Часть 1
19 августа 2021 г. в 22:58
Ладонь Конни лежит на макушке, его металлическое снаряжение острыми неподатливыми углами сталкивается со снаряжением Жана, и это хорошо настолько, что даже не хочется возражать. Сбоку умиротворенно дышит Саша. Она прижимает к себе руку Конни; свободная сашина ладонь находит пальцы Жана. Под их — сплетением — сцеплением — рукопожатием — все не то, не те слова! — под их руками вибрирует палуба военного дирижабля. Дотянули, добрались, почти вырвались.
Придется вставать. В ногах шуршит, попискивает наглая крыса, и посторонние шорохи никак не дают Жану заснуть. Одно дело — там, внизу, в стогах сена. Другое — здесь, в сеннике, под самой крышей. Хорошо лишь, что крыса одна. Жан с тоской косится на свое левое плечо, придавленное растрепанной темноволосой головой. Саша во сне часто открывает рот. Наутро рубаха будет влажной от ее слюны, но Жан не против. Он бы так и спал всю ночь, если бы не назойливый грызун.
— По крайней мере, мы трое живы, — истово, словно молится, словно умоляет, чтобы это на самом деле было так, говорит Конни.
— Не спугни, — едва слышно доносится через Сашу.
Жан с облегчением расслабляется. Раз Конни тоже не спит, и ему проще двигаться, чтобы не потревожить Сашу, — пусть он и разбирается.
Настороженная человеческим голосом крыса замирает в душистой темноте сеновала, но не бросается наутек. Они здесь непуганые, вредители. Ферма дальняя, сюда еще не завезли котов-крысодавов. До того, как десяток этих странных пушистых зверей доставили с материка, любой урожай приходилось делить на десять. В прошлом году фермы, куда заселили зверюшек, отчитались о небывалой сохранности зерна. Теперь на кошек стоит очередь из фермеров, расписанная на два года вперед. Первыми получат четвероногих стражей самые крупные хозяйства, ответственные за снабжение правительства и армии. До отдаленных деревень очередь не дойдет еще долго, и здесь крысы пока разгуливают как по собственному дому. Жану чудится щекотка — будто горячий бок мазнул по стопе.
— Мне за всех наших тревожно, но вы двое особенные, знаете же. — Конни еще крепче стискивает их, словно хочет сплавить всех троих в одно.
Жан откидывает голову ему на плечо, Саша прячет лицо в сгибе его локтя.
— Тьфу! — ругается Конни в сердцах. — Промазал!
Жан и сам мог бы сказать. Короткий свист запущенной деревяшки, оказавшейся ближе всего, окончился глухим стуком, а не сочным звуком удара в плоть или пришибленным писком.
— Что такое? — сонно бормочет Саша. Разбудили все-таки, причем зря. — Почему вы не спите?
— Крыса, — ежится Жан.
— Ну и что? — Саша непривлекательно зевает и потягивается. Жан всем телом чувствует ее близость, работу ее мышц, приятные округлости грудей у своего бока. — Спите, завтра работы много.
— У вас что, не ходило баек, как крысы выгрызают младенцам лица во сне? — полушутливо интересуется Конни. — Мне вот бабка рассказывала, как встает она ночью к младенчику — узнать, что ж он кричит-то так, заливается. А у него уже ручки нет.
— И у тебя есть однорукий дядька?
— Нет. Не выжил он. Крови, говорят, слишком много вытекло. Не спасли.
«Не стали спасать».
— Странно. У нас столько крыс не было. Но мы ловушки на них ставили. Я завтра здесь поставлю, — обещает Саша.
Для Жана «завтра» — это целая ночь без сна. Саша сейчас быстро заснет, Конни тоже: хоть и порадовал их страшилкой, сам никогда не видел, как разбегаются полчища голодных крыс от хрипящего, полуобглоданного человека. Не попали Конни с Сашей на то задание, и слава Сине.
Никогда до и никогда после Жан не убивал с таким всепоглощающим чувством выполненного долга.
Конни еще разок стискивает их напоследок. Останутся синяки, и Жан ворчит:
— Больно же, идиот. Полегче, когда в боевом.
— Это что сейчас было, Жан? — Конни встает в позу и обвиняюще тычет пальцем. — Идиоты — те люди, кто три шерстинки на подбородке лелеет. Ну, вроде тебя.
Конни тычется губами в шею Жана и негромко стонет. Его дыхание теплой щекоткой расходится по телу, стирает память о прежних неприятных ощущениях.
(«Раз мы все равно проснулись, глупо лежать просто так», — сказала Саша и, безошибочно поймав его за рукав в темноте, опрокинула Конни на Жана.)
Жан охает и ругается на Сашу, а сам крепко обнимает Конни за твердые бока и подставляет горло под поцелуи. Конни нравится, что после щетины Жана губы покалывает; Саше все равно, какую кожу целовать, но ей нравится смотреть на них и водить пальцами по распухшим губам Конни, потом. Жану нравится тоже, а еще — гладкие лица обоих.
— Ты что сказал? — Жан разворачивается, надвигается на Конни, словно может ему всерьез угрожать.
— Но он же прав! Зачем растить бороду, если ее нельзя съесть? — с невинным видом поддакивает Саша и хохочет, уворачиваясь от попытки Жана сцапать ее в охапку.
До рассвета не спят — целуются, ласкают друг друга, шепчут нежности и возятся в сене. Покрывало, которое выдали им вместо постели, уже несколько раз сбивалось, и приходилось поправлять, тюк сена выглядит как жертва титана. У них всех сухие травинки в волосах; горят глаза в свете луны из единственного маленького окошка под самым коньком. Жан снова и снова гипнотически водит ладонью по стоячему ежику светлых волос, а Конни по одному выуживает стебельки из сашиной гривы, пока Саша легонько царапает Жану живот, пуская орды мурашек на покорение беззащитного тела. Впереди целый рабочий день, и они не спали, но ничего. Завтра наверстают. Эта определенность у них есть.
— Интересно, ужин готов? — мечтательно тянет Саша, когда они, успокоившиеся, плечом к плечу опираются на борта дирижабля и провожают взглядами мельтешащие под ногами крыши. Если бы не ветер в лицо, казалось бы, что это земля под ними движется, пока они стоят на месте.
«Какая глупая мысль, — встряхивается Жан, — будто землю может что-то сдвинуть».
Крыса дает о себе знать перед самым подъемом. Жан и забыл про нее в пылу их игр, пока не слышит среди прочих шорохов случайный писк и не хватается за меч. Не поможет против юркого грызуна длиной всего локоть, но другого оружия рядом нет.
Только не у Саши.
На этот раз свист злее, хищный и короткий, и оканчивается не писком даже — хрустом костей под пробитой шкуркой. Саша победно вскидывает руку и карабкается на ноги, опираясь на плечо севшего Жана. В густом сумраке лишь угадываются ее движения: наклониться за кинжалом, стянуть с него нанизанную тушку — ого, с хвостом длиннее локтя будет! — и скинуть вниз, к самым дверям.
— Будем уходить — выкину, — обещает Саша, обтирая лезвие, и щурится на окошко. Там по нижней кромке уже ползет полоска рассветной серости. — Доброе утро?
— Доброе. Здорово ты ее, — кивает Конни.
— Спасибо, — искренне говорит Жан.
Саша ерошит ему волосы и начинает одеваться.
— Потерпи уже до острова, Саша… — устало говорит Жан.
— Никакой от тебя пользы, — вздыхает она.
Ловушки забиваются до отказа в первый же день, на четверть во второй и не ловят никого, кроме совсем глупых молодых крысят, за весь остаток их командировки. Но крысы перестают разгуливать по сеновалу, где спят Саша, Конни и Жан. Этого достаточно.
Работы много, тяжелой: поутру надо помочь хозяевам со скотиной, днем ждет железная дорога, медленно оплетающая остров, вечером — снова нужно помогать. За постой на ферме платит разведкорпус, но никому не хватает совести жить на всем готовом, когда пожилые хозяева надрываются у них на глазах.
Саша долго говорит с ними, а потом пишет в столицу. Первых сирот присылают, пока Саша, Жан и Конни еще живут на ферме, и они успевают познакомиться. Это близнецы, застенчивые поначалу, но бойкие и задорные, когда обвыклись. С ними за старичков-хозяев спокойно, и работы меньше. Можно вечером прийти, выпить теплого свеженадоенного молока — деликатес! — и поваляться на сеновале в свое удовольствие. Не каждый день, конечно: совесть не позволяет все равно, а работы хватает на всех.
Но это счастливое время. Жан откладывает каждый из дней в уголки своей памяти, помещает каждую ночь под витринное стекло.
Внизу какой-то странный шум, но Жан не придает ему значения. Он выглядывает вражеских снайперов, которые могли бы снять их солдат или повредить дирижабль.
Он будет помнить.