальцы с клитора, выдохнула: — Не бери. — Это завуч, я должна… — Марина потянулась к мобильному. — У тебя методический день, — пальцы задвигались интенсивней, — пошли всех на хуй. — Да, Полина Степановна, — сводя ноги вместе, она зажала между ними Ритину кисть и чуть не застонала в трубку. — Марина Викторовна, — по официальному обращению Гордина поняла, что завуч не одна, — вас срочно вызывает Наталья Андреевна. — Что-то случилось? — она инстинктивно напряглась, стараясь не смотреть на тут же нахмурившуюся Риту. У Ермаковой громкий голос, все слова хорошо различимы. — Случилось. Заславская ваша сорвала урок истории. Нахамила Михаилу Ананьевичу, довела его чуть ли не до сердечного приступа. Мать мы уже вызвали, она едет. Ждем вас. Ермакова отсоединилась, даже не дав Марине ответить. — Да, блять! — Рита раздраженно откатилась на другой конец кровати. — Это что за фигня? А без тебя они ее казнить не могут? — Я — классный руководитель, — поднявшись с постели, Марина заметалась по комнате, выбирая, что надеть. Пока она, ежась от холода (Рита любила спать с открытым окном), рылась в шкафу, в ней нарастала досада на Заславскую: могла бы и придержать язык за зубами. Вечно она острит и умничает. Обычно ей, благодаря обаянию, все легко сходило с рук, но, видимо, на Банана, как окрестили его дети то ли из-за болезненно-желтого цвета лица, то ли из-за отчества, ее магия не действовала. — Если б я знала, что ты свалишь, не брала бы сегодня выходной. Специально ведь подстраиваюсь. У меня, между прочим, запись на месяц вперед, — Бунина тоже начала одеваться. Нервно, шумно, щелкая застежками. — Ну, Рит, кто же мог предвидеть, что такое произойдет, — Марина, наконец определившись, сняла с вешалки синий строгий костюм. Юбка-карандаш, двубортный пиджак, заколотые на затылке волосы, неяркая помада. Вид, вполне соответствующий серьезности ситуации, тем более, что Сараева и сама одевается, как вечно пребывающие в поисках смысла жизни училки из фильмов шестидесятых. — Да ты могла бы сказать, что не в городе. Что у врача. Хочешь, я тебе справку сделаю? Организую острое воспаление, гингивит, удаление нерва. — Не могу. Я — классная, и без меня такие вопросы не должны решаться. — Маруся, ты хоть себя слышишь? У нее мать есть родная. Вот пусть она и беспокоится за своего ребенка. Чего ты жопу рвешь, тебе не пофиг ли? — Рита принялась застилать постель, аккуратно, уголок к уголку. В резких движениях сквозила откровенная ярость. — С матерью там все странно. Я ее вообще всего раз видела в конце прошлого года, когда она наконец соизволила явиться на родительское собрание. Ей будто наплевать на все. Недавно звонила ей, говорю, у Лили русский хромает, может, стоит взять репетитора перед ЕГЭ. А она отвечает, у меня лишних денег нет, пусть выплывает сама. Хватит, что я ее кормлю и одеваю. — Так ты оплати, чего ты тормозишь? — Рита надела носки. — И удочери ее. Или трахни. Реши, чего тебе больше хочется. — Тупая шутка, — Марина сердито устремилась в ванную. Бунина пошла за ней следом. — Тупая шутка — это то, что мы встречаемся всего два раза в неделю в лучшем случае. У тебя же то дополнительные, то охуительные. И все, что у нас остается — это долбаная среда, и воскресенье. А, ну, вот еще — вечер вторника. Спасибо, что тебя не вызвали ночью высадить твою Заславскую на горшок! Ты опять неправильно, круговыми же, сколько раз говорю тебе, — Рита вздохнула. — Ты что, завтракать не будешь? Марина прополоскала и сплюнула. Чистить зубы на глазах у дантиста — то еще удовольствие. — Не успеваю, мне еще одеваться и краситься. Ну не сердись, котик, — вкрадчивым голосом произнесла она. — Обещаю, что буду там недолго, пару часиков, — приблизившись к Рите, потерлась щекой о ее подбородок, — дождешься меня? — К двум не вернешься, уеду, — Рита поцеловала ее в губы. — Так что если хочешь сегодня кончить — заканчивай там побыстрее. — Ты умеешь мотивировать, — Марина улыбнулась. — Будет о чем помечтать в кабинете у директора. — Да-а-а, я хочу, чтобы ты думала там только обо мне и при этом текла, как похотливая сучка. Шлепнув ее по заднице, Рита ушла на кухню варить кофе. *** Лиля сидела в приемной, болтала с Тасей, жевала сушки, пила чай и совсем не выглядела удрученной. Увидев Марину, она стряхнула крошки с юбки и вскочила. — У вас же выходной… Две верхние пуговицы ее форменной голубой рубашки были расстегнуты так, что виднелся белоснежный кружевной край бюстгальтера, резко контрастирующий с загорелой кожей. — Здравствуйте, — ответила Марина на Тасино приветствие и выразительно посмотрела на Лилю. — Должен был быть выходной, но, как видишь, я здесь. И тебе за это огромное спасибо. — Я же не знала, что вас вызовут, — Лилины брови сошлись на переносице. — Извините. — Это неважно уже, — Марина с нетерпением отмахнулась. — Что ты сказала учителю? Тася подперла щеку рукой и громко хрустнула сушкой, с нескрываемым любопытством слушая их беседу. — Да ничего особенного. Не понимаю, из-за чего он поднял такой шум, — Лиля недовольно поморщилась, но на ее лице все же отобразилось некое подобие виноватого выражения. — Этот Бан… Михаил Ананьевич со своим Николаем Вторым уже достал. На каждом уроке — одно и то же. Святой, зверски убиенный, страсто… как-то там. — Страстолюб? — уточнила Тася. — Нет, как-то иначе, — Лиля нахмурилась, — и я всего лишь сказала, что ничего нет святого в человеке, который в Первой Мировой сгноил столько народу и вообще кошкодав. — Что-оо?! — Марина приподняла бровь. — Ну я в ЖЖ каком-то прочитала, что он отстреливал собак, кошек, ворон. Короче, садист ненормальный. И зачем нам про него столько слушать? — сменив интонацию, Лиля заговорила с жаром обвинителя. — Такими темпами мы никогда материал не закончим. Так и будем до конца года убийство царской семьи в подробностях изучать? — Заславская, — цепляясь взглядом за белое кружево, Марина повысила голос. — Не парь мне мозги! Тебе плевать на успешное освоение программы по истории. Тебе история до лампочки. Это ты развлекалась. — Рашкову плохо стало, думали уже скорую вызывать, — как бы невзначай заметила Тася. Лиля пожала плечами. — Зато нескучно, да, Лиль? — Марина чувствовала, как медленно закипает. — Пуговицу застегни! Дверь в приемную распахнулась, на пороге появилась Ольга Заславская. Между яркой смугловатой Лилей и бледной худощавой блондинкой с выцветшими голубыми глазами, казалось, не было даже отдаленной родственной связи. Разве что волосы у обеих выглядели немного растрепанными. — Здравствуйте, — Ольга посмотрела на Тасю, потом на Марину и только после на Лилю. — Что ты натворила? — Высказала на уроке свое мнение, — в Лилином тоне сквозила враждебность. — А что? Заславская-старшая усмехнулась: — Не можешь рот свой держать закрытым? Выпендриться как всегда надо. Мать и дочь смотрели друг на друга с нескрываемым раздражением. — Сейчас Наталье Андреевне скажу, что вы тут, — вмешалась Тася. Когда они вошли, Сараева с Ермаковой колдовали над огромным ватманом с расписанием. Услышав Маринино приветствие, директриса подняла глаза и кивнула. Взгляд ее, как всегда, пронизывал насквозь, заставляя почувствовать себя виноватым любого, попадающего под прицел ее глаз цвета стали. — Все уже в сборе. Хорошо, — Сараева нажала на кнопку селектора. — Тася, Рашкова пригласите. Садитесь, — она сделала приглашающий жест рукой. Все сели, кроме Ольги Петровны, которая осталась стоять возле выдвинутого Ермаковой стула. — Мы вызвали вас сегодня, потому что ваша дочь оскорбила преподавателя, отказалась выйти из класса и вела с ним перепалку до тех пор, пока он не вызвал Полину Степановну. Ермакова вяло кивнула. По отсутствию энтузиазма на ее лице Марина сразу догадалась, что вся эта ситуация ей кажется не стоящей и выеденного яйца. Тем более, что к Заславской Полина относилась хорошо, ласково называла ее «оригинально мыслящей хулиганкой», а в прошлом году назначила капитаном гимназической сборной на областном турнире юных физиков. — Урок был фактически сорван. Девочка и до этого нарушала дисциплину, насколько мне известно, — Наталья Андреевна вопросительно взглянула на Ермакову. Та снова слегка кивнула. — Но сегодняшний случай из ряда вон… В кабинет с выражением скорби на желтоватом морщинистом лице вошел Рашков. — Михаил Ананьевич, это мать Лилии, расскажите ей, пожалуйста, что произошло. Присаживайтесь. — Здравствуйте, — печально кивнул Рашков Заславской, тоже оставаясь стоять. — Я могу только сказать, что за тридцать пять лет работы я еще никогда не сталкивался с таким вопиющим цинизмом. Ваша дочь совершенно никого не уважает. — Ну в этом для меня нет ничего нового, — в голосе Ольги Петровны звучала тоскливая усталость. — Я ей все время говорю: язык твой — враг твой. На точеных Лилиных скулах заиграл румянец. Но, к счастью, она молчала. Сараева строго приподняла бровь: — Вообще-то у нас элитное заведение и очень строгие требования к учащимся. Такое поведение несовместимо со званием гимназиста. И то, что она оскорбила учителя… — Да не во мне дело! Все гораздо хуже! Не меня она оскорбила, а наше духовное наследие! — в темно-карих глазах Рашкова заполыхал фанатичный огонь. — Вы понимаете, этого ведь и добивались цареубийцы… они хотели стереть нашу генетическую память. Лиля, скрипнув стулом, закинула ногу на ногу. Все на мгновение повернули к ней головы. Краешек ее рта дрогнул так, словно она собиралась улыбнуться, но передумала.  — Они добивались того, чтобы мы стали манкуртами, забыли о своих корнях, о славном прошлом. И поколение за поколением вырастали без бога, без царя… — он прижал руку к сердцу, — мне больно! Мне больно вот здесь! Когда я вижу, в кого превратилась наша молодежь! — лицо его приобрело почти землистый оттенок. — Михаил Ананьевич, дорогой, ну что же вы… не надо. Давайте опять валерьяночки попьем, — Ермакова энергично вскочила со стула. — Идемте, давление померяем в медпункте. Не надо было его сюда вызывать, — бросила она Сараевой с укоризной. После их ухода в кабинете воцарилось торжественное молчание, словно в зале суда в ожидании приговора. — Девочка, — директриса почти ко всем обращалась так, хотя стопроцентно помнила имена всех учеников. — Ты осознаешь, что это тянет на исключение? — Наталья Андреевна, извините, что вмешиваюсь, — Марина торопилась задать правильный вектор, прежде чем Заславская раскроет рот, — но мне кажется, произошло недопонимание. Я уверена, что Лиля ни в коем случае не собиралась оскорблять чьи-то чувства. Ольга Петровна издала хмыкающий звук. Все это время она не сводила с Лили тяжелого взгляда. Покосившись на нее, Марина тут же снова сосредоточилась на Сараевой. — Все дело в ее нестандартном мышлении и развитом честолюбии. Вы же помните, что она в прошлом году заняла первое место на городской олимпиаде по математике? — Помню, — проронила Сараева, будто нехотя.  — Думаю, Лиле хотелось продемонстрировать глубокий подход к изучению предмета… и, вероятно, по неопытности она воспользовалась сведениями из сомнительных источников. Она…. — Погодите, Марина Викторовна, — бесцеремонно оборвав ее, Сараева уставилась на Заславскую. — Хочется все же услышать это от самой девочки. Это так? — спросила она с ласковой интонацией инквизитора, пытающего Галилео. Лиля метнула на Марину быстрый взгляд из-под угольно-черных ресниц и, вздохнув, пожала плечами. — Ну, сейчас столько информации в сети. Сложно распознать, где правда, а где ложь. Может, он и не отстреливал кошек, хотя поручиться никто ведь не может, да? — Это неважно. Недопустимо подрывать авторитет учителя. Ты, разумеется, должна будешь извиниться, — сурово произнесла Сараева, — публично. — Почему? — возмутилась Лиля. — Я что, не имею право высказать свое мнение? Мы разве не в демократической стране живем? «Заткнись», — мысленно взмолилась Марина. — Да что ж это такое?! Тебе взрослые люди говорят — извинись! Значит, извинись! — у Ольги Петровны некрасиво побагровело лицо. — Хватит из себя тут невесть что строить! Мнение свое будешь выражать, когда подрастешь и начнешь что-то понимать в этой жизни. — Да не буду я извиняться! — Лиля вскочила. — Не буду! — прежде чем кто-либо успел что-то сказать, она выбежала из кабинета. — Наталья Андреевна, не обращайте внимания, она просто погорячилась. Я с ней поговорю, и мы уладим все, — с лихорадочной поспешностью заверила Марина. — Она извинится. — Не знаю, — Сараева посмотрела на Ольгу Петровну и качнула головой. — Я не могу допустить, чтобы преподавателей безнаказанно оскорбляли. Сегодня мы закроем глаза на так называемые дискуссии, а завтра они что — митинги тут начнут устраивать? Сейчас директриса напоминала Марине жутковатую ледяную статую с холодными светло-серыми глазами и поблескивающими от лака волосами цвета платины. — Да, я понимаю, — Ольга Петровна вздохнула. — Но вы тоже поймите меня, я одна ее ращу, без отца. Она себе вбила в голову, что исключительная. Нос кверху все время. И хоть кол на голове теши. — Но она и вправду неординарная, — твердо сказала Марина, — и ничего плохого в этом нет. Просто к ней нужен особый подход. С ней надо разговаривать. — Да без толку разговаривать, — в голосе Заславской разлилась злая горечь. — Ее отец в детстве избаловал и до сих пор мозги промывает. Сын — нормальным ребенком рос, без всяких фокусов, добрый, отзывчивый. А у этой вечно выкрутасы. — Зря вы так, у вас хорошая дочь, — Марина повернулась к директрисе. — Наталья Андреевна, Заславская на медаль идет, вы же знаете. Таких детей не отчисляют, им дают шанс. — Отчисляют любых, если они мешают учебному процессу, — отрезала Сараева и посмотрела на Ольгу Петровну. — До конца недели, если не извинится публично, вы, мамочка, придете за документами. Уже в коридоре Лилина мать, остановившись у дверей приемной, рассеянно роясь в сумке, вытащила пачку сигарет, тут же засунула ее назад и вдруг спросила: — У вас свои дети есть? Муж? — Пока нет, — Марина ответила на автомате так, как привыкла отвечать всем интересующимся, внушая ложное ощущение, что все это у нее в планах. — Ну вот вам и не понять, — потянув за замок, Ольга нервно вжикнула молнией, застегивая сумку. — Когда ты вынашиваешь, рожаешь, ночами не спишь, а потом никакой благодарности. Только предательство. Марина ошеломленно посмотрела на Заславскую: — При чем тут предательство? Она всего лишь нагрубила учителю. Это, конечно, плохо… — Да, я не об этом. Я вообще, — Ольга Петровна надела свой темно-синий плащ, до этого перекинутый через руку. Отчего-то в нем она показалась Марине моложе. — Натура у нее такая. Папаша ее порхает мотыльком, и она так же, как и он — на всех плюет, любит только себя родную. Усталая озлобленность от годами копившейся обиды скрежетала в ее голосе, как смычок по струнам расстроенной скрипки. — Может, ей просто требуется больше внимания? — «И тепла», — хотелось добавить Марине, но она сдержалась. — Мне некогда, — Заславская желчно усмехнулась, — я пашу с утра до вечера, чтобы ее содержать. И сыну тоже помогать надо. С такими, как она, вообще меньше носиться надо, и так слишком много о себе понимает. — Марина Викторовна, а можно пересдать тройку? — откуда-то появилась вечно ноющая из-за оценок Лиза Никонова. — Здравствуйте. Вы Лилю ищете? — обратилась она к Ольге Петровне. — Да нашла уж, — Заславская махнула рукой и поспешила к выходу, не попрощавшись. — В четверг на нулевом все пересдают, я ведь объявляла. А где Лиля? — У вас в подсобке. Где ж ей еще быть? — Лиза приподняла брови. — Закрылась там, ни с кем говорить не хочет. И я, и Лёшка стучали, она нас послала. А что ей будет теперь? Исключат? — испуганно понизив голос, спросила она. — Разберемся, — уклончиво ответила Марина, на душе у нее стало совсем муторно. — У вас что сейчас? Физкультура? Почему ты не в форме? — У меня критические дни, — гордо заявила Никонова, у которой, похоже, цикл происходил каждую неделю. — А Лиля на истории просто пошутила. Никто не думал, что он так разъярится. — Вы вообще не думаете. Брысь на урок. Ты в зале присутствовать все равно должна. Подсобка действительно оказалась заперта. Марина открыла ее своим ключом. В помещении пахло дымом, а из распахнутого окна — снова зарядившим дождем. Лиля сидела в кресле, поджав под себя ноги, и читала учебник биологии. На появление Гординой она отреагировала только тем, что еще ниже склонилась над книгой. — Свои курила или мои таскала? — поинтересовалась Марина и толкнула ее ногой. — Ну-ка, посмотри на меня. Лиля подняла глаза, предательски размазанная по щекам тушь выдала ее с головой. — Свои, — она захлопнула книгу и встала. — Ладно, я пойду. — Еще чего, — Марина преградила ей дорогу. — Хватит дурить. Ты отсюда не выйдешь, пока мы не решим вопрос. — Он уже решен, — бесцветным голосом заявила Лиля, — пусть исключают. Я извиняться не буду. Марина устало опустилась в кресло. — Значит, неважно, что я тебя прошу. Лиля молча смотрела на нее. И Марина дожала. — Тебе ведь важен принцип, правда? Важно доказать кому-то, что ты крутая. Только я не поняла, кому. Никоновой? Макарову? Михаилу Ананьевичу? Директрисе? Или матери своей? — Ей по барабану, — слегка припухшие губы дрогнули. — Ей на все пофиг. — А мне нет, мне на тебя не пофиг, — Марина не сводила с Лили испытующего взгляда. — Или для тебя это не имеет значения? — Имеет, — она больше ничего не добавила. — В конце концов, научись быть снисходительней к людям, которые тебе не нравятся. И согласись, это была дурацкая выходка. — Дурацкая, — Лиля кивнула и вдруг шмыгнула носом. — А она меня даже не защитила. Вы меня защищали, а она… — она не продолжила, осеклась и, резко отвернувшись, провела рукой по глазам. — Иди сюда, — повинуясь внезапному порыву, Марина дернула ее за руку и усадила к себе на колени. Обняла крепко, прижимая к плечу. — Ну чего ты? Мама твоя просто расстроилась, ее внезапно сорвали с работы, грозят отчислить дочь накануне выпуска, а дочь еще и ведет себя по-хамски, любой человек вышел бы из себя. Я тоже горю на самом деле желанием надрать тебе уши. — Да нет же, не в этом дело. — Лиля глухо рассмеялась. — Она меня просто не любит. У нее есть только один ребенок — Лёня. Она каждый день на меня смотрит и жалеет, что родила. Марина понимала, что обязана немедленно возразить. Да и разве не этого ждет человек, вслух произнося горькую правду — что другие тут же ее опровергнут. — Господи, ну что ты себе придумываешь, конечно, это не так. Мама тебя любит. — Вы мне когда косичку заплетали, — вдруг тихо сказала Лиля, — тоже успокаивали. — Ты помнишь, о чем мы говорили? — поразилась Марина. — У меня до сих пор где-то в столе хранится твоя, ой, ваша резинка, — Заславская прижалась к ней сильнее. — Да уж, валяй, пусть будет «ты», только не при ком-то, разумеется, — Марина тихонько подула на обнажившийся участок шеи у линии волос за ухом. — Ты семь лет не убирала в столе? Какой ужас! — Там нет ничего кроме того, что важно, — Лиля глубоко вздохнула. — Это какие-то новые духи? Я не помню этот запах. Марина подумала, что Ритин «Acqua Di Gio» до безобразия стойкий. А потом она вскинула глаза на часы и увидела, что короткая стрелка почти подползла к двум. — Новые. Мне пора бежать. Я опаздываю. Мы договорились по поводу Михаила Ананьевича? Или мне запереть тебя тут и не кормить, пока ты не согласишься? — Я извинюсь, — Лиля тихо фыркнула. — Ты довольна? — она прижалась еще теснее. Почувствовав, как их груди соприкоснулись, Марина неожиданно для самой себя покраснела. Приятное ощущение тепла, скользящие по ее ногам голени, тихое щекотное дыхание на шее. Ей внезапно стало жарко от осознания того, что происходит. Тело не обманешь пафосным «утешаю как ребенка» — в процессе сопереживания по спине не бегают сладкие мурашки. — Завтра это сделаешь, — отстраняясь, она легонько толкнула Заславскую в плечо, вынуждая встать. — Красиво попросишь прощения. И при этом чтоб никаких кривых усмешек. Ясно? Все должно быть натурально и искренне. Она поднялась с кресла. — Ладно, — тут же плюхнувшись на освободившееся место, Лиля, устраиваясь поудобней, поджала ноги. Короткая юбка задралась, обнажая обтянутое темным капроном стройное округлое бедро. — Я еще тут посижу. Ты на свидание торопишься? После того, как в прошлом году Заславская обнаружила букет с Ритиной запиской, она продолжала изредка язвить по поводу Р., называя его то женихом, то воздыхателем. — Нет. Подруге обещала встретиться. — Той, с татуировкой? Маргарите? Иногда хорошая память — это плохо. — Да, именно ей. Скорее всего, она опоздает. И Рита уйдет. Придется срочно ее разыскивать и вымаливать прощение. Непременно с букетом каких-нибудь красных от стыда цветов. — Будешь уходить, окно закрой. И не кури ты, бога ради. Сколько раз говорить? — Да сколько хочешь, я тебя не ограничиваю, — Лиля усмехнулась, но тут же, увидев выражение глаз Марины, виновато наморщила нос. — Сорри. Но не брошу я. Марина иронично выгнула бровь.  — Я когда-нибудь не сдержусь, — начало фразы показалась ей пугающе двусмысленным. — И ты получишь от меня по голове за все свои выкрутасы, — закончила она прозаичной угрозой, с ужасом осознавая, что не в силах оторвать взгляд от изящных икр, сложенных вместе. Ей до боли захотелось провести по ним пальцем, поднимаясь выше к неприкрытому юбкой бедру. Она НЕ ДОЛЖНА так думать. — Как страшно, — Лиля закатила глаза. — Теперь курить захотелось еще больше. Выйдя из кабинета, Марина тут же позвонила Рите и, умоляя о прощении, убедила остаться, пообещав, что через полчаса будет дома. Самое неприятное — на протяжении всего этого выматывающего диалога она чувствовала себя виноватой не только в том, что опаздывает. Ощущение было довольно гадким, и избавиться от него она собиралась «по-взрослому» — с помощью секса и алкоголя. Хотя правильней было бы сесть и перечитать «Лолиту», чтобы вспомнить, как отвратителен был Гумберт.