Скоро кончится лето

«Отсоси мне», — призывала надпись черным маркером на обшарпанной тошнотворно-салатовой стене. Серёжа поскрёб по буквам ногтем, и кусок «е» отделился от стены вместе с чешуйкой краски. Глубоко вздохнув, он придвинул к себе грохочущее жестяное ведро. Закатал рукава, собрался с духом и опустил руку в мутную воду. Содрогаясь от отвращения, вытащил двумя пальцами разбухшую тряпку и тут же бросил. Та приземлилась на кафель, разбрызгала воду с чавкающим животным шлепком. Серёжа вытер руку о джинсы и скривился. — Зачем ты со мной пошёл? — обернулся он к Олегу, невозмутимо наматывающему свою тряпку на невесть откуда взявшуюся швабру. — Затем, — Олег неопределенно показал пальцем то ли на Серёжу, то ли разлитую на полу воду. — Ты один бы тут до утра сидел. Тот хмыкнул, пожал плечами. Волков сказал, что поджог был его идеей — но воспитатель, конечно, не стал разбираться. Выдал обоим тряпки, два пахнущих хлоркой ведра и отправил драить туалет до отбоя, пока остальная группа уехала на экскурсию в Петергоф. Ладно бы Серёжа просто стащил злополучный топ — на воровство закрывали глаза, предоставляя детям самим разбираться между собой. Но костёр в урне был вопиющим нарушением порядка. За такое одним туалетом не отделаться, и Олег наверняка это понимал. — Тебе даже не интересно, зачем я это сделал? — Захочешь — сам расскажешь. Жалко, зажигалку отобрали, хорошая была. Серёжа обиженно задрал подбородок и отвернулся, принявшись дальше ковырять стену. Зажигалку жалко, посмотрите-ка! По правде говоря, он сам не до конца понимал, зачем сжёг топик. Да и зачем вообще взял его — тоже. Просто хотел, чтобы Ленка никогда не расхаживала больше перед Олегом в этом. Но достав крохотную красную тряпочку, так взбесился, что другого выхода будто и не осталось. Только затолкать поглубже в мусорку, вырвать из тетради пару листов, и, запалив один Олеговой зажигалкой, сжечь эту мерзость. — Этот топик — преступление против хорошего вкуса, — бросил он и поморщился, сунул палец в рот. Кусочек краски, которую он отдирал со стены, больно забился под ноготь. — Жуткая вульгарщина. — Так ты чью-то одежду сжёг? — Не притворяйся, что не узнал! — Нет, — Олег посмотрел искренне, с любопытством. — А должен был? Серёжа вспыхнул. — Наверное, запомнил только сиськи, выпрыгивающие из этого топика тебе в лицо. Олег выжидающе молчал, прижав к себе швабру. — Ленки, которую ты чуть ли не на руках тащил с зачёта по физре! — Серый, — Олег удивленно моргнул, — какие сиськи? Она ногу подвернула, я её до медпункта довёл. Меня попросили. — Ну конечно, попросили! — закатил глаза Серёжа. — Олег, не будь таким дураком! Она ж давно по тебе сохнет. Видно, решила перейти к активным действиям. Вывалила всё, чем богата, и вешается на тебя. — Ну вешается и вешается. Я тут при чём? Олег аккуратно поставил швабру, сунул руки в карманы и посмотрел на Серёжу. Тот бросил в ответ быстрый взгляд из-под упавшей на глаза чёлки, привалился к стене и вгрызся в палец с удвоенной силой. — Мне вообще такие не нравятся, — продолжил Олег. — С… сиськами. — А какие нравятся? — спросил Серёжа, оторвавшись на секунду от поедания ногтя. Это должно было прозвучать развязно, но голос предательски дрогнул и скользнул вверх. — Не какие, а какой. Олег подошёл совсем близко. Развернул к себе, осторожно убрал волосы с Серёжиного лба. Сжал запястье, мягко отвёл руку с обкусанным до крови пальцем. — От тебя хлоркой воняет, — тихо проговорил Серёжа, упёрся свободной ладонью Олегу в грудь, но так и замер. — Капризный мальчик, который лучше всех девочек, вместе взятых, — закончил Олег. Обхватив раненый палец, он вложил его себе в рот. Щёки Серёжи зарделись, глаза удивленно расширились, затрепетали ресницы. Все тело сжалось до одного пальца, поглощенного влажностью рта, горячего бархата щеки, впитывающего боль. Олег отпустил Серёжину руку и посмотрел прямо в глаза — спокойно, уверенно. Его губы, мягкие и теплые, коснулись нервно сжатого рта. Сильные ладони легли на талию, широкая грудь вдавила в стену. Серёжа тихонько, удивленно ойкнул, когда язык Олега настойчиво раздвинул его губы, скользнул по острым зубкам, проник глубже. Это было мокро, немного щекотно и чертовски неловко. Но когда Олег отстранился, он сам подался вперед и снова прильнул к нему, будто не распробовав. Из узкого грязного окна под самым потолком лился солнечный свет, густой и беспощадный. Олег вдруг сощурился, всмотрелся внимательно. — Серый, это у тебя тушь? Серёжа опять вспыхнул, отвел глаза. — Тоже Ленкина? — Нет, я купил! — возмущенно выпалил тот. — А деньги откуда? Олег поймал Серёжин взгляд. — Я просто хотел быть красивым, — проговорил тот, тихо и виновато. — Ты и так самый красивый, — Олег осторожно провел большим пальцем под глазом, смахивая черные крошки осыпавшейся туши с тонкой синеватой кожи. — А это смой лучше, а то докопаются. Серёжа вжался острым подбородком в Олегово плечо, крепко обхватил его спину, чувствуя, как гулко стучит сердце — то ли Олега, то ли собственное, — и нарастает, ширится в груди, опаляет жаром рёбра радость. — Да пофиг, — бросил он, прижимаясь ещё крепче. — До меня так или иначе докопаются. Но ты же будешь рядом? Июньское солнце и Олег — это всё, что ему сейчас было нужно.