Лирические отступления Инны

Опавшие листья болотных деревьев шуршали под ногами команды приключенцев, готовящейся к ночлегу. Паладин Нибларга склонился над кострищем, поправляя свежесобранный хворост. Путники редко спрашивали, как он встал на этот путь, поэтому он давно взял за привычку рассказывать им это безо всяких расспросов.  — Нас, паладинов Вечного Цикла, называют «смертепоклонниками». Многие разумные всех рас стараются лишний раз не смотреть в нашу сторону, дабы не «навлечь смерть в свой дом» — они не любят думать о смерти. О том, что их размеренные или не очень жизни рано или поздно оборвутся, оставив по себе только память, горстку деяний и пару сундуков имущества, которое, ещё не дочитав завещание, скорбящие родственники поделят между собой. Или вчерашние боевые товарищи, коварно отступившие и оставившие их помирать в зубах чудища в богами забытых катакомбах. Костёр разгорелся ярким огнём — затрещали в пылающем жару мелкие ветки, покрылись смолистой золой поленья. Огонь стрекотал свою тихую неритмичную песню, а паладин продолжал:  — Бывает, и я задумываюсь о том, почему я оказался именно здесь и именно сейчас, для чего, а главное — для кого я иду дальше, несмотря ни на что, снова и снова продолжаю идти. Куда? В свои восемьдесят полуэльфских лет Инна многое повидал, но единственной красотой, что никогда не меркла ни на миг перед его глазами, была красота Вечности. Бессмертные светила, мягкие приливные волны, безмолвные горы… Жизнь — определённо слишком хрупкий цветок, чтобы молиться только на него. Он успел познать вкус времени: спелых виноградных плодов, что лишь несколько лун назад виднелись на лозах зелёными мелкими точками; выдержанных вин, хранящихся в подвалах знатных господ со времён молодости их родителей; Он успел познать горечь времени: как вянут посаженные лишь недавно цветы, теряют силу молодые руки, блекнут глаза и замедляются сердца тех, кто лишь недавно пылал жизнью и энергией.  — Говорят, наш орден — пристанище холодных сердец и стальных душ. О, Вечность, как же они заблуждаются! Я видел сотни горящих глаз. Мы отпустили важность этой жизни, разрешив себе поверить в то, что она — лишь новый круг на нашем долгом-долгом пути длинною в бесконечность. Жизнь водила его кругами, но он точно знал, что все они — лишь малые круги по сравнению с Вечным Циклом. Неумолимым, рано или поздно заставляющим всех разумных сделать очередной полукруг, чтобы вновь начать свой путь по землям Этера. Управившись с костром, Инна снял часть доспеха со своих плечей, где аккуратно была приколота роза цвета настолько глубокого и тёмного, словно её лепестки поглощали весь свет, что только осмеливался коснуться их. Чёрные розы, о которых он читал ещё в одном редком труде какого-то древнего натуралиста Империи Мефиса, давно манили его за собой одним важным фактом — даже будучи засушенными, они в точности сохраняли свой естественный природный цвет. Их мягкие, словно восковые лепестки замерли, даже не колышась от ветра. Одну из этих роз он отнесёт на могилу своей матери, дабы почтить её пятилетнюю годовщину смерти — время, когда, по словам жрецов, души покидают свои былые воспоминания и устремляются обратно на Этер, чтобы прожить новую жизнь. Он находил подобное подношение весьма символичным, достойным если не баллад, то как минимум стихов. Инна любил стихи. Он давно заметил, что поэзия, будь она романтичной лирикой или кабацкой песней с кучей нелепых пошлых фактов, ощутимо надолго оседает в сердцах и жизнях разумных, становясь новым топливом для мыслей, деяний и счастливых моментов. Некоторые закидывают её в себя огромными истрёпанными томами и еженощными концертами в тавернах, но сам он не уважал такой подход. В его понимании каждый стих нужно было распробовать со всех сторон, прочитав его в новом настроении, новых обстоятельствах — тогда строки по-разному задевали струны души, иногда — фальшиво и нелепо, а иногда — неожиданно хорошей импровизацией. Иногда он сам начинал говорить стихами, и даже делал это слишком часто, но подобные странности у служителей бога жизни и смерти были не в новинку. Над костром повис котелок, в котором начала мерно закипать слегка застоявшаяся вода. Инна молча отошёл от кострища и остановился на близжайшем поваленном бревне, сыром и влажном, покрытом зелёными островками пушистого мха. В округе пахло сыростью болот, гнилым торфом, букетом местных трав и горящими поленьями костра.